Васька Петров звенел везде. Но чаще звенел там, где установлены рамки. Звенел в аэропорту, звенел в метро, звенел даже в театре, когда жена решила сделать культурную программу и взяла его с собой. Раньше за ним этого не наблюдалось. Да раньше и рамок этих нигде не было и охранников не было. Иди куда хочешь, хоть на вокзал, хоть в театр, никто не проверял, куда ты идешь и что ты несёшь. Зато теперь везде охрана и везде рамки. Чего народ боится, не понятно? Но с другой стороны, ведь надо куда-то народ трудоустраивать. А это тысячи людей. Сначала Василий думал, что это связано с его новой работой. Он устроился слесарем в автосервис, а там болты и гайки. Короче — одно железо. Он потихоньку от начальства это железо иногда выносил к себе в гараж. А вдруг пригодится? Но когда стал вспоминать первые звоночки, то оказалось, что это совпадало с приездом тёщи. Теща его — Клавдия Петровна, приехала к ним на постоянное жительство десять лет назад, когда помер тесть. Василия она не любила. Нет, не за внешний вид, а за рабоче-крестьянское его происхождение. Она считала его не культурным. Верочка — говорила она дочери, да он даже книжек не читает. У Клавдии Петровны было высшее образование и она всю жизнь проработала заведующей библиотекой. Верочка, Василия жена, тоже получила высшее образование искусствоведа, но работала учителем рисования в местной школе. Они пытались сделать Василия культурным человеком. Василий этого не понимал. Он закончил ПТУ, получил специальность сварщика. Отслужил в армии, работал на стройке, заработал квартиру. Построил сам дачу, помогал жене дома по хозяйству.
— Чего им ещё от меня надо? — размышлял Василий.
Клавдию Петровну раздражало, что Василий пьет чай из блюдечка, как его вологодские родственники, а когда размешивает сахар в бокале, то громко стучит ложкой.
— Ему , хоть кол на голове теши, все ни по чем — жаловалась тёща дочери. — Железобетонный он у тебя, Вера.
— У него железные нервы — говорила ей Вера.
Василий был человек неконфликтный и на нападки со стороны жены и тещи не реагировал. Как-то он прочитал в интернете, что у взрослого мужика 75 километров нервов, так что мотать не перемотать.
— А если и смотать, то стальной трос получится — успокаивал себя Василий.
Жена с тещей этот трос мотали каждый день все усерднее и усерднее. Василий и сам стал замечать, что он и вправду стал каким-то железным, благодаря жене и теще. Теща прожила с ними почти десять лет, а в прошлом году померла. Царство ей небесное! На похороны приехал Серега, шурин, Веркин брат. Поминали тещу неделю. Серега крепко с горя выпивал, брал гармонь и пел любимые тещины песни и частушки. Он хотел остаться и на девятый день, но Вера сказала, что у неё нервы не железные. На железнодорожном вокзале, когда провожали Серегу, Василий хотел показать шурину фокус, как он звенит.
— Смотри — сказал Василий и прошел через рамку. Не зазвенел.
Ещё раз прошёл и опять не зазвенел. Серега смеялся.
— Дурья твоя голова , звенит лишь тот, у кого стальная воля, а тебе твои бабы всю твою волю загубили. Вот ты и перестал звенеть. Вот смотри я пойду, сразу зазвенит. Серега прошёл через рамку и зазвенел. В руках он нёс сумку с запчастями, которую дал ему Василий.
— Вера, береги Василия! — крикнул Серега на прощание. Нервы у мужика не железные, могут и не выдержать.
— Да я уж берегу его, ой как берегу! — кричала Вера брату, обнимая Василия.
— Правда, дорогой? — спросила она Василия, целуя его в щеку.
У Василия от волнения перехватило дыхание. Он уже и не помнит, когда Вера его обнимала, а целовала, наверно, последний раз, когда выходила за него замуж. Он обнял жену и заплакал. Он и сам не знал, отчего он плакал, то ли от радости , то ли от душевных переживаний или нахлынувших воспоминаний.
— Васенька, не плачь, все будет хорошо, я ведь правда тебя люблю, очень, очень.
— Да нервы то не железные, вот, наверно, и сдали — ответил Василий , обнимая жену.
Они так и стояли , обнявшись на привокзальной площади и разговаривали, периодически целуя друг друга. А народ шел мимо и думал — вот ведь она какая любовь у людей, только позавидовать можно.
