Лида Хохлушка

Лида училась на последнем курсе финансового техникума под Луганском, когда познакомилась с Вовой. А случилось все просто, как обычно в старых советских фильмах про «любовь и заводы».

Руководство насквозь девчачьего техникума на Новогодний бал всегда приглашало солдат из расположенной в том же городке военной части.

Отцы-командиры тоже организовали что-то вроде соцсоревнования за право побывать на этом балу, и попадали туда только отличники боевой и, какой там ещё, подготовки. Так что все были довольны. Кроме тех, конечно, кто на этот бал не допускался.

Лиду – ясноглазую хохотушку и непоседу в веснушках, с певучим украинским говором, родом с Харьковской области, сразу приметил здоровый, как медведь, симпатичный и не больно уж разговорчивый сибиряк Володя.

Пригласил на танец, да так и не отпустил её от себя. А Лида и не возражала. Вова сразу ей приглянулся, хоть и молчун страшный: за весь вечер десяток слов не обронил. Так и танцевал, почти молча, лишь улыбался на Лидину весёлую болтовню.

А через две недели Вова заявился в общежитие и принёс розу, и где только нашёл среди зимы! Этой розой он и покорил окончательно Лиду и всё девичье общежитие. Об их любви знал весь техникум и вся воинская часть.

Они были так не похожи и так трогательно-нежны друг с другом, что Вову безропотно пропускали в общежитие к Лиде даже самые строгие вахтёры, и вызывали его на КПП практически в любое время, когда бы ни пришла туда Лида.

В том, что они поженятся после Вовиной службы, никто и не сомневался. Одна незадача: служба у Вовы заканчивалась в мае, а Лиде учится ещё три месяца, да две недели госэкзамены.

Договорились так: Лида получит диплом и прилетит в Тюмень самолётом, а Вова по телеграмме её встретит. И там, в Володиной деревне и сделают свадьбу. А Лидиным родным пришлют приглашение уже оттуда. Ну, а пока пусть почта поработает – поносит их письма между Украиной и Сибирью.

Уезжая, молчун Вова приложил руку к Лидиному животу и сказал: «Ты тут сына нашего, давай, береги». И стала Лида ждать писем. Да только так и не дождалась.

Уехал, и как в воду канул её любимый. Забыл свою ясноглазую певунью и неродившегося ещё сына, которого велел беречь. Лида перед экзаменами съездила домой и там завела окольные речи, дескать одна девочка из их группы вот попала в такую ситуацию, жалко её и так далее.

Но родители никакой жалости к той мифической девочке не проявили. Наоборот, гневно клеймили «эту беспутную, опозорившую несчастных родителей».

Договорились до того, что лучше бы она умерла, чем нажила такой позор. Наверное, так грозно шумели они не со зла, а в назидание своей дочке, чтобы не случилось с ней подобного. И невдомёк им было, что клеймят позором и желают смерти они собственному ребенку.

Лида попросила немного денег на выпускной, собрала свои вещички и сказала родителям, что после выпуска сразу поедет по направлению на работу, чтобы поскорее начать зарабатывать.

Так что домой больше пока не приедет. Многодетной и небогатой семье это её желание было понятно и подозрений не вызвало. А Лида просто боялась, что родители заметят уже округляющийся живот.

На выпускной бал Лида не пошла – все деньги ушли на билет до далёкой Тюмени и на телеграмму Вове. Ей ничего не оставалось, как попытаться вернуть своего ветреного возлюбленного ради будущего сына.

Лида всю дорогу молилась, чтобы Вова её встретил, потому что денег у ней больше не было, и до его деревни ей было бы не доехать. Да впрочем, и никуда больше тоже.

Лида потерянно стояла на остановке возле аэропорта, когда из подъехавшего красного «жигулёнка» вышел её Вова. Это его соседи поехали в Тюмень за покупками и подвезли Вову в аэропорт – ну интересно же, кого это поехал встречать молодой неженатый сосед!

В городе они распрощались: одни поехали по магазинам, другие должны были ехать на автовокзал. Лида, счастливая от встречи с любимым, даже не замечала, что Вова хмур и молчалив больше обыкновенного, что он вовсе не рад её приезду.

И когда он отошёл за мороженым и вдруг исчез, Лида не сразу поняла, что Вова от неё попросту сбежал. Одна, в чужом городе, без денег, Лида шла, сама не зная куда, почти не видя дороги от слёз.

Но ей несказанно повезло! Потому что возле какого-то магазина она столкнулась с Вовиными соседями. Лида наплела им что-то о том, как в автобусной толчее потеряла Вову из виду и по ошибке выскочила на какой-то остановке за чужим мужчиной, похожим на Вову и еще много чего…

Соседи Вовы, слушая Лидину счастливую болтовню и непередаваемый украинский говор от которого так и хотелось улыбаться, охотно ей поверили, в результате сами же предложили увезти Лиду прямо к Вове домой, ну а он-то не маленький, не заблудится, сам доберется. На том так и порешили.

Соседка в машине всю дорогу болтала с Лидой о том, о сём. Между делом выспросила у ней, что да как и почему.

И сама рассказала Лиде, что родители у Вовы хорошие и добрые, особенно мать – тётя Валя, и что сам Вова гуляет с новой медичкой всё лето и уж поговаривает о свадьбе. Так что Лида приехала вовремя. Напоследок пригласила её ночевать, если что не так. Но Лида твёрдо решила не допустить этого «что не так».

