Евге́ний Дани́лович Аграно́вич — советский и российский кинодраматург, сценарист, поэт, прозаик, бард, художник, автор широко известной песни «Я в весеннем лесу пил берёзовый сок». Брат кинорежиссёра Леонида Аграновича. Википедия Родился: 13 октября 1918 г., Орёл, РСФСР Умер: 29 января 2010 г. (91 год), Москва, Россия
Евгений Агранович
От героев былых времён не осталось порой имён, — Те, кто приняли смертный бой, стали просто землёй и травой. Только грозная доблесть их поселилась в сердцах живых. Этот вечный огонь, нам завещаный одним, мы в груди храним.
Посмотри на моих бойцов, целый свет помнит их в лицо, Вот застыл батальон в строю, снова старых друзей узнаю. Хоть им нет двадцати пяти — трудный путь им пришлось пройти. Это те, кто в штыки поднимался, как один, те, кто брал Берлин.
Нет в России семьи такой, где б не памятен был свой герой. И глаза молодых солдат с фотографий увядших глядят. Этот взгляд, словно Высший Суд для ребят, что сейчас растут. И мальчишкам нельзя ни солгать, ни обмануть, ни с пути свернуть.
Моим милым дедушке и бабушке посвящается… Электрический чайник из нержавеющей стали давно вскипел. Степаныч искал заварку.
— Черт бы побрал эту бабу. Где она чай прячет? — он облазил все шкафы и шкафчики, нашел початую бутыль постного масла, соль и сахарный песок. В буфете его ждал приятный сюрприз в виде шоколадных конфет «Ласточка» и нескольких пачек вафель. Чая не было. Степаныч разозлился, выругался нехорошо и долил кипятком старую заварку, отдыхавшую в пузатом чайничке с отколотым носиком.
Кое-как напился. Щи вытаскивать из печи не стал: опять разболелась левая «рука», предсказывая метель: ныла и дергала, как гнилой зуб. Как с такой вытаскивать ведерный ухват? Еще опрокинет, не дай бог, да на ноги. А шалопутной Нюрке, видимо, все равно: поел ли мужик чего, нет, живой, али помер — гулящая, гадюка!
Степаныч прошел в комнату, потирая левую «руку», вернее то, что от нее осталось — культю, за которую получал пенсию по инвалидности. Правда, деньги что-то стали в последнее время задерживать: вторую неделю почтальонка не приезжала в деревню. А сейчас заметет дороги — что потом делать? Автолавка тоже замудрила, два понедельника уже пропущено. Ясно-понятно, бардак в стране: дороги не чистят, пенсию задерживают, продукты не возят, и… бабы законные шляются целыми вечерами неизвестно где!
Старик включил телевизор. Скоро должны были начаться новости, а жена все не приходила. На улице стало совсем темно. Конечно, Нюрке идти до дома всего-то пару минут, а все-таки…
— Ой, придешь, паразитка такая, ой я тебе покажу «сириял» — негодовал Степаныч.
***
Все было хорошо в семье Ефимовых, как у добрых людей. Оба вышли на заслуженную пенсию, воспитали сыновей настоящими мужиками, обзавелись невестками и внуками. Дом содержался в порядке, скотина — обихожена, деньжата сынам накоплены — жить бы да радоваться. Ан нет!
Ни с того, ни с сего грянул путч, и распалась страна, а потом все накопления Ефимовых превратились в фантики. Они, сердешные, мечтали вручить Петру и Александру круглые суммы на мотоцикл и на гарнитур мебельный, а лопнула мечта, как мыльный пузырь. Теперь вместо мотоцикла Петька смог бы купить разве что куртку Ваське своему, а Александр девчонкам и жене — по платью, наверное, только и всего.
А еще у нас есть сайт с рассказами — razkaz.ru Немного оклемался Степаныч от беды — новая напасть! Один раз сели с Нюрой в честь воскресенья телевизор посмотреть, пока свет не вырубился, и увидели иностранное кино: коротенькое, и полчаса в нем нет. На экране буквы иностранные, и бабенка какая-то из сена выглядывает. Сама косматая-лохматая, плечи голые, а губы, срам, черным карандашом обведены! Что это за мода? Выглядывает бабенка, будто заигрывает. А нет, чтобы вилы взять, да копнишки в сарай убрать! Ленивая девка, сразу видно. А потом она, вся разукрашенная, да с голыми титьками, лежит на подушках и плечиком эдак поводит, вроде бы только что проснулась и сильно чему-то удивилась. Степаныча чуть не вывернуло наизнанку от этой нахалки, а бабка — ничего, уставилась в экран и смотрит внимательно. Хорошо, что быстро все это закончилось.
