Информация к размышлению…

О ЖИЗНИ В СССР: РАЗГОВОР С СЫНОМ!

Как-то сын спросил у отца:

— Папа, ну что там, в СССР, могло быть такого, чего нет сейчас? Отец отвечает:

— Представь, что ты живёшь в своём городе, и тебе нужно устроиться на работу. Ты приходишь на завод, а там на проходной – огромный перечень вакансий, на которые требуются работники. Ты идёшь в отдел кадров, и никакой придурковатый менеджер тебе не задаёт дурацких вопросов, не проводит тестов, не заставляет заполнять резюме.

Есть специальность- милости просим, нет – научим, берут учеником. При этом тебе платят зарплату, и никаких испытательных сроков, ненормированных рабочих дней, невыплат зарплат или лишения отпуска.

Не хочешь учеником на завод, иди на фабрику, в связисты, в дорожники, в водители, в торговлю, на шахту. И везде тебя ждут. И никто тебе не откажет и не упрекнёт, что «у нас за проходной очередь таких, как вы стоит».

А можешь поехать по комсомольской путёвке на стройку – на Север или в Сибирь, получить бесплатно квартиру, увидеть всю страну, познакомиться с интереснейшими людьми со всех концов СССР, всех национальностей.

— Этого тоже не может быть…

— Может, сынок! Так было. И так ещё будет. Обязательно! Ты сможешь зайти в магазин, в котором банка икры стоит, например, рубль. Ты придёшь через месяц, а она стоит также рубль. Придёшь через год, а она уже стоит 90 копеек, а через два года – восемьдесят.

Ты идёшь в ателье отремонтировать ботинки или брюки, и точно знаешь, сколько с тебя возьмут по прейскуранту цен. Ты идёшь в парикмахерскую, и точно знаешь, что её никто не закрыл, а хозяин не сбежал.

Ты идёшь в спортзал, и с тебя никто не требует заплатить деньги за занятия спортом. Ты едешь на море, а твой профсоюз выдаёт тебе бесплатную оздоровительную путёвку.

Твой завод производит продукцию, и твои коллеги никогда не забивают голову – куда её продать, потому что чётко работает плановая система госзаказа, распределения и учёта прибыли.

И нет никаких олигархов, охранников на всех «вертушках», кучи банков, раздатчиков рекламы, попрошаек, а депутаты Верховного Совета СССР не сидят в Москве, а работают на своих предприятиях в своих городах и сёлах и не получают миллионы бюджетных денег.

— Я тебе не верю папа…

— Вот когда поверишь, тогда всё это и будет восстановлено. Мысль порождает слово, слово порождает действие.

Из сети

Разрушение нерушимого
Официальная дата гибели Советского Союза – 26 декабря 1991 года. За день до этого с сенатского флагштока над кремлевской стеной спустили Красное знамя и подняли российский триколор

Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»

В гимне, который и через тридцать лет не забыт, есть золотое звено. Это определение «нерушимый». Одновременное – простое, точное и незатёртое. Для официальной, витринной поэзии ничего лучшего и быть не может. Причем, пришел этот эпитет не сразу. В изначальном варианте Сергея Михалкова и Габриэля Эль-Регистана первый стих звучал иначе. А «нерушимый» появилось под влиянием Иосифа Сталина – и оказалось на месте. Это случилось в тот год, когда гитлеровцев отбросили за границы СССР и никто не подозревал, что заклинание «нерушимый» через несколько десятилетий потеряет волшебную силу.

Давно не было такой пасмурной и безнадежной зимы, как 30 лет назад в декабря 1991 года. Пустота, тревога и безнадежность. Чаще всего в те дни звучали слова «распад», «катастрофа», «кризис». Их произносили и высоколобые властители дум, и печальники за народ, и заезжие иностранцы. И еще одно – «выживание». Не жизнь, а именно выживание. А когда человек загнан в такой угол – ему не до рефлексий. А самоназванием эпохи надолго – лет на двадцать – стало замечательно емкое слово «бардак». О прощании заговорили позже. Литературный жанр, в котором мы все оказались в то время – антиутопия, неуютная, шершавая, не лучшим образом написанная. И, конечно, без счастливого конца.

Август 1991 года многие воспринимали как великое историческое событие. С пафосом, без которого не выжить. Но он быстро выветрился – к первым заморозкам.