Вероника считала себя толстой, постаревшей и некрасивой, поэтому лишний раз избегала смотреться в зеркало. После рождения дочери поправилась, да так и не вернулась в форму, хотя бы близкую к прежней. Сначала комплексовала по этому поводу, морила себя голодом, изнуряла диетами, потом плюнула.
Одевалась, как сотни таких же среднестатистических женщин, в удобную немаркую одежду и обувь без каблуков. Единственное, что в ней было по-настоящему красивым – это её вьющиеся волосы. Макияжем пользовалась редко, в особо торжественных случаях. Жалко времени, да и «кто на меня смотрит ».
Она шла с пакетами из магазина, куда зашла после работы, возвращаясь в свою тесную «хрущёвку» с недорогим ремонтом и дешёвой мебелью. Оба с мужем работали, но денег вечно не хватало. Дочери шестнадцать, учится в выпускном классе. Чтобы сдала ЕГЭ хорошо и смогла поступить на бюджетное место в университет, оплачивали репетиторов.
Прохожий скользнул взглядом по сорокалетней женщине и тут же забыл о ней. И сама Вероника не глядела по сторонам. Вся в заботах, в привычных и скучных мыслях обо всём и не о чём.
Дома с удовольствием сунула ноги в мягкие удобные тапочки и с сумками прошла в кухню. Муж сидел в комнате на диване с газетой пред телевизором. И такое раздражение её накрыло вдруг, что не сдержалась и с грохотом стала выкладывать продукты из пакетов на стол.
— Вер, ты чего такая сердитая? Случилось что? – в дверях появился муж в пузырящихся на коленках штанах и серой футболке, с засохшим пятном на груди.
— Ничего. Просто устала. — Вероника убирала продукты в холодильник, не поднимая на мужа глаз. – Мог бы встретить, сумки отнести в кухню, — монотонно выговаривала она.
— Так попросила бы, я бы сделал, – ответил муж на её раздражённый выпад.
— А почему я должна просить? Ты не напоминаешь мне сходить в магазин, приготовить ужин, вымыть посуду. Я вижу, что надо делать и делаю. А ты не замечаешь ничего. – Она понимала, что не справедлива к Генке, но остановиться не могла, понесло, что называется.
Муж вздохнул и вернулся в комнату. А Вероника поставила кастрюлю с водой на газ и пошла переодеваться.
Когда она села на диван перед телевизором после ужина, Генка пристроился рядом, приобнял за плечо.
— Устала?
— Устала. – Вероника сбросила руку Генки со своего плеча. Ждала ещё каких-то слов, но он молчал, тупо уставившись на экран, словно не заметил. – Мы не разговариваем. Совсем. Это нормально? Как ты ко мне относишься? Я толстая? А как одета? Может, сходим куда-нибудь, хоть в кино? — Слова выстреливали из неё, как автоматная очередь.
— Да телевизор же есть. А ты у меня лучше всех. – Генка удивлённо уставился на Веронику.
— Мам, нам нужно сдать деньги на фотографии и на выпускной. Нужно бы уже платье в магазине подыскивать, пока не разобрали все. — В комнату вошла шестнадцатилетняя дочь Нина.
На следующий день она так же ехала с работы в битком набитой маршрутке. Её толкали, задевали сумками, отдавили ноги. «Неужели весь смысл жизни в этом ? — думала она. – Работать, возвращаться в маленькую квартиру, готовить еду и есть, выдать дочь замуж и ждать… А чего ждать? Смерти? Бег по кругу, чёрно-серая жизнь… »
Перед ней освободилось сиденье. Веронике очень хотелось упасть на него, но скоро выходить.
— Садитесь. – Стоявший рядом мужчина показал рукой на освободившееся место.
— Скоро выходить. — Не взглянув на говорившего, Вероника помотала головой.
— Ничего, хоть немного отдохнёте, — повторил он.
Вероника раздумывала, но поймала страждущий взгляд девушки, тоже заметившей свободное сиденье, и плюхнулась на него. И только потом подняла лицо на мужчину.
Она чуть не ахнула и тут же отвернулась к окну. Это был Андрей Золотарёв, бывший одноклассник. Они виделись лет пять назад на встрече выпускников. Тогда она сделала причёску, подруга нарядила её в импортные шмотки и он наговорил ей кучу комплементов. «А сейчас не узнал», – с грустью подумала она.
Через две остановки Вероника встала, чтобы пробраться ближе к выходу.
— Разрешите, мне выходить, – сказала она, пряча лицо.