Тётя Валя в тот день была на выходном, так что Лида застала всю семью в сборе: и тётю Валю, и дядю Яшу, и старшего Вовиного брата Юрку. Где нашла она нужные слова и твёрдость? Сама и не знала.

Сумела спокойно и с достоинством объяснить ситуацию – и беременность, и свой приезд сюда. Так что, когда через час домой заявился Вова, в принципе, всё было решено без него.

Дядя Яша только спросил, показывая на Лидин живот: «Твой?». Вова отпираться не стал: «Мой». И дядя Яша коротко распорядился: «Юрка — в зале спать будешь, молодых в боковушку».

Не тут-то было! Вова демонстративно забрал свои вещи из боковушки и унёс в сарай, а вечером молча оделся и ушёл на свидание к новой зазнобе.

Лида сумела проглотить обиду, другого ей не оставалось, одна, далеко от дома, даже вернись она — родители ее бы точно не приветили. А тут вроде бы и чужие люди, а встретили тепло, не прогнали, за родную приняли.

Деревенская жизнь тяжелая, и начинается день рабочий в деревне еще засветло. Тётя Валя работала дояркой в совхозе под Заводоуковском, мужики — там же, кто механизатором, кто шофером.

На дойку тётя Валя уходила раным-рано, только и успевала, что подоить корову. Мужики завтракали кое-как разогретыми остатками ужина и разбегались на работу.

А тётя Валя после дойки металась, как угорелая – скотину накормить-напоить, прибраться по дому, посуду помыть, обед приготовить и так далее и так далее, а там глядишь и обед уже готовить для всей семьи, и такой работы каждый день хватает до самого вечера….

Но следующим утром после приезда Лиды мужики завтракали свежеподжаренными оладушками и яичницей с помидорами. А тётю Валю ожидала непривычная тишина на подворье, порядок в доме и певучее: «Садись, мама, поешь. Потом проверишь – ладно или нет, я со скотом-то управилась».

Так и пошло. Лида сама была родом из крупной украинской станицы, к деревенскому труду привычная, лежебокой не была, готовила, как истинная хохлушка – пальчики оближешь.

Так что уже через пару недель тётя Валя нахвалиться не могла на свою нежданную-негаданную сноху. Дядя Яша молча поглядывал на Лиду с большой теплотой.

А Юрка посмеивался над младшим братом – оттого, мол, и не хочешь жениться, что боишься — в трактор скоро влезать не будешь с такой кормёжки. Только Вова ни слова, ни полслова.

Молча собирался каждый вечер и уходил до полуночи, а спал в сарае на мешках с комбикормом и под старым тулупом.

Мать было сунулась с подушкой и одеялом, но дядя Яша прицыкнул: «У него место в доме есть» — она и отступилась. И то правда, отец верно говорит.

Через две недели за ужином Лида объявила, что с завтрашнего дня выходит на работу весовщиком на зерносклад.

-Хоть декретные заработаю, а то ни пелёнки, ни распашонки…

-Ну, об этом не заботься, — махнула рукой тётя Валя, — я уж продавцам наказала, с получки всё куплю. Ты чего заработаешь, так сама к зиме оденься: здесь ведь не Украина зимой-то.

Дядя Яша одобрительно кивнул, а Вова со злостью громче обычного хлопнул дверью.

Но вернулся он со свидания непривычно рано, и долго ещё курил в своём сарае – не спалось, видно.

Причину знала только Лида. Она сегодня не только ходила устраиваться на работу, но и в больницу – вставать на учёт по беременности. И там поговорила с Вовиной зазнобой – медичкой Юлей.

Нет, никакого скандала, боже упаси! Просто сказала: «Может ты и лучше меня, я не спорю. Но где гарантия, что завтра Вова не встретит кого-то лучше? Он ведь и мне говорил, что я самая хорошая. Ты об этом подумай».

Юля была девушкой серьёзной, Лиде она даже понравилась, так что и впрямь подумала обо всём. Вова хоть ей и нравился, но не о колхозном механизаторе она мечтала в качестве мужа, так что в тот же вечер жениху был дан от ворот поворот.

Закончилась уборочная, Лида ушла в декретный отпуск, Вова из-за холодов перебрался спать на печку, а в остальном… ничего не менялось.

Однажды дядя Яша не выдержал, уж сам какой молчун был, Вова то в него немтырем вырос, яблоко от яблони как говорится, и тот не выдержал: «Ты, Вовка, или женись, или не сын ты нам! Внука мы вырастим, Лидку не бросим. А ты, по всем статьям – дурак! Вот и живи дураком один!».

И даже закашлялся от непривычно длинной речи. Тётя Валя заплакала, но за сына и слова не молвила. Прав отец, прав!

А через несколько дней родился маленький Андрейка, точная копия Вовы! Из роддома Лиду забирали свёкор со свекровью.

Маленького Андрейку всё семейство сразу окружило любовью, заботой и вниманием. Лида была почти счастлива. Эх, если бы и Вова….

Но он поглядывал исподлобья и молчал. Только ночью, на цыпочках, чтобы не дай бог не услышали бы Лида и родители, подкрадывался к кроватке с сыном, что бы посмотреть на малыша.

Материнский сон чуткий, Лида конечно же слышала его почти бесшумные шаги и тихое сопение у детской кроватки, но делала вид, что спит.

Прошла ещё неделя, и как-то вечером тётя Валя заговорила о том, что Андрейку пора уже и записывать, что ж это парень всё ещё без документов живёт? И тут голос подал Вова. Все уж и забыли, когда он последний раз рот открывал.