21 ноября покончила с собой поэтесса Юлия Друнина, фронтовичка, которую принято было считать оптимисткой. Ее последние строки можно считать прологом к декабрьским событиям:

Как летит под откос Россия,
Не хочу, не могу смотреть!

Простой и искренний вопль в болоте – так это случилось.

«Не хочу!» — этот возглас потом повторится еще не раз.

А эпиграфом к этой драме можно поставить строки Тимура Кибирова из поэмы со знаменательным названием «Сквозь прощальные слезы»: «Господь! Прости Советскому Союзу!» Это 1987 год, если не раньше. Но настроение подходящее.

Пророчеств и прогнозов хватало задолго до финала. Но в декабре всё как будто куда-то исчезло. И мы – в большинстве – на какое-то время перестали замечать ход истории.

Слишком зябко стало и безнадежно. И новость о том, как в Беловежской пуще три президента подписали приговор Советскому Союзу, прошла тише, чем это можно ожидать с исторической дистанции. Общество поначалу оказалось равнодушным к распаду. Нужно было отдышаться – и ощущение трагизма, и ностальгия придут несколько позже. Тем более, что информационные агентства не без лукавства преподнесли новость с акцентом на новое межгосударственное образование – СНГ, Содружество Независимых Государств, в которое первоначально вошли три страны, но приглашались все желающие. Тут должна была блеснуть мысль: вот она, достойная замена Советскому Союзу с поднадоевшим Горбачевым, с долгами и разоблачениями последних лет… Может быть, так и нужно – всё стряхнуть в два счёта? Многое удивлялись, а почему столица нового Союза вроде бы переносится в Минск? А сегодня вспоминать про СНГ смешно и грустно. Пространство русского языка с тех пор только сужалось.

Некоторые утешались иллюзией, что уж наша-то замечательная республика, выйдя из Союза, станет новой Швейцарией – маленькой или огромной. Эти надежды разбились быстро, но отзвуки их звучали еще не один месяц.

Помню, как удивительно было смотреть в то время среди ночи на почетный караул у Мавзолея. Он стоял и сменялся по-прежнему – круглые сутки. И куранты били, как положено. Удивительно! Это продержалось до 1993 года. Впрочем, это, кажется, из другой пьесы. Помните? «Да, братец, испортились главные часы в государстве. Молчат кремлевские куранты». Бывало и так – по крайней мере, у драматурга Николая Погодина. Но и в 1991-м казалось, что прочного в наших краях мало и спасаться придётся поодиночке.

В кругах «творческой интеллигенции» – и в России, и в других союзных республиках – многим казалось, что «Народолюбие» вышло из моды. Казалось, что можно будет обустроить маленький элитарный рай для своих – и одичание масс не повредит нашим «фарфоровым домикам». Это результат поздней перестройки с ее модой на отрицание всего советского. Настоящий праздник непослушания.

Прежде хорошим тоном считалось уважать трудящихся и считать, что все мы, вся страна – в одной лодке. Значит, в новые времена и помыслить нельзя будет о взаимосвязи, как примеру, между писателем и слесарем.
Народнические святыни в те годы высмеивали не менее усердно, чем товарища Брежнева. С холодным презрением, высокомерно. Одна из иллюзий того времени – демократия без демократизма. Наши «властители дум» стали гораздо меньшими социалистами, чем немцы или даже американцы. И не случайно тогда всплыла идея о необходимости русского (украинского, латышского и т.п.) Пиночета. О том, что они – актеры погорелого театра, эти мечтатели не думали. Жаль. Хотя, конечно, и тридцать лет назад, и нынче есть те, для кого Советский Союз (даже горбачевский) – это империя зла, а его распад – благо, даже подвиг. Но таких всегда было меньшинство, даже в литературном цеху.

Какие-то строки, комментирующие распад, появились позже. Реквиемы по СССР и личные признания:

Не хочу, не могу, не смирился
И в душе все границы сотру,
Я в Советском Союзе родился
И в Советском Союзе умру! –
Это самый популярный у читателей, но не у критиков, поэт Эдуард Асадов.

Всё-таки фронтовики, защитившие страну в 1945-м, ощущали потерю острее, чем другие.

