ДОБРАЯ СКАЗКА
БАБКА КОТЯЖИХА ДА СИРОТКА АЛЁНКА
(Первая глава)

Бабку Котяжиху в деревне знал каждый от мала до велика, уважали её и чтили. Знахаркой она была, людей лечила. К доброму человеку она со всей душой относилась да с объятиями открытыми, а тот, кто со злым сердцем и душонкой чёрной — к ней не подходи, не помилует. Оттого и боялись её злые-то люди, она их насквозь видела, под улыбкой лживой истинное лицо без труда определяла.

Не только из соседних, но и из дальних деревень ехали к ней люди, нуждающиеся в помощи, и никому бабка Котяжиха не отказывала. Кому травки даст лечебной, кому советом поможет, слово заветное скажет, каждому была рада облегчить горести да хвори. Люди за то её и любили, добрая она была. Но уж ежели кто зло сделал, тот уж от бабки Котяжихи пощады не жди. Об этом знали все.

Если в лес пойдёт бабка Котяжиха – травинку зазря лишнюю не сорвёт, ветку не сломит, живую душу ни одну не обидит. Зато уж грибов, ягод да орехов всегда набирала по полной корзине. Девки ещё только в лес идут, а она уж им навстречу – тащит целую корзину даров лесных, орехов да грибов. Как будто сами они к ней в лукошко прыгали. Орехи те калила она на противне в печи, а после, морозными зимними днями, угощала деревенских ребятишек.

Те играют в снежки, бабу лепят, на саночках катаются, а она мимо идёт, остановится, откроет свою холщовую кошёлочку, которую всегда через плечо носила, да каждому по пригоршне калёных орешков и отсыплет в подставленные ладошки, да ещё пастилки яблочной добавит. А ребятня уж и знали про то, лишь только завидят её на дороге, тут же и бегут навстречу:

— Здравствуй, бабушка! Как твоё здоровьице?

Она засмеётся, по головке потреплет каждого, приобнимет, да откроет свою сумочку…

***

Утро в деревне задалось ясное, солнечное.

— Доброму дню быть, — подумала бабка Котяжиха, идя из лесу с полной корзиной грибов. Ноги её и подол платья были мокрыми от росы.

По дороге ей навстречу бежали девчонки, в длинных сарафанчиках, что от старших сестёр достались в наследство, на поясе подвязаны они были верёвочками, чтоб не так длинно было, в платочках беленьких, в лапоточках..

— Здравствуй, бабушка! – поздоровались они, поравнявшись с бабкой Котяжихой, и поклонились ей дружно.

— Здравствуйте, девчатки мои хорошие! Что, за грибами пошли?

— За грибами, — закивали те, — А ты уж, видать, набрала, полное лукошко вон у тебя.

— Набрала, — улыбнулась бабка Котяжиха, — Ну, ничего, и вам там осталось. Все с полными корзинками вернётесь домой.

Девчонки радостно взвизгнули, поклонились и побежали в лес.

А бабка Котяжиха не спеша пошла по дороге, неся тяжёлую корзину. Вот уж и улица деревенская показалась. И тут услыхала она отчаянные вопли. Кто-то не кричал, а именно вопил во всё горло, и была это одна из жительниц деревни. Бабка Котяжиха сразу всё поняла, орала она на сестру мужа, бедную, разнесчастную Алёнку.

Алёнка и брат её Степан жили в родительском доме, рано остались они без родителей. И Степан дал себе слово вырастить сестрёнку младшую после смерти родителей, которые заболели да ушли в одночасье один за другим. Детей же лихоманка не потревожила, живы они остались. Степан Алёнку очень любил, был он добрым, ласковым, и сестрёнку такой же воспитал, доброй ко всему живому. Ни одну собаку, ни одну кошку она не пропустит, всех погладит, всех накормит. И в огороде у неё всё росло, не гляди, что девчоночка ещё совсем – ветку сухую воткнёт, и та зацветёт. Бабка Котяжиха Алёнку любила, привечала.

— Вот уж красуня-то вырастет, и судьба у неё хорошая будет, — улыбалась она про себя, встречая Алёнку на улице. Та всегда кланялась бабушке, да про здоровьичко спрашивала иль интересовалась помочь может чем надобно.

И вот пришло время, женился Степан. И привёл он в дом Матрёну. Матрёна была из семьи зажиточной. Привела она с собой скотину, да принесла добра всякого — перину пуховую с подушками в приданое, полотенца, утварь всяческую, да одежды разной. И решила, что она теперь барыня в этом добротном, просторном и тёплом доме.

Алёнку она сразу выгнала из избы в чулан, бросила ей на топчанок матрас, соломой набитый, старое лоскутное одеяло, да подушку, сеном приправленную. Вот и вся радость. С утра до ночи заставляла она её работать, всё какие-то дела девчонке находила, лишь присядет Алёнка, Матрёна уж тут как тут:

— Чего расселась, бездельница?

Вздохнёт Алёнка да снова пойдёт работать. А Матрёна стоит, руки в бока, ещё и тычков в спину ткнёт да тумаками приправит.

А уж когда ребёнок народился, тут и вовсе Алёнке пощады не стало, гоняла её Матрёна, как сидорову козу. Да что работа, её-то Алёнка не боялась, трудолюбивая она была да хозяйственная, так ведь Матрёна такими ли словами обидными да проклятиями девчонку осыпала, что у той слёзы горькие на глазах не просыхали, а Матрёна слёзы увидит, да ещё тычков надаёт, не смей, мол, нюни тут мне распускать. Синяки да ссадины с тела Алёнки не сходили.

Степан поначалу заступался за сестрёнку младшую, только быстро затих, Матрёна ему рот завсегда затыкала:

— Я тут хозяйка. На моём живёте. Кабы не я, так ничего бы у вас не было. В голую избу я к вам пришла да сама всё добро с собой принесла. А вы голь перекатная. Так что молчите!

И молчал Степан, другой бы может кулаком злую жену уму-разуму научил, а этот не умел так. И родители их в любви да согласии жили, и сам он человеком добрым был, не мог на жену руку поднять, хоть и видел, что злая она, сварливая баба. Да куда ж теперь деваться, и сыночек вот у них уже растёт.

Ну, а на этот раз Матрёна уж что-то сильно разошлась. Подходя к дому Степана, бабка Котяжиха увидала, что все жители высыпали на улицу со своих дворов, и подглядывают, крадучись, через плетень во степанов двор. Но подойти боялись, знали суровый нрав Матрёны. Она ведь и палкой могла хлестнуть, и камнем бросить, а уж язык до чего был поганый, Боже упаси! Чего она только могла не наговорить в своей злобе чёрной!

Бабка Котяжиха поставила на землю тяжёлую корзину и остановилась, опершись на свою клюку. В это время калитка стремительно распахнулась и на дорогу, споткнувшись, вылетела и упала Алёнка. Коса её была растрёпана, лицо расцарапано, кофточка, и без того дышащая на ладан, была разорвана на груди и спине. Девушка сильно плакала и дрожала. А за ней вослед, с розгами в руках, бежала и орала Матрёна:

— Что ж ты натворила-то, а, иродова девка? Ах, ты гадина такая! Кто тебе позволил это делать? Да я ж тебя до смерти засеку!

Бабка Котяжиха быстрым шагом поспешила к Матрёне. Она успела вовремя, встала между лежащей на дороге девушкой и разъярённой злой бабой, и взмах тяжёлой крепкой руки Матрёны с розгой пришёлся аккурат на плечо бабки Котяжихи. Бабы вскрикнули, мужики ахнули, бабка же Котяжиха и мускулом не повела, как стояла, так и продолжила стоять.

Матрёна смутилась на миг, да только злоба её давно уж совесть задушила и потому не могла она остановиться, её всё несло и несло, розгу только за спину спрятала:

— Что тебе, старая, надо? Чего ты здесь встала? Иди своей дорогой, куда шла!

Мужики снова ахнули, а бабы перекрестились – слыханное ли дело со старым человеком так говорить, да ещё с кем – с самой бабкой Котяжихой!

Та же стояла подбоченившись и глядела на Матрёну, у которой только что пена изо рта не шла, как у бешеной собаки.

— Ах, ты жаба черноротая! — сказала нараспев бабка Котяжиха, — Ты на кого это руку-то подняла? На сироту? Давно я слышала, что ты её лупцуешь да гоняешь.

— А твоё какое дело? – встала в позу Матрёна, — Как хочу, так и живу. Это мой дом!

— Твой дом? – протянула бабка Котяжиха, — Не-е-ет, не твой это дом. Это дом Алёнки да Степана. А ты пришлая в нашей деревне и порядков своих устанавливать не станешь.

— Пришлая-не пришлая, а что хочу, то и делаю!

— Не-е-ет, милая, что хочешь ты делать не будешь. Это я тебе говорю, бабка Котяжиха.

— Да кто ты такая?

— Да никто. Так, бабка обыкновенная. А ты, жаба черноротая, ещё своё получишь.

— Да пошла ты, буду я ещё с тобой разговаривать, проклятущая! Немочь чёрная тебе на голову! — взбеленилась Матрёна.

— Ах, та-а-ак, — сказала бабка, улыбнувшись.

— Чтоб у тебя перья во рту вылезли вместо зубов! И чтоб ты слова сказать не могла и света белого не взвидела!

Бабы ахнули и прижали к губам уголки платков, а мужики, закряхтели, отворачиваясь и крестясь. Матрёна же плюнула на землю, хлопнула калиткой и убежала к себе во двор.

Бабка Котяжиха повернулась к Алёнке и сказала:

— Вставай, донечка, вставай, милая. Пойдём со мной.

Девушка поднялась с земли. Лицо её залито было слезами, а на щеке виднелось багровое пятно. Она стыдливо прикрывала руками грудь, сводя разорванные края кофточки. Бабка Котяжиха пошла, было, к своей корзинке, да Алёнка её опередила:

— Я помогу вам, бабушка, — сказала она тихо, осипшим от слёз голосом.

— Пойдём со мной, — повторила бабка Котяжиха, — У меня жить будешь.

И они пошли по улице, а народ, перешёптываясь, глядел им вслед.

(продолжение следует)

Ваша Елена Воздвиженская

Иллюстрация к рассказу — художница Лариса Рябинина.

БАБКА КОТЯЖИХА ДА СИРОТКА АЛЁНКА
(Вторая глава)

Бабка Котяжиха шла позади Алёнки неторопливым шагом. Она смотрела на ноги Алёнки, распухшие, все в порезах, и качала сокрушённо головой – девушка, видимо, постоянно ходила босиком, без лаптей.

— А что, обувки-то у тебя никакой нет? – окликнула бабка Котяжиха Алёнку.