— Завтра пойдём – зарегистрируемся и сына сразу запишем. Я сегодня обо всём договорился в Совете, — и впервые за эти месяцы улыбнулся, открыто и с облегчением.

P.S. Приятно узнавать в героях этих рассказов людей, с которыми ты знаком, хотя бы и отдаленно. Семью Лиды и Вовы я знаю. Лида уже подчистую растеряла свой украинский говор, и её речь приобрела местный зауральский колорит. Только ясные глаза и веснушки так и остались с юных лет.

А Вова все такой же молчаливый, но счастливый дед, и довольный возится с двумя внучками в любых их играх.

Все у них в семье было хорошо, ну на сколько я знаю, так что про эту историю в самом начале их совместной жизни никто не вспоминает. Если бы не прочитал об этом в записях, никогда бы и не узнал, наверное. Вот такая очередная история про «доярку из Хацапетовки», в жизни всякое бывает…

Автор Boomschuvaka

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Отставной военный, свое 65-летие он встречал совершенно один. По многолетней привычке встал в 6 утра, полил сад и цветник, навел порядок в своем уютном доме, посмотрел из окна на море.

Этот дом они строили с женой, 5 комнат, что бы было где порезвиться внукам. Сажали инжир и хурму, сливы и груши. Жена разводила цветы. Вдоль забора росло множество лилий, плетистые розы обвивали перголы, барбарис радовал зеленью, георгины и астры, ирисы и клематисы.

Жена сажала цветы так, что бы сад цвел до глубокой осени. Но больше других он почему то любил «беспородные» «золотые шары». Желтые, лохматые, на длинных ножках, они выросли казалось случайно, и даже в ноябре, под падающим снегом, гордо держали головки.

Стойкие, как и он сам. Огромное дерево грецкого ореха на краю участка давало тень в любую жару. Он срезал шесть темно красных, почти черных роз и поднялся в комнату сына. Положил их на комод, возле фотографии.

Сын погиб на службе, в дальнем гарнизоне, за 3 месяца до 40, 30-летняя невестка через день умерла в преждевременных родах. Малыш пережил ее на 12 дней. Он даже успел посмотреть на внука.

Когда вышла женщина врач, и вдруг заплакала, слова были не нужны. «Я не смогла, не смогла…, — сказала она и махнула рукой, — слишком маленький срок, даже не было 25 недель, а я так надеялась…».

Он взглянул в глаза жены и понял, что остался один. Жена умерла через месяц после похорон.
Поливала сад и присела под деревом. Патологоанатом сказал, что она была совершенно здорова, просто остановилось сердце.

Он пошел на кухню и стал варить кофе. Неожиданно раздался звонок. Он взял телефон, звонил его приятель, тоже отставной военный. Когда то они вместе служили.

— Здравствуй Петрович, — сказал приятель.
—Здравствуй Саша, — ответил он.
— С днем рождения тебя. У нас для тебя подарок. Но только забрать его можно месяца через два.
— Есть у меня все, мне ничего не надо, Саша.
— Да ладно, Петрович, выручай. Собачка наша, французская болонка, бишон, родила сегодня 6 щенков. Я же жене из Франции кобелька к ее суке привез пол года назад. Вязка плановая, будут все документы. А кому нужны породистые собаки в нашей то глуши… Маленькие будут, не объедят.
— Поговорим через два месяца, Саша, — ответил он.

Через 2 месяца вновь раздался звонок от Саши.

-Ну что , едешь?

Он хотел ответить : «Нет» , но вдруг вспомнил как жена любовалась на собачку приятелей, целовала мокрый носик, разглаживала шелковистую шерстку.

— Буду через полтора часа, — ответил он.

Приятель жил в горах, километрах в восьмидесяти от него. По военному быстро он собрался, положил на заднее сиденье небольшую картонную коробку, кинул туда пару старых полотенец и чистые тряпки. Набрал бутылку воды, и взял пластмассовую коробочку от сыра «Виола»…

— Пунктуален по военному, — сказал Саша, — ровно полтора часа. Проходи. Он зашел в большую комнату. В клетке копошились 6 нежно белых щенков. Приятель вытащил их и посадил на пол. Щенки кинулись к ногам. Только один, самый маленький, настороженно сидел в отдалении.

— Девица, нелюдимка — сказал Сашка, — мелкая слишком, наверно не дотянет до стандарта. Неудачная, родилась последней, и задышала не сразу. Выбирай лучшего.

Щенки разбегались по комнате. Он посмотрел на сидевшую отдельно малышку и позвал: «Лилия, Лилия».  Его жена очень любила лилии. Малышка вздохнула и смешно разбрасывая лапки побежала к нему.

— Ну надо же, — сказал Саша, — ну что, выбрал?

— Беру эту, Лилию, — ответил он.
— Да ты не спеши, посмотри, у остальных и шерстка получше, и красивей они.
— Беру эту, — еще раз повторил он.
— Хозяин – барин, — ответил Саша, — Марина, ну что, стол готов?

Они посидели за гостеприимным столом. Он не пил, спиртное и дорога в горах — не дружат. Жена Саши , Марина, щедро положила в машину домашней снеди и солений. Потом вынесла странную сумку.

— Держи документы, переноску для Лилии, я сострочила, тебе в подарок. Помню, как Катя хотела щенка.

— А мне она ничего не говорила, — ответил он.

— Думала сделать сюрприз, да вот не сложилось, — сказала грустно Марина.