Зря радовался Степаныч: серии быстро пролетали, зато было их, наверное, больше двух сотен. И Нюрка повадилась смотреть кино про нахалку чуть ли не каждый день, со вторника по четверг. Всех по именам уже знала, а там их, помимо девки лохматой, сам черт не посчитает. А жена не ошибается:
— Вот это — Марианна, а это — Дон Альберто, а вон — Луис Альберто, а каргу страшную Рамоной зовут, а вон, бабочка басенькая — Эстер — тоже нехорошая, все хочет Марианну извести…
Степаныч прямо свирепел:
— Нюрка, итить твою за ногу! Ты бы так грамоте в свое время училась! Новости бы лучше смотрела, вся страна рушится, а ей — хоть бы что!
А Нюра посмотрит на мужа чистыми, не потерявшими со временем голубизны, глазами и говорит:
— Что же ты, Коленька, на меня серчаешь? Али я перед тобой в чем виноватая?
Что ей скажешь? Не в сельсовет же на нее жаловаться. И в других семьях — такое же горе. Степаныч соберется у прилавка автомагазина с мужиками — Гришкой да Тимофеем — начнет им рассказывать про свою беду, а они ему — о таком же горе.
В конце концов, все бабы, не найдя никакого понимания у своих мужей, начали собираться в избе у вдовы Марфы Некрасовой. Вроде как клуб там свой организовали. У Марфы телевизор цветной — сын из города матери специально привез.
Нюрка кое-как скотину обрядит, и бегом к Некрасовой ускачет. Бегут к Марфе и другие подружки. Поздороваются на пороге, а хозяйка самоварчик уже согрела. Бабы на стол гостинцы вывалят и чаевничают. Первую серию посмотрят внимательно, будто вчера ее совсем не видели, а потом и вторую глядят. Смотрят, дышать боятся. А кино на самом интересном месте — бряк — кончается. Так потом они еще час обсуждают свою Марианну, дискутируют, жалеют бедную нахалку и остальных людей. Жалко им богатых, которые тоже плачут. Себя не жалко, мужей не жалко, страны не жалко, а по этим слезы льют.
Степаныч как-то летом прихворнул, давление замучило. Жена дачникам-врачам две трехлитровки молока отнесла и привела доктора домой. Тот давление измерил, похмурился немного и таблетки старику дал.
— Анна Петровна, вы Николаю Степановичу два дня вставать не позволяйте! Пусть немного полежит, не то гипертонический криз случится. Хорошо? — говорил доктор Нюре.
Она проводила гостя, а сама тихонько плачет, прячется от Степаныча.
— Нюра, ты что? Да не умру я, не реви! — встревожился муж.
А она:
— Да нет, Коленька. Я об другом все…
— О чем это?
— Да Марианна ребеночка своего чужим людям отдала, — и рыдает, паразитка.
Степаныч с кровати вскочил, как ужаленный. Обида душила. Он оттолкнул жену культей и вышел на крыльцо покурить. Курил и задыхался то ли от дыма, то ли от казней египетских, какие он желал для Нюры. Тут его заскорузлой, обвитой венами, ладони коснулась маленькая ручонка внука Васи.
— Деда! А дед!
— Ну что тебе?
— Деда, не ругайся на бабушку, — глазенки у Васьки были бабкины — голубые и чистые. — Пусть она порадуется. Она все работает и работает, а счастья женского не видит, — и кто научил его, чертенка таким словам?
Вася похлопал пушистыми светлыми ресничками, наклонил белую головенку и улыбнулся с хитрецой:
— Са-а-м знаю.
— Ну, коли сам, пошли тогда в сад. Я тебе, сынок, рогатку выстругаю.
Васька моментально сменил хитрое выражение лица на деловое:
— Деда, а покрышки для резинки где найдем?
— Не бойся, найдем…
***
Степаныч сразу тогда забыл Васькины слова, а сегодня вспомнил. И правда, что хорошего Нюра видела? Тут же возразил себе: а на что ей было жаловаться? Он мужем строгим был, взыскательным, вечно губы в скобку сложены, это правда. Но его не клоуном, а председателем в послевоенной деревне назначило районное руководство — не было нужды попусту лыбиться. А во всем остальном — в продовольствии, в кормах для скота, в стройматериалах, в рабочих руках — ох какая нужда была. И рук рабочих, мужских, умелых, на всю деревню — девять штук. На фронт отправил колхоз триста человек, а вернулось пятеро. Один из них с отрубленной клешней — Николай Степанович. В госпитале доктор говорил: легко отделался. На всю жизнь запомнил Николай эту «легкость».
Бои на Волховском фронте шли кровавые. Коля и не понял толком ничего: кругом разрывы сотрясали землю, вздымая тонны чернозема, пополам с камнями. Казалось — вот он, ад кромешный, которым так часто пугала его верующая бабка. Не верил в Бога Коля, вот и догнало его страшное возмездие. Рядом парнишка присел, землячок из «Красного пахаря», сжал голову руками, рот раззявил в ужасе. Свистнуло что-то рядом — от паренька только половина осталась. И ничего героического, как рисовали на плакатах и пели в песнях, в том бою не было.