— Да, конечно… Вероника! Ты?! А я сомневался. Выходишь? И я с тобой. – Он первым направился к двери, прокладывая для неё дорогу среди тесно толпившихся пассажиров маршрутки. Первым спрыгнул со ступеньки на землю и подал руку.
Но руки Вероники были заняты сумками. Она сделала вид, что не заметила его желания помочь. Ей стало неловко, ощущала себя неуклюжей коровой.
— Как я рад видеть тебя. Город небольшой, а за столько лет ни разу не встретились, – говорил Андрей, идя рядом с Вероникой и подстраиваясь под её шаг. — Давай, помогу. – Он забрал у неё один пакет.
Вика остановилась на углу своего дома. Не хотела, чтобы муж видел, вдруг будет курить у открытой форточки в кухне.
— Твой дом? Ты замужем? Что я говорю. Помню, и дочка есть взрослая. Слушай, что мы на бегу разговариваем? Давай встретимся, посидим где-нибудь, поболтаем. Скажи мне свой телефон. – Он достал из кармана мобильник и приготовился записать её номер.
Вероника замялась, но номер телефона продиктовала.
— Понимаю, муж ждёт. Я позвоню. – Бывший одноклассник отсалютовал рукой и пошёл прочь.
Вероника поднималась по лестнице на свой этаж со смешанными чувствами. Ей приятно было внимание Андрея, что узнал, не забыл. И страшно, вроде как на свидание пригласил. Она страдала по нему в школе, но столько лет прошло. Подтянутый, обходительный, но вот нужен ли он ей?
Она тихо зашла в квартиру, тихо выкладывала продукты из пакетов…
— Ты пришла? А я ужин приготовил. Иди, отдохни, я продукты в холодильник положу. Иди-иди. – Генка оттеснил её от холодильника.
Вероника удивленно посмотрела на мужа, не стала возражать, ушла переодеваться.
Андрей позвонил через два дня и уговорил сходить в пятницу вечером в кафе. Договорились встретиться недалеко от её работы. Она заволновалась, что надеть, как вести себя. Ведь на свидания не ходила с тех пор, как замуж вышла.
Вечером она взяла небольшую сумму из отложенных денег. В обеденный перерыв сбегала с подругой в ближайший магазин и купила чёрное платье. «Стройнит. Завтра нитку жемчуга к нему принесу. Надо волосы уложить и подкрасить тебя. Будешь выглядеть на миллион!» — поддержала подруга.
Сказано – сделано. Новое платье она оставила на работе, чтобы муж не заметил. Девчата уложили ей волосы в причёску, одолжили косметику. Можно было взять у дочери, но тогда лишних вопросов не избежать…
Нарядная, еле сдерживая волнение, Вероника вышла из офиса и направилась к условленному месту встречи. Издалека увидела Андрея с букетом роз.
— Какая ты сегодня красивая! Пойдём, здесь недалеко есть уютное кафе. — Он подарил цветы и взял её под локоток.
Они сели за столик в углу, подальше от любопытных глаз. Народу в кафе ещё было немного, тихо звучала музыка, приглушенный свет создавал романтическую атмосферу. Вероника старательно избегала встречаться с Андреем взглядом, делая вид, что разглядывает обстановку кафе. Чувствовала себя Наташей Ростовой на первом балу. Они выпили вина, разговаривали, Андрей целовал её руки, отчего Вероника стыдливо заливалась краской.
Через два часа он вызвал такси. Они сели на заднее сиденье, и Андрей тесно прижался к ней. Ощущение его близости волновало и пугало Веронику. Он начал называть водителю свой адрес, но Вероника перебила и попросила отвезти её домой.
Фары встречных машин ослепляли, от выпитого вина голова немного кружилась, мысли путались… Вдруг Андрей наклонился и впился в губы Вероники. Она почувствовала запах салата и вина из его рта. Ей стало неприятно. Жадная рука Андрея скользнула по бедру под платье…
Вероника надавила ладонью на руку Андрея, удержав её, и отвернула голову, прервав поцелуй.
— Хватит! — негромко сказала она, и поймала любопытный взгляд водителя в зеркале.
— Прости, не сдержался. – Вероника не уловила в голосе Андрея раскаяния.
— Остановите здесь, пожалуйста, – попросила она.
Как только машина прижалась к тротуару, торопливо и неловко вышла из неё.
— Я позвоню! — крикнул вдогонку ей Андрей.
Вероника бежала по лужам к дому, стараясь успокоиться. «Как такая сейчас заявлюсь домой? Зря согласилась. Ни к чему мне это всё. Хоть бы по телевизору шёл футбол, и Генка не обратил не меня внимания», — думала она.