В заботе о маленькой Лилии потекли дни. Он расчесывал шелковистую шерстку, готовил ей кашу с мясом и овощами, сделал прививку в 3 месяца.

Переживал, когда она порезала лапку. Каждое утро, часов в 6, они шли вдоль берега моря. Затем он аккуратно складывал одежду и купался, а Лилия ждала его на берегу. К этой странной паре все привыкли. По ним можно было проверять часы.

Было обычное утро. Как всегда они прошли вдоль берега с Лилией и он пошел купаться. Заплывал он почти до буйков. Он уже собирался возвращаться, когда вдруг замерло сердце. Он пошел ко дну. Боль была невыносимой, не пошевелиться.

Но море не спешило его забирать. Когда его вытолкнуло на поверхность, он вдохнул воздух и услышал отчаянный лай маленькой Лилии. Как будто кричал и плакал ребенок.

Когда во второй раз море отпустило его, открыв глаза он увидел, что Лилия вцепилась в его плечо и отчаянно тянет к берегу. На дно они пошли вместе. Маленькая собачка упорно не отпускала его и перебирала лапками. Он собрал последние силы и они поплыли. Когда они оба были метрах в 10 от берега, подоспела помощь. Сильный молодой сосед вытащил их .

— Эх, Петрович, иди свечку поставь за свою псинку, так она лаяла, что я из кровати вылез, глянул, одежда лежит, а тебя нет. Потом по ее голове с бантом тебя и увидел в воде.

Такая кроха, как же она тебя удержала, — он разгладил красный мокрый бантик и стал вытирать своей сухой рубашкой крошечное дрожащее тельце, — вот и не овчарка, а какая верность!

— Не от породы это зависит, сказал он, потом пожал соседу руку, — спасибо Стас, здоровья тебе.

— Бывай Петрович, не заплывай далеко, — сказал Стас и побежал домой.

Летом, приезжая на море, я привыкла видеть эту пару. Сухощавый, высокий мужчина неизменно выходил на прогулку со своей крошечной собачкой, затем вытаскивал из пакета раскладной стульчик и садился. Шли годы, выросли дети. Каждый раз, в отпуске , я надеялась их встретить.

В этот раз их не было уже 3 дня. Но на четвертый они появились. Я подошла и поздоровалась.

— Хорошего дня.
— Здравствуй дочка, — ответил Федор Петрович.
— Как дела? — спросила я.
— Да вот, давно мы с Лилией живем. Сегодня мне 80, а Лилии 15 лет.

Я достала из кармана вкусняшку и игрушку для Лилии.

— Надо же, не забыла, — вздохнул Петрович.
— Что- то вас не было три дня?
— Правнучку своего сослуживца обустраивал, места много, пусть живут. Из Донецка она. Муж погиб от снаряда, одна с ребенком осталась. А сослуживец то сам уже лет 6 как умер. Заходите к нам сегодня вечером, часов в семь, посидим.
— Непременно будем, ответила я.

По песчаному пляжу бежал 5 летний мальчик.

— Деда, деда, — кричал он, показывая пальцем, — смотри какая птица!

— Баклан это, сказал Петрович, и разглаживая шелковистую шерстку Лилии, улыбнулся.

Автор: Елена Андрияш

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Незапятнанная память

Альбина Игоревна – женщина видная, высокая, с пышной грудью и гордо поднятой головой. Никогда не ходила растрепанной, считая это плебейской привычкой. Несмотря на возраст, волосы у неё густые, вьющиеся с благородной проседью. Сзади закалывала в высокий валик, а спереди пышно взбивала. В ушах всегда носила крупные серьги с красными камнями. Не бриллианты, но красивая бижутерия. Бриллианты у неё тоже есть, но из-за природного чувства меры и вкуса надевать их только на очень крупные мероприятия.

В шестьдесят два года лицо сохранило следы былой красоты. Чуть подкрашивала брови, помадой придавала яркость губам и подводила веки карандашом. Муж ей соответствовал. Видный, крупный, без лишнего жира и живота. Они вырастили двоих детей: сын Альберт с семьёй жил в Германии, а дочь Агата — в Питере. Ей ещё не было тридцати, и замуж она не торопилась.

Жили, что называется, душа в душу. Ссорились редко, летом ездили на юг. По молодости часто и заграницей бывали. Но с возрастом переезды и перелёты стали утомлять. Сын с внуками приезжал каждый год на неделю из Германии.

Весна выдалась ранняя. В конце марта сошёл снег под лучами тёплого солнца. Асфальт высох, почки на деревьях набухали и птицы щебетали весело, радуясь пробуждению природы от зимней спячки. Хотелось жить, не обращая внимания на возраст.

Альбина приготовила ужин, согрела чай и сидела на кухне в ожидании Льва Евгеньевича. Он ещё работал, несмотря на пенсионный возраст. Умный, спокойный, деловой. Компания не спешила отправлять его на покой, заменять молодым, дерзким и амбициозным сотрудником.

Альбина подошла к окну. «Если так пойдет и дальше, то к майским праздникам будет летняя жара», — подумала она. Машины мужа во дворе не увидела. «На него не похоже. Всегда предупреждал, если задерживался». И тут же, словно услышав её рассуждения, зазвонил телефон. Альбина вздрогнула и схватила мобильник со стола. Мелодия звучала, а она смотрела на незнакомый номер. Наконец, нажала кнопку ответа.