Вообще, ничего красивого в войне не было. Два месяца Коля с товарищами утопал в жидкой грязище. Вместе с замученными лошадьми волочили ребята сорокопятки, чтобы потом осесть на болотах, лежа в холодной, пробирающей до костей, хляби. А потом снова тащить пушки на сухие высоты — бить врага, невидимого доселе, оттого и страшного вдвойне.
Руку посекло осколком. Сестричка бинт наложила. Коля воевать продолжил, все больше ползком, сжимая в здоровой руке винтовку. Вот и довоевался: наступила гангрена, и хирург без жалости отпилил руку, бросив ее в цинковый таз.
По пути домой Николая в райком завернули и назначили его на почетную должность. И потащил на хребту инвалид тяжелую ношу под лозунгом «Все для победы». Бабоньки надрывали животы: валили лес, пахали землю, растили хлеб и картошку — все для фронта, и лишь малую толику отрывали для своих ребятишек.
Нюру он сразу заметил: небольшая, а вся ладненькая такая, опрятная. Глаза чистые, прозрачные, как синь в озере весной. И всегда веселая Нюра. Ель здоровенную пилит — смеется. По грудь в ледяной воде тащится на сплаве — песни поет. Вместо лошади в плуг впряжется — хохочет: «Гляньте на меня, девки, чисто корова! Ха-ха-ха!»
Николай долго не ухаживал — не до этого. Просто замуж позвал, а она согласилась. И за всю жизнь ни разу не заныла, не пожаловалась. Родила одного за другим мальчишек — потрафила мужу. И вечно работала: стирала, мыла, шила, в огороде за двоих управлялась, в доме — за троих, в поле — за пятерых. Один только раз, ночью, услышал Николай, как стонет Нюра. Смотрит, а она руки свои трет, капустным листом обкладывает.
— Сколько коров на тебе, Нюра? — спросил.
— Три по пять.
— Ох ты, боже мой! Бабы ошалели там? Вот тебе руки и крутит! Завтра трепку задам дояркам — пятнадцать коров на одну!
— Не надо, Коленька, мы меняемся часто. У Мани грызь опять разыгралась, вот я подмогла маленько, — лепечет испуганно Нюра, за своих подружек испугавшись.
***
Сыновья выросли, укатили в города, там и женились. Дети пошли. Каждое лето все они в деревне, под Нюриным присмотром. К автолавке пойдут — чистенькие, нарядные, будто и не возились час назад в силосных канавах, заполненных до верха водой — озера им мало, поросятам. В июне городские невестки пришлют худющих, тощих, а к осени Нюра отправляет со слезами их обратно: сытеньких, крепких, румяных — любо-дорого. Николай каждому по двадцать пять рублей выдает — за работу летом — ох, и довольные ребятишки!
И всю жаркую пору хлопочет жена у семьи: народу приезжает много — за столом не умещаются. Мужики, да дети, да невестки, черт бы их побрал, неженок. Не чета Нюре, мизинца ее не стоят, а туда же, разговаривают с ней через губу: неграмотная Нюра, простенькая, необидчивая. Смеется, будто не замечает снисходительных кивков дебелой Маринки и длинной, как жердь, Юльки.
Ничего не видела жена, заваленная хлопотами и заботами по самое горло. Степаныч даже на юг ни разу ее не свозил. Какой там юг: только на корову две тонны за лето сена нужно. А коров у Ефимовых две, да барашки, да поросенок, куры еще по огороду топчутся. Куда от хозяйства? И дом грязью зарастет без Нюры, а нельзя –изба должна быть чистенькой и нарядной внутри: люди каждый день звонить ходят — телефон проведен только у Николая Степановича.
***
Степаныч не заметил, как выкурил подряд три папиросы. Во дворе залаял Тузик, хлопнула дверь в сенях. В избу зашла румяная Нюра.
— Коленька, ты прости меня, задержалась я нынче.
— Ты, Нюра, никак, выпимши?
Жена еще больше зарделась.
— Так праздник же! «Сириял» счастливо закончился!
Степаныч в душе возликовал и спросил даже:
— Ну?
— Что «ну»? Марианна парнишку своего нашла, а Луис думал, что это ее полюбовник и хотел застрелить! Но Машка — не промах, закричала, что Бето — сын Луиса! Все помирились, стали жить-поживать в доме, и Чоле вместе с ними, которая приемная мамка! Радость какая! Мы с бабами по такому случаю наливочку откупорили. Песни пели! Вот только теперь что будем смотреть, не знаю, — Нюра опустила глаза, расстроенная.
Степаныч улыбался.
— Пойдем, Нюра, чайку попьем. Я заварку весь вечер искал.
Нюра всплеснула руками:
— От ведь дед, какой ты непутевый! Заварку я прямо на столе положила, глянь!
И правда. Лежал дефицитный кубик, по талонам взятый, прямо около чайника!