Осторожно, старясь не шуметь, отперла замок, тихо прикрыла за собой дверь, разделась, не включая свет в прихожей, и на цыпочках прошмыгнула в ванную. Смыла косметику, сняла платье и засунула его на дно корзины с грязным бельём. В махровом халате сидела за столом в кухне, не зажигая света. «Боже, чуть не натворила дел. Прошлого не вернёшь. Всё не так и не то. Хорошо, что Генка смотрит футбол ». Щелкнул выключатель, и под потолком загорелась люстра.
— Ты уже дома? А чего без света сидишь? Ты давно пришла? – Генка встал в дверях кухни.
— Если бы пришли воры, то они вынесли бы мебель вместе с тобой, а ты и не заметил бы, — ворчливым тоном сказала Вероника.
Она чувствовала себя виноватой и совершенно не сердилась на Генку. Но если бы отреагировала по-другому на вопросы, то это вызвало бы подозрения мужа.
— Ты какая-то сегодня не такая. Похудела или прическу сделала? – Генка внимательно разглядывал жену.
В телевизоре закричали: «Гол!» и он бросился в комнату. Вероника вздохнула, вытащила из сумочки свой телефон и заблокировала номер Андрея.
«Вот Нина сдаст экзамены, поступит, мы поедем на море, как мечтали. Чем я недовольна? Мы столько лет прожили вместе, что мысли друг друга читаем, потому и не разговариваем. Пусть уже нет между нами страсти, но с Генкой спокойно и привычно , – думала Вероника, лёжа в кровати. Генка похрапывал рядом, отвернувшись от неё.
– Семнадцать лет вместе. Не пьёт, не гуляет, не ведёт себя со мной, как с дешёвой проституткой. Ну, идеальный же муж. Чего мне глупой дуре ещё надо ? – Она придвинулась к Генке, обняла его, уткнувшись в широкую спину и закрыла глаза.
Генка дышал ровно, но его глаза поблёскивали в темноте. «Надо завтра цветы Веронике купить. И в кино пригласить. А то я ей действительно никакого внимания не оказываю. Того и гляди уведут. Вон она у меня какая красивая ». — Генка всхрапнул для вида и счастливо улыбнулся.
Потёк кран. Одинокая женщина преклонных лет меня поймёт. Потёк кран! В субботу! Под вечер! А мужа нет… А дети в России…
Особи моего пола — непостижимые люди! Женщина может быть хоть семи пядей во лбу, но если потёк кран, она мечется в великом смятении по квартире субботним вечером, и её мучит одна убийственная мысль: — Что делать-то?! —
Ну да, это я. Та самая, что семи пядей. А вот толку от этих пядей в такой ситуации — ни на грош…
Но я же не вечный двигатель! Любое движущееся тело от сопротивления воздуха начинает замедлять ход и останавливается. Воздух у меня в доме, по-видимому, особенно плотен, поэтому я довольно быстро скомандовала себе «стоп-стоп!» и обратилась к своей мудрости. Я всегда мечтала быть мудрой, поэтому выращивала её в себе, как цветок в горшке. Вроде каланхоэ. Которым не любуются, а вспоминают о нём только тогда, когда насморк нагрянет.
Мудрость укоризненно, как слабоумной, показала на телефон. Я кинулась к нему, как к Николаю-угоднику, и стала звонить в ЖЭК. К моему радостному удивлению, мне ответил усталый женский голос. Который на мою подхалимски просительную речь тускло ответил: — А мастер уже ушёл…-
— Что же мне делать?.. — горестно, скорее себе, сказала я, чуя подступающие слёзы. Но женщина тоже их почуяла, и предложила, потеплев: — Могу дать вам телефон сантехника. Он не наш сотрудник, но люди его хвалят. Попробуйте? —
Я записала телефон и стала звонить этому хвалёному мастеру. Трубку взяли, и я, торопливо заискивая, описывала собеседнику свою трагедию. Впрочем, какому собеседнику? Я говорила монолог, завершившийся моим адресом. В ответ услышала только: — Ждите. Буду. —
Надежда моя ожила!
От нервного напряжения у меня, как обычно, проснулся нездоровый аппетит. Я сварила кофе и быстро нажарила мини-оладики. Люблю такие: маленькие, размером со спичечный коробок. Знаете, что такое оладьи для хозяйки-одиночки? Это тесто, замешенное в чайной чашке. Пять минут — и ешь. Даже кофе ещё обжигает.