— Была обувка, — оглянулась Алёнка, — Да Матрёна её спрятала, сказала нечего обувь бить и так проходишь.

— Ну-ну, — подумала бабка, а вслух сказала, — Пойдём-пойдём.

Так потихоньку и дошли они до дома Котяжихи. Она отворила калитку, пропуская Алёнку вперёд себя:

— Проходи, милая, не стесняйся.

Алёнка стыдливо вошла во двор, огляделась.

Тут же к ней подбежал большой лохматый пёс и принялся обнюхивать корзинку и ноги девушки.

— Ну, ну, Туман, ты чего это? – обратилась к нему Котяжиха.

Девушка же, прижав корзинку к груди, робея, глядела на собаку и стояла не шелохнувшись.

— А ты его не бойся, — ответила ей бабка Котяжиха, — Он умный и зря никого не тронет.

— А что же Шалун наш, пришёл? Ах, ты ж зараза, и где ж это ты всю ночь-то шлялся? — повернулась Котяжиха к крыльцу.

Алёнка даже и не поняла сначала, к кому она обращается, а после увидела большого, белого, пушистого кота. Он мяукал и потягивался всем телом, выгибая спинку, призывая слушателей и показывая, что он дома и что он доволен жизнью.

— А-а, подарочек мне принёс в благодарность? – бабка Котяжиха отбросила с крыльца дохлую мышь, которую принёс Шалун, и, оглянувшись на Алёнку, сказала, — А ты чего стоишь, милая? Идём-идём, не бойся Тумана.

Алёнка уже посмелее зашагала по тропке к крылечку, а Туман пошёл за ней следом, высунув язык и громко дыша. У самого крыльца пёс лизнул её в ладошку, Алёнка улыбнулась и, наклонившись, погладила его по спине, а он тут же лизнул её в нос и девушка рассмеялась.

— Ну, вот и подружились, — сказала бабка Котяжиха, — Пойдёмте, завтракать пора.

Алёнка следом за хозяйкой вошла в дом. Дом у бабки был небольшой, но чистенький и уютный. В воздухе разлит был аромат пряных, сладких трав. Пучки трав были развешены повсюду – и над окнами, и над дверью, и под потолком и вдоль стен, и вокруг печи. Дожелта выскобленные песком доски пола застелены были домоткаными полосатыми половичками. Большой стол застеленный белой скатертью тоже был чистым и опрятным, в небольшой плошке стояли ягоды смородины и малины, а в углу возле икон, обрамлённых вышитым рушником, горела лампада.

— Ну, вот и пришли, моя хорошая, ставь-ка корзину вон на ту лавку, сейчас умоемся и позавтракаем.

Бабка Котяжиха принесла шайку с тёплой водой и сказала Алёнке:

— Ты пока, милая, умойся и ножки свои вымой, а вечером мы с тобой баньку протопим, там и попаримся хорошенько.

Она поглядела на худенькие ручки девушки, все покрытые царапинами, и на спину Алёнки. Когда та сняла с себя свою драную кофточку, бабка Котяжиха увидела, что все плечи и спина Алёнки в синяках да ссадинах.

— Ах, ты ж зараза! – подумала бабка Котяжиха про Матрёну, — Ну, погоди, я тебе устрою!

— Ты, донечка, как ополоснёшься, вещички вот тут глянь – кофточку да юбчонку, тебе, поди, впору будут?

— Бабушка, а чем лицо обтереть? – Алёнка тем временем уже умылась и ополоснула ноги.

— А вот, на лавке полотенчишко лежит. А ноги своей юбкой вытри.

— Ой, — смутилась Алёнка, — А в чём же я, бабушка ходить буду? У меня больше и нет других вещей-то.

— Об том не горюй, найдётся у меня для тебя юбка, а это вот всё, — Котяжиха кивнула в сторону Алёнкиной одёжи, что лежала кучкой возле лавки, — Сжечь надо. Вот баню топить пойду, заодно-то и брошу всё в топку. Грязное всё у тебя, да и ветхое , на ладан дышит.

Алёнка покраснела:

— Бабушка, ты не думай, я не грязнуля, Матрёна мне щёлок не давала стирать, говорила нечего на меня тратить. Дак я так, сполосну в озере и на себя надену.

Бабка Котяжиха покачала головой и сказала:

— Ну, ничего, вот, примеряй-ка всё, а вот и тапочки погляди, как раз должны быть. У меня новые лежат, а я когда ещё эти сношу.

— Спасибо, бабушка, всё впору! – обрадовалась Алёнка, но надев тапочки, поморщилась на миг.

Однако же от зорких глаз бабки Котяжихи не ускользнуло это, и она спросила девушку:

— Что, донечка, ноженьки больно?

Та кивнула, пряча взгляд.

— Ничего, ничего, милая, всё заживёт.

В обновках Алёнка просветлела лицом и всё улыбалась от радости, а бабка вздыхала про себя. Юбка Алёнке оказалась великовата и бабка протянула ей цветастый поясок:

— На-ко, подвяжи вот, а то ещё потеряешь.

И они обе рассмеялись.

— А вечером в баньку пойдём, я тебя водицей с семи камушков окачу да травками запаренными оботру, ты у меня лучше прежнего будешь! Садись к столу.

Алёнка присела, робея, на лавку и увидела на столе то, чего она уже давным-давно не ела – пышные оладьи да сметана в глиняной ладье, крынка с молоком, варёные яйца, острые пёрышки зелёного лука и сочная редиска с белой, в розовых прожилках мякотью, жёлтая, рассыпчатая картошка в чугунке, щедро приправленная маслом да золотистым поджаристым лучком, пупырчатые хрусткие огурчики и ароматный ржаной каравай.

— Ох, а варенье-то к чаю я и забыла! Сейчас принесу, – спохватилась бабка Котяжиха и шустро убежала в кладовую, проворно перебирая своими маленькими ножками.

Алёнка же не смела прикоснуться к еде, не веря, что всё это предлагается именно ей, хотя давно уже в животе у неё урчало. Жена брата никогда не давала ей поесть раньше того, пока Алёнка не заработала, как Матрёна говорила. Вставала Алёнка рано, в четыре утра уж на ногах была, доила корову и козу, задавал корм поросятам, чистила в хлеву, потом провожала коровушку в стадо и шла в огород полоть. И только после того, как просыпался племянник, сын брата, Матрёна кричала ей с крыльца:

— Эй, ты, давай, иди, ребёнок проснулся! Нянчить надо! Да завтракать станем.

Только тогда и завтракали, да и то Алёнкина еда была скудной – стакан кипятка, забелённый молоком да кусочек хлеба. Она украдкой съедала в огороде то огурчик, то луковку, то выпивала яичко в курятнике тайком. Но однажды за этим её застала Матрёна, и, выхватив из поленницы полено, поколотила её так, что Алёнка неделю ходила, скособочившись на правый бок, у неё саднила вся спина.

Алёнка сидела, задумавшись, глядя в одну точку. Из раздумий и воспоминаний её вырвал, раздавшийся над ухом, голос бабки Котяжихи:

— Ты чего не ешь? А ну, давай!

Алёнка подняла глаза, бабка Котяжиха стояла перед ней, держа в руках две чашки, одну с вареньем, а другую с молоком. Алёнка взяла блинчик и, обмакнув его в сметау, стала жевать.

— Ты чего это как неживая? – удивилась Котяжиха, — А ну-ко, ешь, как следует!

И она положила в тарелку, стоявшую перед Алёнкой, яичко и картошечку, огурчик и две редиски, пододвинула поближе сметану, варенье и мёд, налила большую кружку горячего чая с топлёным молоком.

Алёнка подняла на неё полные слёз глаза.

— Да что ты, донюшка? – Котяжиха присела к Алёнке и, обняв, поцеловала её в макушку, — Всё хорошо у тебя будет, ты не бойся, я тебя в обиду больше не дам. Ешь, миленькая.

Алёнка тяжело вздохнула и, осмелев, с аппетитом принялась за завтрак. После непривычно сытной еды, от которой Алёнка уже отвыкла, её стало клонить в сон. Она почувствовала, как сильно она устала.

— У, да ты у меня совсем сомлела, идём-ка, я тебя отдохнуть уложу, — улыбнулась Котяжиха.

— Бабушка, давай я помогу тебе со стола прибрать, еле ворочая языком ответила Алёнка.

— Да без тебя приберу, пойдём-ка. Вот это будет твоя комнатка, она небольшая, но тёплая.

Котяжиха завела Алёнку в горенку, маленькую, но солнечную, где стояла кровать и на окошке висели цветастые занавески.

— Раздевайся, и ложись, поспи, — сказала бабка Котяжиха и ушла.

Алёнка сняла юбку с кофточкой, легла на подушку, и тут же провалилась в глубокий и крепкий сон.

( продолжение следует)

Ваша Елена Воздвиженская

Художница Елена Аркангели.

БАБКА КОТЯЖИХА ДА СИРОТКА АЛЁНКА
(Третья глава)

Снилась Алёнке матушка. Она жарила во дворе карасей, которых они со Степаном наловили в реке рубахами. Тут же, во дворе был и отец, который варил в большом чугунке раков. Матушка смеялась, ласково говорила что-то Алёнке. Девочка подошла к ней, и матушка погладила дочку по волосам, и прижала к себе. Алёнкиной голове стало тепло-тепло и так хорошо, словно на неё повязали пуховую тёплую шаль.

Внезапно у Алёнки зачесалось в носу, она чихнула и проснулась. Она с недоумением огляделась вокруг – чистенькая, солнечная комнатка, окно, зашторенное цветастой занавеской, половичок на полу, запах трав… И лишь спустя мгновение, девушка вспомнила, что она у бабки Котяжихи, и почувствовала, как хорошо она выспалась и отдохнула, впервые за много месяцев. Голове её было очень тепло и уютно, но отчего-то тяжело, словно сверху положили что-то.

Алёнка приподняла голову и увидела, что у неё в головах, на подушке лежит большой пушистый кот. Почуяв, что из-под лап ушла опора, кот лениво приоткрыл один глаз, сладко зевнул, потянулся, вытянув лапки и растопырив мохнатые пальчики, замер на миг, после привстал и прогнул спинку, разминаясь. Алёнка рассмеялась и погладила кота по шерстяному боку.

На чих в горенку заглянула бабка Котяжиха:

— О! Проснулась, моя маковка? Ну, вот и ладненько, айда-ко обедать!

— Как обедать? – испугалась Алёнка, привыкшая к тому, что сейчас огреют её хворостиной за то, что уснула невзначай, и подскочила на кровати.

— А что ж такого? Обедать время пришло, пойдём, я щей наварила, пирог с грибами спекла.

Алёнка поднялась, оделась, прибрала свою постель и пошла за бабкой Котяжихой. Кот Шалун последовал за ней, путаясь в ногах.

— Ну, теперь не отвяжется, — засмеялась бабка Котяжиха, — Признал в тебе новую хозяйку, теперь уж тебе станет мышей таскать.

Алёнка улыбнулась, представив подарочки от кота, засмеялась в ответ.

— Умывайся да к столу садись, донечка.

После обеда Алёнка перемыла посуду в корытце с тёплой водой, которую бабка Котяжиха нагрела нарочно для этого в печи, прибрала со стола, и увидела, что бабки Котяжихи нет дома, она куда-то вышла. Шалун, налакавшись молочка, дремал на лавке, свернувшись клубочком.

Алёнка обулась и вышла во двор, огляделась. Туман радостно задышал и, как показалось Алёнке, заулыбался ей. Девушка почесала его за ухом и прошлась по двору, ей хотелось поглядеть, что да как у хозяйки устроено. Много хорошего слышала она об этой бабушке, что людей лечит, что всем помогает, но спросить о том саму Котяжиху, Алёнка побаивалась.

Двор был небольшой, но такой светлый и уютный, всё тут обустроено было с любовью и теплом. Невысокий сарайчик напротив избы, от крылечка бежит к нему тропка меж густой, зелёной травы-муравы, у стенки стоит лопата да метла. На плетне, что отделял двор от огорода, сушилась большая плетёная корзина, в которой сегодня утром принесла бабка Котяжиха грибы из леса, да два кувшина, к огороду так же тянулась от крыльца протоптанная дорожка. Под окнами дома росли высокие мальвы да синенькие полевые колокольчики, внутри которых жужжали деловито пчёлы, перелетая от одного соцветия к другому с жёлтыми от пыльцы лапками.

— Труженицы какие, — улыбнулась им Алёнка. Она и сама не замечала, что за сегодняшний, неполный ещё день, на лице её рождалась улыбка больше раз, чем за весь последний год.

У крыльца стояла скамеечка, на которой лежали несколько пучков травы да «жарилась» на солнце подушка, растопырившись, и надув щёки, как важная барыня.

Алёнка снова рассмеялась, до того забавным представился ей этот образ.

Тут из-за угла избы показалась бабка Котяжиха, неся в руках чашку с морковкой, огурчиками, укропом да смородиновыми листами.

— Что, милая, прогуляться вышла? – спросила она у Алёнки, — Вот и правильно, иди, Туман тебя не тронет.

— А что ты хочешь делать, бабушка?

— Я-то? Да огурчики вот посолить хочу, зима-то не за горами, моргнёшь только, а уж белые мухи запорхают за окном, а лето красное оно год кормит. Слыхала такую поговорку?

— Слыхала, — кивнула Алёнка, — Бабушка, а можно я тебе помогу огурцы солить? Я умею. Меня матушка научила. Я дома всегда сама солила.

Алёнка потупила глаза и на ресницах её показались слёзки от воспоминаний о матушке.

— Ну-ну, донюшка, — приобняла бабка Котяжиха девушку, — Давай-ка, научи меня, как матушка твоя огурчики солила.

— Она не только огурцы, она ещё и яблоки мочёные делала, и капустку квашеную. Самые вкусные они были! — встрепенулась Алёнка, — К нам все приходили, угощались, и всегда удивлялись, как же так у матушки получается!

— Наверное, секрет особый знала матушка твоя?

— Да нет, она просто добрая была очень, всегда песни пела, людей всех любила и всё вокруг живое.

— Вот и ты такая же, моя милая, на матушку свою похожа. И всё у тебя в жизни хорошо будет. Ну что ж, идём в избу, покажешь мне, как по твоему рецепту солить.

В избе Алёнка с радостью начала хлопотать у стола, рассказывая Котяжихе, какие травки нужно положить, как лучше хрен порезать, чтобы он крепость свою отдал, как лист смородиновый в трубочку свернуть да промеж ладоней покрутить, помять. Котяжиха с улыбкой слушала советы Алёнки, глядела на эту худенькую, почти просвечивающую насквозь девушку, наблюдала, как ловко да проворно она управляется с делом и думала про себя:

— Милая ты моя, какая судьба тебе выпала тяжёлая. Но да ничего, с этого дня всё у тебя переменится, дни твои суровые прошли, извернётся теперь лента дороги твоей жизненной и всё у тебя будет хорошо.

Как закончили они с огурцами, так сказала бабка Котяжиха:

— Ну, моя милая, хорошо мы с тобой поработали, не грех и отдохнуть теперича. Пойдём-ка в баньку. Пока ты спала, я уже баню протопила, сейчас как раз самый пар будет.

Алёнка замялась.

— Ты чего это, милая?

— Бабушка, я спросить у тебя хотела, — на глазах Алёнки вновь блеснули слёзки, — А как жить-то дальше мне? Мне ж домой надо к брату возвращаться.

— А зачем тебе туда возвращаться? Что ты там забыла?

— Дак как же… А где же я жить-то буду и как, у меня ведь ничего нет?

— У меня и будешь жить пока, а добра моего нам на двоих хватит, не обеднею я от тебя, не переживай. Не плачь, донечка, Господь всё управит. А Матрёну ты больше не бойся, ничего она тебе больше не сделает.

Алёнка улыбнулась, в порыве обняла бабку Котяжиху, расцеловала её в обе щёки, а после вперёд неё побежала по тропочке в баню. Уже вечерело, и на деревню опускался тёплый летний вечер, мычали по дворам коровушки, возвратившиеся с полей, ветерок доносил с лугов сладкие запахи трав, бледный лик луны появился уже на восточной стороне неба, уставшие за длинный день бабы выходили ко двору посидеть да побаять с соседушками.

Бабка Котяжиха принесла в глиняной крынке настой из трав, разлила по чашкам, велела Алёнке выпить:

— Пей, донечка, тут травки пользительные очень, лечебные, это чтобы все-все твои болячки прошли. А сейчас я тебя попарю, все хвори прочь уйдут.

Алёнка послушно выпила и по всему её телу тут же разлилось тепло и приятная нега. Они разделись и вошли из предбанника в баню. Когда Алёнка разделась, бабка Котяжиха ахнула, закрестилась потихоньку и забормотала себе под нос, так, чтобы Алёнка не слышала.

— Ах, ты ж, нежить, ах, ты ж нехристь, проклятая ты антихристова душа, — ругала она Матрёну, — Ах, ты ж ворог рода человеческого! Это ж надо было так над девчонкой издеваться, она ить худющая, светится на свету насквозь, а она её так била. Ну, погоди, погоди, получишь ещё у меня.

Алёнка стыдливо прикрывала свою наготу.

— Ничего, ничего, Алёнушка, полезай-ко на полог, сейчас я тебя полечу.

Алёнка легла на полог, где тоже разложены были травы, которые были у Котяжихи везде. Они слегка покалывали кожу, от жара все царапины и синяки саднило, но пряный, густой аромат мягко обволакивал её, дурманил, пот каплями собирался на коже и стекал вниз, и от него ранки на теле ещё больше щипало. В бане было жарко натоплено, Котяжиха постаралась на славу, и Алёнка совсем сомлела, давно уж никто не заботился о ней вот эдак-то…

Тем временем Котяжиха полила Алёнку водой из шайки, взяла в руки два веничка, берёзовый да дубовый, и потихоньку-полегоньку принялась охаживать-постукивать девушку с головы до пят, что-то приговаривая. Но что – Алёнка уже не слышала. Алёнка как будто уснула. Виделись ей бескрайние луга, по которым шли они с матушкой к лесу, по грибы да ягоды, видела родительский дом, печь, зимний вечер, матушка учит её прясть, вот они вместе ткут половики, вот батюшка приносит ей новый полушалочек, а это Степан, он катает её на спине вместо лошадки, они весело хохочут, а родители, обнявшись, смотрят на них.

— Ну вот, вставай, моя хорошая, — Алёнка как будто очнулась и увидела бабку Котяжиху.

— Ой, а я уснула, кажется!

— Это хорошо, сон все хвори лечит, а теперь давай-ка мыться.

Когда бабка Котяжиха с Алёнкой вышли из бани на улице было уже совсем темно, в небе висел рожок месяца, звёздочки переливаясь, сияли и глядели на землю, словно подмигивая им.

— Бабушка, а знаешь, о чём я думала, когда ночами не спала? – с воодушевлением сказала вдруг Алёнка, идя по тропке вслед за бабкой.

— А чего ж это ты ночами не спала? – удивилась Котяжиха.

Алёнка смутилась:

— Ну, когда степанов сынок плакал сильно, меня сноха из дома выгоняла, ребёнка в руки давала и говорила – иди, укачивай. И я на дворе сидела, укачивала Ванюшку, чтобы он им спать не мешал.

— Ах, ты ж змеища подколодная! – воскликнула Котяжиха и погрозила кулаком в пустоту, — Ну, так о чём ты, милая, думала?

Алёнка встрепенулась:

— Я, бабушка, всегда на звёздочки смотрела и думала, что это Ангелы вечером открывают окошечки в своих домах и зажигают свечечки. И когда они их зажигают, на небе загораются звёзды.

— А-а, вот оно что, ну может так и есть, это один Бог ведает, — улыбнулась Котяжиха.

Придя в избу, они напились чаю с малиновым вареньем, и бабка Котяжиха проводила Алёнку до кровати:

— Ложись спать и ни о чём не думай, спи с Богом!

Она наклонилась и поцеловала девушку в лоб, а затем перекрестила её.

Алёнка тяжело вздохнула, вытянулась на чистой, мягкой постели, и тут же услышала тихую поступь. Она подняла голову и увидела кота Шалуна, который, распушив хвост, важно шёл к постели, поглядывая на Алёнку.

— А-а, это ты, — прошептала она, — Ну, иди сюда.

Она похлопала ладошкой по одеялу. Кота дважды приглашать не пришлось. Он тут же запрыгнул на кровать и разлёгся рядом, растянувшись во всю длину. Только теперь он забрался не к голове Алёнки, а к её боку, который сильно саднил, будучи избитый сегодня утром розгами Матрёны. Кот прижался к больному месту и громко утробно замурлыкал и Алёнка тут же уснула.

( продолжение следует)

Ваша Елена Воздвиженская

Художник Александр Мицник

БАБКА КОТЯЖИХА ДА СИРОТКА АЛЁНКА
(Четвёртая глава)

Утром Алёнка проснулась от стука в дверь. Кто-то стучал требовательно, но негромко и незлобно. Бабка Котяжиха, закряхтев, спустилась с печи и подошла к двери:
— Кто там ещё?

В ответ раздался тихий мужской голос и Алёнка тут же подскочила со своей кровати и спряталась за дверью, сжавшись в комочек и вслушиваясь в беседу. Она сразу узнала этот голос, это был её брат Степан. Руки её похолодели и затряслись, а сердце заколотилось, как у зайчика.