Нюра вскипятила чайник, заварила «тот самый» душистый и ароматный чай, намазала хлеб домашним маслом и откуда-то с ловкостью фокусника достала американскую ветчину в овальной баночке. Праздновать, так праздновать! В кухне ярко горел свет, и в темном окне отражались довольные лица стариков, много поживших и много чего переживших и, слава богу, не знавших, что их некогда великая страна вступила в новую эпоху: эпоху капиталистических отношений, бандитских разборок и мыльных опер — «сириялов».
— Ой, не знаю, Ленка, как с этой малолетней шалавой разговаривать! Я ее ненавижу, понимаешь? — Галя налила себе еще один бокал вина и залпом его выпила.
— Э, мать, ты в запой не уйди, — Ленка, закадычная подруга, удивленно присвистнула. — Ну давай, захлопни перед ее носом дверь. Сын тебе спасибо скажет…
— Да все я понимаю. Но поделать ничего не могу. Меня от этой Вероники трясет просто…
Ленка ловко прихватила палочками суши из коробки, пожевала с задумчивым видом, а потом сказала:
— Галя, ты дура. Я не понимаю, Серега что, ее к тебе в квартиру жить привел? Деньги с тебя тянет? Счастливы ребята, ну и ты отстань от них! Ты на других посмотри, идиотка! И нечего выкаблучиваться, парень не выдержит и пошлет тебя куда подальше.
Галя налила себе еще вина.
***
Когда она превратилась из веселой и легкой на подъем женщины в сварливую и глупую бабу? Наверное, в тот момент, когда узнала от совершенно посторонних людей, что сын встречается с девушкой. Брякнула об этом Светка, сменщица. Она хлопала своими глазами, пуговицами оловянными, и стрекотала:
— Как? Ты не знаешь ничего? Он ее в Питер заберет!
Вот это новости! Вот сыночек учудил!
Сережа был очень хорошим мальчиком. Настолько хорошим, что Галка, болтая с ним, часто кривила нос:
— Серенький, ты настолько правильный, что у меня комплекс неполноценности развивается рядом с тобой…
Сын не пил, не курил, занимался спортом, хорошо учился. Не стал увиливать от армейской службы и отправился не куда-нибудь, а в морскую пехоту, на берег Баренцева моря, где остался на службу по контракту. Деньги зарабатывал неплохие, помогал маме каждый месяц, переводя кругленькую сумму. Эта помощь была очень кстати — Галю засасывали кредитные долги. Не рассчитала она свои силы, когда пользовалась карточкой, выданной ей «добреньким» банком.
Сын присылал ей фотографии, где он в парадной форме, ладный, красивый, стоял на плацу или с сослуживцами в обнимку на фоне высоких сопок сурового северного края. Галя гордилась Сережей и радовалась, что он вырос таким умницей. Пока его одноклассники скоропостижно женились, заводили детей, а потом сидели на шеях своих родителей, ее мальчик сосредоточенно строил карьеру. Его ровесники бесцельно болтались по маленькому городу, закованные в цепи брачных обязательств, а Сережа был свободен, как ветер.
Через год службы сын приехал в отпуск, который пролетел моментально. Сергей вернулся на службу.
А потом, летом, взял и уволился. Скандал у них случился, конечно. Галя орала, что он — дурак, работы здесь не найдет, будет существовать на жалкие копейки от зарплаты до зарплаты. Сын был упрям:
— Мама, да не буду я тут жить. Я в Питер собираюсь. Буду работать, учиться — не пропаду.
Он быстро нашел квартиру и заплатил залог. Хозяин жилья, сам бывший моряк, купил однушку в Кудрово, а сам продолжил работать в Мурманске.
— Вот, смотри, как умные люди поступают! Служат и квартиры покупают, а потом сдают разным идиотам, вроде тебя! А всего-то и нужно было потерпеть года четыре!
Потом конечно, Галя успокоилась немного: Сережа — парень целеустремленный — не пропадет. Сама ему чемодан собирала. И каково же было ее состояние, когда услышала от Светки такое: не один сыночек едет, с девушкой.
А друг Сережи при нечаянной встрече сболтнул:
— Тетя Галя, а вы что, не в курсе? Он в отпуске с ней познакомился. Они все решили еще тогда, осенью.
***
Они все решили… Или она все решила? Захотелось девочке пожить в большом городе, вот она и окрутила лопуха. И каков, а? Даже матери ничего не сказал. Галю трясло от обиды.
Немного погодя она узнала подробности о «любимой» Сергея. И чуть в обморок не упала: девке не было семнадцати, жила с бабушкой, уйдя из дома со скандалом. Замечательно! Теперь сыну можно запросто «совращение малолетних» пришить. Галя выпила литр валерьянки перед тем, как поговорить с сыном. До отъезда оставалось всего ничего.
