Я поняла,—
ты не хотел мне зла,
ты даже был
предельно честен где-то,
ты просто оказался из числа
людей, не выходящих из бюджета.
Не обижайся,
я ведь не в укор,
ты и такой
мне бесконечно дорог.
Хорош ты, нет ли,—
это сущий вздор.
Любить так уж любить —
без оговорок.
Я стала невеселая…
Прости!
Пускай тебя раскаянье не гложет.
Сама себя попробую спасти,
никто другой
спасти меня не может.
Забудь меня.
Из памяти сотри.
Была — и нет, и крест поставь
на этом!
А раны заживают изнутри.
А я еще уеду к морю летом.
Я буду слушать, как идет волна,
как в грохот шум ее перерастает,
как, отступая, шелестит она,
как будто книгу вечности
листает.
Не помни лихом.
Не сочти виной,
что я когда-то в жизнь твою вторгалась,
и не печалься —
все мое — со мной.
И не сочувствуй —
я не торговалась!
Вероника Михайловна Тушнова

Мы шли пустынной улицей вдвоём
в рассветный час, распутицу кляня.
И, как всегда, под самым фонарём
ты вдруг решил поцеловать меня.

А нам с тобой навстречу в этот миг
весёлые студенты, как на грех…
Мы очень, видно, рассмешили их –
так дружно грянул нам вдогонку смех.

Их разговор примерно был таков:
– Видали вы подобных чудаков?
– И впрямь чудак, ведь он не молод…- Да,
но и она совсем не молода!

Ты сердишься за дерзкие слова?
Но что же делать – молодёжь права.
Попробуй на меня когда-нибудь
пристрастным взглядом юности взглянуть.

Давай простим их неуместный смех:
ну где ж им знать, что мы счастливей всех?
Ведь им прожить придётся столько лет,
пока поймут, что старости-то нет!
Вероника Михайловна Тушнова

Зеркало

Все приняло в оправе круглой
нелицемерное стекло:
ресницы, слепленные вьюгой,
волос намокшее крыло,

прозрачное свеченье кожи,
лица изменчивый овал,
глаза счастливые… все то же,
что только что
ты целовал.

И с жадностью неутолимой,
признательности не тая,
любуюсь я твоей любимой…
И странно мне,
что это… я.
Вероника Михайловна Тушнова

Сто раз помочь тебе готова,
Любую ложь произнести,
Но нет же, нет такого слова,
Чтобы сгоревшее спасти.

Не раздобыть огня из пепла
И костерка не развести….
Все так печально, так нелепо, –
Ни отогреть, ни увести.

Привыкла я к унынью ночи
И к плачу осени в трубе…
Чем ты суровей, чем жесточе,
Тем больше верю я тебе,

Тем все отчаяннее, чище
Любовь моя и боль моя….
Так и живем на пепелище,
Так и бедуем — ты да я.

Храню золу, латаю ветошь,
Приобщена к твоей судьбе…
Все жду — когда меня заметишь,
Когда забудешь о себе.
Вероника Михайловна Тушнова

И знаю всё, и ничего не знаю…
И не пойму, чего же хочешь ты,
с чужого сердца с болью отдирая
налёгших лет тяжёлые пласты.

Трещат и рвутся спутанные корни.
И вот, не двигаясь и не дыша,
лежит в ладонях, голубя покорней,
тобою обнажённая душа.

Тебе дозволена любая прихоть.
Но быть душе забавою не след.
И раз ты взял её, так посмотри хоть
в её глаза, в её тепло и свет.
Вероника Михайловна Тушнова

Человек живет совсем немного –
несколько десятков лет и зим,
каждый шаг отмеривая строго
сердцем человеческим своим.
Льются реки, плещут волны света,
облака похожи на ягнят…
Травы, шелестящие от ветра,
полчищами поймы полонят.
Выбегает из побегов хилых
сильная блестящая листва,
плачут и смеются на могилах
новые живые существа.
Вспыхивают и сгорают маки.
Истлевает дочерна трава…
В мертвых книгах
крохотные знаки
собраны в бессмертные слова.
Вероника Михайловна Тушнова

Раскаленное,
цвета платины
небо с грудами облаков,
на зыбучем асфальте
вмятины
остаются от каблуков.
Листья пыльные не колышутся,
все труднее к закату дышится,
сердце сдавливает тоской
беспощадный зной
городской.
Не кончается день томительный
духоты и труда нелегкого…
Человек ты мой удивительный,
что ты бродишь вокруг да около?
Дай мне руки твои хорошие…
Хочешь, правду тебе открою?
Не принцесса я на горошине,
и взбредет же на ум такое!
Ни к чему мне улыбки льстивые,
не нужны мне слова красивые,
из подарков хочу одно я –
сердце твое родное.
Хочу, чтобы дождик колкий
мне навстречу в лицо хлестал,
чтобы ветер в пустом поселке
по-разбойничьему свистал,
чтобы холод туманил стекла,
чтобы тучи темней свинца,
чтоб рябина, качаясь, мокла
у бревенчатого крыльца,
чтобы к ночи – густой, стремительной –
закружился осенний снег…
Человек ты мой удивительный,
непонятливый человек!
Вероника Михайловна Тушнова

Ты в глаза мне глядел,
как измученный путник в ручей.
Мне доныне тепло
от давно не звучавших речей.

Я тебя не прошу,
чтобы ты эту память берёг:
если ты позабыл,
значит, просто иначе не мог.

Улетает пчела на цветок,
что пышней и алей,
тянет птицу на юг
от родных помертвелых полей.

Только в диком цветке
тяжелей и душистее мёд,
только птица назад
возвратится на будущий год.

Только ты всё равно
После долгих, бессонных ночей
Поглядишь мне в глаза,
как измученный путник в ручей.
Вероника Михайловна Тушнова

У источника

Тягучий жар на землю льется,
томят извилины пути…
К артезианскому колодцу
бежит ребенок лет шести.

На цыпочки на камне белом
приподымаясь на краю,
губами ловит неумело
тугую, круглую струю.

Она дугой взлетает звонко,
спеша в орешник молодой,
и пересохший рот ребенка
едва целуется с водой.

И у меня судьба такая,
и я к источнику бегу.
Мне счастье бьет в лицо, сверкая,
а я напиться не могу!
Вероника Михайловна Тушнова

Нам не позволено любить.
Всё, что с тобою связано,
Мне строго – настрого забыть
Судьбой моей приказано.

Но помню я всему назло
Любви часы беспечные,
И встречи памятной число
Моё. На веки вечные!

И низко стелющийся дым
С мерцающими искрами,
И поле с деревом седым
Под облаками низкими…

Вагон, летящий в темноту,
Покачиванье мерное…
И гаснут искры на лету, –
Ты помнишь их, наверное?

Так каждый миг, и час, и год
Мои.. На веки вечные,
Пока наш поезд не придёт
На станцию конечную!
Вероника Михайловна Тушнова