Девушка прижала руки к покрасневшим и вспыхнувшим вмиг щекам, а всё нутро её сковал ледяной, липкий страх. Она боялась, что брат пришёл за ней и бабка Котяжиха сейчас отдаст её назад, в семью Степана.

— Ну, чего пришёл, Степан? – строго спросила бабка.
— Здравствуй, бабушка, я тут это… вещи Алёнкины принёс, — тихо ответил Степан.
— Что-о-о? – воскликнула удивлённо бабка Котяжиха, — Это вещи?
— Ну, всё что есть, вот, — жался у порога Степан, протягивая жалкий маленький свёрточек.

— Степан, Степан, ведь хороший ты мужик, куда ж ты глядел, когда жабу такую черноротую в дом притащил, когда сестрёнку свою ей на растерзание отдал? – покачала с укоризной головой бабка Котяжиха.
— Да не знаю я, бабушка, мне всё как в розовом цвете казалось, как сон, и не видел даже, что злая она такая. Как в дурмане каком-то был… И до сих пор нет-нет да накатит. Хочу ей оплеуху дать, а руки, что поленья делаются, и силы в них нет, и голова, как в дурмане.

— Дурман и есть, — ответила Котяжиха, — Опоила она тебя, Степан. Одурманила. Приворожила. Чего ж ты ко мне-то не пришёл?
— Да я и не подумал тогда, сам не свой был.
— Сердце у тебя слишком доброе, не справишься ты сам с ней. Ну да я помогу тебе. Но ничего, ничего – запомни, Степан, за всё она заплатит. Что ж ты так Алёнку-то довёл?

Бабка Котяжиха отчитывала Степана, а тот, понурив голову, как старый мерин, стоял и мял в руках картуз, не говоря ни слова.
— А вещи эти обратно забери, и отдай своей жёнушке, — Котяжиха пнула маленький узелок ногой с крыльца, — Она и тут гадости подложила для Алёнки, да я-то насквозь вижу. Будет твоей Матрёне подарочек от меня, так и передай.
Степан вздрогнул, поклонился в ноги, поднял с земли узелок и пошёл к калитке.

— Степан! – окликнула его Котяжиха. Парень обернулся и она увидела, что он плачет.
Котяжиха подошла к нему, вытерла слёзы с его щеки и сказала:
— Не плачь, сынок! Всё наладится. А за Алёнку ты не беспокойся и её больше не тревожь, со мной она останется, ей у меня хорошо будет. Коли свидеться захочешь, приходи, всегда тебе рады будем, но в дом ваш обратно я её не отдам.

Услышав из-за двери эти слова, Алёнка почувствовала, как ноги её стали ватными, она перекрестилась и сползла по стенке на пол.
Когда Котяжиха вернулась в избу, то увидела, что Алёнка сидит на полу возле печи и плачет навзрыд.
— Донюшка, ты чего?
Девушка кинулась к ней в ноги и стала целовать подол её рубашки.
— Бабушка, миленькая, не отдавай меня им! Я всё-превсё буду тебе делать! И огород копать, и избу прибирать, и дрова колоть, и воду таскать, Христом Богом тебя молю, только не отдавай!

— Да что ты, миленькая ты моя? – подняла бабка её с колен и обняла, — Никуда я тебя не отдам. Жить у меня будешь. Ишь чего, а кто же мне огурцы-то солить будет, а? И яблочек ты мне обещала мочёных сделать на зиму да капустки! Ишь ты какая, собралась она куда-то.
Бабка улыбнулась, и Алёнка, глядя на неё, тоже рассмеялась сквозь слёзы.
— Ступай, одевайся, да завтракать станем.

Алёнка побежала в свою горенку одеваться, а бабка Котяжиха глубоко вздохнула и пошла собирать на стол.
Девушка оделась, причесалась, погладила кота, что лениво продолжал спать, растянувшись на её тёплой кровати, и пошла к столу.

После завтрака бабка Котяжиха сказала:
— Давай, посуду прибери, донюшка, да в лес с тобой пойдём.
— В лес?
— Да, за травами. Сейчас самое время их собирать, по такой росе. Но опять же каждой травке своё время. Иную на закате берут, иную в жаркий полдень, а мы сейчас станем ту брать, которую мокрой надо, в росе брать, на зорьке утрешней. Мы с тобой огородами пойдём, нечего тебе пока на люди показываться, что ты у меня поселилась.

Алёнка кивнула, скорёхонько прибрала со стола, повязала платочек, который дала ей бабка Котяжиха и обулась, взяла две больших корзины с лавки в сенцах, и они с Котяжихой вышли через огород, где была задняя калиточка, чёрный вход, и направились в сторону леса.

Лес полон был птичьего гомона и зелёного шума, ветерок ласково обдувал Алёнку, вороша и колыша подол её юбки и платочек на голове, касался мягким крылом волос и щёк, солнечные лучи, пробиваясь сквозь кружево листвы щекотали нос и весело прыгали солнечными зайчиками вокруг, зовя поиграть с собой. Пролетали с гудением жуки, бесшумно порхали бабочки, с деловитым жужжанием проносились мимо пчёлы, басовито и бархатно подавали голос шмели, спросонья врезаясь в Алёнку и недовльно ворча устремлялись дальше.

Алёнка словно попала в сказку, на душе у неё сделалось светло и радостно, улыбка не сходила с её лица, она счастливо жмурилась солнышку, напевала под нос какую-то песенку и шагала вслед за бабкой Котяжихой. Юбка её быстро сделалась мокрой от росы, а утренний свежий воздух приятно охлаждал голову, унося прочь все печальные, горестные мысли.

Алёнка присела на пенёк и тут же из-за пня, откуда ни возьмись, выбежал, пыхтя, ёжик. Он шёл важно и скоро, совершенно не обращая на девушку никакого внимания.
— Ой, смотри, бабушка, кто тут! – воскликнула девушка.
— А-а, пришёл старый знакомый, — улыбнулась Котяжиха.
— Вы с ним знакомы? – удивилась Алёнка.
— Знакомы, как ни приду в лес, так он выбегает и после бегает за мной везде, пока не уйду. На-ко, вот, — она наклонилась к шарику с иголками, — Я тебе мясца принесла, поешь.

— Бабушка, так ведь ежи грибочки едят, яблоки?
— Нет, моя хорошая, — улыбнулась Котяжиха, — Хищники они, и мясом тоже непрочь полакомиться. Так вот я ему червяков накопала в огороде с утра.
Алёнка засмеялась.
— Ну что пойдём?
— Ага, — кивнула девушка.

Пройдя ещё немного по тропке, бабка Котяжиха вдруг резко остановилась, оглянулась на Алёнку и поднесла палец к губам. Девушка тут же притихла, посмотрела туда, куда показывала бабушка, и замерла от восторга – на полянке стояла семья оленей. Как же они были прекрасны! Стоя на стройных длинных ногах, они, то жевали траву, то, поднимая головки, тонко-тонко нюхали воздух, и ноздри их подрагивали.
— Какие красивые! – прошептала Алёнка.
— Да, — кивнула бабка Котяжиха, — Они тут давно живут, я их частенько вижу, когда в лес прихожу. Давай обойдём их, чтобы не спугнуть, они на водопой идут. Там в лесу, недалёко, родник есть.
И они пошли потихоньку, стараясь не шуршать, в обход.

В этот день Алёнка узнала столько нового, сколько не узнала и за все свои пятнадцать лет жизни. Бабка Котяжиха рассказывала ей про травки, бабочки садились на её голову, птицы слетались, не боясь, поклевать зерно из её ладоней, даже вышел на опушку заяц, поесть из её рук морковку, которую подала Алёнке бабка Котяжиха, она заранее захватила из дома угощение для всех – и пшено, и червяков, и морковку, и хлебные крошки.

Вместе с бабушкой набрали они полные корзины грибов и всяких трав. Алёнка схватила самую большую, но почувствовала, что ей тяжело и она не донесёт до деревни такую тяжесть.
— Да куда ж ты, милая? В этой корзине почти три ведра будет. Давай-ка мы с тобой вот как сделаем…

Бабка Котяжиха подняла крепкую, сучковатую палку с земли, продела её сквозь ручки обеих корзин, и они с Алёнкой, взяв палку за концы, подняли её себе на плечи и понесли. Алёнка замурлыкала себе под нос песенку.
— А чего ж ты так тихо-то? – спросила бабка Котяжиха, — Давай-ка погромче, лес он песни любит слушать.

И Алёнка запела, поначалу несмело, а затем всё громче и громче. Голос у неё был чистый и звонкий, он вливался в этот утренний воздух, напоённый запахом трав и ароматами леса, птичьими трелями и шелестом листвы, и сливался с ним, и замерло всё кругом, и заслушалось этой светлой, нежной песней, что звенела, как ручеёк и текла по просторам, и солнышко ласково глядело с небес на землю и тоже жмурилось довольно от этой чудной музыки, как сытый кот на заборе, объевшийся сметаны.

А сердце Алёнки тоже вторило радостной песне и заживали, зарастали на нём глубокие раны от жестоких матрёниных слов, которые ранят сильнее, чем побои, и которые не всегда и вылечить можно, порой до конца жизни кровоточат эти раны. Но Алёнка попала в надёжные руки, и бабка Котяжиха знала, что скоро пройдут у Алёнки все горести и невзгоды и придёт к ней заслуженное счастье.

Вскоре впереди показалась деревня.
— Вот и дошли почти, слава Богу за всё, — сказала бабка Котяжиха.
И они пошли домой.

( продолжение следует)

Ваша Елена Воздвиженская

БАБКА КОТЯЖИХА ДА СИРОТКА АЛЁНКА
(Пятая глава)

Алёнка жила у бабки Котяжихи уже почти два месяца. Хорошо ей было тут, потихоньку отогревалась душа её рядом с доброй и справедливой старушкой, и всё реже Алёнка вспоминала свои прежние горести, всё реже показывались на её глазах слёзки, и всё чаще на её светлом, открытом лице сияла тихая, лучистая улыбка.

То и дело в избе звенел колокольчиком её звонкий, весёлый смех, на который слетались порой пичужки, живущие на липе в палисаднике, и, щебеча, залетали в распахнутое окошко, садились на подоконник и прыгали по нему, глядели глазками-бусинами, попискивали, словно тоже радуясь тому, что поселилась в этом доме такая чудесная, милая девушка.

