Одно лишь слово… Автор: Наталья Кравцова

ОДНО ЛИШЬ СЛОВО…

Так уж повелось в Дининой семье, что следом за одной дочкой рождалась вторая. Младшая сестра была и у бабушки, и у мамы, и у Динки.
В ту весну сестры разом заявили родителям, что выходят замуж.
– Ну, уж нет, девчата! – всплеснула руками мама. – Только не в один день!
– Справим две свадьбы, как полагается, – успокоил ее отец. – Сперва Дине, она старшая. А Анютке ближе к осени, после совершеннолетия. Так и скажите своим женихам, сватов пусть засылают по очереди.

Характер у старшей дочки был неспокойный, глаз зоркий, язык острый. Как ни старались бабушки и мама воспитывать девчат в строгости, направлять Динкину энергию в нужное русло, приструнить ее порой, остановить, буйный нрав старшенькой прорывался сквозь запреты, и доставалось от нее всем без разбору: подружкам и ребятам с их улицы, одноклассникам, а больше других – младшей Ане. На счастье, парень полюбился Дине взрослый, после армии. На ее колкости внимания не обращал, об укрощении строптивой не задумывался, рассудил, что остепенится его зазноба и угомонится, как только детишек родит. Семью хотел большую, поэтому, чем жена моложе, энергичнее и расторопнее, тем лучше.

Только Динкину свадьбу отгуляли, новые сваты на пороге. За младшенькую мать не волновалась – и пригожая, и покладистая, только очень уж молоденькая: едва школу окончила, сразу под венец. Но останавливать Анюту не стала, с женихом они дружили с пятого класса и до его ухода в армию хотели расписаться. Бабушка и ее сестра, баба Маня, на свою любимицу не могли нарадоваться, на ее свадьбу заказали у Клавы-портнихи по новому платью. Нарядились, годов поубавили. Прослезились, как невесту увидели – юную, ослепительно красивую. Глаза родителей лучились от счастья за дочку. Старшая сестра с мужем вызвались эту свадьбу провести, чтобы торжество получилось не хуже, чем у них. Так и вышло – весело и с размахом.

Дина долго держалась, шутками-прибаутками сыпала, тостами-присказками развлекала, веселые конкурсы, игры затевала, танцевальные и частушечные соревнования объявляла, не давала гостям скучать. Солировала так, что никто не мог лишнее слово вставить. Тамада из нее отменная – юморная, с огоньком, с перчинкой, с задоринкой. Но увлеклась, вошла в раж, понесло ее – один раз мужа оборвала на полуслове, второй, третий. Те, кто Динку хорошо знал, внимания не обратили, может, и вовсе не расслышали, а вот новая родня, уловив неуважение старшей сестры к мужу, напряглась. Переглядываться стали – из одного гнезда девчата, неужели и младшая такой же женой окажется?
Мать, перехватив Дину на минутку, вывела на улицу, якобы помощь нужна. Оглянулась, нет ли кого поблизости, и давай ее чистить:
– Что ж ты нас с отцом позоришь? Мы тебя воспитать не сумели, пусть муж обуздает, раз женился. Но на Анюту тень не бросай! По тебе о сестре будут судить …
– А что я такого сделала? Одно слово поперек сказала. Подумаешь! Всего-то одно слово… Прямо жизнь после этого остановится … – огрызнулась Динка.
– И одного слова хватит, чтобы жизнь разрушить, – в сердцах бросила мать. – Посмотри на тетку Маню. Хочешь такую старость?
– Рано мне о старости думать, – повела плечиком Динка, но, поймав расстроенный взгляд матери, осеклась. – Ладно, мам. Я тебя поняла.
Больше никаких выпадов в тот вечер Дина себе не позволила. Ох, и трудно ей это далось. Зато свадьба прошла незабываемо: молодожены были на седьмом небе от счастья, гости остались всем довольны, и надарили хорошо, и погуляли отменно.
***
Мать с отцом, выдав замуж обеих дочек, зажили вдвоем, заскучали. Непривычно тихо в доме без детей. Стали они дожидаться внуков и внучек, кого бог пошлет, тому и порадуются. Только вот второму зятю вскоре пришла повестка, сразу после уборочной его забирали в армию.
Осень стояла теплая. На проводы во дворе натянули палатку, накрыли столы. Чуть ли не свадьба опять собралась, только в этот раз молодым предстояла разлука. Бабушки всплакнули, вспоминая, как в сорок первом провожали мужей. Хорошо, что нынче жизнь мирная, и Леша к Анютке обязательно вернется. Не зря отцы-деды-прадеды воевали. Не зря!

Поздно ночью Дина с мамой перемывали
посуду. Сваху отпустили, уработалась она, пока стол собирала, угощений наготовила, да еще отъездом сына была расстроена. И Аня с Алексеем пораньше ушли, как-никак последний вечер перед расставанием. Медовый месяц пролетел как один день. Свидятся теперь только на присяге, не раньше.
– Мам, помнишь, ты про бабу Маню обмолвилась? – завела разговор Дина. – Муж погиб на войне. Детей схоронила. Горе такое – не дай бог никому…
– Ты о тех моих словах хочешь спросить… – мать задумалась, можно ли доверить Дине судьбу тетки Мани. Только ведь взрослая уже, должна понять и для себя выводы сделать. – Так же как вы с Аней наша бабушка и Маня, сестра ее младшая, вышли замуж в одно лето. За родных братьев, потому и одна фамилия у них в замужестве. Это ты знаешь. У нашей бабушки первая дочка всего три дня прожила, потом мы с Валей, вашей тетей, родились, погодки. А у Манечки один за другим четыре сына народилось. Представь, каково ей пришлось – роды за родами, дети мал мала. А тут война грянула. Мужья в первый призыв попали, сразу на фронт. В сорок втором на обоих принесли похоронки.

Помню плохо, но мама рассказывала, как было страшно. Поначалу все думали, что до зимы выкинут фрицев с нашей земли. Потом молились, чтобы зиму пережить, детей сберечь. Вот голод забыть нельзя. Это мы не вспоминаем, тяжело. Детства у нас не было. Матери надрывались в совхозе. Друг друга поддерживали, иначе не выжить. Мы с двоюродными братьями с весны до осени – на подножном корме, босые, плохо одетые. Зимой в нашей избе жили, вторую не топили. Мамы нас шестерых оставляли на целый день, запирали дверь на засов, чтоб никуда не убежали, не заплутали, не поморозились. Маниному младшенькому шел второй годик, мы с Валей нянчились. Андрейка шести лет за старшего, всеми нами командовал.
Возвращались мамы с работы и не знали – живы ли дети, не спалили ли избу, мальчишки ведь шалили, да и мы с сестренкой не отставали. И замерзнуть могли в холодной избе, если печка затухала. Забирались тогда на русскую печь под ватное одеяло, там за шторкой на лежанке всем вместе было теплее. А ведь еще такую ораву нужно было накормить. Не знаю, как бы мы продержались, если б не корова, огород да лес-кормилец… Война до нас не дошла, не пришлось матерям бежать с малыми детьми или под немцем жить.
Бог миловал, все мы выжили. После победы мамы ждали мужей, надеялись. А что? Такое случалось. Возвращались кто из госпиталя, а кто из плена, хотя похоронки давно на них пришли. Или другое – «объявлен без вести пропавшим», а это всегда надежда. Но наши отцы не вернулись.

После войны не намного легче стало. Совсем обносились, ходили в тряпье, голодали. Подросли за годы войны, надо учиться, а ходить в школу не в чем – ни одежды, ни обуви. Худющие, вшивые, стриженые. Волосы керосином намазывали, только ослабевших детей это не спасало. Страшно вспомнить.
Тетке Мане тяжелее приходилось – у нее росли четыре хлопца. Одень, накорми попробуй. И обуви не было никакой. Все, что от мужа осталось, в первую лютую военную зиму поменяли на хлеб. Победа – радость … А у матерей слезы не просыхали…
***
Пожалела Манечку соседка: как-то вечером привела к ней в дом неженатого солдатика – авось, сойдутся. Георгий приехал домой в сорок шестом году, а изба в разорении – отец и братья погибли на фронте, мать в войну умерла от истощения, не дождалась сына. Избу деревенские разобрали по бревнышку, думали, что и Георгия нет в живых, раз после победы не вернулся. Пришел он к нам в деревню, дружили они с Николаем Антоновичем, мужем соседкиным. Тот еще до победы, в сорок четвертом, вернулся после госпиталя, списанный по ранению, совхоз возглавил, чуть не единственный мужик в деревне тогда оказался. Посидели мужчины за столом, вспомнили и мирную жизнь, и войну, помянули погибших и умерших. Выпили крепко, война ведь так просто не отпускает, душа болит…

Дядя Коля оставил друга жить у себя, пока солдат родительский дом восстановит, взял на работу в совхоз. А его жена, тетка Глаша, присоветовала Георгию к Манечке присмотреться, познакомила их. Завидным он был женихом, мог любую девчонку засватать, каждая с радостью бы за него пошла, но увидел ватагу мальчишек и их мать, молодую еще женщину, но истерзанную горем и нуждой, пожалел, захотел помочь. Одно только слово Георгий ждал от Мани – «останься». И она от него того же – «остаюсь». Кто первым это сказал, не знаю, но он не ушел в тот вечер, стал жить с Манечкой, заменил ребятишкам отца.
По нужде сошлись, а там уж и любовь у них случилась. Что скрывать? Георгий стал семейным человеком, Мане огромное облегчение – сильный, здоровый мужчина в доме. А рукастый какой! И мальцы все время возле него, как приклеенные. Не обижал он сирот, к труду приучал, к порядку. При нем дети в школу стали ходить.

А вскоре бог послал еще ребенка, забеременела Манечка пятым сыночком. Слабеньким родился, не то, что старшие, довоенные – сказались голод и нищета. Уж как она его любила! А каким счастливым Георгий ходил, светился – не один-одинешек теперь, стало на земле его кровиночкой, Колюшкой, сынком родненьким, больше. Только недолго пришлось им на сына радоваться – напал тиф, мальчишечка сгорел от жара.
– Как же так? – ужаснулась Дина. Перетерла вымытые тарелки насухо, присела рядом с матерью. – Неужто невозможно было его вылечить?
– Какой там вылечить! Ни лекарств, ни продуктов. Ослабленные, изможденные недоеданием, тяжким трудом и годами сражений были взрослые. А дети что? Никогда досыта не евшие. Божьи одуванчики… Что ты знаешь о той жизни, дочка? Мы с отцом растили вас в достатке и сытости, о детстве своем не рассказывали. Зря, наверное. Цену мирной безбедной жизни вы не понимаете, а ведь не так много лет прошло после войны.

Подкосила тетку Маню смерть ребенка. Только-только ее жизнь начала налаживаться, крепкое плечо рядом, уверенность в завтрашнем дне появилась… Враз все прахом пошло, разбилось счастье на мелкие осколки. Убивалась она по младшенькому, хоронить не давала, все баюкала сына, насилу отняли. Заголосила Манечка, взроптала на бога: «Что ж ты, Господи, делаешь? Забрал бы какого моего из четверых, а Колюшку оставил!»

Одно лишь слово… Накликала Маня большую беду, прогневала Господа: один за другим свалились от тифа ее сыновья, ни один не поправился. Георгий хоронил детей сам, Манечка в бреду металась, едва выжила. Почернела, высохла от горя. Слез не было. Ни слова не сказала, когда Георгий уходил. Куда он подался, никто не знает, весточки не прислал, как в воду канул. Наша мама сестру не оставила. Всегда они рядом – вместе войну пережили, мужей оплакивали и Маниных детей, нас с сестрой поднимали, учили, замуж выдали, вместе внуков воспитывали, порадовались вашим свадьбам.

– Горя бабушки хлебнули через край… А на Анюткину свадьбу новые платья пошили, надо же! Сносить-то не успеют, – не удержалась, съязвила Динка.
– Какая же ты глупая уродилась, Диночка… Как та сабля острая… Вроде и не злая, а женская душа в тебе никак не проснется. Учу тебя жизни, рассказываю, а все впустую, – вздохнула мать, обняла Дину ласковыми руками. – Уймись, дочка! Сколько бабушки платьев сносили? Сколько обновок видели? На двоих с десяток не наберется. Эти платья в их жизни – последние обновы, в них, как умрут, наказали хоронить. Будь мудрее, доченька, добрее к людям, сердечнее. Семейное счастье хрупкое, мужу не перечь. Иное слово ранит хуже ножа. Не разрушь неосторожно свое счастье, другую душу резким словом не потревожь. Такой мой тебе материнский наказ.

…Шли годы. У сестер родились дети. Анна не изменилась, а вот Динка стала спокойнее, уступчивее, улыбалась устало: «Притупилась сабелька». «Сабля – в ножнах, и жизнь наладилась», – шутил муж и любил ее еще больше. Бабушки этого уже не застали. У каждого своя судьба и свой век. Всё на земле когда-нибудь кончается, чтобы продолжиться на небесах…

Автор: Наталья Кравцова

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.