Она хранила выдержку и спокойствие, играя во «все понимающую мать». Сын доверился и все рассказал. Глаза у Сергея блестели, он, рассказывая о Веронике, выглядел таким счастливым… «Или тупым» — черт в голове Гали не давал ей покоя. Она старалась улыбаться и не выражать своего недовольства.
— Сережа, как реагирует мама девочки на все это?
И сын, наивный, любящий, искренне Галине доверяющий, поведал страшную и очень грязную семейную тайну:
— Мам, там вообще все сложно… Ты только никому.
Выяснилось, что отчим девочки пытался ее изнасиловать. Родная мама не поверила, дела не заводили. Вероника была отправлена к бабушке.
— Она иногда дрожит, когда у нас… ну, это, — покраснел сын.
Гадливость? Стыд? Отвращение? Да все что угодно, только не жалость и сострадание испытала к Веронике Галина. Почему-то она не верила в искренность истории девушки. И жалко, в первую очередь, ей было Серегу.
Он и слушать ничего не хотел — стоял насмерть. Галина две недели с ним не разговаривала, потом звонила и кричала в трубку гадкие оскорбления и едкие насмешки. Ее несло. Сын отключал телефон, и снова неделями длилось обоюдное молчание. Галя разыскала в социальной сети эту Веронику. С фотографии в профиле смотрела серая, тощая мышь. Остренький носик, тонкие, в ниточку, капризные губки, жиденькие волосики, фу! Глаза, правда, были выразительные, но грубый макияж портил все их очарование.
Ленка, подруга закадычная, была прямолинейной и жесткой.
— Галька, прекрати. Ведешь себя как курица! Познакомься с ней, а потом истери!
Еще литр валерьянки. Потом — длинное письмо сыну. Галя попросила прощения и высказала желание познакомиться. Сын позвонил, голос был радостный. Договорились о встрече на следующие выходные: они как раз совпадали с выходными у Сережи на новой работе. Галя влезла в долги, накрыла стол. Блюда поставила те самые, Сережей очень любимые: домашнюю шаверму, курицу под сыром, оливье. Квартиру вылизала. Нервничала, ждала, воображала, как себя поведет. Быть простой и веселой? Или ироничной и надменной, как королева английская? Или доброй и ласковой? Вот задача…
Сын позвонил и сказал, что не придет: Вероника отравилась. И, главное, не с утра, а к вечеру, за пять минут до встречи. Оказывается, они приехали уже вчера, переночевали у бабки Вероники, а сейчас выяснилось, что любимая «заболела». Удар под дых? Хуже.
Война продолжилась еще несколько месяцев. Галя отчаянно скучала по сыну, злилась, ревновала и плакала каждый день. «Все идет по спирали, по спирали, по спирали, — билась в голове одна и та же мысль. — Все как у нас с Никитой».
***
Галя познакомилась с отцом Сергея в шестнадцать лет. Стояли парни у бара и пригласили их, соплюх подружек, в кабак. Всю ночь шло веселье, ребята оказались работниками этого бара, по случаю дня рождения Никиты закрытого на «санитарный день». Галя танцевала с именинником, а потом вся компания собралась в гости к одному из парней. С Никитой она и переспала, ни о чем не думая. На честь девичью Гале было плевать с высокой колокольни: на дворе стояли девяностые — пей, кури, гуляй — все можно.
Утром она проснулась, вывернулась из-под руки Никиты, тихонечко оделась и смылась в общагу. А вечером он встречал ее у двери колледжа. Закрутилось, завертелось…
Сережка весь в отца — такой же спокойный и флегматичный. С Никитой Галя даже не ссорилась. Из общежития ее выгнали за нарушение режима. Любимый помог собрать вещи и привел девушку домой. Будущая свекровь ничего не говорила, была легка в общении и доброжелательна. Учила Галю готовить обед, стирать белье, вести быт. Ни разу не обозвала «шалавой» и «малолеткой». Любить Галю — нет, не любила, это чувствовалось, да и многочисленные родственники нет-нет, а сообщали, не стесняясь Гали, что Никите нужна совсем другая жена, а не детский сад. Гале их слова были «до фонаря», в голове ветер, в животе — бабочки.
Галина мама узнала о связи дочери от посторонних. Был грандиозный скандал, а потом — знакомство с «женихом». Она была не в восторге от Никиты, но тоже — ничего не сказала.
Через три года Галя получила свой диплом. Вот тут мама вовремя подоспела:
— Бросай его. Он — никакой. Жить будешь в квартире тетки, она в Карелию уехала. Работу я тебе нашла.
С утра Галя проводила Никиту на работу, а через час закрыла квартиру и уехала к матери. На душе скребли кошки — так подло она еще ни с кем не поступала.
Дома она посидела пять минут и вернулась к любимому. Через неделю Никита и Галя подали заявление. Осенью сыграли свадьбу. Мать Гали отвечала за стол, отец Никиты помог деньгами, а свекровь сказала, что на свадьбу не придет. Но в последний момент явилась в кафе с толпой подружек из хора, с седеньким гармонистом во главе. В общем, свадьба прошла нормально, как у людей. Нормально, если не считать того, что буквально за неделю до бракосочетания Галя изменила своему жениху. С каким-то таксистом. В первый, но не последний раз.
