Основы
Шестой «В» класс, урок ОБЖ, учителя нет. Нет, не так: учителя – нет. Имею в виду, в принципе нет: старый уже уволился, а новый ещё официально не принят, поэтому шестой «В» стоит на ушах.

ОБЖ впору называть защитой от тёмных искусств, и даже не потому, что формально это как бы защита, а потому, что преподаватель меняется каждый год и даже чаще. Шестой «В» год назад застал сначала некого дедушку, который засыпа́л на уроках и уволился через две недели после начала учебного года – наверное, хотел подработку на пенсии, но как-то не сложилось. Потом пришла строгая большая женщина, которая заставляла переписывать учебник – если бы на тот момент мы читали пятую часть Гарри Поттера, её точно прозвали бы Амбридж. Наконец, последним ушёл дядечка, который одному классу представился майором, другому подполковником, третьему полковником; дети его супербыстрый карьерный рост не оценили, прозвали генералиссимусом, и довольно скоро он под тяжестью насмешек написал заявление по собственному желанию.

И вот теперь шестой «В» сходил в кабинете ОБЖ с ума, потому что, судя по всему, урока не будет по причине отсутствия учителя: носился по кабинету, орал, но самое крутое – нарисовал мелом на двери в каптёрку мишень, и мужская половина соревновалась в точности метания в эту мишень карандашей, а женская – болела, визжала, делала ставки и поддерживала полюбившихся спортсменов.

И, вероятно, всё просто закончилось бы тем, что на шум пришёл бы завуч и построил всех по струнке, если бы не случилось невозможное: ручка двери в каптёрку кабинета ОБЖ (которая всегда была заперта) внезапно опустилась… а в следующее мгновение дверь с адским скрипом открылась, и из каптёрки вышел двухметровый худой мужчина с длиннющими руками и пышными усами. Сейчас, спустя пятнадцать лет, я могу добавить ещё то, что ему было под сорок и вообще он выглядел вполне добродушно, но тогда я (как и мои одноклассники) совершенно потерял способность анализировать информацию, потому что натурально врос в развалившийся паркет от неожиданности.

Двухметровый усатый мужчина обвёл класс взглядом (прямо по-актёрски выпучив глаза то ли удивлённо, то ли агрессивно), и этого нам, школьникам, хватило, чтобы разморозиться, разбежаться и встать по стойке смирно у своих мест. А когда суматоха улеглась, мужчина-из-каптёрки прошёл через центр класса к убитой коричневой школьной доске, на которой было невозможно писать, и повернулся к классу.

– Здравствуйте, дети. Меня зовут Владимир Юрьевич, я ваш новый учитель ОБЖ. Садитесь.
Сели, замерли. С ума сойти, Владимир Юрьевич был, похоже, выше Мити, а в Мите официально два метра шесть сантиметров.

– Так, а это, видимо, наш учебник, – то ли вопросительно, то ли утвердительно продолжил Владимир Юрьевич и взял с учительского стола узенькую сине-сиреневую книжку. Покрутил её в руках задумчиво, точно забыв о том, что стоит перед двадцатью школьниками; после чего наклонился, достал из-под учительского стола мусорное ведро, поставил его на стол. А через секунду демонстративно небрежно бросил в ведро книжку и похлопал в огромные ладоши, как делают после хорошо сделанного дела. Сдержать эмоций нам, школьникам, не удалось – завопили, закрутились, Лёва загоготал; впрочем, одного движения брови Владимира Юрьевича хватило, чтоб мы позатыкались. Нет, не от страха, а из интереса к происходящему: будет глупо отвлечься и пропустить ещё что-нибудь безумное.

– Учиться ОБЖ по книжке – это полный бред, – заявил Владимир Юрьевич, и я сразу почувствовал, как мне хочется его поддержать. Наверное, врождённая ненависть к книжкам. – Самым важным вещам такая книга не научит; например, зажечь спичку. Бывают случаи, когда зажжённая спичка спасает жизнь. Приведёте пример?

Через пять минут тянущихся рук, выкриков с места и дискуссий пришли к следующим ситуациям: Кормак из «Пятого элемента» пытается включить камень огня, и Назим ночью заблудился в лесу. У каждого из героев всего одна спичка; решили в качестве модельного примера оставить Назима в лесу по причине большей реалистичности.