— Здравствуйте, Альбина Игоревна, — послышался в трубке знакомый мужской голос, как ей показалось, осторожный. Альбина вроде тоже поздоровалась, но не была в этом уверена. Ноги почему-то стали ватными, она опустилась на стул и прижала к уху трубку, боясь пропустить что-нибудь.

— Лев Евгеньевич в Боткинской больнице. У него приступ случился на работе. Инфаркт. – Говоривший замолчал, ожидая вопросов, но их не последовало. – Я жду вас там, — сказал Фёдор, друг и коллега мужа.

Альбина всё держала телефон возле уха, ожидая подробностей, но в ней уже торопливо пищали короткие гудки. Другую руку она непроизвольно прижала к левой груди. Сердце тревожно и сильно било прямо в её ладонь. Положила телефон на стол. «Лев. Как же так…

Ведь говорила же, что пора бросать работу». Глаза её оставались сухими. Волнение можно было заметить по дрожанию рук и вздрагиванию кудряшек на голове. Она встала, надела бежевое длинное пальто, повязала голубой шарф. Прошла в кухню и проверила, выключена ли плита. Вернулась, обулась в полусапожки на невысоком каблуке, взяла сумочку и вышла из квартиры.

У подъезда достала телефон и удивилась. Она не помнила, чтобы брала его со стола. Альбина всегда была собранной, в любой ситуации держалась прямо и спокойно. Но не сегодня. Вызвала такси дрожавшим голосом. Люди проходили мимо, здоровались, она отвечала кивками, пока перед ней не остановился белый «Фольксваген».

Когда она подъехала к больнице на такси, из реанимации вывозили на каталке Льва Евгеньевича Воронова, накрытого с головой белой простыней.

Альбина выслушала доктора, сидя с прямой спиной перед ним в кабинете. Белым платком, зажатым в дрожавшей руке, промокала уголки глаз. Доктор понял, это не безразличие, а шок воспитанной и очень сдержанной женщины. Он налил из куллера воды, поставил перед ней стеклянный стакан. Альбина машинально и послушно выпила, поблагодарила и ушла.

Дома она легла на кровать, зарылась лицом в подушку и дала волю слезам.

С организацией похорон помог Фёдор, старинный друг мужа. Альбина словно закаменела. Ни слёз, ни слова от неё никто больше не видел и не слышал. Прямая, со своей обычной причёской, только одежда тёмная и голова покрыта чёрным кружевным платком, который привезла с собой дочь.

На кладбище собралось много народа. Говорили нужные слова, подходили к ней с соболезнованиями. Альбина слушала, опустив глаза, солнце слепило прямо ей в лицо. Чёрная одежда подчеркивала морщины, бледность и она казалась измождённой. Впрочем, так и было. Ни одно слово не задерживалось в мозгу, ускользало, тут же стиралось из памяти.

Когда начали засыпать могилу землей, солнце спряталось за набежавшее облако. Альбина подняла глаза и увидела в стороне совсем молоденькую заплаканную девушку. Узкое пальто обтягивало небольшой, но заметный живот.

— Кто это? Ты знаешь её? Ваша сотрудница? – спросила она шёпотом у Фёдора, который телохранителем стоял возле неё.

— Где? – Фёдор проследил за взглядом Альбины. — А, это племянница Льва, из… я не помню откуда.

— У него нет ни братьев, ни сестер. Я бы знала. Мы же столько лет прожили вместе. – Альбина напряжённо смотрела на девушку.

– Для любовницы слишком молода, — рассуждала она.

— Какая любовница, Альбина. Сказал же, племянница. Может двоюродная. Я снимал для неё квартиру. Лев представил её так. Сейчас. – Федор направился к молодой девушке.

Альбина видела, как он взял её за локоток, что-то говорил, показывал на неё. Девушка посмотрела на Альбину. Потом помотала головой, отняла руку и собралась уходить. Но Фёдор остановил её. Альбина подошла к ним и увидела в глазах девушки страх и напряжённую решимость.

Альбина прикрыла глаза и чуть кивнула в знак приветствия. Настя со страхом смотрела на неё и молчала. Губы её дрожали.

— Альбина Игоревна, жена Льва Евгеньевича. А это Настя, его племянница, — Фёдор представил их друг другу.

Настя вдруг резко отвернулась и быстро пошла по дорожке прочь.

— А вот тот высокий человек с бородой – сын Льва Евгеньевича, а рядом с ним – дочь Агата, — продолжал говорить Фёдор.

— Настя! Постойте. — Альбина бросилась догонять девушку.

— Вы не племянница, верно? А кто? Почему мой муж снял для вас квартиру? Вы его любовница? – говорила она, идя за девушкой. Настя резко остановилась и развернулась к Альбине.

– Альбина…, я не любовница вашего мужа. Я… его дочь.

Ни один мускул не дрогнул на лице женщины. Только глаза вдруг стали какими-то загнанными. «Ей от силы лет… Значит, муж изменил двадцать лет назад. Всё же изменил», — Альбина пошатнулась.

— Вам плохо? – Настя поискала глазами Фёдора, который уже спешил к ним.

Поминки проходили в ресторане. Альбина сидела как всегда прямая, ничего не ела, только выпила рюмку вина. Изредка бросала взгляды на Настю в конце длинного стола. Удивление и обида на мужа сменились жалостью к себе и девушке, и любопытством. Это она настояла, чтобы Настя пришла в ресторан.

— Да знаю я. Это же я ей квартиру снимал. Сейчас найду и сброшу тебе. – Фёдор принялся рыться в памяти мобильника.Попросила Фёдора, взять у неё телефон, адрес.

Всю ночь она не спала, вспоминала мужа, разговаривала с ним, корила за измену. Все годы он был нежен, надежен. Не в чем упрекнуть. Не знал о дочери, а измена… Случайность, с кем не бывает. Решение пришло само собой.

На следующий день Альбина позвонила Насте. По голосу показалось, что девушка не удивилась, приготовилась обороняться.

— Не могу сказать, что в восторге от вашего появления в нашей жизни. Как я понимаю, живёте вы в спальном районе. Мой муж снял квартиру для вас.

— Да. Лев Евгеньевич сказал, что пока нам не нужно с вами встречаться.

— Естественно. Вы учитесь?

— Да. В Тимирязевке на экономическом.

— А ребенок чей? Как и откуда вы вообще взялись? – Альбина понимал, что говорит невежливо, но иначе не могла.

— После школы я поступила в институт в нашем городе. Через полгода маму сбила машина. После похорон я нашла письма мамы вашему… моему… в общем, мама написала ему, что у неё родилась я, но почему-то не отправила письмо. Там был адрес.

Я написала наугад, думала, столько лет прошло, вряд ли отец…, простите, Лев Евгеньевич ещё живет там. Но он приехал и уговорил меня перевестись в Москву, снял квартиру. Там одной мне действительно было плохо. – Настя замолчала, ожидая вопросов или какой-то реакции Альбины.

— Я влюбилась, а однокурсник… Ему нужна была квартира, где жить, а не я. Испугался, когда сказала, что беременная. – Она снова помолчала. — Хотела сделать аборт, но Лев Евгеньевич запретил, сказал, что поможет с ребёнком. Вы не думайте, мне от вас ничего не нужно. Сдам сессию и вернусь домой.

— Денег теперь у вас нет, как я понимаю. Квартиру снимать не на что. Учёбу бросите, помогать некому. – Обрисовала ситуацию Альбина.

— Давайте так. Я не настаиваю. Я предлагаю. Вам решать. Можете жить на квартире, пока хватит денег. Оплачивать вам её я не намерена. Проясняю ситуацию сразу. – Альбина замолчала, ожидая реакции девушки, но слышала лишь дыхание в трубке.

— Запишите мой телефон и адрес. Когда кончатся деньги, приезжайте ко мне, к нам. Для всех вы останетесь племянницей Льва Евгеньевича. Мои дети не должны знать правды об интрижках их отца и подробностях вашего появления в нашей жизни. Пусть память об отце останется незапятнанной.

Двоих детей вырастила и еще одного осилю. Мои внуки живут далеко от меня. Сможете закончить учебу, устроим на работу, встанете на ноги.

Это внук моего мужа, а значит, и мой. Характер у меня непростой. Поэтому решать вам. – Альбина назвала адрес и телефон, не сомневаясь, что девушка запишет, и отключилась.

На смену прохладному и дождливому июню пришёл жаркий июль. Альбина стояла у открытого окна и смотрела на умытый дождем город. Тополиный пух прибило к земле, к жаре прибавилась ещё парниковая влажность. Облегчал духоту едва заметный сквозняк от открытых окон в большой квартире.

Подруг у Альбины не было. А от жён друзей мужа она отдалилась. Жила все годы ради Льва Евгеньевича, создавая ему комфорт, удобство и уют. За последние два месяца ей не звонили в дверь ни разу. Поэтому она вздрогнула, когда за спиной прозвучал гонг.

Альбина поправила перед зеркалом пышно взбитые кудри и открыла дверь. Настя. Ситцевый просторный сарафан топорщился на большом животе. У её ног стояла спортивная матерчатая сумка. Прядки выбились из стянутых в хвост волос, прилипли к вспотевшему лицу и шее.

— Проходи, – сказала несгибаемая Альбина, шире распахнула дверь и улыбнулась.

Рассказ взят с канала Живые страницы

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Одиночество

Их в семье четверо было: сестра–брат–сестра–брат…
Между первой и последним десять лет разницы.
А жили они в большом селе под Воронежем, которое было когда-то городом, а потом снова селом стало. Если бывали в тех местах, то вспомните, что хоть и Черноземье, но места некрасивые.

Ровные поля, поля всё, изредка залатанные жиденькими пятнами рощиц. Речки и пруды с земляными такими берегами, которые постепенно переходят в грязь, затем в жижу и только потом – в воду. Потому, искупавшись, чистым на берег из воды не выйдешь, ведь опять через грязь и жижу пробираться надо будет.

Жили, как, в сущности, вся страна жила, – бедно и трудно. Коляше, последнему из детей, и полгода не исполнилось, когда от ран военных умер отец. И мать осталась одна с четверыми на руках кулюкать.

Осталась в саманном доме, где сразу из сеней попадаешь в одну-единственную комнату, в центре которой стоит печь и делит её на несколько углов. По углам этим запечным и жили. Были это уже пятидесятые годы века минувшего, а голодали, как голодали в тридцатые, и в двадцатые, и в годы гражданской войны.

Уже потом, много позже, почему-то вдруг вспомнил Коляша, как однажды мать посылала старших сестёр в соседнее село к дяде, потому что считался он зажиточным, а у них в доме в тот момент ну вот ни крошки, ни синь пороху не было. Посылала, чтобы хоть какой-нибудь едой разжиться. А те ленятся, пять километров ведь по просёлку.
– Мам, я схожу. Я быстро, – говорит матери Коляша. И лет-то ему пять или шесть, а сообразил, что там, в гостях у дяди, и сам подъестся и то, что домой принесёт, с остальными разделит.

Пошёл к дяде. Лето же. Потому и не скучно было босыми ногами по пыли шлёпать и чибисам подсвистывать. И не страшно, потому что под солнцем блестит земля справа и слева от дороги, как камень драгоценный.

А Коляша воображает, что это алмазы сверкают и все они ему одному принадлежат. И он их собирает и у людей на еду меняет. А когда еды станет много-премного, он и домой её отнесёт, накормит мать, сестёр и брата. Но только чуть-чуть, чтобы много не съели, а ему чтоб мало не осталось.

У дяди поесть не пришлось. Подоспел он прямо к обеду, но тётка, жена дядина, как только увидала над калиткой ручку детскую тоненькую, что шарила в поисках крючка, на который калитка изнутри запиралась, так сразу миски и тарелки с едой сгребла со стола в летней кухне и в дом унесла.

Посидели племянник с дядей во дворе под яблоней. Потом дядя поманил его пальцем в сад, там у него пасека из нескольких ульев стояла. Под навесом, из ведра эмалированного достал кусок мёда в сотах, янтарного, поглядел по сторонам, ничего не нашёл.

Достал из кармана платок носовой, нечистый, увязал в него мёд как в узелок, отдал племяннику и через садовую калитку, чтобы жена не видела, вывел на улицу:
– Иди, милый, да матери кланяйся, сестра ведь, как-никак старшая, вынянчила меня.

Идёт Коляша назад теми же полями, а мёд от жара дневного тает и по рукам течёт. Плачет мальчишка, боится, что не донесёт драгоценность до дому, и с рук по локоть мёд тот слизывает. Слизывает и плачет…

А в другой раз, это уже осенью было. На другой год. Пришли во двор какие-то тётеньки, дорого одетые, и стали матери предлагать, чтобы она Нинку, младшую из сестёр, в интернат, здесь же, в их селе, отдала. Ведь она мать–одиночка и с четверыми ей трудно.

Нинка–дура – в слёзы, не пойду да не пойду со двора. Стали её уговаривать. А Коляша и тут сообразил, что там, в интернате ведь легче будет, потому что кормят и нет таких забот по дому, потому как отопление там не печное, а от кочегарки. Значит, не нужно будет за топкой ходить.
– Я пойду, меня возьмите. Я слушаться буду и убегать не буду.
Подумали–порешали взрослые и забрали мальчишку.

В интернате и на самом деле куда легче, чем дома было. Жил там Коляша осторожненько так, аккуратно жил. Друзей близких у него не было, а вот любимый учитель появился. Учитель труда. Коляша всякий раз после урока оставался и стружки–опилки с пола в мастерской подметал.

За послушание и любил своего ученика Николай Иванович. И за то ещё, что были они с тем учеником полными тёзками. Об этом ему сам Коляша и сказал. Ни для кого другого любимым учеником не смог бы он стать, потому как учился трудно и посредственно. Для попивающего же Николая Ивановича этих двух обстоятельств было довольно.

А когда пришло время из интерната уходить, «получать путёвку в жизнь», как тогда говорили, то трудовик Николай Иванович лично хлопотал за Коляшу, чтобы тому дали направление в станкостроительный техникум для льготного поступления. Были ребята, которые посильнее учились. А у Коляши не было никаких склонностей к технике.

Уже потом признался кому-то из приятелей, что от техникума того только и осталось знаний: «правая бабка станка – левая бабка станка». Но тогда опять смекнул Коляша, что образование, любое, какое уж подвернулось, может в жизни пригодиться. Мало ли что. Так и получил среднетехническое образование. Которое всё равно потом не пригодилось.

Перед тем, как идти в армию, похоронил Коляша мать – изработалась, высохла, умирала она трудно. Вернее, – побывал на похоронах, потому что жил тогда в общежитии в Воронеже, а хоронили её те, кто были рядом, – старшие его брат и сёстры.

Ехал он на похороны с тревогою: а вдруг денег попросят. Скопил он немножко из стипендий и того, что платили на заводе во время практики. Но деньги те положил на книжку. Ведь, когда вернётся из армии, самому понадобятся. Но не попросили старшие, со всем справились, не знали, видно, про Коляшины сбережения. Да и как бы узнали? Он же никому про то не докладывал.

А потому с лёгким сердцем ехал он с похорон. Нет, конечно, мать было жаль, она хорошая была. Но мысль о том, что сберёг по крупинкам собранное, грела, хотя за окном вагона, увозившего его к месту службы, хлюпал и стыл русский ноябрь, с его дождём–снегом–ветром–раскисшими дорогами и воздухом, таким же раскисшим.

Армия прошла легко и быстро. Служил Коляша не в казарме, а на точке, где их только четверо было – поддерживали в исправном состоянии сигнальные огни на антенном поле. Жили в вагончике. Нормально жили. Особо не дружили, но и не ссорились.

Но когда демобилизовались, то, как всегда в таких случаях, клялись в вечной армейской дружбе и верности. Обменялись адресами. Вернулся Коляша к себе в село. А в доме родительском живёт уже старшая сестра Галя с мужем и двумя детьми (это уже потом она ещё четверых нарожала).

Из дому, конечно, не гнала, но сам понимал солдат демобилизованный, что нет ему здесь места. Да и работы в селе тоже нет такой, которая бы ему подходила. Отоспался на деревенском воздухе и в тишине две недели, а потом списался с армейским приятелем Мишкой – москвичом и к нему в Москву перебрался.

Приняли Коляшу радушно, места в большой четырёхкомнатной квартире всем хватило, и Мишкиным родителям, и сестре, и Коляше. Через несколько дней пошёл да и устроился на работу в милицию, тем более что там сразу же и комнату в общежитии дали.

Но в комнате той и не жил практически, потому что на худенького, востроносенького и черноглазого Коляшу, красиво певшего мягким баритоном народные песни за праздничным столом, положила глаз сестра Мишкина – девушка на выданье, что называется.

И опять тогда смекнул Коляша, что родство с Мишкиной семьёй очень даже удобным оказывается. Родители Мишкины оба врачи, сам он собирается поступать в медицинский, а сестра, Маша, уже на третьем курсе в финансово–экономическом.

Всё. Через полгода – свадьба. Ещё через год квартира отдельная для них с женою. И дочку завели, чтобы родственники не сомневались в серьёзности Коляшиных намерений. Учиться дальше он не мог да и не хотел, благо дело, что дочь – серьёзный аргумент (должен же кто-то семью кормить).

Тесть устроил на спокойную, нетрудную и вполне прилично оплачиваемую работу в какой-то ИВЦ оператором по обслуживанию ЭВМ – гигантских таких допотопных компьютеров, которые тогда так ещё не назывались.

Можно было уже и о чём-то для души подумать. А душа Коляшина с детства ещё рвалась к сцене и песне. Уже в интернате был солистом в хоре, ездили даже в Воронеж выступать на конкурс и заняли там третье место.
– А что если… – иногда думалось Коляше. Но разум тут же все «если» вычёркивал из рукописи его жизни. И пел он для души, за семейным столом. Пока семья была…

Но долго ведь человек притворяться не может. Тем более – любящим. А Маша оказалось человеком достаточно тонким и лет через пять уже поняла, что ни она мужа, ни он её не любят. По инерции прожили ещё пять лет.

И когда дочери Ольге было уже восемь, тихо, спокойно, без истерик развелись. И квартиру разменяли: однокомнатная для Маши с Олей и комната в коммуналке для Коляши.

А это значило, что появилась у него вновь понятная цель. Превратить ту комнату в отдельную квартиру. И превратил. Года через два. Как ни странно, помогал ему в этом Мишка – бывший родственник и армейский товарищ.

И работу несколько раз уже менял Коляша, всё искал, чтобы не очень обременительно и хоть что-то для души. Был кассиром в театральных кассах, администратором в театре, завхозом в подмосковном санатории.

А когда начались мутные девяностые, был снабженцем на частной фирме. Там научился водить автомобиль, убедил фирму, что она должна купить ему права, и как только те права получил, с фирмой той простился.

На собранные во время работы денежки прикупил подержанную «шестёрку» и занялся частным извозом. Но когда его чуть не убили сутенёры двух проституток, которых он подвозил на Ленинградку и потребовал с них денег за проезд, решил с этим больше не экспериментировать.

Обратился к ещё одному армейскому приятелю Анатолию Ильичу, и тот пристроил Коляшу на набиравший тогда обороты Черкизон, позднее ставший одной из одиозных достопримечательностей Москвы.

Через месяц стояния продавцом чужих товаров Коляша сориентировался, взял у своей любовницы стартовый капитал (взаймы, разумеется), нашёл себе такого же, как и сам, не пристроенного компаньона и открыл собственное дело. Стал торговать в контейнере на Черкизовском рынке.

И здесь Коляшина дальновидность пригодилась. Всё совместное с компаньоном дело оформил на себя и постепенно,так уж получилось, что компаньон стал работать у него за зарплату. Потом и компаньон был уже не нужен. Уличил в нечестности и избавился.

Дело разрасталось и набирало обороты. Черкизово покинул ровно за два месяца до того, как его существование прекратили власти. Два магазина в торговых центрах, хорошая машина, уютная, отремонтированная квартира.
Так что же ещё-то для счастья нужно? Жениться? Ни в коем случае, уже пробовал. Да и не прилично это: уже дочь замужем, две внучки растут…

… И как-то так получилось, что снова 19 сентября, день рождения. И уже 55. Хороший возраст. Не старость ещё, но кое-какие итоги подводить можно. За окном – красота и благодать нашей осени. Тепло, жёлто, сухо. И небо такое высокое и бледное. Река неспешно катит свои воды к Кремлю, сиятельные купола которого видны из окна.

А в доме – ещё лучше. Шикарный стол со свечами и заморскими вкусностями, привезёнными из ресторана приличного. Дорогие напитки. Ради такого случая нанял в том ресторане даже официанта, чтобы всё было на высшем уровне.

Кого ждёт Коляша? А сам даже не знает. Звонил многим, приглашал. Сестёр, брата с семьями. Вспомнил даже бывшего партнёра по бизнесу, с которым несколько лет уже не виделись. Дочь с мужем и внучками – обязательно.

Мишку, старинного приятеля, тоже не забыл. Подумывал даже, не пригласить ли бывшую жену, по-доброму ведь расстались, без скандала… Ещё кого-то…
Ждал всех к семи. Уже девятый…
Десятый…
Полночь.

И такая картинка:
Длинный сверкающий стол, обильно уставленный блюдами, некоторые из которых уже чуть обветрили. Тихо. И во главе стола сидит маааленький такой человечек.
И – ждёт…

Автор Олег Букач

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.