Знала ли об этом свекровь? Наверное, да. Но она молчала. Галя помнила, как нервничала, когда узнала, что беременна. Пронесло: ребенок был — вылитый отец.
Когда она занималась пеленками и распашонками — загулял Никита. Он пропадал где-то с друзьями ночами и приходил домой, в квартиру, подаренную отцом, пьяный.
Так и жили они еще четыре года. Пока Сережка в яслях, Галя к любовнику убегала на часок-другой, чтобы успеть вернуться домой и приготовить обед мужу. А супруг вечно с работы задерживался, а то и вообще не приходил. Сережку, правда, обожал: под летним дождем скакал с ним по лужам босиком, мог часами возиться с сыном, читал ему сказки. Галя давно не спала с Никитой, а потом просто предложила развестись. Муж так же просто согласился. Ни один из них не подумал о ребенке. Сережка целый год после развода «бунтовал», не желая принимать сложившиеся обстоятельства.
Хватило ума у обоих не устраивать раздел имущества, выплату алиментов и разборок по поводу, с кем хочет остаться Сережа. Он жил на два дома: день у отца, день у мамы. Сложно было: Никита сына баловал, а Галя относилась к нему со строгостью, особенно, когда школа началась. Ругались много раз по этому поводу, но вырастили хорошего парня.
Со временем Галя поняла отношение к себе свекрови, ныне покойной. Невесткой она была дерьмовой, честно говоря. Туповатая малолетняя девочка, нагло поселившаяся в чужом доме. Бедная мама Никиты…
И вот, здрасьте — сын пошел по стопам отца. Что же дальше?
***
С Ленкой она напилась, как никогда. Утром проснулась с ужасной головной болью. Выпила таблетку, сходила в душ. Присела на балконе с чашкой кофе.
Кому она делает плохо? Себе? Веронике? Нет, в первую очередь, она заставляет страдать сына. Ленка вчера сказала ей:
— Серега смену перепутал, видимо. Приходил к нам прямо на работу. Я смотрю, а девчонка за спиной спряталась и за руку его крепко держит.
— Это когда?
— Когда ты, дубина, трубку отключила, обидевшись на то, что к тебе, Елизавете второй, сын на смотрины отравившуюся невестку не привел! И смоталась к любовнику за город! А парень тебя повсюду искал! На нем лица не было! А ты, стерва, даже не подумала: может быть Вероника тебя, грымзу, боялась! Может же быть такое?
Да. Такое вполне могло быть. Выходит, что Галя — не только дерьмовая невестка, но и мать — так себе!
***
Она взяла в руки телефон и набрала номер, который знала наизусть.
— Сынок, здравствуй.
Голос сына был напряженный.
— Привет.
— Твоя мать чокнутая, ты в курсе?
Внутренним чутьем Галина поняла, что сын улыбается:
— Ну-у… Я догадывался.
— В общем так. Вы не обидитесь, если придурошная мамаша нагрянет к вам в гости? Обещаю вести себя хорошо: истерик не закатывать, водки не пить, Веронику не строить!
— Ты серьезно, мама? — Сережка фыркнул, Галя всегда умела его рассмешить.
— Зуб даю!
Утром Галина села в автобус, следующий по маршруту до Петербурга. В далеком прекрасном городе ее ждали дети. Она смотрела в окно и улыбалась: будь что будет. Она была плохой невесткой, женой и свекровью, но плохой матерью быть не хотела. Автор рассказа: Анна Лебедева
Седьмой класс гудел как улей. Даша Скворцова бегала за Вовкой Ремизовым, который отнял у неё учебник. Мальчишки криками подбадривали Вовку, вставали на пути Даши, мешая поймать вора. Девочки пытались перехватить Ремизова, расталкивали мальчишек. Обычный школьный день в обычном классе средней школы небольшого посёлка затерявшегося на бескрайних просторах огромной страны.
— Здравствуйте, – строгий голос учительницы потонул в шуме голосов.
Несколько стоявших ближе к двери девочек всё же услышали, замерли столбиками, цыкая на мальчишек. Но тех не так-то легко было унять. Хотя и они постепенно прекратили кричать. Только Вовка с Дашей носились по классу.
— Отдай! – крикнула Даша и почти ухватила за пиджак Вовку, но тот вырвался и с разбегу врезался в Аллу Сергеевну, учительницу русского языка и литературы. Она ловко вырвала из высоко поднятой Вовкиной руки учебник.
— Садитесь, — скомандовал она, окинув класс. — А Ремизов останется у доски и объяснит, что тут происходит. – Металлом в голосе Аллы Сергеевны можно было резать воздух, в котором ещё витало возбуждение от беготни и криков. Учительница смотрела то на запыхавшуюся и раскрасневшуюся Скворцову, то на возмутителя спокойствия в классе Ремизова.