Уже в 1993-м стали известны стихи Бориса Примерова:

Боже, который Советской державе
Дал процвести в дивной силе и славе,
Боже, спасавший Советы от бед,
Боже, венчавший их громом побед.
Боже, помилуй нас в смутные дни,
Боже, Советскую власть нам верни!

Такой возглас должен был появиться, иначе – несправедливо было бы, ведь так думали миллионы людей.

Несколько томов посвятил этой теме Александр Проханов, прощавшийся с империей. Приведу одну цитату:

И вот стою в палате Грановитой.
Здесь что ни гость, то мой заклятый враг.
Пирует демонов разнузданная свита,
Как скатерть, постелив мой красный флаг.

Повсюду клювы, спутанные гривы.
Здесь каждый адской серою пропах.
Вот самка, гузку выставив игриво,
К самцу когтистой лапкой лезет в пах.

Там жабы квакают какой-то тост победный.
Их кожа скользкая синей, чем купорос.
Там кровосос от наслажденья бледный.
Там клювами целуются взасос.

Там две змеи сплелись в совокупленьи,
Там извергает семя нетопырь,
Могильный червь разносит запах тленья,
Кровавой пеной хлюпает упырь.

Они на флаг плюют, кидают корки,
Им вытирают чресла и носы.
И флаг дымит от сатанинских оргий,
Лишен былого света и красы.

Я прислонился к фреске золоченой.
Я долго ждал, когда погаснут свечи.
Когда замрут блудливые ручонки
И в мертвом сне угомонится нечисть.

Застыл в объятьях устрицы кузнечик.
Упырь во сне кричал и хохотал,
Вонзив в клопа свой острый наконечник.
Тогда мой пистолет загрохотал.

Я разбивал их черепа и клювы.
Их мозг летел, как мерзкие фонтаны.
Мне их прыжки и корчи были любы.
И я стрелял в них точно, непрестанно.

Когда клубки лягушек и тритонов,
Комки химер и жужелиц ужасных
Лежали ниц, не издавая стонов,
Я отряхнул от них мой флаг прекрасный.

Я целовал его священный шелк.
Я обмотал его вкруг тела, под рубахой.
И на меня Дух Божий снизошел.
Я вышел из Кремля, не зная страха.

Я флаг сберег. Он жив, мой флаг священный.
Он в моем сердце верящем полощет.
Я знаю, будет день благословенный,
Когда я вместе с ним приду на площадь.

Тогдашний оппонент Проханова – Евгений Евтушенко – после распада Союза ушел из политики (а в конце 1980-х был активен!) и стал, в большей степени, жить в США, чем в Новой России, в которой не захотел «при Логовазе быть певцом». Он – продолжая миссию летописца своего времени – откликнулся на событие в 1992 году – своим «Прощанием с красным флагом»:

Прощай, наш красный флаг…
Ты не принёс нам благ.
Ты с кровью, и тебя
мы с кровью отдираем.
Вот почему сейчас
не выдрать слёз из глаз
так зверски по зрачкам
хлестнул ты алым краем.
…Лежит наш красный флаг
в Измайлове врастяг.
За доллары его
толкают наудачу.
Я зимнего не брал.
Не штурмовал рейхстаг.
Я — не из «коммуняк».
Но глажу флаг и плачу…

В истории литературы Евтушенко все-таки скорее останется стихами, в которых не отделял себя от коммунистов. Примеров – тьма, цитировать можно долго: «Я коммунист по совести своей», «И если б коммунистом не был я, то в эту ночь я стал бы коммунистом», «Считайте меня коммунистом!» — вся жизнь моя скажет вам», «Чтобы пуля достала до сердца — Надо прежде пробить партбилет» и так далее…

Но для смутного 1992-го шершавые строки про красный флаг, быть может, подходят лучше, чем его лучшие стихи 1950 – 60-х. В декабре 1991-го понижение в классе последовало для всех нас – даже для тех, кто самому себе в этом никогда не признается.

А что сказать тридцать немушкетерских лет спустя? Мы стали гораздо беднее, потеряв большую страну. Содружество и другие все еще не показали себя с лучшей стороны. Снявши голову, по волосам не плачут, но и от ностальгии ещё никто не умирал.

Честно говоря, на ней когда-то возросли две не худшие эпохи в истории человечества, в истории культуры.

Может быть, и нас ждет что-то подобное? В финале истории всегда необходим просвет, даже в самые темные и короткие декабрьские дни.