Однажды художник А.И. Куинджи пригласил Айвазовского к себе в академическую мастерскую, с целью продемонстрировать своим ученикам мастерство и технику исполнения, которая была известна только одному Айвазовскому.

Советский пейзажист А. А. Рылов вспоминал об этом: «Архип Иванович подвел гостя к мольберту и обратился к Айвазовскому: «Это вот… Иван Константинович, покажите им, как надо писать море». Айвазовский назвал необходимые ему четыре или пять красок, осмотрел кисти, потрогал холстик, стоя, не отходя от мольберта, играя кистью, как виртуоз, написал морской шторм.

По просьбе Архипа Ивановича он моментально изобразил качающийся на волнах корабль, причем поразительно ловко, привычным движением кисти дал ему полную оснастку. Картина готова и подписана.

Один час пятьдесят минут тому назад был чистый холст, теперь на нем бушует море. Шумными аплодисментами мы выразили свою благодарность маститому художнику и проводили его всей мастерской к карете». На тот момент художнику было 80 лет…

Художник Айвазовский не читал книг. Вообще не читал. Ну, может, в гимназии читал учебники, а потом бросил это дело. Он с Пушкиным дружил, но и его сочинений не читал.

«Зачем, — говорил Айвазовский, — мне читать книги? У меня и так есть свое мнение!». Все поражались такому вот поведению художника. И один современник уничижительно назвал Айвазовского «помесью добродушного армяшки с архиереем», посетовав, что художник говорит медленно, с акцентом, и всё какие-то не очень интересные вещи. Это всё потому, что он книг не читает! У него, дескать, и так есть свое мнение!

У Айвазовского был источник, вот в чем дело. Свой, личный минеральный источник в имении рядом с Феодосией. Это имение художник заработал своими картинами, удивительными и восхитительными морскими пейзажами. Он так писал море, что оно было как живое! Причем на море не смотрел, не с натуры писал. Просто из головы. Хотя море любил, конечно.

И вот в Феодосии началась страшная засуха. Айвазовский взял и подарил свой личный источник городу, изнывающему от зноя и жажды. На свои деньги проложил водопровод, 25 верст труб! И напоил весь город. Даром. Пятьдесят тысяч ведер воды каждый день получали горожане из личного источника Айвазовского.

Он не был жадным. Раз у него есть источник — пусть все пьют минеральную воду. Пожалуйста! Он гимназию в городе построил на свои деньги. Театр. Еще много разных культурных заведений. И поил всех водой из своего источника. А великолепные свои картины часто просто дарил.

Когда у человека есть источник, ему нет особой нужды читать книги. Он может себе позволить их не читать — это личное его право. Он картины писал удивительные, гениальные.

А в 75 лет съездил в Америку и Ниагарский водопад написал. Когда ему читать-то было? Пусть каждый занимается своим делом. Черпает из своего источника, если Бог ему дал. А если щедро делится с другими такой человек, — так нечего его критиковать и книги ему пихать в руки. И писать про него неприятное. Каждому свое.

А источник был неисчерпаем. Там было все: и море, и горы, и земля, и небо, и лето, и зима, и люди, и птицы, и рыбы, и спасение утопающих…

Все было в источнике. В первоисточнике. А книги и картины — это всего лишь пересказ. Вёдра с водой, которыми поят жаждущих…

Анна Валентиновна Кирьянова.

Из сети

ТАЙНА БЕЛЫХ ЛАНДЫШЕЙ…

 В ночь с 18 на 19 апреля 1900 г. тихо и мирно скончался во сне Ованнес Айвазовский. Ему было 82 года. Он умер, так и не узнав ответа, быть может, на самый сокровенный вопрос, преследующий его на протяжении всей зрелой жизни…

Ранним утром 2 апреля того же года в феодосийском доме Айвазовского зазвонил колокольчик: посыльный принес корзину цветущих ландышей. За первым даром вскоре последовали другие: маки, мимозы, тюльпаны, нарциссы…

Было вербное воскресенье, а горожане на праздники вечно задаривали старого художника цветами. Вечером он изъявил желание выпить чай на балконе, который утопал в цветах.

Корзина с ландышами лежала на инкрустированном чайном столике. Айвазовский смотрел на них и ощущал смутную тоску и беспокойство. Ему казалось, будто он их уже где-то видел…

Художник поделился этими мыслями с женой. Она — красавица — с улыбкой ответила, что точно такие корзины она видит каждое Вербное воскресенье год за годом.

И все хочет спросить, от кого это, да забывает… Неужели он сам раньше не замечал? Оказывается, нет. Слишком много в доме цветов. От кого же эти ландыши? Здесь нет ни записки, ни визитной карточки, ничего. Как таинственно!..

Художник запомнил лишь посыльного: высок, сед, в потертом сюртуке. Он даже смог бы его нарисовать. Но Анечка постаралась успокоить Ивана Константиновича, мало ли в Феодосии стариков в потертых сюртуках?

Наступит следующее Вербное воскресенье, и все прояснится. К чему эта тревога о ландышах? Но Айвазовский так и не успокоился, он был уверен, что тут кроется что-то весьма важное, без чего жизнь его, счастливая и долгая, останется неполной.

… Однажды, возвращаясь из академии домой, Айвазовский не заметил несущуюся вскачь упряжку. Успел отбежать, но, потеряв равновесие, упал. В экипаже сидела дама под белой вуалью.

Испуганная, она говорила по-французски. Аромат духов, грациозность, изящество — все это вскружило голову пылкому юноше. Пока незнакомка подвозила молодого человека к его дому, он все время бормотал: «Не беспокойтесь, не беспокойтесь».

На прощание дама поинтересовалась, как зовут жертву кучерской неосторожности, но сама так и не представилась.

Айвазовский сидел дома и грезил о дивной незнакомке, когда к нему ввалились друзья, огорченные тем, что не смогли достать билеты на «Сильфиду» с божественной Мари Тальони гастролировавшей в Петербурге.

И вдруг на пороге появился посыльный с письмом. Айвазовский вскрыл надушенный конверт, оттуда выпали какие-то билеты… Оказалось — на Тальони, да не на галерку, а в 4-й ряд. Недоумению не было конца…

..В театре громче всех рукоплескали балерине молодые люди. А потом побежали к артистическому подъезду. Когда появилась Тальони, человеческое море рванулось ей навстречу. Чтобы сдержать толпу, юноши схватились за руки. Добравшись до кареты, Тальони вдруг оглянулась, она узнала Айвазовского.

Да, это была она, его прекрасная дама! Она бросила ему букет роз. 100 рублей за один цветок, молодой человек, умоляю!» — тут же полезли к Айвазовскому.

Но он бросился бежать, прижимая к себе драгоценнейший из даров. Спустя несколько дней балерина уехала из Петербурга, а Айвазовский, думы которого были только о Тальони, совсем потерял голову.

Однако вскоре его назначили на должность живописца Главного морского штаба. Впрочем, заманчивые карьерные перспективы мало занимали влюбленного юношу. Прелестный образ итальянки не померк в его сердце.

Он надумал поехать в Венецию, чтобы вновь увидеть Мари. И для этого убедил Художественную академию в том, что ему как маринисту необходима итальянская стажировка. Балерины в городе не было.

Покрутившись на гондоле вокруг палаццо с темными окнами, Айвазовский решил дождаться ее, употребив время с наибольшой пользой. Прежде всего отправился в армянский монастырь Святого Лазаря, где много лет жил его брат Габриэль.

Мария Тальони (Taglioni) (23.4.1804, Стокгольм — 22.4.1884, Марсель), итальянская артистка, балетмейстер, педагог.

В ожидании приезда Тальони художник рисовал Венецию.

Его картины раскупались, а сам папа Римский Григорий XVI купил для Ватикана его «Хаос». Это был оглушительный успех! Однажды Айвазовскому сказали, что пару его картин купила сама Тальони.

Для него это означало, что она вернулась в Италию. Еще не подумав, как и под каким предлогом покажется Мари, как в гостиницу ему принесли письмо в знакомом голубом конверте, в котором снова обнаружились билеты на «Сильфиду».

И снова она — воздушная и грациозная — танцевала на сцене, и снова Айвазовский стоял у артистического подъезда. По дорожке, усыпанной цветами, Тальони побежала к своей гондоле и позвала: «Синьор Айвазовский, ну что же вы, я жду!»

В тот вечер они долго катались по Венеции. Для Айвазовского настали счастливые дни. Он жил в ее доме. С утра писал картины, прислушиваясь к звукам музыки из комнаты Мари — она репетировала. В полдень за завтраком они встречались, а потом катались по каналам, пьянея от морского воздуха.

Айвазовский мечтал, чтобы это продолжалось вечно, но сам же все испортил, не справившись с нахлынувшими чувствами. Он признался ей в любви и сделал предложение выйти за него замуж. Но тогда ей пришлось бы выбирать между семейной жизнью и искусством, потому что ссоры с Ованнесом из-за ее занятости работой стали мучительными.

«Вот этот башмачок, — сказала она юноше, — растоптал мою любовь.

Возьмите его на память и возвращайтесь в Россию. Там ваша жизнь, а свою женщину вы еще встретите».

— Но оставьте мне хотя бы надежду! — в сердцах воскликнул Айвазовский.

— Нет, милый мальчик! Я никогда не полюблю вас… Айвазовский был убит отказом, и как ни страдал, ни плакал над подаренной Тальони розовой балетной туфелькой, прошло немного времени, и он признал, что великая балерина была права. Его жизнь — в России.

Вернувшись туда, он обнаружил, что мода на него многократно возросла. После итальянского успеха, петербургские аристократы скупали его картины за бешеные деньги.

А тифлисская газета писала, что Айвазовскому достаточно взять в руки кисть и крикнуть морским волнам: «Ни с места!» как они сами возникают на полотне.

Прошло время, и, как пророчила Тальони, Айвазовский встретил новую любовь. Это была прекрасная гувернантка Юлия Гревс — дочь осевшего в Петербурге англичанина — врача.

Обвенчавшись, молодые уехали в Феодосию, где им закатили такой свадебный пир, каких отродясь не видывали на севере: дорогу устилали ковры из живых цветов, джигиты состязались в скачках, перед балконом музыканты сменяли танцоров. А в Феодосийскую бухту вошла эскадра из Севастополя, шесть кораблей встали на рейд и зажгли иллюминацию.

Однако, спустя 12 лет брак их распался. Обретя статус жены знаменитого художника, Юлии хотелось блистать, а не преподавать в феодосийской глуши. Но Айвазовский наотрез отказался перебираться в столицу.

Каждый раз после семейных сцен он доставал из шкатулки башмачок Тальони и горько усмехался, размышляя о том, сколько жертв требует искусство даже от самого удачливого художника. Юлия вместе с детьми поехала в Одессу, да так оттуда и не вернулась.

Во второй раз художник женился лишь через 22 года, когда ему исполнилось уже 65 лет. Анна Саркизова сразу же потрясла его своей красотой.

А для молодой девушки пожилой живописец представлялся кем-то вроде волшебника. В этом она, впрочем убедилась, выйдя за него замуж — отказа Анне ни в чем не было.

«Моя душа должна постоянно вбирать красоту, чтобы потом воспроизводить ее на картинах, — говорил художник.

— Я люблю тебя, и из твоих глубоких глаз для меня мерцает целый таинственный мир, имеющий почти колдовскую власть. И когда в тишине мастерской я не могу вспомнить твой взгляд, картина у меня выходит тусклая…»

И все же иногда он вынимал из шкатулки розовую туфельку и грустил о женщине, которая когда-то отвергла его. Ах, если б знать, что она хоть час, хоть минуту любила его!

Это озарило бы прошлое высоким смыслом, сделало бы его печаль светлой. В такие моменты Айвазовского не радовали ни молодая верная жена, ни богатство, ни уважение и почет, которыми на старости лет окружили его земляки.

Феодосийцам было за что боготворить Айвазовского. Он не только прославил их город, он крестил их детей, выдавал замуж их бесприданниц-дочерей, хоронил их родителей…

Кроме того, он построил им железную дорогу и водопровод, поставил в городе прелестный фонтан. Неудивительно, что по каждому поводу горожане засыпали своего благодетеля цветами, которые свозились к его дому арбами.

И все же эти ландыши… Они не давали Айвазовскому покоя… Он начал поиски посыльного, ему казалось, что следующего Вербного воскресенья он не дождется.

Так впрочем и случилось Когда умер Айвазовский, Феодосия оделась в траур. Закрылись школы, магазины, базар умолк. Сотни людей плакали навзрыд.

Среди шедших за гробом был и старик в потертом сюртуке. Рядом идущим он говорил: «Некому теперь носить посылку от Трубецкого! Итальянка Мари Тальони, выдавшая дочь за князя, умирая, завещала каждый год на Вербное воскресенье посылать Ивану Костантиновичу ландыши.

А ежели тот поинтересуется от кого, сказать: от женщины, которая в этот день много лет назад его отвергла, хотя всю свою жизнь любила лишь его одного. Шестнадцать корзин отнес я Ивану Константиновичу, а он так ни разу ни о чем и не спросил. Может, он знал, к чему эти ландыши?»

… Розовую туфельку вдова художника, разбирая его вещи, вскоре сожгла в печке…

P.S. Время идет, представления о роскоши меняются, а картины Айвазовского, как и полторы сотни лет назад, прекрасно вписываются в любой интерьер. Цена на них рассчитывается особым образом — как стерты ткани, по длинному краю. Стоимость одного сантиметра Айваза (выражаясь языком коллекционеров) год от года колеблется между 2 и 7 тысячами долларов. А ведь среди 6 тысяч его полотен есть и весьма габаритные!…

Автор: Елена Галоян

ИЗ ИНЕТА

Константин Коровин о Врубеле:

«Огромную зависть вызывал М.А Врубель своим настоящим гениальным талантом. Он был злобно гоним.

Его великий талант травили и поносили и звали темные силы непонимания его растоптать, уничтожить и не дать ему жить. Пресса отличалась в первых рядах этого странного гонения совершенно неповинного ни в чем человека.

М.А.Врубель, чистейший из людей, кротко сносил все удары судьбы и терпел от злобы и невежества всю свою жизнь.

Врубель был беден и голодал, голодал среди окружающего богатства. В моей жизни великое счастье – встреча и жизнь с этим замечательным человеком возвышенной души и чистого сердцем, с человеком просвещенным, светлого ума.

Это был один из самых просвещенных людей, которых я знал. Врубель ни разу не сказал о том, что не так, что не интересно.

Он видел то, что только значительно и высоко. Я никогда не чувствовал себя с ним в одиночестве. …Закупочная комиссия Третьяковской галереи не приобрела у Врубеля его картины «Демон», находившейся на выставке «Мир искусства» в Петербурге, при жизни Врубеля.

Но после смерти та же комиссия перекупила его в Третьяковскую галерею от фон Мекка и заплатила в пять раз дороже, чем просил за свою картину Врубель.

Врубель поразительно рисовал орнамент, ниоткуда никогда не заимствуя, всегда свой. Когда он брал бумагу, то, отметив размер, держа карандаш, или перо, или кисть как-то в руке боком, в разных местах бумаги наносил твердо черты, постоянно соединяя в разных местах, потом вырисовывалась вся картина.

Меня и Серова поражало это.

— Ты знаешь костюм и убор лошади? – спросил я, увидев средневековую сцену, которую он поразительно нарисовал.

— Как сказать, — ответил Врубель, — конечно, знаю в общем. Но я ее вижу перед собой и вижу такую, каких не было…

Врубель рисовал женщин, их лица, их красоту с поразительным сходством, увидав их только раз в обществе.

Он нарисовал в полчаса портрет поэта Брюсова, только два раза посмотрев на него. Это был поразительный рисунок. Он мог рисовать пейзаж от себя, только увидав его одну минуту. Притом всегда он твердо строил форму.

Врубель поразительно писал с натуры, но совершенно особенно, как-то превращая ее, раскладывая, не стремясь никогда найти протокол.

Особенно он оживлял глаза. Врубель превосходно рисовал и видел характер форм. Он как бы был предшественником всего грядущего течения, исканий художников Запада…

Врубель мог жить месяц на 3 рубля, ел один хлеб с водой, но никогда ни у кого, кроме меня, не брал взаймы.

Врубель много рисовал, делал акварели-фантазии, портреты и бросал их там, где рисовал. Я никогда не видал более бескорыстного человека…

Врубель говорил на восьми языках, он окончил Петербургский университет»

Перед вами работа художника «Девочка на фоне персидского ковра».

Врубель часто заходил в ломбард, чтобы получить ссуду и полюбоваться реквизитом, драгоценными камнями.

Как-то ему пришла в голову идея написать портрет дочери одного из владельцев ломбарда. Михаил был уверен, что сможет продать картину отцу девочки, но тому работа не понравилась.

Каждый раз, когда мы пишем про биографии великих людей, так хочется рассказать про их счастливую жизнь, но такие истории встречаются крайне редко.

Сегодня поговорим об одном из самых интересных и загадочных художников – Михаиле Врубеле.

И это будет ещё одна трагедия. Что значит ослепнуть для обычного человека? Это катастрофа. А если речь идёт о художнике? Тут и слов-то не подобрать. А если слепота соседствует с душевной болезнью и потерей единственного ребёнка?

Михаил Врубель родился в 1856 году. Даже его детство не было счастливым. Он потерял брата и сестру, мать Врубеля умерла, когда ему было всего 3 года.

Он принадлежал к российскому дворянскому роду польского происхождения. Его загадочная фамилия образована от польского wrobel – воробей.

Михаил рос очень разносторонним юношей, сначала театр увлекал его даже больше, чем живопись, и вообще, он очень хорошо учился, среди прочего, у него была склонность к языкам и естествознанию. В общем, не удивительно, что Михаил поступил в университет учиться на юриста.

В академию художеств Врубель попал только в 24 года. И это тоже не удивительно. Сколько художников определялись со своим призванием уже в довольно зрелом возрасте.

Вообще, Врубель вёл богемный образ жизни. Официально он не окончил академию, его заработки были не велики и не постоянны, тратил же деньги Врубель так легко, как будто они у него были в неограниченном количестве.

Работы Михаила часто не находили понимания. В какой-то момент он решил для себя, что если искусство становится всем понятно, то это подозрительно, и что истинное искусство не понятно почти никому.

Сказочно-мистический мир Михаила Врубеля начался с женщины.‍

Он познакомился с Эмилией Праховой — женой его заказчика, профессора Адриана Прахова. Прахова умна, остра на язык, красива, у неё большие тёмные глаза, чувственные губы.

Врубель бывал у Праховых чуть ли не каждый день. Он часами беседовал с ней об искусстве, а потом писал сестре письма, рассказывал о том, какой она чудесный человек.

Конечно же, молодой художник страстно влюбился. Его страсть походила на мучительную болезнь. Однажды он принёс возлюбленной подарок: эскиз картины «Восточная сказка».

Она подарка не приняла, сказала, что такая работа должна храниться в музее. Взбешённый Врубель порвал тот эскиз в клочья и ушёл.

Роковая любовь длилась два года и оставила шрамы не только на сердце художника, но и на его теле. В отчаянии он признавался другу Константину Коровину: «Я любил женщину, она меня не любила… Я страдал и резал себя бритвой, а когда резал, мои страдания уменьшались…».

После разрыва с Праховой, Врубель изобразил своего первого демона. ‍

Он наделил его чертами любимой женщины. Ту работу он вскоре уничтожил: падший ангел получился слишком пугающим и зловещим, а вскоре художника увлёк другой демон — герой поэмы Лермонтова.

Врубель замечал: «Демона не понимают, его путают с чёртом и дьяволом, тогда как «Демон» же значит «душа» и олицетворяет собой вечную борьбу мятущегося человеческого духа, ищущего примирения обуревающих его страстей и не находящего ответа на свои сомнения ни на земле ни на небе..».

Врубель за рубль! Михаил Александрович Врубель жил в безденежье – бывало, расплачивался за обед в ресторанах собственными картинами. Одну из них отдал и вовсе за рубль. Потом приходил выкупать её за пару целковых, а хозяин, получив от художника два рубля, радостно возвращал «мазню». Сегодня картины художника украшают Русский музей, Киевский музей русского искусства и другие известные музейные залы.

Из инета

О том, как Репина не пускали в Третьяковку.

Сейчас картины Репина – одни из главных экспонатов в Третьяковке, но было время, когда самого художника в Третьяковку не пускали. Вот, как так получилось. Репин перфекционист. Илья Репин был перфекционистом, и частенько любил дорисовывать свои картины после завершения. А иногда даже уже и после продажи. А много картин он продавал коллекционеру Третьякову.

Картина Репина «Не ждали» Один раз, когда Третьяков уехал за город, Репин пришел в галерею и заявил, что хочет подрисовать одну свою картину, и Третьяков об этом в курсе. Он сначала исправил лицо посыльного на картине «Не ждали». Картина Репина «Иван Грозный и сын».

Потом чуть-чуть подрисовал лоб Ивана Грозного на картине «Иван Грозный и сын». Совсем чуть-чуть, но тон лица очень сильно изменился. Картина Репина «Крестный ход в Курской губернии».

Потом он захотел добавить немного пыли на картину «Крестный ход в Курской губернии». Тут тоже получился косяк – из-за пыли задний план совсем затерялся.

Гнев Третьякова. Когда о его визите узнал Третьяков, то был в бешенстве – он ходил и причитал, что все картины испорчены. После этого он запретил пускать Репина в галерею, как минимум, с этюдником или кистями. Портрет Толстого от Репина.

Когда позже Третьяков купил у Репина портрет Толстого, то ему казалось, что у писателя слишком румяный лоб. Но звать Репина, чтобы тот подкрасил, не стал, опасаясь, что тот опять все испортит. В итоге, Третьяков сам взял светлой краски и подкрасил лоб. Так портрет Толстого и остался, подправленный Третьяковым.

Экстравагантность живописца проявлялась и в быту. Например, он круглый год спал под открытым небом, и только зимой перебирался на веранду под навесом. Легендой стали его приемы в «Пенатах» — так в честь римских богов домашнего очага Илья Ефимович назвал свою усадьбу в Куоккале. По средам Репин с супругой принимал гостей. В другие дни посещать усадьбу посторонним было запрещено — Репин работал.

Зато по средам усадьба наполнялась шумом и гомоном — съезжались многочисленные гости. Среди них были и Федор Шаляпин, и Сергей Есенин, и Александр Глазунов, Корней Чуковский и Владимир Маяковский, и Иван Бунин, и многие другие. Встречал гостей сам хозяин усадьбы, прислуга не подавала на стол, а веселилась и ужинала наравне с остальными гостями. Всем гостям за ужином выдавались таблички с надписью «я никого не ем». А на столе были лишь вегетарианские блюда. Современники потом неоднократно упоминали в мемуарах овощные котлеты и прочую «еду из сена».

После событий 1917 года Куоккала отошла Финляндии и Репин случайно стал эмигрантом. Впрочем, он совершенно не стремился вернуться на родину, охваченную безумием нового времени. В правительстве СССР напротив, настаивали на возвращении.

Одним из делегатов-переговорщиков с Репиным стал Корней Чуковский. Некоторые источники утверждают, что после встречи Чуковский только развел руками: «Как не уговаривал, он не хочет!» А в дневниках Репина сохранилась следующая запись: «Приезжал Корней. Между прочим, ни в коем случае не советовал возвращаться».

Из инета