Вовка стоял перед притихшим классом. Он опустил голову, уставившись на носки своих ботинок, словно видел их впервые.
— Ну что же ты? Куда девалась твоя смелость? Звонок прозвенел… — Алла Сергеевна посмотрела на маленькие часики на тонком золотом браслете на запястье, – пять минут назад. Ты его, конечно, не слышал. Я напишу замечание в твоём дневнике. Ещё одна подобная выходка, и я вызову родителей в школу. Ты меня понял?
Ремизов кивнул, не поднимая головы.
— Не слышу. Говорить разучился? – поторопила Алла Сергеевна Ремизова.
— Понял, — тихо сказал Вовка.
— Что ты понял? Не мямли, а скажи громко, чтобы мы все тебя услышали.
— Я понял, что нельзя бегать после звонка и отнимать книги у Скворцовой, — уже громче сказал Ремизов. Послышались тихие смешки.
— Тихо! – прикрикнула учительница, и смех тут же оборвался. В звенящей тишине Ремизов шмыгнул носом. Кто-то хихикнул снова.
— Садись, Ремезов. И приведи себя в порядок. Вовка прошёл на своё место к парте у окна, заправляя на ходу выбившуюся рубашку в брюки.
Учительница подошла к своему столу, положила на него классный журнал. Обвела строгим взглядом притихших учеников седьмого класса.
— Сегодня мы поговорим о ваших сочинениях, посвящённых Дню Победы. Скворцова, скажи, ты писала про конкретного человек или придумала героя для своего сочинения?
Даша встала рядом с партой.
— Я писала о своей прабабушке Елизавете Филипповне. Я её никогда не видела. Её не стало задолго до моего рождения. Но бабушка мне рассказывала про неё.
— Молодец! Ты не просто написала прекрасное сочинение, но рассказала о своей прабабушке, воевавшей в годы Великой Отечественной Войны в партизанском отряде. Многие сейчас не интересуются этой темой, не помнят своих родных. Ремизов, ты знаешь, кем была твоя бабушка? А прабабушка? – Укоризненно посмотрела на него учительница. – Вот видишь, а бегаешь, отнимаешь учебники, мешаешь одноклассникам готовиться к уроку.
Я отправлю Дашино сочинение на конкурс, который, как вы знаете, проводит отдел образования в школах нашей области. Я сейчас вам его прочитаю. Ты разрешишь? – Алла Сергеевна посмотрела на Дашу, зардевшуюся уже не от бега, а от похвалы.
Даша согласно кивнула и села, стараясь не замечать любопытных и завистливых взглядов одноклассников.
Алла Сергеевна выпрямилась, став ещё выше, одёрнула пиджак строгого костюма, будто собралась произнести присягу Родине, и начала читать.
Когда началась война, Лизе шёл всего двадцать первый год. Она совсем недавно вышла замуж и работала в поселковом комитете комсомола. Муж в первые же дни войны ушёл добровольцем на фронт, хотя у него было освобождение по зрению. У Лизы родился сын через четыре месяца после начала войны. Коротенькие письма приходили с фронта редко. Лиза знала, что муж был ранен, после госпиталя снова вернулся в строй, чтобы продолжать бить фашистов. Наступило тяжёлое время ожиданий, голода и страха. Немцы подходили всё ближе к маленькому посёлку. — Уходи к партизанам в лес. Слышала, что сделали с комсомольцами в соседнем районе? Кого повесили, кого расстреляли. А сына оставь со мной. Нечего по лесам с ним скитаться, – сказала ей мама. – Даст Бог, не тронут стариков и младенцев фашисты. Они же тоже от матерей родились. Неужели ничего человеческого в них не осталось? Уходить тебе надо, доченька. Так и ушла Лиза в лес к партизанам. Они подрывали железнодорожные пути, мешая поездам провозить немцев и военную технику к линии фронта. Взрывали мосты, устраивали немцам засады. В посёлке остались одни старики, женщины и маленькие дети. Вскоре немцы оккупировали посёлок. Их было слишком много, чтобы маленький партизанский отряд мог справиться с ними. Да и автоматов и гранат не хватало. Лиза очень переживала за маму и сына. Немцы вели себя тихо. Не убивали, не расстреливали мирных жителей. Но тишина пугала и настораживала. В ней чувствовалось предвестие беды. Когда прошёл слух, что немцы уходят, партизаны обстреляли разведывательную группу. Немцы устроили облаву на отряд. Пришлось партизанам поодиночке рассредоточиться по лесу, чтобы переждать и затаиться. Лиза ночью пробралась в посёлок. В доме матери слабо светилось окошко. Она хотела осторожно пробраться в дом, но услышала разговор двух немецких офицеров, вышедших покурить. Ночь стояла лунная, и она их хорошо видела. «Эх, жалко нет с собой автомата», — думала притаившаяся за кустами Лиза. Немцы посмеивались и