Владимир Юрьевич крутил в руках спичечный коробок.
– Давайте так: кто сможет зажечь спичку, тому поставлю пять в четверти.
Класс напрягся. Получить пять в четверти за зажжённую спичку?
– Ребят, давайте смелее, я не шучу. Зажечь спичку и добыть огонь – это действительно необходимый для выживания навык; если вы его продемонстрируете – значит, вы сможете выжить; значит, по основам безопасности жизнедеятельности у вас заслуженная пятёрка.

После ещё минуты переглядываний и перешёптываний к Владимиру Юрьевичу был делегирован Лёва, чтобы зажечь спичку и получить пять в четверти. Впрочем, шёл Лёва довольно неуверенно и ожидая подвоха, а мы смотрели на Лёву, как на героя.

– Держи, – Владимир Юрьевич протянул Лёве спичку.
Тот постоял несколько секунд со спичкой в руках – и тут мы все поняли, в чём дело.

– А коробок?
– Пф, с коробком каждый может, а ты давай без коробка!
– Так я не могу без коробка!
– А не можешь – так садись, – усмехнулся Владимир Юрьевич, и Лёва развёл руками и отправился обратно на место без пятёрки в четверти.

А потом Владимир Юрьевич зажёг спичку обо всё на свете: об разбитую коричневую доску, о подошву ботинка, о другую спичку – и каждый акт его представления мы встречали воплями и аплодисментами.

– Теперь задание, народ. Условия остаются прежними: кто сможет зажечь на следующем уроке спичку без коробка получает пять. Только не в четверти, это слишком жирно, но просто как текущую оценку. Договорились? Договорились. И ещё одно домашнее задание: представьте, что Назим таки заблудился в лесу, и у него с собой только спичечный коробок. Но это коробок, в котором может быть, что угодно. Вопрос: что Назиму стоит взять с собой в лес такого, что с одной стороны обеспечит ему выживание, а с другой – поместится в спичечном коробке? Задание ясно?

Мы завопили, что ясно, и даже начали выкрикивать идеи, но Владимир Юрьевич поднял руки и всех сразу угомонил.
– Нет, не сейчас, а дома. И желательно самостоятельно: чем больше у нас будет разных идей, тем более надёжный коробок для выживания у нас по итогу получится. Всё, всем спасибо, все свободны.
– Владимир Юрьевич, так ещё до звонка две минуты…
– Первые придёте в столовую. Только, разумеется, без шума, не будем мешать другим классам, договорились?
– Договорились!

И Владимир Юрьевич – вот так за один урок стал нашим любимым учителем.

Удивительно, но и сейчас я, закончивший школу девять лет назад, помню некоторые уроки ОБЖ практически наизусть, причём темы, которые мы порой поднимали, сложно назвать детскими. Например, мы обсуждали психологическую шкалу настроения, причины суицида, действие наркотиков и алкоголя на организм, методы манипуляции сознанием. Планировали наше поведение, если вдруг школу захватят террористы, а с учётом того, что от моего Георгиевска до Беслана всего три часа пути, эти предупредительные разговоры были особенно остры и актуальны.

В две тысячи восьмом на фоне грузино-осетинского конфликта, который тоже, можно сказать, произошёл под боком (даже несколько знакомых туда отправились в составе миротворческих сил), на уроках ОБЖ мы говорили о причинах войн, о методах их ведения, о пропаганде и важности информации, о диверсионных группах, об эволюции формата сражений – и всё это с примерами как горячими и живыми, так и историческими. Мне кажется, что и о Второй Мировой войне на уроках ОБЖ я узнал не меньше, чем на уроках истории.

Пропустить урок ОБЖ – это как пропустить серию любимого сериала; и если вдруг с кем-то такое происходило, весь остальной класс взахлёб рассказывал неудачнику новую порцию тайн вселенной, поведанную Владимиром Юрьевичем.

Каптёрку, которая раньше всегда была заперта и выступала этаким складом никому не нужных вещей, Владимир Юрьевич перестроил в свою личную учительскую: навёл там порядок, организовал реквизит для занятий (в том числе, например, ОЗК, прибор для химической разведки, огнетушители разного типа и ещё миллион безумных удивительных штук), поставил компьютер, наладил вентиляцию. Вентиляция нужна была потому, что прямо в этой каптёрке Владимир Юрьевич на переменах курил.