Временами заходил, крадучись, Степан. Он всегда приносил Алёнке какой-нибудь подарочек, плакал, обнимал её и просил за всё прощения. Матрёна же теперь лютовала пуще прежнего. Да и как ей было не беситься, ведь теперь самой ей приходилось подниматься спозаранку да браться за работу, нянчиться с дитём да готовить обед. В первые дни после того, как забрала бабка Котяжиха Алёнку к себе, Матрёна ходила по деревне, выпятив грудь колесом, у колодца хвалилась бабам, что выжила таки, наконец, из дому эту мерзавку и бездельницу Алёнку, дармоедку да ленивицу.

— Поперёшница, — скривив набок рот, ругала она Алёнку перед деревенскими бабами, придя на реку полоскать бельё, — Слова ей не скажи, даже и не слушает меня, всё по-своему сделает, мне назло, а ведь я ей мать заменила, и я в доме старшая! Должна меня слушаться! Дак нет, она себе на уме. А уж воровка-то какая! Чуть не доглядишь, всё тащит – и пряник с чулана, и платок мой новый, что муж мне подарил, с ярмарки привёз. Это она всё от зависти бесится, брата своего ко мне ревнует. У-у, проклятая! Вот и пусть поживёт у этой старухи нищей, на её харчах, гнида подколодная.

Бабы слушали и в ужасе качали головами от чёрных слов и поганого языка Матрёны, старались с ней не пересекаться, кому охота слушать такие помои, а из Матрёниного рта лились они нескончаемым потоком.
Но прошла неделя-другая и взбеленилась Матрёна – работать-то теперь самой приходится, знамо ли дело! А она рано вставать не привыкла. Поначалу кое-как будил её Степан, корова в хлеву мычит не доена, вымя уж набухло, переполнено, а за калиткой и пастух со стадом поджидает, дудит в свой рожок, где, мол, вы, хозяева, чего коровушку не провожаете в луга?

Встанет Матрёна, лохматая да нечёсаная, неумытая в хлев потащится, кой-как подоит коровку бедную, да и хлестнёт хворостиной, погонит прочь со двора. Пастуху ни здрасьте ни пожалуйста не скажет, тот лишь головой покачает, скотинушку жалеючи, погладит по боку, да к остальным подтолкнёт. А коровка умная, посмотрит на пастуха своими большими влажными глазами с поволокой, замычит печально и пойдёт не спеша. Вздохнёт пастух и дальше они по улице двинут, поднимая пыль на дороге.

А Матрёна в избу придёт, на кровать усядется, моргает заспанными глазищами, только было хочет обратно завалиться спать, как уж муж завтракать требует, ему на работу пора, да с собой ему чего-то ещё положи. После в огород надо идти, полоть да мотыжить, жука обирать, гусениц-капустниц. А тут и дитя проснулось, ревёт, на руки просится, привык сыночек к Алёнке, нянюшке своей, приветливой да ласковой, к песенкам её да прибауткам, к запевкам да поговоркам. А Матрёна на родное дитятко, что чёрт глядит, руки от злобы трясутся, мешает он ей своим плачем, внимания требует.

Тут и избу прибрать надо и обед уж варить, совсем сил нет у Матрёны, вся злобой чёрной изошла, и выместить-то её не на ком, раньше бы Алёнку хлестнула, а то поленом исколотила, и на сердце, глядишь, легче. А тут и бить некого. И стала Матрёну душить собственная гниль души, злоба её, да ненависть ко всему вокруг. Тоска чёрная взяла её, и рада бы теперь работницу свою вернуть да как? Не с поклоном же к этой старухе идти, да и Алёнка теперь, ишь какая гордая да важная стала. Видела её Матрёна на улице, издалека правда каждый раз, так эта мерзавка и головы в её сторону не повернула, сразу видно, что небитая давно, совсем забыла, как надо себя вести, да небось, ещё и бабка эта мерзкая её науськивает против Матрёны. Так размышляла Матрёна, всё больше утопая в собственном топком болоте злобы.

И постепенно запустила Матрёна всё хозяйство, зарос огород её сорняками да колючками, зачахли цветочки во дворе, которые с любовью выращивала Алёнка, пела им песенки да говорила с каждым, поглаживала листочки пальчиками, и цветы ей отвечали любовью, цвели буйно и пышно, теперь же клумба представляла собой унылое и печальное зрелище – все растения засохли, головки их поникли и они уже не радовали глаз своей красотой а торчали пиками колкого сухостоя.
В избе тоже всё пришло в запустение, по углам повисли тенёты, в которых копошились шустрые пронырливые пауки, вылавливая жирных мух, коих теперь развелось в избе великое множество. Небелёная печь стояла унылой громадиной посреди жилища. Грязные горшки да чугунки виднелись повсюду. Пол, бывалоча чистый да светлый, выскобленный Алёнкиными руками дожелта, песком, принесённым с реки, теперь покрылся тёмными липкими пятнами. Половички лежали скомканными, и Ванюшка, ползая по ним, всё чихал от пыли, да тёр ручонками свой маленький носик.

Степан, придя с работы разрывался между не доеной коровой, ревущей в хлеву, и маленьким сыном, требующим поесть. Матрёна, конечно, варила обед. Да только есть её стряпню было невозможно. Уж неизвестно по какой такой причине, но и еда у неё выходила такая же пригорелая да пресная, как её душа. Похудел Степан, глаза запали. А Матрёна и вовсе, как чёрт стала – страшная, злая, глазища недобро глядят. Да куда деваться ему от жены, какая бы ни была, ведь в церкви венчаны и дитя у них, знать надо жить. Да и приворот Матрёнин воли-то ему не давал…

Алёнка же напротив похорошела и поправилась. В один из дней она объявила бабке Котяжихе, что у неё нынче день рождения. Котяжиха всплеснула руками, сбегала в другую комнату, и вернулась с красивым цветастым полушалком в руках и маленьким серебряным колечком с красным камушком.
— Вот, моя милая, это тебе от меня подарочек, это тебе на счастье! Носи на здоровье!
Алёнка расцеловала бабушку, сразу же надела на пальчик колечко, залюбовалась им, после накинула на голову полушалочек и закрутилась у зеркала.
— Хороша, хороша, — засмеялась бабка Котяжиха, — Ну, прям невеста!
— Да какая же я, бабушка, невеста? – смутилась тут же Алёнка, — У меня и жениха-то нет.
— У-у, за этим дело не станет! – отмахнулась Котяжиха с улыбкой, — Этого добра в достатке, да только мы тебя кому попало не отдадим, самого лучшего выберем.
— А мне и с тобой хорошо, бабушка, — ответила Алёнка, целуя Котяжиху в щёчки.
— Поживём-увидим…
Алёнка училась у бабки Котяжихи всему тому, что умела она. Знахарка рассказывала ей, какую травку когда брать, как правильно приготовить, как отвар или мазь сделать, словам наговорным, заветным учила да как от зла защититься, люди шли к бабке Котяжихе нескончаемым потоком, а Алёнка теперь всегда была рядом. Во всём она помогала бабушке, и в огороде и по дому. Начесали они пуху козьего, чтобы длинными зимними вечерами вязать носки да варежки. Наготовили солений: грибов да огурцов, варенья наварили, медку припасли.

Осень подкралась незаметно. В огороде поспел урожай и Алёнка с бабушкой с утра до вечера занимались сбором осенних даров. Картошки уродилось много, да вся крупная, хорошая.
— Ну, донюшка, сыты мы будем зимой, — радовалась бабка Котяжиха, — И яблочки у нас мочёные есть, и капустка квашеная, и картошечка, и морква, и свеколка, всё у нас есть. Ты погляди как много нынче яблок уродилось, никогда у меня такого не было, а всё потому, что ты пришла, от твоих рук заботливых всё и растёт с любовью.
— Да, мне мама тоже так всегда говорила, — улыбнулась Алёнка, — Да мама и сама такая была.
— Царствие им небесное, твоим родителям, спасибо за то, что такую доченьку воспитали. Не стало моих детушек давным-давно, так вот Господь мне тебя послал на старости лет, отраду и утешение, — сказала бабка Котяжиха.

Картошка в мешках стояла посреди огорода.
— Надо мужиков позвать, чтобы в погреб нам картоху снесли, уж темнеть начинает, — сказала бабка Котяжиха, задумчиво глядя на мешки.
Алёнка с бабушкой собрались идти с огорода домой, и тут раздался стук в ворота.
— Кто там? – спросила бабка Котяжиха.
— Здравствуйте, это я, Игнат! — раздался басовитый голос.
— А-а, Игнат! Ну, заходи, коль приехал.
— Прости, бабушка, что поздно, я тут из города еду. Мама вот прислала вам подарочек за мазь, которую вы ей сделали, ей от неё очень полегчало.
— Хм, так не меня благодарить надо, — сощурилась бабка Котяжиха.
— А кого? – Игнат, здоровенный высокий детина, косая сажень в плечах, стоял, удивлённо раскрыв глаза, и растопырив большие сильные руки, в которых держал две корзины со снедью.
— Как кого? Вот Алёнку. Она ту мазь и делала.

Игнат перевёл взгляд за бабушку, и увидел маленькую хрупкую девушку, испуганно выглядывающую из-за её плеча.
— А-а, Алёнку, — протянул Игнат, — Ну так мне всё равно кого, главное, чтоб угощенье вот передать. А то ведь матушка у меня строгая, быстро отсыпет мне по первое число.
— Ну, уж и строгая, — сказала бабка Котяжиха, — Она справедливая у тебя. А добрее человека я и не встречала.
— Что есть, то есть, — засмеялся Игнат, — Ну, куда корзины нести?
— А в избу и неси.
Игнат двинулся по тропке в сторону крылечка и, поравнявшись с Алёнкой, поздоровался с ней, а та, покраснев, поклонилась ему в ответ:
— Здравствуйте!
— А что это у вас? Картошки что ли столько накопали? – заглянул Игнат через плетень в огород.
— Да, накопали, — ответила Котяжиха, — Да надо будет перетаскать её.
— Ну, это дело несложное, давайте я вам помогу.
— А когда поможешь?
— Да сейчас и помогу! Дело-то недолгое!
— Ну не откажемся, — улыбнулась бабка Котяжиха.
Игнат сунул корзины в руки Алёнки и бабушки, и пошёл большими шажищами в огород.

Те переглянулись и рассмеялись. Туман же даже не дёрнулся с места. Надо сказать, однажды, Алёнка спросила у бабки Котяжихи, почему Туман-то? И та рассказала ей такую историю.
— Однажды пошла я в лес, по осени уже дело было. Хожу я, значит, и вдруг слышу писк какой-то, будто мыши пищат. Пошла я на тот писк и вижу – собака большая лежит, а возле неё несколько щенков. Подошла я, вижу, собака мёртвая уже, и щенки тоже поколели уже, а один всё тычется мордочкой в мёртвое мамкино вымя и ревёт, что ребёнок. А тума-а-ан кругом стоит такой, что как кисель молочный, хоть ложкой бери, хоть ножом режь. Быть тебе туманом, сказала я, взяла щенка, в передник свой завернула, а собаку со щенятами в землю прикопала, там земля мягкая такая, хоть руками копай, сплошной чернозём. Так у меня Туман и появился.