Не успела я поесть, как раздался звонок. Я побежала в коридор и открыла дверь…
На пороге стоял седой Спаситель классически сантехнического вида: небритый, в простецкой куртке, с сумкой через плечо…И с ядрёным запахом алкоголя. А за край его куртки держалась серьёзная девочка лет шести. Я молчала в растерянности, и мужчина спросил: — Можно? — — Можно, можно, — очнулась я, — заходите! —
Они вошли в прихожую. Мужчина поставил сумку на пол, и наклонился развязать шнурки на ботинках. Вдруг он покачнулся и… упал на четвереньки! Девочка бросилась к нему, и с отчаянной мУкой в голосе вскрикнула негромко: — Деда, деда!.. — Я ошеломлённо смотрела на них, абсолютно парализованная этой сценой… Мужчина попытался встать, но совсем завалился на пол, а девочка судорожно припала к нему, обнимая тонкими ручками, и заплакала, очень тихо, не по-детски.
Трудно описать шквал моих эмоций, — подходящих слов я не находила…
— Что с ним? — задала я девочке самый тупой вопрос, на который оказалась способна. Она неловко оторвалась от него, поднялась с колен, и в глубоком смущении ответила еле слышно: — Он пьяный… — Потом умоляюще подняла на меня глаза и сказала: — Он хороший!..Он только полежит немного — и встанет!.. —
Слёзы лились и лились из её глаз, она прислонилась к стене, и стирала их ладошкой… Сердце моё, — как оно не разорвалось, не знаю, от вида этого горя! Я осторожно оторвала её от стенки и спросила: — Это твой дедушка? — Она кивнула.
— А бабушка дома? — — Бабушка умерла… — — А папа с мамой где? — Она низко опустила голову и ничего не ответила. Я почувствовала, как она замкнулась: нельзя задевать эту тему.
— Ну ладно, — сказала я, — пусть деда полежит, а мы с тобой подождём на кухне, — что мы в прихожей стоять будем! — Взяла её за холодную ручку, — она не сопротивлялась, — и повела на кухню. Она робко огляделась, и я увидела, как она посмотрела на оладьи.
— Хочешь кушать? — спросила я. Она отрицательно покачала головой. Но я засуетилась: поставила греться молоко, варить какао. — Знаешь, я голодная, — сказала я, — а в одиночку есть мне так грустно! Видишь, я одна живу. Может, ты поешь со мной? Просто за компанию? —
Она благодарно вскинула на меня светлые глаза, и слабо улыбнувшись, опять кивнула. Я поставила перед ней кружку с какао, себе налила ещё кофе, и мы стали есть так дружно, что засмеялись обе. — Какие хорошенькие! — заметила она, деликатно подхватывая маленькие оладики с тарелки. — Мне тоже нравятся. Они такие — на один укус! —
Она была голодна, — я видела, и ела аккуратно, но с аппетитом. Потом встрепенулась и спросила тревожно: — А вы? — — Так ведь и я ем, — разве ты не заметила? — схитрила я. — Это уже твоя доля осталась! Доедай, а то они холодные станут невкусными. —
Она доела всё с тарелки, и оглянулась, ища где помыть руки. Подошла к моему текущему крану, и сказала уверенно: — Деда обязательно починит его вам! Потому, что он, — старательно выговорила она, — инженер-ас! — — Он инженер? — переспросила я, — А почему он чинит краны? —
— Потому, что он стал пенсионером, и его выгнали с работы, — простодушно и печально сказала она. И мне стало так не по себе от понятной картины вдруг открывшейся семейной драмы… — Раз уж мы с тобой посидели вместе за столом, то теперь нам придётся познакомиться! — заявила я ей. — Тебя как зовут? — — Тата, — ответила она, и на мой немой вопрос добавила: — Вообще-то меня назвали Татьяной, но когда я была маленькая, то не могла сказать «Таня». Получалось «Тата». Так деда рассказывал. Ему понравилось. Мне тоже! — Она посмотрела на меня, и я опять подивилась свету её доверчивого взгляда: это был маленький ангел. Раненый беспощадной бедой, но не утративший своего сияния…
— Ну, а меня можешь звать Марина Григорьевна! — — Ой, а деда — тоже Григорьевич! Олег Григорьевич! — радостно сообщила она. — Вот и познакомились, — засмеялась я. — Слушай, а что же мы будем делать с нашим Олегом Григорьевичем? Он же лежит на полу? —
Тата смутилась. — Он одетый. Не замёрзнет… А когда проснётся — не знаю… —
Что ж, когда нет мужчины, решение приходится делать женщине. Вытаскивать из огня. Пахать. Спасать детей… — Сделаем вот что, деточка моя. У вас с дедой кто-нибудь есть дома? — — Есть. Рыбки. — — И больше никого? — — Никого. —
— Тогда мы с тобой сейчас пойдём спать… — — Нет, я ещё не хочу, — слабо засопротивлялась она. — А я тебе сказку расскажу! — — Сказку? Какую? — — Ну, выберем! —
— А мне деда стихи читает на ночь! — — Какие — помнишь? — — Да! «Из вереска напиток Забыт давным-давно, А был он слаще мёда, Пьянее чем вино». А ещё — про Федота-стрельца! И про старика со старухой! Они молчали, и не хотели дверь закрыть, и воры съели у них всю еду!.. — Боже мой! Да что это за дед удивительный, что знает такие стихи?