говорили о каком-то незабываемом для партизан подарке. Хоть Лиза учила в школе немецкий, понять, что именно готовили немцы, не могла. Она бросилась в лес, чтобы найти и предупредить партизан. Когда на рассвете небольшой отряд подошёл к посёлку, немцы грузили на машины продовольствие и ящики с патронами. Местных жителей не было видно на улицах поселка. Фашисты садились в машины, на мотоциклы и уезжали. Осталась группа из четырёх человек. Они взяли канистры с бензином, и пошли в центр посёлка. Партизаны осторожно крались за ними, чтобы убить хоть их. Немцы остановились пред небольшой белой церковью. Накануне они согнали туда всех оставшихся жителей посёлка и заперли. Облили окна, двери и стены бензином и подожгли. Партизаны успели убить всех фашистов. Но около трёхсот женщин, стариков и детей заживо сгорели или задохнулись от дыма в церкви. Вместе со всеми в огне погибли Лизина мама и сын. С новой силой и злостью Лиза шла на задания. И чудом оставалась жива. За несколько месяцев до конца войны она узнала, что муж пропал без вести. Но ведь мёртвым его никто не видел, значит, он жив. И Лиза не преставала надеяться и ждать мужа. Окончилась война. Солдаты возвращались с фронта. Но муж Лизы так и не вернулся. Она вышла замуж за молодого человека из партизанского отряда. У них родилась дочка. Приходилось восстанавливать разрушенные дома, сеять хлеб, налаживать заново жизнь. Не сломили Лизу ни война, ни потеря мужа, матери и маленького сына. Она умерла после войны, ей не было ещё тридцати лет. Но мы выстояли, восстановили заводы, театры, колхозы… Светлая память всем воевавшим, погибшим и вернувшимся с войны. Учительница прочитала последние строки сочинения и обвела взглядом притихший класс. Двадцать шесть пар глаз смотрели на неё потрясённо. Напряжённую тишину не нарушил ни единый звук. Казалось, подростки даже не дышали.
— Спасибо Даша. Ты очень хорошо рассказала про свою прабабушку. После войны людям приходилось нелегко. Наступил другой фронт, не менее тяжёлый – трудовой. Люди голодали. Женщины распахивали поля, впрягались в плуг вместо лошадей, потому что их мужья, отцы и братья не вернулось домой. Мы должны знать про войну и помнить тех, кто воевал. Память о тех днях и людях священна.
Когда Даша вышла из школы, её догнал Вовка Ремизов.
— Даша, прости меня. А от чего умерла твоя прабабушка?
Даша помолчала, раздумывая, стоит ли рассказать правду.
— Бабушка говорила, что не от болезни и не от голода. Люди, пережившие войну, видевшие кровь и зверства фашистов, не могли остаться прежними. Муж прабабушки стал сильно пить. А когда напивался, сильно бил её, вымещая на ней своё бессилие и злость. Не мог забыть войну, приспособиться к новой мирной жизни. Сейчас это называется «военным синдромом» или посттравматическим стрессовым расстройством. Не всем пережившим войну получалось справиться с ним.
Она ходила вся чёрная от синяков. У неё случились два выкидыша. Её нашли в сарае с петлёй на шее. Соседи сказали, что не вынесла побоев. Но многие считали по-другому. Когда её нашли, все стены и пол сарая были в крови, а на прабабушке не было живого места. Муж избил ей до смерти. А потом испугался и повесил для отвода глаз. Мол, сама покончила с собой. Бабушку воспитывала соседка. Она считала её своей второй мамой.
— А муж? Его так и не наказали?
— Сам себя наказал. Через неделю умер, спился.
Они шли какое-то время молча. У Дашиного дома Вовка остановился и сказал:
— Всё равно твоя прабабушка герой. Воевала в партизанском отряде, убивала фашистов. Даша не ответила.
— А пойдём в воскресенье в кино? Про войну новый фильм вышел. — Он с надеждой ждал, глядя на Дашу. А она следила за жучком, остановившимся перед носком её ботинка и раздумывающим, с какой стороны обойти неожиданную преграду. Жучок обогнул ботинок справа и побежал по своим делам, быстро перебирая тонюсенькими, едва видимыми лапками.
— Пойдём. — Она подняла глаза на Вовку и улыбнулась.
— Между прочим, мой прадед тоже воевал. Сбежал на фронт в сорок четвёртом, в семнадцать лет. В первом же бою попал в плен. Наши войска освободили его из концлагеря. Он тоже рано умер. А дед воевал в Афганистане, — обрадовавшись, поделился Вовка.
— Правда? Не врешь?
— Нет. Только я не стал писать об этом в сочинении. Дед не любил рассказывать про войну. Он говорил, что правда о войне хуже всякого киношного ужастика. А придумывать и врать я не хотел.