Игнат, играючись, перетаскал все мешки с картошкой в погреб, рассыпал их там и сказал:
— Ну вот и всё, бабушка, готово! Поехал я.
— Да как же так? – сказала бабка Котяжиха, — А умыться, а чаю попить?
— Да поздно уже, матушка беспокоиться будет.
— Ничего, скажешь, что у меня был, она и браниться не станет, — ответила Котяжиха.
— Ладно, давайте чаю, — засмеялся Игнат.
Когда Игнат умылся, Алёнка подала ему расшитое чистое полотенце.
— Ого, какое красивое, это кто же так расшивал рушник-то?
— Кто-кто? Алёнка. Это она у меня такая рукодельница, — сказала Котяжиха.

Игнат с интересом посмотрел на девушку, подмигнул ей, Алёнка смутилась, вспыхнула и убежала за печь, собирать на стол угощенье.
Они поужинали и Игнат сказал:
— Спасибо вам большое, поеду я.
— Поезжай-поезжай, сынок, а вот это матери передай от нас, это варенье малиновое, мы сами с Алёнкой собирали летом.
— Ну, спаси вас Христос, — он поклонился им в пояс и пошёл.
Алёнка смотрела вслед этому большому, красивому парню. Тот, словно почувствовав на себе её взгляд, обернулся и снова подмигнул ей, махнул рукой и тронул поводья. Алёнка засмущалась.
— Чего смущаешься? – сказала бабка Котяжиха, — Хороший парень, видный, добрый. И мужем будет замечательным.
Алёнка взмахнула своей косой и пошла в свою комнату.

( продолжение следует)

Ваша Елена Воздвиженская

Художник Владимир Жданов

БАБКА КОТЯЖИХА ДА СИРОТКА АЛЁНКА
(Шестая глава)

В эту ночь Алёнке не спалось. Всё стояла у неё перед глазами белозубая улыбка Игната, его сильные руки, которыми он, играясь, подымал тяжёлые мешки, таская их в погреб, всё слышался его весёлый смех и виделся тот взгляд, которым посмотрел он на неё, оглянувшись, перед тем, как уехать.

Утром она проснулась какой-то счастливой. На душе была такая радость и лёгкость, какой уж давно она не испытывала, с самого детства, с тех пор, как померли её родители. Алёнка вдруг ясно ощутила и поняла, что в её жизни наступает какой-то переломный момент.

— Проснулась, стрекоза? – встретила её на кухонке бабка Котяжиха, — Ну, давай, садись завтракать, да в лес пойдём.

— В лес? А зачем?

— Как зачем? Шиповнику нужно набрать да рябины, травы ещё заготовить кой-какой, той, что по осени силу имеет, орехов опять же. В лесу ещё много чего пользительного есть. Калина вот-вот поспеет, надо нам с тобой деревце присмотреть. А как морозы стукнут, так мы с тобой и пойдём за ней.

Алёнка скорёхонько позавтракала, чмокнула звонко бабку Котяжиху в обе щёчки и побежала одеваться.

— Так-так, донюшка, вот и судьба твоя, знать, на пороге, — подумала Котяжиха, глядя Алёнке вослед, — Видать, не зря Игната-то к нам завернуло в этот вечер.

***

Время пролетело быстро. Наступил Покров. А в это время начинается в деревнях пора весёлая, радостная — свадьбы играют испокон веку в эту пору. В один из вечеров, когда Алёнка сидела и вязала варежки, а бабка Котяжиха делала мазь для очередного хворого, во дворе вдруг залаял Туман.

— О, Господи, кого это ещё в такую пору занесло, на ночь глядя? – вздрогнула Котяжиха.

Туман лаял отрывисто, но не зло, словно с каким-то беспокойством и волнением.

— Иду-иду, — отозвалась хозяйка, обуваясь в валенки, стоявшие у порога, да накидывая на плечи шаль.

Туман скрёбся в дверь и скулил нетерпеливо.

Не успела Котяжиха скрыться в сенцах, как тут же Алёнка услышала её крик:

— Алёнка, иди скорее сюда!

Сердце Алёнки ухнуло в груди от предчувствия чего-то нехорошего. Она выбежала раздетая на улицу, было морозно и светила ярко луна, уже подходила зима, и увидела, как бабушка распахнула ворота и заводит под уздцы лошадь. Алёнка ахнула, она узнала телегу – это была телега Игната. Она подбежала ближе и вскрикнула – в телеге лежал сам Игнат, он был без сознания, а лицо его было в крови.

— Ах, ты Господи! – приговаривала бабка Котяжиха, — Давай, давай, помогай мне, донюшка!

Они вдвоём втащили волоком Игната в избу и уложили на лавку. Алёнка стянула с него тулуп и они увидели, что Игнат ранен н о ж о м.

— Ах, вы ж лиходеи, иродово племя, — причитала бабка Котяжиха.

— Кто, бабушка? – спросила Алёнка.

— Да разбойники, что на дорогах промышляют, грабят людей. Вот Игнату, видать, и досталось. С ярмарки, поди-ко, ехал, при деньгах был.

Парень застонал тихо.

— Ага, живой, миленький, стонет, — обрадовалась бабка Котяжиха, — Ну ничего, ничего, потерпи, сынок, сейчас лечить тебя стану.

Котяжиха подбежала к полкам со своими банками да склянками, вернулась с травами, разорвала на Игнате рубаху, и принялась останавливать кровь и обрабатывать рану.

— Эх ты ж, как много крови потерял, — шептала она.

Долго суетилась над ним бабка Котяжиха, коротко и отрывисто отдавала приказы Алёнке, та помогала ей, старалась, хотя и дрожали её руки, но она старалась унять эту дрожь, превозмочь свой страх, понимая, что от быстроты её действий зависит жизнь Игната. Он был очень бледен, черты его лица заострились, как у мёртвого.

— Ничего, сынок, справимся, потерпи, — шептала Котяжиха.

Всю ночь провели они возле Игната, у него начался жар, и бабка Котяжиха делала примочки, шептала заговоры, молилась и надеялась на то, что всё будет хорошо.

Лишь забрезжила в окнах заря, бабка Котяжиха сказала Алёнке:

— Ты с Игнатом оставайся, а я по делам пойду. Пить ему не давай – нельзя, только губы смачивай время от времени вот этим отваром.

Алёнка прикусила губу, чтобы не расплакаться, и кивнула:

— Хорошо, бабушка, я всё поняла, всё сделаю, как надо.

Бабка Котяжиха вышла во двор, и Алёнка услыхала, как заскрипели ворота, бабушка выводила лошадь с телегой.

— К родителям Игната поехала, знать, — поняла Алёнка.

Бабушки не было до самого вечера, день тянулся бесконечно, Игнат то приоткрывал веки, не видя ничего, и не приходя в себя, то вновь впадал в забытье. Алёнка послушно смачивала ему губы, как велела бабушка и тихо шептала слова молитвы, глядя на теплившийся в углу огонёк лампады. Иногда язычок пламени начинал вдруг дрожать и метаться, и тогда казалось Алёнке, что кто-то большой и страшный входит в избу, и подходит совсем близко, встаёт за её спиной, глядит чёрными глазами, дышит ледяным дыханием ей в затылок и хочет забрать с собой Игната.

И Алёнка принималась ещё усерднее творить молитву и, не оборачиваясь назад, поднимала над лежащим Игнатом свои ладони, словно укрывая его невидимым покровом от стоящего позади. И отступали тени, отползали в дальние тёмные углы, и вновь начинал ровно гореть язычок пламени в лампадке.

Алёнка потеряла счёт времени, она не пила и не ела целый день, боясь отойти хоть на миг от парня. Когда уже опустились сумерки, вновь заскрипели ворота, послышались шаги и голоса на крыльце, и в избу вошли люди. Алёнка прищурилась, она не зажигала света, чтобы не тревожить Игната.

— Что же ты в потёмках-то, донюшка? – раздался голос бабки Котяжихи. Она зажгла керосиновую лампу, и в избе стало светло.

Алёнка увидела у порога бледную, красивую женщину, хорошо одетую, и рядом с ней высокого плечистого мужчину, очень похожего на Игната.

— Это мать и отец Игната, — догадалась она.

Женщина порывисто прижала руки к груди, расплакалась и подбежала к лавке.

— Сыночек, родимый мой, хороший, ответь мне, ответь! – всё хватала она Игната за руки и целовала его лицо.

— Не тревожь его, Марфа, — потянула её за рукав бабка Котяжиха, — Не ответит он тебе ничего. Давай-ка, Михаил, помоги нам перенести Игната на кровать.

Отец поднял сына на руки, а Алёнка, бабка Котяжиха и мать ухватились за руки и ноги, все вчетвером они положили парня на кровать и укрыли одеялом. Спустя какое-то время они сидели за столом, и пили чай, мать Игната всё плакала, а отец молчал, глядя в одну точку.

— Ничего, помогу я ему, — успокоила их бабка Котяжиха, — Не тревожьтесь. Всё хорошо будет. Всё наладится. Только перевозить его пока нельзя, пусть у меня побудет, а там разберёмся.

— Мы тебе заплатим, бабушка, — сказал Михаил.

— Да чего там, ничего мне не надо, — махнула рукой бабка Котяжиха, — Вот Алёнка, помощница моя. Она мне поможет.

— Алёнушка, доченька, — со слезами обратилась к ней Марфа, и взяла девушку за руки, — Помоги нашему сыну, ты сможешь, я знаю.

Отец Игната посмотрел на Алёнку ласковым и тёплым, каким-то отеческим взглядом, и от этого взгляда у Алёнки вдруг защемило в груди.

— Я всё сделаю, что смогу, во всём буду бабушке помогать, вы не беспокойтесь, — быстро проговорила она, чтобы не заплакать.

Родители Игната переночевали и уехали с утра домой, Игнат так и не приходил в себя.

Следующие две недели Игнат был на грани жизни и смерти, Алёнка выполняла всё, что велела бабка Котяжиха. И в один из вечеров, когда она прикорнула на стуле у его кровати, она не услышала, как он пришёл в себя и лишь только, когда Игнат коснулся тихонько её руки, она встрепенулась и проснулась.

— Игнат! Ты очнулся!

— Где я? Что со мной? – слабым голосом спросил он.

Алёнка рассказала ему всё, тот сжал кулаки и стиснул зубы.

— Лежи-лежи, тебе нельзя вставать, я сейчас бабушку позову! – быстро сказала Алёнка и побежала за бабкой Котяжихой.

— А-а, пришёл в себя, — улыбнулась бабка Котяжиха, подойдя к кровати, — А я уж думала, кто мне будет теперь картошку в погреб спускать?

Игнат улыбнулся:

— Помогу, вот только на ноги бы встать.

— Встанешь-встанешь, даже не сомневайся, а сейчас давай-ка вот бульону поешь, я курочку отварила. Сил надо теперь набираться тебе, всё страшное позади.

( продолжение следует)

Ваша Елена Воздвиженская

Художник Сергей Басов

БАБКА КОТЯЖИХА ДА СИРОТКА АЛЁНКА
(Седьмая глава)

Прошла неделя. Игнат начал поправляться. Он уже мог самостоятельно садиться на кровати, опираясь спиной на подложенные Алёнкой ему под спину подушки. Пока Алёнка с бабушкой пряли, вязали или вышивали, он молча наблюдал за ними, с интересом слушая сказки, которые рассказывала бабка Котяжиха, а знала она их о-о-чень много, или же песни, что пела Алёнка. Порой он сам рассказывал весёлые истории и смеялся со всеми вместе, придерживая рукой раненый бок.

Часто он наблюдал за Алёнкой, как та хлопочет по дому – моет полы, помогает бабушке делать мази да отвары, штопает бельё или поливает травки да цветы, что стояли в горшочках по всей избе тут и там, иные из них были лечебные, другие просто для красоты да для души. И Алёнка, поймав на себе взгляд Игната, смущалась, опускала глаза, убегала в другую комнату, а то и во двор, грести снег. Игнат вздыхал, переживая, что лежит бревном и не может помочь Алёнке с бабушкой, очень уж тяготило его это вынужденное лежание в постели, не привык он проводить время без дела.

— Как же так получилось-то, сынок? – спросила однажды бабка Котяжиха.

— Да на ярмарку я в тот день поехал, бабушка. Продал там кое-что, сыр да масло, творог да мясо, всё, что матушка велела. После купил подарочек матушке, да ещё кой-кому.

При этих словах Игнат стрельнул глазами в сторону Алёнки. Бабка Котяжиха перехватила этот взгляд и украдкой улыбнулась.

— Ну, а после в обратный путь тронул. Тут смеркаться уже начало. Доехал я до места, где дорога после города в лес сворачивает, там на меня и напали. Кабы двое или трое, я бы отбился. А тут даже числа не помню, много их было, ну и случилось всё. Не смог я отбиться, даже как всё произошло, не понял. А потом, как сквозь пелену, почуял я, что лошадь понесла.

— Вот и хорошо, что лошадка понесла, — сказала бабка Котяжиха, — Она к нам тебя и привезла, знала, милая, куда надо ехать. Она тебе и жизнь спасла, почитай.

Прошла ещё неделя, в один из дней, когда стояла тихая безветренная погода, и за окном порхал пушистый снежок, приехали родители Игната, чтобы забрать его домой, потому что парень начал уже вставать на ноги и чувствовал себя практически здоровым. Отец Игната, Михаил, подошёл к Котяжихе и положил на стол перед нею мешочек.

— Чего это? – спросила та.

— Это тебе в благодарность от нас, Котяжиха, за то, что сына нашего выходила, спасла. Никакие богатства, конечно, не будут равноценны тому, что ты сотворила, да и нет у нас больших-то денег, но не откажи, сделай милость, прими от нас от чистого сердца этот подарочек.

Котяжиха взяла мешочек в руку и высыпала на стол несколько золотых монеток.

— М-м-м, возьму, возьму, не откажусь. Пригодятся они мне скоро, — улыбнулась Котяжиха.

Из закутка за занавеской вышла Марфа, а с нею рядом, опираясь на мать, шёл Игнат. Марфа подошла к Котяжихе с Алёнкой, поклонилась им в ноги и сказала:

— Спасибо вам, милые, за то, что сына нашего спасли!

Она расцеловала обеих в щёчки, обняла со слезами на глазах, а после добавила:

— Котяжиха, а у нас ведь ещё одно дело к вам есть. Не сочтите за наглость, но у вас товар, у нас купец. Сватом я буду за сына своего. Отдашь ли свою Алёнку за нашего Игната?

Алёнка вспыхнула и убежала в свой закуточек, щёки её горели, сердце бухало в груди, руки дрожали – она была просто счастлива. В косяк постучали.

— Алёна, — услышала она голос Игната, — А ты что, не пойдёшь за меня? Не согласна?

Алёнка вышла из-за занавески, потупив глаза, встала рядом с Игнатом и ответила тихо:

— Нет, что ты, я согласна.

Игнат счастливо улыбнулся, и, обняв свою невесту, повёл её к родителям.

— Ну, вот и славно! – радостно сказала бабка Котяжиха, — За это и выпить не грех! Алёнка, неси-ка нашу наливочку.

Алёнка сбегала за вишнёвой наливкой и все выпили по рюмочке.

— А это, — бабка Котяжиха вдруг хлопнула по столу ладонью, и продвинула её в сторону молодых, — Будет Алёнке моей приданое! Я же сказала, что мне пригодится скоро ваш подарочек.

Бабка Котяжиха засмеялась, а когда она отняла ладонь от стола, то все увидели те самые монеты, которые отец Михаил совсем недавно передал Котяжихе. Алёнка заплакала и обняла бабушку.

— Да чего ж ты плачешь-то? Радоваться надо! Будем к свадьбе готовиться!

Свадьбу гуляли в деревне Игната. Бабка Котяжиха была посажённой матерью. Алёнка, поправившаяся, разрумянившаяся розовела щёчками и блестела от счастья ясными глазками. Степана на свадьбе не было, жаба вислоухая не пустила его, сказала, мол, нечего там быть. Но Алёнка знала, что любит её брат, и жаждет встречи с ней по-прежнему, потому что перед свадьбой прибегал он к сестрёнке тайком, принёс ей обручальное колечко их матери и подарил его Алёнке. От жабы своей спрятал он его в своё время, и берёг для Алёнки. Алёнка долго плакала, ей было очень обидно. Но Котяжиха сказала ей:

— Погоди, милая, придёт время, всё наладится, всё будет иначе. Потерпи немного.

Свадьбу отыграли счастливую, весёлую и Алёнка осталась в доме мужа. Хозяйство у них было крепкое, дом большой, жили они зажиточно, всего было в достатке. Но свекровь Марфа была очень доброй женщиной, не перетруждала Алёнку, сама работала в силу, а Алёнку лишь помогать просила. Об одном лишь только Марфа говорила ей:

— Доченька, очень тебя прошу, не затягивайте с внучатами, очень хочу понянчить маленьких.

Алёнка ещё тогда не знала, что Марфа уже была тяжело больна. Бабка Котяжиха по её просьбе скрывала это. Никто о том не знал, ни Михаил, ни Игнат.

В один из дней, когда Алёнка проснулась, она вдруг ощутила какое-то неизвестное ей доселе чувство, радость с тяжестью одновременно. Потом она соскочила с кровати и, как была, в одной ночной рубахе, с распущенной косой, понеслась к умывальнику, туда, где стояла шайка. Алёнку вывернуло всем, что она съела накануне на ужин.

Позади неё тут же возникла Марфа. Она обняла Алёнку, закутала её в свою шаль, расцеловала её в обе щёки и сказала:

— Ну, вот и у нас счастье в доме. Наконец-то. Скоро у нас будут внуки.

Алёнка непонимающе поглядела на свекровь, потом замерла и тут же счастливо засмеялась, она догадалась, что она тяжёлая.

Игнат от радости схватил Алёнку на руки, он был вне себя от восторга, а свёкор Михаил был счастлив за Игната и за всех, вместе взятых. Он тут же понёсся в свою мастерскую, где он столярничал, а он это дело любил и знал, не зря их дом с кружевными наличниками, лавками, посудой и плетнём был самым красивым во всей деревне, всё у них было сделано его умелыми руками, выбирать доски из которых станет он мастерить колыбельку для будущего внука или внучки.

Немного погодя Алёнка с Игнатом решили съездить в гости к бабке Котяжихе, чтобы обрадовать её этим известием. Они набрали подарков, запрягли лошадь и поехали. Подъезжая к дому, они увидели, что Котяжиха уже стоит у ворот и ласково улыбаясь, машет им рукой.

Алёнка соскочила с саней и расцеловала Котяжиху.

— Бабушка, а как ты узнала, что мы приедем? – удивлённо воскликнула она.

— А я всё-о-о, донюшка, знаю. И с каким радостным известием вы ко мне приехали, тоже знаю.

— Ну, бабушка, ничего от тебя не скроешь! – хлопнул себя ладонями по боку Игнат, и расцеловал бабушку.

Туман прыгал от радости вокруг них. Едва они вошли в дом, тут же на плечи Игнату с полки прыгнул Шалун.

— Ох, ты, напугал! – воскликнул Игнат, устраивая пушистого кота на руках поудобнее и лаская его.

— А это он тоже радуется, — улыбнулась Котяжиха.

— Бабушка, — спросил Игнат, — А, знаешь ли, новость нашу, с котрой мы приехали?

— Да знаю, Игнатушка, знаю, сынок. Скоро отцом станешь, — обняла его бабка.

— Ага!

— Как мать, как отец? Рады?

— Ой, как рады! — воскликнул Игнат и засмеялся, — Батька даже побежал колыбель тут же мастерить.

— Хм, — хмыкнула Котяжиха, — Так ты батьке-то передай, колыбели-то две надо будет делать.

— Как две? – Игнат сел на лавку, а Алёнка захлопала ресничками, потеряв дар речи.

— Ну, ты же сам сказал, что я всё знаю. Вот я тебе и говорю, две колыбели пущай готовит.

Игнат подхватил Алёнку на руки и закружил по избе.

— Двое! Двое! У меня сразу двое будет!

— Бабушка! – обратился он к Котяжихе, — А раз ты знаешь, что двое будет, наверное, знаешь и кто?

— Знаю, — улыбнулась та, — Но тебе не скажу, не положено раньше времени. Пусть это будет нечаянной радостью.

— Эх, ничего-то у тебя не выспросишь, бабулечка, — притворно вздохнул Игнат, а Алёнка с Котяжихой засмеялись.

К вечеру Игнат и Алёнка засобирались домой. На дворе собиралась пурга.

— Ничего, вы до пурги успеете добраться, — глянула в окно Котяжиха, — Да ты гляди, себя береги, Алёнушка, тяжёлого ничего не поднимай.

— Бабушка, да я и так тяжелее ложки ничего не поднимаю, матушка мне ничего делать не даёт. Бережёт всё меня. Я как барыня хожу.

— А ты и есть моя барыня, кто же ты ещё? – засмеялся Игнат и поцеловал жену в щёчку.

— Хорошие вы мои, — обняла их Котяжиха.

И только все собрались выходить из избы, как в сенцах постучали.

— Ну вот, опять кто-то на ночь глядя, — прошептала Котяжиха и отворила дверь.

На пороге стоял встревоженный Степан.

Ваша Елена Воздвиженская

Художник Юрий Пацан

БАБКА КОТЯЖИХА ДА СИРОТКА АЛЁНКА
(Восьмая глава — окончание)

— Стёпушка, братик мой родимый! – Алёнка подбежала к Степану и порывисто его обняла. Тот обнял в ответ сестрёнку, обвёл растерянным, пустым взглядом избу и вошёл.
Игнат стоял, не зная, куда деть руки. Котяжиха внимательно глядела на гостя.
— Что ты, Степан? – строго спросила бабка Котяжиха, чувствуя, что что-то стряслось.
Игнат подошёл, пожал Степану руку, тот прошёл к лавке, сел, облокотился на стол и заплакал.
— Прости меня, Алёна, и ты, бабушка, прости.
— Да что случилось-то? – испуганно спросила Алёнка.
— Жена моя Матрёна заболела.
— Хм, заболела, говоришь? – с насмешкой спросила бабка Котяжиха, — Ну, дак время пришло. За всё ж платить надо, Стёпушка.
— Я не знаю, что и делать, — сокрушался Степан, — Криком кричит она, вся бородавками покрылась, нарывами страшными, чернота какая-то изо рта у неё льётся, и ты знаешь, всё плюётся она и кричит, что перья у неё изо рта лезут.
— Да ты что? Правда что ли? – сказала бабка Котяжиха, — Вот оно что.
— Ты сможешь ей помочь, бабушка?
— Нет, — отрезала бабка Котяжиха, — Не смогу. Это злоба её гнилая из неё выходит. И никто ей уже не поможет.
— Хочу её в город, в больницу свезти, а малого-то оставить не с кем, — понурил голову Степан.
— Как не с кем? А мы? – сказал Игнат, — Давай мы Ванятку к себе заберём пока, ребёнок ведь не виноват ни в чём.
Степан тут же сбегал за сыном и вскоре принёс закутанного в Ванятку. Тот сразу узнал свою нянюшку, потёр сонные глазёнки, протянул к Алёнке ручки. Игнат взял малыша на руки и тот свернулся клубочком, прижавшись к большому, тёплому дяде.
— На-ко вот, Степан, отвар тебе, пои сегодня им Матрёну, а завтра с утра вези её в больницу, а больше я тебе ничем помочь не могу.
Степан заплакал, поклонился низко и вышел из избы.
Алёна посмотрела на бабушку:
— Бабушка, что же, Матрёне ничем не помочь?
— Она сама себя сожрала, донюшка, злобой своей да гордыней, ну, а что ты хотела? Даже я ей помочь не могу.
— Бабушка, а она не выживет?
— Нет, Алёна. Ей уже всё предначертано.
Игнат вышел из дома, а Алёнка подзадержалась.
— Бабушка, я у тебя ещё хотела про матушку спросить…
— Болеет она, Алёна, но ты не беспокойся, я её лечу, и проживёт она ещё десять лет, успеет не одного внучка понянчить. Ножки вот сильно только болят у неё, для того и готовлю я ей всегда отвары да мази. Жалей Марфу, золотая тебе свекровь досталась, матушкой тебе стала.
— Спасибо тебе, бабушка! Это правда, она меня всегда защищает и любит очень. Я у них в дому, что у Христа за пазухой.
— А я тебе что говорила? Что скоро всё наладится и жизнь у тебя будет счастливая. Ну, поезжайте, поезжайте. А то темнеет уже и мести начинает.
Перед самыми родами Котяжиха со Степаном приехали к Алёнке. Всё это время Ванятка жил в доме Игната и его родителей. Матрёна после той ночи прожила всего два дня и умерла в муках, даже врачи не смогли ей ничем помочь.
Алёнка тяжело поднялась из-за стола, за которым она кормила племянника. Степан подхватил сына, прижал к себе, обнял. Тот обрадовался отцу, засмеялся, обхватил его за шею ручонками. Марфа подошла встречать Котяжиху.
— Ну, как ты, Марфушка? – спросила Котяжиха, — Как ноженьки твои?
— Слава Богу, дай Бог тебе здоровья за мази твои и отвары, — Марфа троекратно расцеловала Котяжиху.
— А я тебе новый отвар привезла, у тебя скоро ой-ой-ёй сколько забот будет, ноженьки-то понадобятся, — засмеялась Котяжиха, — Ну, а ты, Михаил, что? Приготовил колыбели для внучат?
— Приготовил, бабушка, — ответил Михаил, — В одной вот пока Ванятка спит, опробовал, приглянулась она ему.
— Вот и славно, — кивнула Котяжиха, — Вот в этой колыбельке, в которой сейчас Ванятка спит, и будет твой внучок спать.
— Ага, сын значит, — воскликнул Игнат, — А второй? Тоже мальчик?
— Я так не сказала. Я тебе про одного говорила. А про второго после узнаешь.
— Ох, и скрытная ты, бабуля, — засмеялся, погрозив пальцем Игнат.
В эту же ночь у Алёнки начались схватки.
— Дак вон оно что, не зря ты, Котяжиха, приехала к нам, значит, да с вечерней зари всё у печи хлопотала, отвары готовила, — сказала Марфа.
— Конечно, не зря, — улыбнулась та, — Ничего, всё хорошо будет.
Котяжиха обняла охающую Алёнку и перекрестила её, благословив, а после принялась готовить всё к рождению детей.
Мужиков, едва на дворе рассвело, тут же отправили из избы в столярку. Степан забрал с собой Ванятку, Игнат не находил себе места, шагая из угла в угол, Михаил же принялся что-то мастерить, чтобы не переживать и как-то отвлечься.
Тут вдруг хлопнула дверь мастерской, что была при избе, вход в неё тоже располагался в сенцах, и вбежала красивая молодая девушка.
— О, Катерина, — удивился Михаил, — А ты чего?
— Да маменька меня прислала, — ответила Катерина, — Прослышала, что Алёнка разрешается от бремени и велела вот эти холсты вам отнести, они белёные, чистые. Это вам на пелёнки.
— Ну, бабы, — удивился Игнат, — И как вы всё-то узнаёте так шустро?
— Айда, Катерина, посиди с нами, сейчас чаю попьём, — позвал Михаил, — Иди, Игнат, принеси самовар да чашки, почаёвничаем покамест.
Накрыли на стол.
Они пили чай, Катерина рассказывала смешные истории, как её свояченица, толстая баба, полезла летом в погреб за молоком, а назад вылезти не смогла, застряла. Так мужики чуть не всей деревней её на вожжах тащили, Михаил кивал, вспоминая, и поддакивал, мол, так и было, и смеялся до слёз.
— Мужики ей кричат, бросай крынки с молоком, — со смехом рассказывала Катерина, — Она крынки с молоком под мышками держала, а она кричит «Вы что, сдурели? Не брошу ни в жизь!». Так и пришлось вместе с крынками её тащить, обруч деревянный разбирали, что вокруг погреба.
Ванятка, уснувший в углу на лавке, проснулся и захныкал.
— Ой, а кто это там у вас? – подскочила Катерина, вздрогнув.
— Это сынок мой, Ванюшка, — ответил Степан, поднимая сына на руки.
— Хорошенький какой, — умилилась Катерина, глядя на большие серые глазки малыша и льняные кудряшки, — А мамка ваша где?
— А нет нашей мамки, померла, — сказал Степан.
— Ой, простите, — смутилась Катерина, перерестилась, и опустила глаза, покраснев.
И тут вдруг Ванятка протёр сонные глазки, и хныча, протянул ручки к Катерине и позвал:
— Мама!
Катерина выпучила глаза и машинально взяла Ванятку на руки, прижала к себе, и принялась укачивать малыша. Тот сладко прижался к девушке и, почмокивая, снова уснул. Михаил, глядя на это, крякнул и подкрутил ус. Степан удивлённо глядел на девушку, и почувствовал, как краснеет, как юный парень на первом свидании, он быстро отвёл глаза и ощутил жар в груди, отчего-то вдруг захотелось ему и плакать и смеяться одновременно. Давно он уже не знал такого чувства, с тех пор, как ещё парнем был, да Матрёну знать не знал.
И в этот момент из комнат в сени вышла Котяжиха.
— Ну что? Поздравляю вас всех!
— Всё хорошо?!
— Всё хорошо, иди, папаня, смотри на свой приплод! – улыбнулась Котяжиха, уперев руки в бока.
— Кто у нас родился? Мальчики?
— Нет, не мальчики.
— А кто? – спросил Игнат, почесав пятернёй затылок.
Все дружно засмеялись.
— Сын у тебя и дочь! – торжественно сказала Котяжиха, — Двойня у тебя, Игнат, королевская! Ты молодец!
— Вот это да-а-а! – протянул восторженно Игнат, взъерошив свои густые волосы и понёсся в спальню к жене.
Катерина поднялась с лавки, с ребёнком на руках, поклонилась бабке Котяжихе:
— Здравствуйте, бабушка!
— О-о, — протянула Котяжиха, — Вижу, ещё одна свадьба у нас намечается.
Катерина вспыхнула, а Степан ошарашенно поглядел на Котяжиху, и тут же в голове его мелькнула мысль, что она никогда не ошибается, неужто… Он стремительно бросил взгляд на Катерину, но тут же отвернулся, ведь он был вдовцом и к чему такой красавице связывать судьбу свою с ним, подумал он про себя.
А спустя два месяца играли свадьбу Степана и Катерины. Жила она вдвоём с матерью-вдовицей, доброй женщиной. Та дала согласие сватам от Степана. А Катерина уже полюбила его в ту их самую первую встречу, сразу Степан ей приглянулся, добрый да ласковый, совсем как тятенька её покойный, которого она так любила. И красивый такой…
Снова бабка Котяжиха была посажённой матерью на торжестве. А через год родилась у Степана с Катериной доченька Настасья. Ванятка привязался к Катерине и называл мамонькой, и та к нему прикипела. Зажили они счастливо.
— Вот и ещё одну судьбу устроила, — думала бабка Котяжиха, идя в лес по грибы ранним летним утром с большой корзиной в руках, — Глядишь, и зачтётся мне на том свете. Миром дело закончилось. Любовь да красота миром правят, а злоба да ненависть в болоте хоронятся. Ну, ничего, я не дам им оттуда вылезти. Каждый по заслугам получит.

Конец

Ваша Елена Воздвиженская

Художник Юрий Пацан

Рейтинг

1.2 из 5 звезд. 18 голосов.