А мы, школьники, курили за библиотекой (я не курил, это пацаны курили, а я просто рядом стоял), и как-то раз, ещё до того, как Владимир Юрьевич сделал в каптёрке вентиляцию, прямо в разгар «кальянной» наш любимый ОБЖшник появился за библиотекой, натурально парализовав восьмиклассников своим присутствием.
– Не суетимся, народ. Прикурить есть у кого?
Назим дрожащими руками протянул Владимиру Юрьевичу зажигалку.
– Ага, мерси. Да не напрягайтесь вы, я никому не скажу. Но с этой дрянью завязывайте, если не хотите откинуться от рака лёгких, – и как будто в подтверждение своих слов Владимир Юрьевич знатно прокашлялся.

В том же восьмом классе я начал писать уже вполне осознанные стихи, и пусть сейчас мне за них весьма стыдно, это был необходимый этап, так сказать, творческого становления. Книга, которая на меня оказала огромное влияние – «Куда идёшь» Генрика Сенкевича, и у меня возникла «замечательная» идея рассказать эту же историю в стихах; масштабы работы меня (почему-то) не пугали, а один из наскоро написанных эпизодов (уж не помню, как) попал в руки Владимиру Юрьевичу, и тот предложил его обсудить.

– Не против, если я закурю? – мы сидели в каптёрке: Владимир Юрьевич с сигаретой в зубах нахмурено листал странички с моими стихами, а я ёрзал на стуле перед компьютером в ожидании его вердикта.

– Вот смотри, ты пишешь:

…И вот они – ворота в рай!
Откройтесь же; к себе пускай,
Прекрасный, дивный уголок,
Добрались Человек и Бог.

Но ты ведь понимаешь, что верующие тебя за такое распнут?

– Не понял?
– Насколько я помню Библию, Бог создал землю, рай, человека, а у тебя он с Адамом идёт по пустыне в поисках рая. Выходит, что ты противоречишь Библии, а значит, попадаешь в категорию еретиков.
– Но я же метафорично!
– Метафорично или не метафорично, но если у человека христианство головного мозга, то гореть тебе, Степан, на костре инквизиции. Но я знаю решение.

Я чувствовал, что у меня от волнения (и от близости костра) дрожат руки, и я с трудом сглотнул:
– Какое?
– Напиши в начале стихотворения, что это апокриф.
– Что?
– Апокриф. Это как бы религиозное произведение, но которое не претендует на истину. И тогда никаких проблем с инквизицией не будет.

Так в четырнадцать лет я узнал, что такое апокриф.

Через несколько лет я поступил на Химфак МГУ; ещё через год, так получилось, уже сам начал преподавать. И внезапно обнаружил, что в моём преподавательском поведении то и дело проявляются черты Владимира Юрьевича: это острые и горячие примеры, не самые детские шутки, неформальный тон, активная жестикуляция, лёгкое отношение к оценкам и ещё пятьдесят пунктов, а самое главное – детям такой формат удивительным образом заходил и заходит.

Уже во время написания диплома я вернулся в школу на встречу выпускников, где в частности пересёкся с Владимиром Юрьевичем: теперь он уже был лысый, но с бородой (волосы как бы просто перетекли сверху вниз), а в остальном, можно сказать, он не изменился.

Говорили много, говорили обо всём; а завершился диалог так:
– И куда ты теперь, после университета?
– Глобально есть два варианта, думаю. Первый – зовут в аспирантуру в США. Второй – остаться в аспирантуре Химфака и параллельно так же преподавать в школе.
Владимир Юрьевич усмехнулся:
– Ну, выбор, я думаю, очевиден.
– Да, наверное. Скорее всего я останусь, не хочу бросать школьников. Кстати, знаете, это ведь вы меня во многом вдохновили на преподавание.

На лице Владимира Юрьевича отобразилось сначала удивление, а потом ужас.
– Чтооо? Ты собираешься остаться? Степан! Я – на своём – примере…
Схватил с учительского стола случайную тетрадку и одним движением вырвал из неё лист бумаги.
–…Взял свою жизнь, смял!..
Скомкал вырванный лист.
–…Выбросил её в урну!..
В самом деле выбросил страничку с чьей-то контрольной в урну.
–…Показал, как НЕ нужно делать! А он мне говорит – вдохновился моим примером! Степан, ты больной или как?

Но, несмотря на перформанс, было ясно, что ему приятно. Расстались мы очень тепло.

И расстались, как выяснилось, навсегда. Очень скоро у Владимира Юрьевича нашли рак, а через полгода во время операции оторвался тромб.

Наверное, будет лишним описывать, насколько большая это потеря; Владимир Юрьевич взрастил и воспитал целое поколение ребят и научил вещам, которым обычно в школе не учат. Конкретно в моём случае – наверное, я бы и не пошёл преподавать, не будь у меня-школьника перед глазами такого гиганта (и я сейчас метафорично; так сказать, апокрифично); а если и пошёл бы – точно не был бы тем, кем являюсь.

Спасибо, Владимир Юрьевич, за всё спасибо; и светлая вам память.

Автор: Stepan Tatevosyan

ВОВКИН ОТЧИМ

Вовка, когда его в первый раз увидел, а было ему тогда десять лет, сразу решил, что похож этот человек на тумбочку без ножек. Крепенький такой, приземистый, широкий в плечах и «корню». А ноги… ноги у него, конечно же, были, но они так вписывались в экстерьер… всего организма (потому что назвать фигурой такое тело было как-то… неуместно), что на них можно было просто не обращать внимания. Звали его Владимир, кажется, Николаевич. Фамилия же была… красивая. А главное – редкая: И-ва-нов.
И вот за него мама вышла замуж.

Иванов пришёл в их с мамой дом с рюкзаком, в котором лежали две рубашки, футболка и треники с вытянутыми на коленках «пузырями». В руках он держал небольшой чемоданчик советских времён, с металлическими накладками на углах, а внутри того чемоданчика были молотки–отвёртки. Инструменты, короче говоря, всякие.

За первым же совместных ужином, когда Вовка спросил у него, как ему Иванова называть, тот сказал, что «можно дядя Володя, а…», если Вовка, конечно, захочет, «можно и папа». Фыркнул «сынок» в свою тарелку и, не глядя по сторонам, сказал:

– Эт чё? Я буду «И-ва-нов» Владимир Владимирович?.. Не… Двух Ивановых на одну квартиру много. Останусь на папиной фамилии – Иртеньев.
Тут в разговор встряла мама:

– Да нужен ты папе своему, как селёдке патефон! Он, поди, и забыл уже, что ты на свете-то живёшь!..

Вовка в ответ промолчал, но стал называть маминого мужа «Иванов». Тот не возражал и отзывался.

Кроме рюкзака и чемоданчика у Иванова ещё был Кузнецов – друг, который жил один в коммунальной квартире на пять хозяев. А в коммуналке потому, что его бывшая жена вышла замуж за общего друга Иванова и Кузнецова Петрова, разменяла их общую с бывшим мужем квартиру и съехалась с Петровым, объединив с последним их общие жилые метры.

Иванов помог Кузнецову сделать ремонт в двенадцатиметровой комнате, потому что больше помочь тому было некому, ибо, после всех вышеперечисленных событий, Петров их общим другом быть перестал.
Когда Иванов водворился в квартиру Иртеньевых, он тоже сразу стал делать там ремонт. Кузнецов ему помогал. Вдвоём они замазали трещины на потолке, покрасили его и поменяли обои в обеих комнатах. Все двери и плинтуса в квартире Иванов менял уже без Кузнецова, потому что однажды попросил Вовку помочь, и тот помогать стал. Вместе они и плитку, кафельную, в разводах, в ванной до потолка положили. А потом

Иванов, сберегая Вовкино молодое здоровье, один само корыто ванной преобразил так, что из старого жёлто–коричневого стало оно ослепительно белым.

Здоровье же у Вовки было хорошим, но однажды, уже зимой, он простудился и с температурой почти сорок провалялся дома без малого две недели.

Мама у себя в больнице, где она работала старшей медсестрой, взять больничный «по уходу за ребёнком» не могла, потому что сезон гриппа и ОРВИ был в самом разгаре. Потому с Вовкой дома сидел Иванов. Надо сказать, что сидел – честно. Вовке, в его комнате, не докучал настолько, что иногда тому даже хотелось, чтобы Иванов к нему зашёл и о чём-нибудь с ним поговорил. И тогда Вовка кричал, растягивая слоги:

– Ииии-вааа-нооов!..
Дверь немедленно приоткрывалась и в комнате возникала голова Иванова, которая спрашивала:
– Чего тебе, Вовочка?
– Я есть хочу, – капризничал Вовка. На что голова немедленно отвечала:
– Ага, щас, чё-нить сварганю.
И тут же исчезала. Минут через несколько голова опять оказывалась просунута в ту же щель и спрашивала:
– Тебе сюда принести или до кухни дойдёшь?
Вовка, скорее по привычке, ворчал:
– Я – чё? Инвалид, что ли? Ща приду…
– Ага, – ответствовал Иванов и уходил на кухню.

Здесь он встречал Вовку в мамином фартуке и с полотенцем на плече.
Надо сказать, что кулинарный репертуар Иванова был весьма скромен: яичница с колбасой и зелёным луком («… ты лук-то ешь, ешь, в нём витамины…») или макароны по-флотски. Перья зелёного лука при этом лежали рядом на отдельной тарелочке («… ешь лук, Вовочка, быстрее выздоровеешь…»).

Когда вечером с работы приходила мама, то Иванов ходил за нею по квартире, как привязанный, и подробно отчитывался, сколько раз за день Вовочка ел, какие лекарства принял и спал ли днём.

Потом они садились ужинать яичницей или макаронами, оставшимися от обеда, и салатом из свежих овощей, который Иванов успевал приготовить. Лук в салате, разумеется, был.

Вскоре после того, как Вовка выздоровел, заболела мама. Но она болела «на ногах», а вечерами Иванов и её пичкал луком, который, по его глубокому убеждению, «помогал от всех болезней на свете». Но или лук был несвежим, или болезнь у мамы оказалась достаточно серьёзной: вскоре мама попала в свою же больницу, где работала. Только теперь уже в качестве пациента. И пациента – тяжёлого.
Врачи делали, что могли.

А Иванов ничего не делал: он просто сидел в больнице всё время и ждал новых от врачей сообщений. Потом ему поставили кровать прямо в маминой палате, рядом с её кроватью. Когда Вовка приходил к маме, то Иванов на тумбочку похож уже был не сильно. Скорее – на хлипкий журнальный столик, на котором нарисовали глаза, обведённые тёмными кругами. Иванов спрашивал у Вовки, ходил ли он в школу, ел ли (про лук спрашивал отдельно) и снова садился у маминой кровати. Мама Вовку ни о чём уже не спрашивала. Она уже, кажется, даже не знала, что они с Ивановым рядом с нею сейчас…

… Папа приехал через неделю после того, как умерла мама. Он сидел в гостиной за столом, а напротив – Вовка, которому папа рассказывал, как он будет жить дальше. Иванова рядом не было, потому что сразу же после того, как приехал папа, он ушёл жить к Кузнецову в коммуналку, чтобы «родные люди могли остаться одни и поговорить» (это так сказал ему папа).

А сейчас папа говорил вот что:

– Ты, Владимир, конечно, переедешь к нам с Эльвирой Эдуардовной. Это мою жену так зовут. И, знаешь, она попросила, чтобы ты её именно так называл. Квартиру эту мы, разумеется, продадим. Можешь не волноваться: все вырученные от продажи деньги пойдут только на твоё содержание!..

Последнюю фразу папа почти выкрикнул, потому что ему показалось, что Вовка хочет ему что-то возразить, а тот только спросить хотел, где же тогда будет жить Иванов.

Потом папа сказал, что он измотан дорогой и сегодня хотел бы лечь пораньше. О деталях с Владимиром они поговорят завтра.

Вовка ушёл в свою комнату. Сел там на кровать. И сидел так до тех пор, пока за стеною прекратились всяческие звуки: уснул, наверное, папа Иртеньев, ведь на завтра он запланировал массу всяческих неотложных дел.

Посидел Вовка на кровати, посидел, потом подошёл к тёмному уже окну, за которым ничего разглядеть было нельзя. Казалось, что даже городские фонари зажмурили глаза, чтобы светом своим не будить Вовкиного родного папу.

И вдруг ему так луку зелёного захотелось, что аж прямо ваще!..

Собрался тогда Вовка и пошёл жить к Иванову…

Автор: #Олег_Букач

Пятая жена

Дина, едва переступив порог квартиры, внимательно посмотрела на маму и сказала:

— Мама, очень скоро ко мне придёт один человек… Ты приведи себя, пожалуйста, в порядок.

— Что? — у мамы брови полезли на лоб. — Что это значит?

— То и значит. – Дина опять оценивающе посмотрела на мать. — С головой своей что-нибудь сделай. И халатик другой надень. Поновее.

— Дина, я тебя очень не понимаю… – сказала мама, но руками, всё-таки, стала автоматически поправлять на голове причёску. — Кто к тебе сейчас придёт?

— Мужчина, — спокойно ответила дочь.

— С какой целью? – Мать удивилась ещё больше.

— С обычной… — Дина не спеша подошла к зеркалу и стала внимательно рассматривать своё отражение. — Наверное, предложение будет мне делать…

— Что? — У мамы от слов дочери дрогнули коленки, но она устояла. — Как, предложение? Что значит — предложение?

— Мама, прекрати снова задавать глупые вопросы? Ты что, не знаешь, что значит делать девушке предложение? Мне же уже недавно делали предложение.

— Дина прекрати! — воскликнула в ужасе мать. — Я тебе ещё раз говорю — тебе рано об этом думать!

— Мама, мне уже двадцать один.

— Именно! Поэтому я и говорю — рано! Нужно сначала тебе повзрослеть, а потом уже выходить замуж. И выходить за взрослого, состоявшегося мужчину. Не за этих твоих Вадиков, подростков, которые ничего не могут. Они же без образования и без денег!

— Мама, я всё знаю, — твёрдо сказала Дина. — В это раз будет всё так, как ты хочешь.

— Что значит, как я хочу? — опешила мама. — Сколько ему лет? Двадцать? Или двадцать пять? Сколько?

— Пятьдесят, — спокойно ответила дочь.

— Сколько-сколько?! — У мамы опять дрогнули коленки.

— Пятьдесят, — повторила Дина. — Я же говорю, я твой вкус знаю. И все твои слова выучила наизусть. Поэтому я выбрала такого мужчину, который тебе точно понравится.

— Что ты говоришь, дочка? — голос у мамы изменился и стал испуганным. — Разве ты для меня мужа выбираешь?

— Выходит, что для тебя, — согласилась дочь. — А что здесь такого, мама? Ты же, на самом деле, права. Главное в муже, чтобы он был уже вполне зрелым мужчиной. И чтобы человеком был хорошим. А он у меня хороший.

— Какой же он хороший? — простонала мама. — Он же старый.

— Мама, он не старый, он опытный. — Дина довольно улыбнулась. – Он очень опытный.

— А ты откуда знаешь?

— А ты знаешь, сколько у него было жён?

— Сколько?

— Четыре.

— Четыре?! – У мамы закружилась голова.

— Ага. Четыре. Я буду пятая жена. Вот.

— Господи. — Мама, всё-таки, не выдержала, и обессиленно опустилась на стул. — Пятая жена… Ты с ума сошла… И главное, ты так спокойно об этом говоришь…

— А что мне, скрывать что ли? Всё равно ты узнаешь. Зато у него и деньги есть, и положение, и всё, что ты хочешь.

— Да при чем здесь я? — умоляющим голосом спросила мама. — Тебе же с ним жить, а не мне.

— А чего ты переживаешь? — Дина пожала плечами. — Он вполне нормальный. Маленького роста, лысый, упитанный. И главное, умеет в жизни добиваться всего, чего захочет. Он мне сказал, что если ты будешь противиться нашему союзу, то это его ещё больше раззадорит.

— Представляю женишка… — Мама обхватила голову руками. – Свалился на мою голову.

— А ещё он сказал, что он на Фантомаса характером похож. Но я не знаю, кто это такой.

— Боже… – простонала опять мама. — Фантомаса нам не хватало. Других женихов, что ли, на свете мало?

— Ну, мам, ты же сама виновата, – тяжело вздохнула вдруг Дина. – Ты же сама прогнала моего Вадика, когда он пришёл просить у тебя моей руки. А мне замуж хочется.

— Зачем?! — в бессилии воскликнула мама. – Ну, зачем тебе сейчас замуж?

— Не знаю, — пожала плечами дочка. — Хочется и всё. Может я раньше времени повзрослела, и ничего поделать с собой не могу? Мне хочется иметь свою семью, детишек.

— И Фантомаса под боком, да?! Фантомас — это же бандит!

— Ну и ладно. Стерпится – слюбится.

— А Вадика своего, ты что, уже разлюбила? — спросила вдруг осторожно мама.

— Нет, не разлюбила, — опять печально вздохнула Дина. — Но, наверное, Вадик меня сам разлюбил. На тебя обиделся и разлюбил. А Фантомас — ему никакие помехи не страшны.

Вдруг раздался звонок в дверь.

Мама вздрогнула и испуганно посмотрела на дочь.

— Он?

— Он, — кивнула Дина. – Пойду, открою.

Дочь пошла к двери, в прихожей зашаркали чужие ноги, и потом в комнату с букетом цветов появился… молоденький Вадик.

Мама радостно вскочила и, вдруг, распростёрла свои объятия.

— Вадик! – Закричала она. — Дина, это же Вадик пришёл! А я тебе говорила! Я знала, что он вернётся!

Дина в это время беззвучно смеялась в прихожей.

Автор: Рассказы Анисимова.