— Он по книжке читает тебе? — — Нет, он наизусть рассказывает! — Мне хотелось выйти в коридор и посмотреть на сантехника, павшего в беспамятстве в моём коридоре… Но я опасалась тревожить ребёнка.
Мы с Татой отправились в спальню и устроились на моей кровати. Она, потихоньку осваиваясь, уютно умостилась мне «под крылушко», и я рассказывала ей про Аленький цветочек до тех пор, пока она не уснула… Самой мне сон не шёл в голову. Я ещё, ещё и ещё раз обдумывала события этого вечера, и внутри меня творилось что-то, похожее на весеннее томление сердца…
А ещё у меня в доме, у дверей, валялся, как мешок с зерном, инженер-ас. Олег Григорьевич. И текла вода из аварийного крана. Унося, по примете, мои деньги… С ума сойти!!!..
Тата спала. Я уже часа два бессонно ждала хоть какой-нибудь развязки. Философия обычно доводила меня до постели и успокаивала. Но сейчас всё пошло как-то иначе, а умудрённость моя исчезла начисто.
Внезапно в квартире раздались отдалённые звонки чужого телефона. Его разбуженный хозяин коротко ответил что-то приглушенным голосом, и умолк. Я встала и вышла в прихожую. Олег Григорьевич, увидев меня, вздрогнул и спросил упавшим голосом: — Где Тата? — — Не бойтесь, — шёпотом ответила я, — она спит! —
Он обессиленно прикрыл глаза, а потом вскинул их на меня и умоляюще проговорил: — Простите… Простите ради бога… Это ужасно… Простите!.. —
Теперь я видела, чьи глаза у ангела в моей постели…Светлые, и с такой же мУкой во взгляде…
— Я не мог Татку оставить… Мы одни… — продолжал говорить мужчина в крайнем смущении, и совершенно не мог решить, что теперь делать. Мне было нестерпимо жалко его, и я решилась. — Так, Олег Григорьевич. Вы раздевайтесь и ложитесь в гостиной, на диване. А утром почините мне кран. Греметь инструментами сейчас не дам, — ребёнка мне разбудите. Зовут меня Марина. Спокойной ночи! — Я вернулась к Тате. И вдруг моментально уснула рядом с ней…
Утром я проснулась от осторожного позвякивания на кухне. Тихо прокралась в ванную — принять божеский вид, и явилась на место своей аварии. Олег Григорьевич уже спокойно посмотрел на меня и доложил: — Всё готово. Это я вас разбудил? Простите за вчерашнее — ещё раз… — — Да что вы всё заладили одно и то же! — весело ответила я, — Скажите уже что-нибудь новенькое. Желательно повеселее. —
— Вряд ли смогу сейчас повеселее, — произнёс он с горечью. — Свиньёй перед вами выступил… — — Я забыла. Поверьте. А пока Тата спит, давайте мы с вами по кофейку? — — Давайте, — улыбнулся он глазами. — А давайте ещё вот что. Давайте попробуем доверять друг другу. Попробуем перестать бояться? — Он испытующе посмотрел мне в глаза, и после минутного колебания согласился: — Давайте. Попробуем. —
…Мы пили кофе с тыквенными пирожками, говорили о том о сём, и я с нетерпением поджидала момента, когда смогу задать ему вопросы, которые вертелись у меня на языке.
Но тут в дверях появилась Тата, и с улыбкой уставилась на нас. Потом стремительно подошла к деду, ткнулась в его объятие, и сказала мне: — Я же говорила!.. — — Что это ты говорила, девушка, а ну признавайся! — спросил он у неё. — Всё! Всё говорила! — выпалила она радостно…
И всё это казалось мне какой-то нереальностью, сном!..
Пирожки улетели со стола в прошлое, и мои гости засобирались домой. Перед дверью я спросила у Олега Григорьевича, сколько я должна за работу? — И тут он покраснел чуть не до слёз от негодования: — Зачем вы так, Марина! Вы мне подарили больше, чем я вам. Татка вон — счастлива. Спасибо вам… А можно… — Он не договорил… Ну, а я, как бессловесная овца, стояла неуклюжим столбом и не знала, что делать…
Закрыв двери за ними, я почувствовала… такое отчаяние!.. Сидя на своей кухне, я рыдала, оплакивая себя, и ещё непонятно что. И рыдала до тех пор, пока лицо окончательно не распухло от слёз.
Где-то послышался звонок. Это был не мой телефон. Я вышла в прихожую, — звонок раздавался оттуда. Он не прекращался, и нашёлся… в кармане моего плаща на вешалке! Ничего не понимая, я включила связь… — Алло, это Марина? — раздался в трубке голос Олега Григорьевича. — Кажется, да! — ответила я в нос. — Что с вами? — встревожено спросил он.
Я молчала, боясь зарыдать опять… — Я забыл у вас телефон, Марина, звоню от соседей! — И всё-таки я позорно разрыдалась… Он замолчал, и сказал: — Мы сейчас приедем!.. —
Через полчаса они… мои нечаянные милые! опять стояли у меня на пороге, во все глаза рассматривая моё зарёванное лицо — и светились. Оба…
Я сунула этому пьянчуге его телефон и засмеялась, махнув рукой: — Растеряха! — — Марина Григорьевна, а можно нам прийти к Вам ещё? — спросила Тата. — Валяйте! Кран-то поломается скоро, наверное! Как думаешь? — — Конечно, поломается! — засмеялась она. Я протянула ей руки, и мы так обнялись!.. А Татка прошептала мне на ухо: — Это я положила телефон в ваш карман… Я хочу к вам! Только деду не говорите!.. —
Аполлинария Дмитриевна интеллигентка в N-ном поколении. С её слов она потомок Архимеда, правда документально подтвердить это не может. Но если вдруг собеседник взглядом или жестом давал понять, что сомневается, она сыпала такими страшными словами как: реминисценция, доппельгангер, хеатускопия и сомневающийся переходил в ряды согласных, предпочитая ретироваться до появления головной боли.
Четверть века Аполлинария Дмитриевна посвятила науке, не иначе как продолжив деяния именитого родственника. Работала она в сложновыговариваемом НИИ, деятельность которого была туманна и по-видимому засекречена, потому что при упоминании о ней Аполлинария Дмитриевна закатывала глаза и вещала о сложных для настоящей науки годах, о диффузии критического распыления химических чего-то там в массы, и…
В общем, знакомые никогда не спрашивали у неё о работе, ибо всё равно из всего монолога понимали только союзы и предлоги.
Наша героиня жила одна, в замужне — греховных связях не была замечена. Но это её не расстраивало, ибо по её глубокому убеждению, она рождена не для борща и пирожков, а для служения науке, а это, согласитесь, гораздо важнее сбора, разбросанных без логики, носков.
Но справедливости ради отметим, что сожитель всё же у неё имелся, правда, пернатый. В ветеринарном паспорте он значился как африканский серый попугай Илларион де-Вальгус Аморасимус в быту — Илларион. Аполлинария Дмитриевна нетерпимо относилась к сокращению имён, и называть себя и своего друга пренебрежительно Поля и Ларик никому не позволяла.
Слуге науки исполнялось 50 и ей предстояло организовать праздничный ужин в честь самой себя. В НИИ, где она трудилась был заведён странный обычай — юбиляр приглашал коллег домой. Возможно, это связано с нехваткой финансирования и маленькими зарплатами, а возможно, с тем, что занятым научными достижениями умам, сломать традицию в голову не приходило. И вот замечательной майской пятницей, когда душа так и шепчет: «займи и выпей» коллектив НИИ тоскливо брёл в гости к юбилярше, собственноручно убивать такой замечательный вечер.
Идеально сервированный, но малозаселённый едой стол, не вызвал у гостей восторга, но хвалить хозяйку вопрос приличия, пришлось восторгаться:
— Аполлинария Дмитриевна, да когда же вы успели столько приготовить?
— Боже, каков аромат!
— Во! — красноречиво поднял большой палец младший научный сотрудник Илья Родионович.
Выпили коньячку (неплохого, кстати), закусили и потекли беседы о возвышенном: увеличении финансирования, социальных гарантиях, погодных противоречиях. Услышав знакомое: пролонгация, валидность и декомпозиция, Илларион, прятавшийся всё время на гардине, осмелел и громогласно крикнув:
— Делегиррровать! — опустился на спинку хозяйского стула.
Гости дружно ахнули, кто-то опрокинул в себя рюмку коньяку и вскочил в направлении двери, кто-то подавился маслиной, Илья Родионович перекрестился.
— Знакомьтесь, мой друг Илларион, — дожёвывая огурчик и, не меняя выражения лица, сказала Аполлинария Дмитриевна. — Илларион — жако, один из наиболее обучаемых к речи попугаев. Наша дружба длится уже десять лет, и высока вероятность того, что будет вечной. Согласно последнего исследования колумбийского сообщества орнитологов жако — долгожители.
— Аберррация! — закончил за неё Илларион.
Гости принялись дружно восторгаться умственными способностями попугая, Аполлинария Дмитриевна скромно отвечала, что это он в неё. Принялась рассказывать как длинными зимними вечерами они смотрят видеозаписи научных конференций, обсуждают исследования и даже иногда спорят.
— Илларион амбициозный! — добавил к хвалебной речи попугай и гости впервые за всё время несмело засмеялись, а Илья Родионович, не сдержавшись, тихо хрюкнул.
В дальнейшей беседе Илларион де-Вальгус Аморасимус принимал самое активное участие, весомо добавляя:
— Сингулярррность! Аннигиляция! — а иногда и целыми предложениями — Агломерррация в эксперррименте неизбежна! — или — Аполлинарррия светило совррременной науки!
Что и говорить, а вечер коллективу НИИ Илларион скрасил. По крайней мере, они сделали важное для себя открытие — Аполлинария Дмитриевна вполне живое существо, которому не чужда любовь и привязанность. За столом даже прозвучало несколько анекдотов с наитончайшим юмором. А под конец вечера Илья Родионович порывался спеть частушку.
— Ах, я получила огромное удовольствие от сегодняшнего вечера! — провожая гостей, улыбалась Аполлинария Дмитриевна.
— Факт! — добавил Илларион.
— Нам тоже очень понравилось, — убеждали её коллеги и в принципе были недалеки от правды.
— А ваш Илларион просто прелесть.
— Хорошо, что у вас попугай, а не кошка, — выдавил из себя Илья Родионович, при этих словах Аполлинария Дмитриевна неожиданно побледнела, а попугай, сидевший на её плече, объявил:
— У меня сосед ужасный матершинник, летом когда окна открыты Илларион слышит, как тот нецензурно бранится на балконе. А память у него феноменальная, вы же видели.
Но попугай, опровергая слова хозяйки, и видимо, почувствовав, что его слушают внимательнее, заявил:
— Владислав Юрррьевич м@дак!
— Прекрати, Илларион! Ты срамишь меня.
— Если он про Липовского, то я с ним солидарен, — пьяно заметил младший научный сотрудник Илья Родионович.
— Долой самодеррржавие! Гнать гниду из института! — не унимался попугай.
Аполлинария Дмитриевна напирая на гостей немалым телом, пыталась сдвинуть их ближе к двери. Но тем неожиданно захотелось задержаться у коллеги: юбилей всё-таки раз в жизни и на напольную вазу они скинулись по повышенному тарифу 300 рублей вместо 200.
— Научный институт не место для прррохиндеев и бездарррности! Гнать Дерржавина!
— Никогда бы не подумал, что буду солидарен с птицей, — икнул Илья Родионович.
Аполлинария Дмитриевна размахнулась плащом, но африканского серого попугая не испугать тряпицей, даже если ткань изготовлена во времена СССР. Он вцепился когтями за крючок под потолком и, не выбирая выражений, вещал:
— В бухгалтеррии змеи подколодные! Илларрион хороший! Я покажу тебе инфузоррию, прррохиндеец! Ты защитил диссеррртацию, сосунок?
Наконец Аполлинария Дмитриевна догадалась насыпать пернатому корма, и, едва заслышав звук падающих зёрен, Илларион сорвался с места и, размахивая аристократичными крыльями, полетел к кормушке.
Прощание получилось скомканным и неловким. Спускаясь по ступенькам, младший научный сотрудник Илья Родионович шептал:
