Поделиться с друзьями:
Смотрины. Рассказ Алексея Болдырева
СМОТРИНЫ
Это был старинной постройки дом, богатый. Ну, знаете: лепнина, пилястры, витражи, – пять этажей чистой архитектуры с претензией и лифтом. Капочка позвонила в изящный, бронзовый звонок. Отворили.
– Вот и мы, – приветствовала она родителей.
-Знакомьтесь, мой жених.
– Нина Петровна, Павел Сергеевич. – промямлили папА и мамА.
– Марат Сухозад, – отрекомендовался я и с неловкой улыбкой спрашиваю:
– Вы позволите остаться в левом ботинке? Видите ли, какая забавная шутка, – у меня протез, и снять с него башмак непросто. Но, если надо…
От такой прелюдии у папаши с мамашей вытянулись лица. Воспитанные люди, они почти совладали с собой. Впрочем, до конца аудиенции полностью они так и не оправились…
– Нет-нет! – говорят эти тактичные люди.
– Можете вовсе не разуваться. Мы и сами, того, любим иногда в ботинках…
– Отлично! – поддержал я прогрессивные взгляды хозяев.
– Эвон, американцы даже на постели валяются в обувке. А чертовы янки знают толк в жизни! Ну-с, куда прикажете?..
– В гостиную, пожалуйста. Будем пить чай. Это туда. – указала направление Нина Петровна.
– Только после вас, – говорю я. Подумал секунду и тепло добавил. – мама. Позвольте так называть? Бедняжка в ответ лишь неопределенно хихикнула, а папаша густо крякнул.
Они не ожидали такой дьявольской прыти от одноногого незнакомца с болезненной фамилией Сухозад, готового породниться с ними с порога…
Вслед за растерянными родителями я вошел в большую, залитую хрустальным светом, богатую комнату. Обозрел там ещё пару родственничков женского толку, пребывающих в прекрасном расположении духа.
«Ага, Капина бабка и тётка…» – догадался я по фамильным чертам их покойных, улыбающихся лиц. С моим появлением, метаморфозы не заставили ждать.
Стерев улыбки, тётки уставились на мои пыльные башмаки, попирающие толстый, светлый ковер, сотканный где-то в районе Персидского залива.
К тому же, при ходьбе я поскрипывал и картинно отбрасывал ногу вбок, за что и поплатилась любопытная болонка.
Получив по морде, собачонка ускоренно отправилась под диван и больше уж не показалась. Пардон, сказал я, и хозяйка предложила откушать чаю с аппетитными, домашними круассанами и вареньем. Ещё сливки, масло, сыр, фрукты.
Накрыто было просто, но с большим вкусом. Легко, но дорого. Очевидно, тут знали толк в непошлой жизни, доложу вам.
В предвкушении, я хлопнул в ладоши и громко их потёр. Тётка взглянула, словно я собрался жахнуть водки посередь пикничка девочек-скаутов и мальчиков из общества «Юнармия».
– Люблю лепёшки! А эти, несомненно, высший сорт, – говорю.
– Чай, рублей по сто пятьдесят за кило? И подмигнул кривым глазом старушке. Она сдернула очки и давай задумчиво грызть дужку, уставившись в пол. Похоже ведёт себя испуганный в пампасах страус.
– Это круассаны, – холодно пояснила тётка.
– Нина Петровна сама печёт. Угощайтесь… – пригласила она, что пожелала подавиться и помереть в корчах, истерзав глотку и выпучив перегоревшие лампочки.
– Экскьюземуа, но откуда мне знать? – повинился я.
– Моя-то мамаша, окромя блинов ничем не баловала. А уж как папашку зарезали, у-у, – вовсе закеросинила…
Впрочем, извините… Напрасно я…
– Что вы говорите? Как мило!… – с потерянной улыбкой выдает Нина Петровна, плохо соображая, что лепит – так обескуражена.
Да и видок у меня был ещё тот. И я покушался на святое…
Святое же сидело напротив и приязненно окидывало меня тёплым взглядом шикарных, голубых глазищ. Полные алые губы несли на себе блестки, что звёздную пыль, а в уголках таилась ухмылка лукавого ангела.
Прах меня возьми, – я подходил их дочке, как рихтованные уши Запорожца сияющему Мерседесу последней генерации…
Хозяйка разлила чай по прелестным фарфоровым чашкам, кои сделали бы честь файфоклоку на Даунинг-стрит десять, а то и в Букингемском дворце, и даже в кремлевском кондоминиуме, а там толк знают…
Все схватились за спасительную посуду, опустили туда носы, соображая, как со мной быть. В их глазах я был пария с нижней ступени социальной лестницы. Суконное рыло в прохорях…
Потому я смело перелил чай в блюдце и, поместив его на растопыренной пятерне, причмокивая, потянул-потянул и выдал одобрительное: «Ц-ц-ц».
Дьявол меня затасуй в египетскую могилу, если старина Кустодиев не захотел писать с меня купца, кабы не помер.
Обвёл я этак комнату взглядом и заявляю авторитетно:
– Шикарная берлога. Сразу видно, – вкус есть. Да тут одних картинок на миллион с четвертью. Пал Сергеич натужно хихикнул и отмахнулся.
– Что вы, что вы! Это всего лишь фотокопии. Сущие копейки, да-с… Так я утвердился в подозрениях, что со стен глядит небольшое состояние.
Квартира мне определенно нравилась… Буржуазность и основательность в пределах Садового кольца, что может быть лучше…
Никакого панельного китча с вкраплениями обдолбанных малолеток. ПапА повертел и отбросил серебряную ложечку: – Мельхиор… – сказал зачем-то…
Не знаю, что бы он наврал про антикварные часы с золотыми прибамбасами и стрелками, обсаженными драгкамнями, про группу тонких статуэток, застывших в менуэте на винтажном комоде, и многое-многое другое, но…
Но, Капочка тоже перелила чай в блюдце и мы наперебой принялась прихлебывать, издавая звуки, никак не уместные в интерьере, осенённом малыми голландцами, большими мастерами поработать кистями и красками по части пейзажей и натюрмортов.
– Сахарку бы вприкуску. – говорю я невесте.
– Сей секунд, мой медвежонок. – отвечает она, лениво поднимается и неспешно и невыносимо грациозно удаляется в закрома за рафинадом для своего одноногого сладкоежки.
Меж тем, старуха доела дужку и вот-вот заплачет. Тётка окаменела. Мамаша растеряла остатки присутствия духа и сейчас опрокинется. А папаша, явно задумался о расширенной страховке нажитого, а паче жизни…
Короче, принимающая сторона пребывала в культурном шоке. Ну, как зрители в киношке братьев Люмьер, с их хоррором про паровоз, – только что не разбегались с проклятьям в окна. Думаю, кабы не прилизанные прически, волосы у дам стояли б дыбом. Папаша же, как знал – запасся ёжиком.
–Принеси коньяк, – приказал он Капочке. Глава, наконец, вспомнил, что он глава и решил действовать. Выпили. Коньяк был хорош.
– Почему так скоро решили пожениться? – мрачно спросил Пал Сергеич, кажется, подозревая во мне честного человека, а в дочке ненормальную и уже не девицу…
Я поднялся со скрипом и пиететом, обвел семейку торжествующим взором.
– Это любовь с первого взгляда, – говорю тоном, чихающим на возражения.
– Другой я не признаю! Первая, она же для меня и последняя.
А коли так, чего высиживать яйца и оттягивать сладкий миг единения узами ЗАГСа и Гименея и такого богоугодного дела, как чадопроизводство?
Тут остается одно – предложить руку и сердце и уповать на благословение тех, в чьей оно компетенции. И я уповаю… – смиренно потупил я глаза. Молчание.
– Следует подумать, считаете? – спрашиваю их, хотя они считают, что меня следует пристрелить, как минимум.
– Я подумал. Аж две четверти секунды, когда ваша дочь попала мне на глаза. Более чем достаточно, когда глядишь самим сердцем!..
Капитолина с любопытством смотрит на меня изредка прикладываясь к алому яблоку, формой смахивающее на сердце. Безжалостно угрызаемое любовью, моё несчастное, большое сердце…
– Считаете, польстился на красоту? – меж тем продолжаю я.
– Да, Капочка восхитительна, как роза, усыпанная бриллиантами росы и снабженная иглами страсти. Но, красота вянет.
Зато остается неразрывная нить единения душ и мыслей. Я возлюбил её душой, смекаете в чём соль? Клянусь, если завтра оспа обезобразит её лицо, для меня Капочка останется прекрасной, как в первый миг встречи.
Яблоко покатилось по столу. Теперь Капитолина ела глазами меня…
– Вот что, – говорит Пал Сергеич посреди повисшей тишины.
– Дамы переменят посуду, а мы в кабинете выкурим по сигаре…
Сигару он не предложил, а предложил следующую информацию.
Алле, говорит, сынок. Тебя используют, чтобы позлить меня. Любопытно, говорю. Что ещё за лямур де труа? Выкладывайте поскорей дорогой тесть.
Нам с Нинкой Петровной не нравился Капочкин ухажёр, некий Вася. – говорит он.
Мы дали парнишке вежливую, но отставку. Вот Капочка и мстит. Ты орудие в её руках. Поиграет, бросит, а ты сопьёшься. Я бы спился…
Что ж, отвечаю, мгновенья счастья с вашей дочурой стоят самых долгоиграющих страданий…
— Взгляни в зеркало, — не унимается он. Капа никогда не выйдет с тобой в свет. Заведёт любовника, смазливого качка, и тот вырвет тебе последнюю ногу…
— Что ж, буду ездить в коляске,- говорю смиренно.
— Я не в силах побороть страсть… Хотя, Васей вы меня умыли… Не знал…Неприятно…
— Вот-вот, — говорит он вкрадчиво,- возьми маленький тайм-аут, на поразмыслить. Неделю, другую, а?..
— Думаете? – говорю ему и, сдвинув парик, озадаченно скребу лысину. У него фары разъехались и, рука сама вытянула пухлый бумажник. Развейся за границей, сынок, говорит он, выкладывая деньги, а у самого в глазах:
«Путешествуй отсюда по горящей путевке!» На том и договорились…
Капа вышла меня проводить. В лифте она начинает хохотать, как сумасшедшая. Хлопает по плечу, тычет прелестным кулачком в бок:
– Ах, ты прирожденный артист, Коля Бубликов! – и смотрит восхищено. А мне хоть плачь…
— Нет, всё верно, – я не Марат, я Коля. Вот я объясню. Тот Вася, которого папаша отставил, мой друг. Вот он и говорит.
Коля, ты мастак на всякие невинные проделки, сделай так, чтобы Капочкины вурдалаки напугались и не препятствовали моему мужскому счастью.
Ну, теперь-то они точно в шоке и будут на Васю молиться… Чёрт бы его побрал… В холле на минуту задержался.
Изъял из глаза «косую» линзу, закатал штанину и отстегнул с колена нехитрое приспособление, издающее скрип, сунул в карман парик. Никогда не брился налысо, – голова чешется.
Прощаясь, я протянул Капе деньги.
– Оставь себе, – не берёт девчонка.
– Нет.
– Оставь себе, ты ж заработал… Что-то в голосе у неё…
– Заработал… – говорю, а на душе преисподняя во всей красе.
– Прокути их… – предлагает она невесело.
– Что-то не хочется…
– Ну, пока…
– Пока… Только я лёг на обратный курс, как она: – А хочешь, вдвоём прокутим? Ты прикольный, Коля, как я раньше не замечала?..
Тут я на радостях всё и вывалил. Прорвало! – челюсть прыгает, руки трясутся, а я режу. Мол, люблю тебя, и всё что говорил про нить эту неразрывную, оспу, любовь единственную, это чистая, святая правда.
А на спектакль подписался, чтоб признаться в чувствах, – на удачу, так сказать, потому что прямо я бы не смог, не по-товарищески это…
А она улыбается и ручкой по лысой крышке меня поглаживает. В общем, вскоре я опять пошёл знакомиться. Видели бы вы их лица – шо, опять?!…
Впрочем, всё увенчалось нашей свадьбой… А что Вася? А ничё – в любви, как известно, как на войне… Жизнь, понимаешь…
(Алексей Болдырев)
Из сети
Поделиться с друзьями:
