Удочеряю… Автор Рассеянный хореограф

Удочеряю…

Из-за пологой горы показались огни. Они быстро подползали к маленькой железнодорожной станции на краю мира.

С одной стороны от рельсовой насыпи возвышались засыпанные снегом камыши мелкой речушки, с другой – уходящая в лес дорога.

Но безжизненность этого места была обманчива. Если бы поезд приходил днём, здесь, по этому склону насыпи, с гиканьем на санках и досках, на лыжах и валенках каталась бы местная ребятня, плескались бы на ветру платки и шарфы, завязки тёплых шапок-ушанок … Сразу за лесом раскинулось большое село.

Тяжёлый состав предусмотрительно предупредил о своем прибытии зычным гудением, но это было лишним – никого, кроме станционного рабочего, на станции не было. Вечерело.

Из поезда вышла женщина среднего телосложения в пальто с песцовым воротником и вязаном берете. Ей помогала проводница – поезд стоял минуту. Они быстро выгрузили небольшую сумку, санки и ребёнка, завёрнутого в серое одеяло. Женщина положила ребёнка на санки и отправилась на лесную дорогу к селу. Здесь она была дома.

Здесь она знала всех и каждого, и её знали все. Проблемы её тоже знали все. Здесь было так принято, так заведено и так дано. Село есть село, там каждый под прицелом.

И даже если на улице не видно ни души, и кажется, что вас никто не видит, это обманчиво. Из каждого окошка с геранью на вас смотрят бдительные жительницы. А куда ещё смотреть в глухом таком месте?

Вера с мужем жили по здешним меркам хорошо. Село давно определило, почему у них так. Да потому что детей нет. Живут себе вдвоем – и лиха не ведают.

А Вера в себе спрятала эту боль и ни единой душе не открыла, сколько слёз пролила, сколько врачей переходила, сколько процедур перепробовала, по храмам ездила – молилась… Только Федя знал, муж.

Первое время кумушки местные только об этом и судачили, советы давали. А после, когда уж минул возраст «ягодки опять», говорить об этом перестали. Приняли – нет детей у Веры с Федей, и не будет уже – судьба знать. Им даже легче стало.

Сама она была старшей из четверых. Все детей имели давно: и оба брата и сестра младшая. У сестры – трое. А братьям, хоть Бог детей и дал, да один развёлся – не видел своих, а растил чужих, другой пил беспробудно – не до детей ему. Вера крутила в голове много лет мысли о Божьей справедливости, ревела и молилась.

Сначала местная врачиха успокаивала, обещала, назначала бесконечные курсы, Вера ей так верила! Так верила … А потом та просто руками развела – мол, поезд ушёл … не получилось. Значит, так и быть.

Сейчас с поезда Федя не встречал. Он не знал, что жена приедет именно сегодня. И не знал, что приедет она не одна. Неделю назад она позвонила на почту и сообщила, что приезд её откладывается, велела – не переживать. Почтальонша передала слова Фёдору, больше он ничего не знал.

Шли лихие девяностые, но никто и не знал ещё, что они – «лихие». Никому об этом не докладывали. Все просто выживали, вопреки безденежью, безнадёжности и бессилию властей.

Зарплату в колхозе выдавали зерном, денег не хватало. Село нашло выход – люди развели скотину, докопали метры огорода в открытом поле, перешивали из своих старых вещей зимние вещи детям… Этим и жили. А вот в городе было труднее.

В новогодние выходные ездила Вера к сестре. Та с тремя детьми и безработным сейчас мужем жила в городе. Муж бегал на забастовки, крутился, чтоб хоть чем-то прокормить семью. Галя, младшая её сестрёнка, бедствовала. Она стояла в бесконечных очередях, чтоб отоварить талоны, везде надо было прорываться, протискиваться и вырывать из горла.

А у Веры с Федей – хозяйство. Давно сестру к себе звала, но та ни в какую: работа, муж, школа для младших двоих, техникум старшего. Деревню Галя не любила, всегда не жаловала.

Вера набила баулы мясом, салом, маслом, мукой и овощами и рванула к сестре. Как не выручить? Ведь дети там. А дети – святое. Да и погостить чуток, Федя на поезд посадит и с хозяйством справится. Вера с трудом, перебежками дотянула тяжёлые сумки.

Сестра жила в пригороде в старом трёхэтажном доме. Отапливался дом плохо, отовсюду сквозило, морозы крепчали.

Вера зря сидеть не стала, взялась за хозяйство и начала утеплять окна-двери. Быстро пролетели три отпущенных на поездку дня.

Уже был куплен обратный билет на завтра. Вечером доклеила, дозатыкивала Вера последнее окошко и, уж по темноте зимнего, засыпанного бесконечным снегом двора, отправилась выбросить мусор.

И вдруг … увидела посреди двора, за большим отсыпанным людьми сугробом, который скрывал видимость из окон – силуэт санок с поклажей. Сначала хотела пойти дальше – мало ли: кто-то оставил может что и сейчас вернётся. Она постояла у подъезда, во дворе не было ни души, и робко направилась обратно: ещё примут за воровку – на чужое позарилась.

Она подошла ближе и вдруг увидела, что в санках, присыпанный основательно снегом, безмолвно сидит ребёнок с закрытыми глазами. С перепугу схватила его на руки, забыв о санках и, пиная коленом висящее на руке пустое мусорное ведро, помчалась в квартиру.

Галя не сильно удивилась находке, как будто это обыденность – оставлять детей замерзать на морозе. Ребёнок проснулся.

– Это Боруновых девочка. Там семья многодетная, мать непутёвая. И не пьют они, но за детьми вообще не смотрят.

– Галя, да как же это? – они уже развернули девочку и растирали холодные ручки и ножки, – Врача надо!

Казалось, девочке года два-три. Она была синяя от холода, очень худая, с большими подглазинами, чёрными засаленными волосиками. Она вообще не плакала, а только смотрела на своих спасительниц равнодушно большими потемневшими и неподвижными глазами.

– Пусть мать и вызывает, а то ещё в историю вляпаемся. Не хватало ещё с милицией иметь дело, – Галя отправилась к Боруновым, жили они через подъезд.

Вера разогрела молоко и дала девочке, та вцепилась в чашку и выпила всё до капли. Вскоре сестра вернулась с мальчиком лет девяти, объяснила, что девочку доверили для прогулки детям, сестрам-братьям, а те забыли её на улице. И мать не заметила отсутствие ребёнка, не хватилась. И сейчас винила во всём детей, орала на чём свет стоит.

Мальчишке «прилетело» дома, он был зол и насуплен. Молча угрюмо схватил в охапку неодетую сестру и уже было понёс, как его остановила Вера:

– А ну стой! У неё ж ноги голые торчат! Куда ты её такую на мороз?

Она забрала ребёнка, одела девочку в странную неопрятную и не по размеру одежду, завернула, взяла на руки и велела мальчишке её отвести. Очень хотелось посмотреть в глаза этой горе-мамаше.

На улице она вспомнила об оставленных санках, спросила номер их квартиры и отправила мальчика за санками на другой конец двора.

Дверь в квартиру была открыта. Вера вошла. В заваленном обувью и тряпье коридоре на полу сидел мальчик лет пяти. Тут было сыро от растаявшего с обуви снега. Из комнаты слышался громкий плач.

– Ты что тут сидишь, сыро же, – тихо сказала Вера мальчику, и тот убежал в комнату.

Оттуда раздался женский голос:

– Ну что, принёс? Скотина ты эдакая! Я скоро тебя не валенком, а поленом бить буду! Давай её сюда!

– Здравствуйте! – громко сказала Вера.

В коридоре показалась очень толстая неопрятная женщина. На вид ей можно было дать и пятьдесят, но Вера поняла, что мать девочки из тех, что напрочь забывают о себе и внешнем виде. Она была значительно моложе Веры.

– Здравствуйте! Вот! – Вера уже стянула валенки, – Куда её? Вызывайте врача, она долго была на морозе, возможно, простыла. Я Вера, сестра соседки вашей – Галины.

Мать деловито размотала девочку, которую Вера положила на диван, отодвинув игрушки, потрогала её.

– Нормально всё! Она недолго там была, не успела бы простыть. Посмотрим, – а потом закричала куда-то в пространство квартиры, – Ещё раз, сволочи, вы мне её оставите, всех перебью!

Вера находилась в каком-то шоке от всего происходящего. Не верилось, что такой беспорядок мог быть в доме вообще, не верилось, что здесь живут малыши, не верилось, что вот так можно относиться к своим собственным детям. У неё не было никакого опыта жизни с детьми, но она помогала сестре, родне, бывала у подруг и такого не видывала.

Дом был похож на сарай. Было непонятно, где заканчивается коридор и начинаются комнаты. Всё было заставлено пакетами, коробками, завалено тряпьём. Она как во сне обулась и вышла из этой квартиры не попрощавшись.

Опомнилась дома. Рассказала свои впечатления сестре.

– Вот ты приехала – вся такая добрая, а мы тут злые все, не видим ничего, да? – ответила Галина, – А знаешь сколько мы ей всем домом помогали. Но всему есть предел. Она не то что нам, она мужу своему уже надоела. Ноет и на детей орёт.

И Галя посвятила сестру в историю многодетного семейства.

Женщину ту звали Аллой. Муж старше её лет на двенадцать. Красивая она была очень. Первое время хорошо всё было, но это потому, что муж хозяйство тянул. Она – то беременная, то кормящая, а он на руках её носить был готов. Национальность у него не русская, но Галя точно и не знала – какая. Сейчас в семействе уже шестеро, а Алле всего-то 36 лет.

– Вот ты думаешь, что носить им нечего, а у них побольше твоего будет. Муж её сейчас челночит, тряпки возит, детей одел. Да только толку от того, что одежда есть, если она не стирает, не штопает, если по всему дому бардак. Старшие ещё сами держатся, а малышня запущена совсем, голодные вечно. Вот что, Вера, я тебе скажу: она – лентяйка. Лежала бы весь день на боку! Дети её раздражают, а мужу тоже надоело: он вкалывает, потом приезжает, а тут такое … Вот и остыл, ему в разъездах спокойнее.

Но всё же они с сестрой собрали сала, выпечки, немного овощей и Вера вернулась в ту квартиру.

Дверь уже была заперта, ей открыла старшая девочка. Вера сунула ей свёрток и вдруг услышала, как в квартире воет мать.

– Что у вас там? – озадаченно спросила Вера девочку.

– Мама плачет, – опустив глаза, ответила та.

И Вера прошла в квартиру. Дети притихли, а их мать выла и рыдала. Увидев Веру, немного успокоилась, но плакать не перестала. Вера присела рядом. Начали разговор.

Ревела Алла от обиды на жизнь, на судьбу, на нечаянно рождённых детей, на почти бросившего и разлюбившего её мужа. Всё это она выливала Вере.

Рядом, забившись в уголок дивана, сидела и играла с маленькой машинкой малышка, которую Вера нашла на улице. Краем уха Вера слушала мать девочки, а сама не могла спустить с девочки глаз. У той вились черные закорючки волос, она была в спущенных не по размеру больших колготках, которые висели на маленьких ножках, и в майке, несмотря на прохладу квартиры.

– Холодно у вас! Давайте её оденем, – Вера огляделась, – Чтоб ей одеть?

– Золя! Одень Милку! – крикнула Алла, но никто не откликнулся.

Алла опять начала жаловаться на жизнь.

Вере неудобно было просить повторно, она сняла пальто, стянула свою кофту и одела её на девочку, подвернув как могла. Эту кофту связала она сама. Она хорошо вязала спицами. И так вдруг живо представилось, какую бы кофточку она смогла связать на эту малышку.

Потом как-то незаметно подтянула она девочку к себе, взяла на руки и начала укачивать – малышка закрыла свои чёрные глаза-бусины и уснула на её руках.

Алла продолжала пенять на жизнь, на непослушных детей, на то, что не хочет рожать, а муж заставляет.

И у Веры вдруг вырвалось:

– Отдайте её мне!

Автор Рассеянный хореограф

Удочеряю …
Окончание

И вдруг у Веры вырвалось:

– Отдайте её мне!

Это было так просто и логично. Раз не нужна, раз дети – обуза, отдайте тому, кому очень нужны.

Было бы просто.

Было бы, если б на руках был котёнок или щенок, но на руках у Веры спал маленький человечек, который заслуживал семьи, любви и дома, но не получал. И вот так просто передарить его нельзя, несмотря ни на что.

Алла первый раз подняла глаза на Веру:

– Да вы что! Разве Мика позволит? Он аборты-то делать не давал. Нельзя у них по вере. А тут …

А Вера быстро и сбивчиво начала рассказывать о себе. Как долго лечилась, как давно они хотят ребёнка, как хорошо сейчас у них на селе, как они обеспечены, какой хороший у неё муж. Она прижимала к себе девочку и представляла-представляла, как вырастила бы её там, у себя …

Алла слушала её с интересом. Завтра должен был вернуться муж. Здесь все его звали Миша, на самом же деле имя его звучало – Микаил и фамилия их была не Боруновы, как называли их соседи, а Байруновы.

Вера ушла с надеждой, почувствовала, что Алла совсем не против – девочку отдать. Она, пребывая в своих совсем нереалистичным мечтах, так и пришла домой к сестре – с улыбкой на лице.

Галка её быстро охладила:

– Ага, жди! Как же! Совсем ты с ума сошла, Веруня! Мало тебе племянников? И так всем помогаете. Сколько в Серёгиных вложили!

Галина имела в виду детей пьющего брата. Вера с Фёдором и правда много им помогали.

– Да и дело не в этом, – продолжала Галя, – Никогда ребёнка Михаил не отдаст! Ни того он замеса.

Утром Вера поехала на вокзал сдавать билеты. Отступать она не хотела.

На вокзале она увидела мальчика лет шести. В тонкой куртке и женской шапке в тридцатиградусный мороз, он стоял и просил подаяния. Представить подобное у них в селе было просто невозможно. Вера дала ему мелочь и увидела, как тут же к нему подкатил молодой мужик и всё у него забрал.

Она купила пирожок в ларьке и опять вернулась к мальчонке.

– Вали отсюда, тётка! Тебе чего надо тут? – услышала она за спиной.

Вера испугалась, голос был угрожающий. Шли 90-е. Тогда не было порядка ни в чём. Все выживали, как могли.

Вера нашла пункт милиции, оценила, как равнодушно слушает её молодой милиционер и поняла, что ничего она своим поступком изменить не сможет. Ничего … На душе было скверно.

Неужели люди так очерствели: оставляют детей на морозе, заставляют просить подаяния… Здесь ничего не вышло, и с девочкой не получится. Вера была удручена.

Как и предрекала сестра – Веру ждал отказ. Когда, ближе к вечеру, Вера пришла в квартиру Байруновых, Алла тихо прошептала ей, что муж на неё наорал и говорить не хочет, чтоб отдать дитя.

Михаил спал с дороги, Алла всё же решила его разбудить. Вера тем временем прошла в комнату, присела на пол и начала играть с малышнёй. Мальчик был активен, а вот маленькая Мила просто лежала среди игрушек, глядя на братика.

Верина кофта, которую она вчера оставила на ребёнке валялась в пыльном углу. Она стряхнула её и опять посмотрела на маленькую Милу.

Наверняка к приезду мужа, Алла одела девочку в шёлковое нарядное платье, но девочка была босиком. По полу сильно сквозило. «Вероятно ножки её совсем холодные,» – подумалось Вере, и она взяла девочку на руки, трогая, желая согреть ступни …

И вдруг обнаружила, что ступни горячие, как огонь. Она приложила губы ко лбу ребёнка – девочка горела, периодически закрывая глазки.

Вера вылетела из комнаты с ребёнком на руках и наткнулась на худощавого смуглого Михаила. Она даже не сказала «здравствуйте».

– Она горит! Надо срочно скорую!

Михаил потрогал дочь.

– Я сейчас мащину найду, скорая долго ехать будет.

Он быстро оделся, приказав Алле собрать ребёнка. Та начала суетливо метаться по квартире и кричать на детей.

Вера велела ей найти аспирин, дать воды, но Алла в суете её не слушала и вообще не помнила, есть ли у них аспирин.

Девочка закрыла глаза и не просыпалась. Вера испугалась так сильно, что проснулись в ней какие-то руководящие силы. Женщиной она была слабой и скромной, но какой-то странный материнский инстинкт сделал её сильной.

Она начала подсказывать вернувшемуся Михаилу, заставлять, чтоб нашли они лекарства, вливала их ребёнку в рот, торопила водителя, понукала неповоротливую медсестру приёмного отделения и почти не спускала девочку с рук – смотрела и смотрела на неё с болью и надеждой: только не умирай, малыш, только не умирай!

Сейчас ей казалось, что если малышка уйдёт – уйдёт часть её. Она никогда не будет больше счастлива. Она потеряет ребёнка и надежду хоть когда-нибудь почувствовать счастье материнства. Ей казалось, что сейчас здесь, в этой маленькой крохе, собрались все её невзгоды, все надежды, вся нерастраченная любовь. Она молила Бога, чтоб он взял всё то, что есть у неё, но только бы спас это маленькое невинное такое горячее и сухое сейчас дорогое для неё дитя.

Камиллу кололи, поили, и вскоре кризис миновал. Она очнулась, покрылась испариной, а потом заснула крепким сном ещё больного, но уже не горящего огнём лихорадки ребёнка.

Вера отказалась уезжать, осталась в больнице. Михаила отпустила домой. Обещала, что будет с Милой– Камиллой до тех пор, пока ту не выпишут. Врач, видя волнения женщины, даже не спросила – кем приходится она девочке? Ясно же – своя.

Вера устала за эти дни очень. Она не сводила с девочки глаз, доставала придирками медперсонал. Там она впервые отмыла Камиллу, струйками грязи стекала чернота, и вдруг Вера увидела, что волосы её вовсе и не чёрные, а каштановые, пушистые и кудрявые точно такие, как у её Федора в юности.

Через четыре дня их уже отпускали домой. Встречал их Михаил с другом на машине, заехали в аптеку. Всю дорогу Вера твердила Михаилу, что дочка ещё больна, очень кашляет, нужно лечение, нужно тепло, хорошее питание… Михаил молчал.

Во дворе он взял ребёнка на руки, посмотрел на дочь и тихо сказал с лёгким акцентом:

– Вера, спасибо Вам! Езли б не Вы…. Я подумал … пусть будет по-ващему. Пусть поживёт с Вами. Алла сказала, там у ваз хорощо. Но я не вам дарю дочь, не отказываюзь от неё. Я дочери дарю семью и хорощую мать. Так будет лучще.

Он добавил ещё что-то на непонятном Вере языке.

Вера обомлела.

Он ссутулившись проводил их до квартиры Галины и молча ушёл, оставив дочь. Уж потом соседи рассказали, что в семье Аллы и Михаила произошел скандал, они ругались так, что слышал весь дом.

Ещё неделю сестры долечивали Камиллу. Михаилу надо было опять уезжать и они очень быстро оформили простые разрешительные письма, чтоб уже потом оформлять опеку.

Именно это время всеобщего бардака и подарило дочку. Ни в какое другое время эта история просто бы не могла случиться. Тогда им пошли навстречу. Девочке нужно было лечение, а многодетная семья не могла его обеспечить. На это и давили.

Вера долго ждать не стала. Михаил уехал, а Алла мало интересовалась Камиллой, хоть и жила в этом же доме, не заходила даже спросить, выздоравливает ли та, была обижена на всех.

Галя с мужем посадили Веру с девочкой в поезд.

Вагон был полупустой. Вера хлопотала, устраивая Милу. Пожилая проводница устало присела рядом, проверяя документы:

– Внучку везёте?

– По возрасту вроде и внучку, а по сути – дочь, – почему-то не хотелось врать этой добродушной милой женщине.

– Это как это?

И Вера рассказала всю историю. Проводница слушала, забыв о своих обязанностях, стряхивая набежавшие слёзы. А потом всю дорогу создавала Вере и малашке тот комфорт, который в те годы в поездах никто и не ждал.

Они заварили чай, сели за стол и беседовали под мерный стук колес. Говорить с проводницей было легко – дорога делает всех откровенней. Вера доверилась случайной знакомой, как близкой:

– Страшновато мне, конечно. И Федя как примет, и ответственность…

– Если у вас есть сердце для девочки, значит гоните страх. Вы всё преодолеете. А муж должен рад быть. Семья ведь не из крови создана, а из любви. А её у вас с избытком, – успокаивала мудрая проводница, – Но глотнуть всякого вам ещё предстоит. Держитесь!

***

Из-за горы показались огни. Они быстро подползали к маленькой железнодорожной станции на краю мира.

С одной стороны от рельсовой насыпи возвышались засыпанные снегом камыши мелкой речушки, с другой – уходящая в лес дорога.

Тяжёлый состав предусмотрительно предупредил о своем прибытии зычным гудением, но это было лишним – никого кроме станционного рабочего на станции не было. Вечерело.

Из поезда вышла одна женщина, ей помогала проводница – поезд стоял минуту. Они быстро выгрузили небольшую сумку, санки и ребёнка, завернутого в серое одеяло. Женщина положила ребёнка на санки и отправилась на лесную дорогу к селу. Здесь она была дома.

Как и предрекала проводница, всего им хватило. И страх они преодолели, и сплетни пережили.

Фёдор, как увидел Веру с ребёнком, распереживался шибко, за сердце даже схватился. Ещё долго ворчал, что не оформлены нормально документы, но уже растворился в ребёнке так, что через пару дней Камилла предпочла его Вере – ручки тянула уже чаще к нему.

В селе Вера рассказала, что девочка – дочь подруги, попавшей в трудную ситуацию. Но село не поверило. Чего только не говорили. Сначала молва несла, что Вера украла её у цыган, потом, что это дочь Фёдора, которую он нагулял на стороне. Приплели и дочку сестры, хоть и была она совсем юна, но деревенские сплетницы уже сочиняли истории о том, что это Галина незаконнорожденная внучка.

А они с Федей регулярно возили Камиллу к фотографу и отчитывались фотографиями в письмах сестре и семье девочки о том, как она растёт. По словам Галины – Михаил смотрел фотографии с интересом, а Алла – вскользь.

С фотографий смотрела упитанная кучерявая и улыбающаяся девочка в нарядных одёжках. Оказалось, что Камилла – болтушка и хохотушка. Маленькая душа открылась, нашла место и силы для радости.

Так продолжалось год, а потом Галя сообщила, что семья Боруновых – Байруновых как-то резко собралась и уехала. Сказали – на родину Михаила, на Кавказ. Шёл 1994-й год. Там нагнеталась непонятная ситуация.

Можно было догадаться, что на Кавказе скоро начнётся война. Что вскоре и случилось.

Пока Камилла не пошла в школу, Вера и Фёдор ничего не оформляли, и никому не было дела до девочки. Гостит и гостит. А потом они стали отправлять запросы для поиска родителей девочки, чтобы оформить хотя бы опеку. Запросы таяли в дебрях перепетий между республиками Кавказа и Россией, разгильдяйством властей и медлительностью бюрократии.

Камилла и в школу пошла без оформленных документов об опеке с фамилией Байрунова. Но возвращать ребёнка было некому, а власти решили – уж лучше в семье, чем в детдоме.

Через некоторое время всё же пришёл ответ о том, что Байрунов Микаил Исаевич погиб в чеченской кампании. Начались долгие поиски Аллы.

И через некоторое время, собрав кипы документов, Вера и Фёдор смогли-таки Камиллу удочерить. Мила даже не особо вникала, почему у неё вдруг сменилась фамилия. И не было это особым событием.

Просто вечером, после очередной поездки в город по делам удочерения, когда Мила уже спала, совсем непьющий Федя достал из холодильника бутылку вина, взял два бокала из серванта, разлил и позвал на кухню Веру. Та отложила начатый для для дочки свитерок и спицы.

– Ты что это вдруг?

– Ну, с дочкой тебя! – он поднял бокал.

– Так ить, давно у нас дочка-то, Федь, – пригубив вино, ответила Вера.

– И теперь уж навсегда. Удочерили! Тебе спасибо! Наша, моя фамилия …, – добавил Фёдор.

Страх – однажды потерять её жил в нём всегда.

***

На маленькой железнодорожной станции на краю мира по склону насыпи, с гиканьем, на санках и досках, на лыжах и валенках каталась местная ребятня, плескались на ветру платки, шарфы, завязки теплых шапок-ушанок.

Среди них шустрая смуглая девчушка, с выбившимися из-под шапки тёмными кудрями. Её кровные корни уходили в далёкие кавказские земли, но Бог знал, куда её определить, и определил сюда.

Ведь не имеет значения, как дети попадают в семью. Важно, что они именно там, где их любят. Каждый ребёнок заслуживает дома и любви.

Друзья, есть в этой истории доля художественного вымысла, но написана она о реальном событии удочерения, о котором знаю я лично. И девочка эта сейчас –прекрасная молодая женщина, мама двоих сыновей, и живёт среди нас.

Автор Рассеянный хореограф

Рейтинг

5 из 5 звезд. 2 голосов.