Таня
Людмила Леонидовна Лаврова

— Не надо! Пожалуйста! Не приносите мне его! Зачем вы это делаете?
Маленькая, похожая на фарфоровую статуэтку, девушка с раскосыми глазами билась в истерике, отталкивая от себя медсестру, которая протягивала ей ребенка.
Таня пристроила поудобнее дочку и махнула медсестре:
— Давай сюда его! Я покормлю.
— Так не положено…
— А мы никому не скажем. Зачем этой мелочи смесь, если пока молоко есть? Вот и пусть побалуется. А там – видно будет.

Дородная Татьяна, басившая на всю палату, умела убеждать. Даром, что ли, начальником участка поставили? Знали, что и работу справит, и с людьми договорится. Человек такой. Хороший да правильный. Где надо – направит, а где надо и по-свойски объяснит, в выражениях не стесняясь. И такое тоже бывало.
— Ежели не понимает человек русского языка, так надо сказать так, чтобы понял. На его наречии! – Татьяна смеялась, а виновник беседы старался удрать подальше, понимая, что добра ждать не приходится.

К тридцати годам Татьяна из Танюшки превратилась в Татьяну Федоровну и никому уже в голову не приходило в глаза называть ее иначе. Молоденькие девчонки, которые приходили в ее бригаду, даже мысли не допускали о панибратстве. Но, немного поработав с «грозной Таней», как величали ее на стройке, понимали – лучше человека еще поискать. И поможет, и поддержит, и совет даст, а то и деньгами выручит. Для каждой из них у Татьяны находилось доброе слово и спустя какое-то время вместо «грозной Тани» в разговоре нет-нет, да и проскакивало – «мама Таня сказала».

Татьяна была из тех женщин, про которых говорят – «без возраста». Глянешь и не поймешь – сколько же ей лет? Можно двадцать дать, а можно и сорок. Это смотря как поглядеть. Лицо крупной, породистой лепки. Нос – как у греческой богини. Волосы такие, что на три парика хватило бы, благо, что из моды вышли! А сама – как хороший корабль – мощь, стать, все на своих местах и надраено так, что глаз слепит.

К своему внешнему виду Татьяна относилась всегда очень придирчиво. Подумаешь – спецовка! А с чего вы взяли, что она должна быть грязная да замызганная? Девчонки удивленно поднимали брови, глядя, как Татьяна пакует свою рабочую одежду после каждой смены, чтобы постирать.
— Татьяна Федоровна, а когда вы успеваете? Я без ног валюсь, когда с работы прихожу! Какая уж тут стирка?!
— Так, если ума нет, то и будешь стирать каждый день. А у меня три комплекта рабочей одежи. Всяко успею постирать, даже если устала сильно. Не сегодня – так завтра. А все равно в чистом пойду. Не могу иначе. Если непорядок какой на мне – я больной и нервной делаюсь. А вам оно надо? – Татьяна посмеивалась, глядя, как вытягиваются лица у девчат.

Знающая про «своих» из бригады все и еще немного, подробностями собственной личной жизни Татьяна не делилась. Да и ни к чему это было. И так все на виду. И про первого Таниного мужа судачила почти год вся стройка, после того, как грохнулся он, нарушив технику безопасности, с третьего этажа, а потом едва выкарабкался с того света. И все благодаря ей, Татьяне. Выходила, вынянчила, на ноги поставила, которых могло бы и не быть, ведь врачи никаких прогнозов не давали с таким количеством переломов.

Но Таня никого не слушала. Делала все, что ей говорили и теребила без стеснения любого специалиста от медсестры до главврача, которому угораздило попасться ей на глаза. И смогла! Справилась! Сергей ее не только на ноги встал, но и пошел, а потом и побежал… В прямом и переносном смысле. За новой любовью…

Таня, которая дома выла так, что соседские болонки начинали тихонько вторить, на работе ходила с гордо поднятой головой и совершенно сухими глазами. А потому что – нечего! Страдания-страданиями, а на стройке не забалуешь! И мало того, что себя не убережешь, так еще и кого из своих не досмотришь. И что тогда? Как спать потом спокойно? Нет уж! Пусть идет-гуляет на все четыре стороны, если ничего в ее душе не понял!

Девчата по углам шушукались, конечно, но в открытую жалеть Таню не рискнули. И правильно сделали! Уж чего-чего, а жалости к себе Таня не терпела. Отец приучил не ныть и не жалеть себя никогда. Таню он воспитывал один, без всякой помощи. И, хотя соседки сетовали:
— Федя, ну что ты в самом деле, она же девочка!
Внимания на них отец Татьяны не обращал и продолжал воспитывать дочь так, как считал нужным. А алгоритм его воспитания был прост.
— Не обижай и не обижайся. А если уж обиделась – то дай понять, что не просто так, а по делу. Никто гадать не должен, что у тебя и как на душе. Если считаешь нужным – покажи да объясни что не так. И не скандаль! Ни к чему это. На спокое разъясни, что не так. А нет – так молчи, но тогда и к себе внимания не требуй. С другими надо вести себя так, как хочешь, чтобы с тобой поступали. Вот тебе неприятно, что плохим словом тебя назвали – думай! Значит, если ты так сделаешь, то человека обидишь, так?
— Так!
Маленькая Таня наворачивала гречневую кашу с молоком, которую к тому времени отец научился готовить просто виртуозно, и слушала так внимательно, как только могла.
— А если так, то не делай! И тебе от этого хорошо не будет – друга потеряешь, и ему плохо! Обида противная штука. Никому от нее хорошо не бывает, хоть иногда и кажется, что она по праву пришла.

Таня уважала отца. Для нее лучше человека на свете не было. Неулыбчивый, не особо ласковый, закрытый для других людей, дочь Федор любил так, что удивлялись даже видавшие виды мужики, имеющие не по одному ребенку.
— Федор, а если она не твоя? Мало ли у Надьки таких как ты было?

За такие слова Федор, не думая, бил так, что дважды попадал в серьезные неприятности. Директор завода, который хорошо знал отца Федора, да и его самого, помогал, а потом ругался так, что шестилетняя Таня молча уходила во двор, прикрывая поплотнее дверь в квартиру. Маму свою она не помнила, но знала, что та ее бросила совсем маленькой. Просто оставила Федору новорожденную дочку и уехала из города, чтобы никогда уже не вернуться. Зачем и почему она так сделала – Таня не знала. Став старше, она задала как-то этот вопрос отцу. Федор, отложив в сторону вилку, угрюмо помолчал с минуту, а потом поднял глаза на дочь и честно ответил:
— Не нужны мы были ей, доча. Мешали. Она жить хотела вольно, а мы камнем на ногах висели. Вот и оставила она нас. Честно сказала, что не сможет быть тебе матерью, а мне женой.
Таня поставила перед отцом кружку с чаем и тарелку с блинами, а потом села напротив и выдала:
— И хорошо сделала! Лучше так, чем заставлять себя и врать каждый день, что любит. Нам и так хорошо! Только, пап…
— Что?
— Правду говорят, что я не от тебя? Ты не думай, мне все равно, что брешут! Ты мне отец и точка на этом. Но я правду знать хочу. Мало ли…

Федор, стиснув кружку с кипятком, в упор смотрел на Таню, но та не отвела глаз. Нечего ей стесняться своих вопросов. Отец никогда ей не врал и говорил всегда как со взрослой. Вот и сейчас Таня понимала, что не обманет. А знать – надо. И так уже надоело гадости про свою мамку слушать. Пусть хоть отца не трогают!
— Моя ты… — Федор отвел было глаза, но тут же спохватился. – Ничего не думай на эту тему! Мать твоя всегда честной со мной была и, если бы чего – сказала. Так что думки на эту сторону не веди, ни к чему это. Ты мне дочь, а я тебе – батя и все на этом.

Тяжело поднявшись из-за стола, Федор, неловко обнял девочку, прижав к себе ее голову, похожую своими растрепанными кудряшками на взбесившийся одуванчик, поцеловал в макушку и вышел из кухни.
А Таня выдохнула. Вот теперь все правильно. Теперь все на своих местах. Как и должно быть. И никто больше на нее голоса не поднимет, потому, что она не даст. Мама… Ну что делать, уж какая есть. Была и хорошо. Не было бы ее и Тани не было бы. Хоть за это, а спасибо матери сказать можно. А про батю и разговора нет. Лучше отца Таня бы себе не пожелала. Потому, что не бывает их таких, которые лучше…

Таня росла, и злые языки умолкли. Она была настолько похожа на Федора, что, когда они выходили во двор, оба высокие, черноглазые, буйно-кудрявые, смолкали бабушки-сороки на лавочке и переставали покрикивать на детвору матери.
— Ишь, какие! Прям любо-дорого глянуть! Как из старой сказки – богатыри да и только!
— Девке-то зачем такой крупной уродиться было? Да, на отца похожа, но кому же до нее дотянуться потом? Мужа где искать под стать?

Сергей нашелся сам. К тому времени Татьяна уже работала на стройке и парень, который был, в отличие от других, на целую голову выше Татьяны, не мог не привлечь ее внимания.
— Ух, ты! Королева, не иначе! – восхищенный присвист заставил Таню покраснеть.
Сладилось у них быстро. Свадьбу играли широкую, потому, что родни у Татьяны прибавилось в разы. Свекры, две сестры Сергея, бабушки, дедушки, тетушки…

Отношения складывались непросто. Свекровь еще на свадьбе перетолковала с соседками и выяснив все о семье Тани, решила, что та ко двору не придется. Дочкам она все объяснила как сама придумала и скоро уже Татьяна поняла — беда пришла откуда не ждали.
Она, конечно, не была наивной, да и жила в многоквартирном доме, где все соседи были на виду и семейные отношения особо не таили. Но все-таки где-то в глубине души Таня таила надежду обрести материнскую поддержку, пусть не от своей матери, так хоть от свекрови.

Придирки, наговоры, открытые конфликты – все было. Но Таня держала свою линию как учил ее когда-то отец. Не молчи и объясняй. Пару раз попробовав спокойно поговорить с матерью Сергея, Таня поняла, что это бесполезно. И решила время свое не тратить больше понапрасну. Именины свекрови, потом день рождения старшей племянницы, на котором Сергей с Татьяной так и не появились, стали причиной очередного скандала. Свекровь рвала и метала, придя к Татьяне в выходной, пока Сергей возился в гараже.
— Ты что себе думаешь, такая-сякая! Сына от меня отвернуть хочешь? Да я тебя…
— Что? – Татьяна, которая мыла посуду, повернулась к покрасневшей от злости женщине и выпрямилась, разом заполнив собой кухню. – Ну? Что ж вы примолкли? – усмехнувшись уже совсем недобро, Таня отложила в сторону тряпку и сполоснула руки. – Поучить меня решили? Так вот она я. Давайте! Только сначала послушайте, что я скажу!

Шагнув к свекрови, Татьяна нависла над ней и той не оставалось ничего другого, как опуститься на табурет и насупиться.
— Вы мне все время твердили, что я не вашего поля ягода. И в семью меня вы не примете. Вот я и избавила вас от необходимости общаться со мной. А то, что Сергей не хочет без меня к вам идти – так, то не ко мне вопрос. Он уже взрослый. Отчитываться не привык, сами знаете. Я ему слова плохого о вас не сказала, что бы вы себе там не придумали. Охота вам ругаться дальше – да ради Бога! Только у себя на кухне, ясно? К себе больше не пущу! С чем хорошим придете – милости просим, а с другим – не утруждайтесь, не надо.
— Ишь, как ты заговорила!
— А вы думали? Молчать буду? Терпеть да слезы лить? Не будет этого. Мне на ваши претензии… Сказала бы, но ругаться не буду, не дождетесь. Вы меня и так поняли. Не хотите принимать меня – да и не надо. Плакать не стану. А с сыном сами разбирайтесь. – Татьяна поставила чайник на плиту. – Чай пить будете?
Свекровь Тани, Галина, вскочила было, готовая снова раскричаться от обиды и злости, которые волнами расходились в душе. Но Татьяна вдруг пошатнулась, прислонившись к холодильнику, закрыла на мгновение глаза, пережидая приступ тошноты, а потом рванула в ванную, едва не задев потеснившуюся к стене Галину.

Когда Таня, бледная, с влажными кудряшками, разметавшимися по щекам, вернулась на кухню, на столе уже стояли две чашки с чаем, а Галина резала хлеб.
— Садись! Когда ела-то?
— Не помню.
— Ясно! Жуй, давай! Я сейчас домой сбегаю и вернусь. Огурцов тебе соленых или капусты?
Таня удивленно смотрела на свекровь и не знала, что ответить. Что за чудеса? Только что кричала да ругалась, а теперь спрашивает, что принести из солений…
— Что смотришь так? Удивила? Я еще не так могу. Давно на сносях-то?
Татьяна, наконец, выдохнула. Раз тайна уже больше не тайна, то и молчать смысла нет никакого.
— Третий месяц.
— Скоро легче станет, — авторитетно заявила Галина и подвинула ближе к невестке тарелку с бутербродами. – С утра, как проснешься, сразу хлеба кусочек в рот или сухарик. Маленький. Много не надо. Даже если не хочется – все равно пожуй. Легче будет.

С этого дня хрупкий мир, который Татьяна старательно поддерживала как могла, начал потихоньку крепнуть. И первенца Тани, Алешку, из роддома встречала вся большая семья, еще не забывшая склок и ссор, но уже старающаяся отправить их в небытие.

А, когда Сергей решил, что его жизнь достойна перемен, и ушел от Тани, первым человеком, который поддержал ее, стала как раз Галина.
— Стыдно, Танюшка, за этого обормота, прям сил нет! – раскладывая перед внуком гостинцы, причитала Галя. – Как объявится – выпорю! Не посмотрю, что взрослый уже! Если ума не нажил, значит, и не мужик вовсе.
— Не надо, мама. – Таня, собрав себя в кулак, чтобы в очередной раз не разреветься, покачала головой. – Вы его этим только от себя оттолкнете. Жен-то может быть много у него, а мать – одна. И, какой никакой, а он ваш ребенок. Случись вон, что Алешка ко мне вторую жену приведет, мне его выгнать надо будет? Не смогу я… Да и неправильно это. Если Сергей решил, что другая ему люба – так что я сделаю? Насильно мил не будешь. Пусть живет и будет счастлив. Только с сыном бы общался. Как парню без отца расти?
Галина, потрепав по кудрявой, совсем как у матери, макушке внука, привстала на цыпочки и обняла Татьяну.
— Не горюй, девонька. Все у тебя еще будет! Молодая, сильная, красивая! А что с дитем – так кому это когда мешало? Все будет… А мы с дедом поможем, если что, так и знай. Вы как были наши с Алешкой, так и останетесь, поняла?

Слово свое Галина сдержала. Помощи от нее Таня видела не меньше, чем от своего отца. Как уж она решала вопрос с сыном, Татьяна не знала, а только отца своего Алексей видел так часто, как это было возможно. Сергей жил в соседнем городе и, приезжая с новой женой навещать родителей, обязательно забирал сына на пару дней. Таня не возражала.
— Танька, ты блаженная! Как есть блаженная! Да чтобы я! Своего дитя! К чужой бабе?! Ни в жисть!
— То ты, а то я. Да и не чужая она баба, а мать Алешкиной сестры сводной. Чего нам делить-то уже? А дети растут. Пусть знают друг друга. Вреда от этого не будет.
Федор, поражаясь мудрости дочери, поддерживал ее как мог.
— Все верно рассудила. Двое – лучше, чем один. Пускай Алешка сестренку знает. Жизнь сложная. Мало ли как сложится…

Прошел год, другой, третий и стройка снова загудела. Татьяна Федоровна-то в положении! А кто отец? Про то никому не ведомо!
На слухи Таня не обращала внимания. Отчет давать она никому не собиралась. Короткий отпуск на море, который она провела, оставив сына у Галины, стал для нее самым счастливым временем с тех пор, как ушел Сергей.

Александр был такой же высокий, как и первый муж Тани, но на этом их сходство и заканчивалось. Никогда не приходилось ей общаться с человеком, который бы столько знал. Преподаватель университета, профессор, он был уже сед в свои сорок шесть, и очень несчастен.
— Понимаете, Танечка, так сложно жить семейно, когда от любви и счастья ничего не осталось. А есть лишь обязанность и долг. У меня двое детей. И я не могу их оставить или что-то менять, пока они не станут взрослыми настолько, чтобы понять меня.
— А вы думаете, что лучше ругаться у них на глазах? А даже если без ругани, они ведь не глупые и все понимают.
— Вы полагаете?
— Я это точно знаю. – Татьяна крутила в руках непривычную шляпу. Носить такие вещи она не привыкла, но без широких полей шляпки, которые защищали от солнца, кожа Тани мгновенно становилась красной как спелый помидор, начинала болеть и отдых превращался просто в каторгу.

Сашей она его так ни разу и не назвала. Величала по имени-отчеству и на «вы», сама не понимая, что на нее нашло. При этом им было настолько легко и хорошо вместе, что, уезжая, Таня даже не смогла попрощаться с Александром. У нее просто не хватило на это смелости. Ей казалось, что какую-то часть души у нее вырвали вдруг, неловко, торопясь и не утруждая себя тем, чтобы хотя бы немного залатать ту дыру, которая образовалась.
Она тихо, рано утром, собрала чемодан и уехала на вокзал, чтобы никогда уже больше не встретиться с Александром и оставить все что было только в своей памяти, не желая делить эти воспоминания ни с кем. Даже с их виновником…

Галине, которая поняла все очень быстро, Таня рассказала все как есть. Боялась, что та не поймет и осудит, но свекровь удивила.
— А и пусть будет ребенок! Чем больше родных людей рядом, тем Алешке лучше. И не журись, Татьяна! Много ее, той любви, на наш бабий век отмеряно? Была бы ты мужней женой – я бы не поняла, а так… Мало ли, что в жизни случается? Главное, как ты потом это понесешь!

Дочь Таня родила в срок, изрядно удивив врачей тем, что прошла через это почти без крика, радостно улыбаясь каждый раз, когда отпускала схватка.
— Нет, вы посмотрите на нее! Другие орут как скаженные, а эта цветет просто! – акушерка, помогавшая Тане, качала головой. – Не иначе от большой любви дите-то, а?
Тане оставалось только кивнуть.
— Держи свою ляльку! Красотка будет! Только крупная такая – вся в тебя.
— Ничего! И большим девочкам, бывает, счастье улыбается.
В палате, куда определили Татьяну, было пусто. Почти сутки она лежала там одна, пока не появилась на пороге черноволосая, миниатюрная, как куколка, молодая женщина, и молча не доковыляла до кровати, поддерживая санитаркой.
— Тут лежи. Потом разберемся, что с тобой делать.
Таня, слыша, как постанывает соседка, набрала воды в стакан.
— Как зовут тебя?
Тоненький всхлип, раздавшийся в ответ, был единственным звуком, который Татьяна услышала.
Тогда, отбросив уже сомнения, Таня подошла к кровати соседки, приподняла ее и спросила:
— Пить-то хочешь?
Видя, как жадно пьет воду молодая женщина, Таня покачала головой:
— Морили тебя там, что ли? Как звать-то тебя?
— Асия…
— Аська, значит. Хорошо. Кого родила? Девочку или мальчика?
Асия не ответила. Закрыв глаза, она тихо плакала, отвернувшись от Тани. Та пытать соседку не стала. Надо будет – сама все расскажет.
Час, другой, а Асия лежала все так же, ни на что не реагируя и только тихонько всхлипывая иногда.
В коридоре захлопали двери, скрипнула колесами старая тележка, на которой развозили на кормление малышей, и Татьяна поднялась. Сейчас принесут дочку и снова Тане парить на мягком облаке, которое укрывало ее каждый раз, когда она брала на руки ребенка, любуясь на тонкие бровки и крошечный нос.
— А ты чего не готовишься?
Асия молчала, никак не отреагировав на вопрос.

Мальчишку, маленького, ни в какое сравнение не идущего с крепко сбитой ее Иришкой, Татьяна взяла на руки очень осторожно. Крошечный какой! В мать, наверное. И слабенький… Иринка была жадноватой, настойчивой, требовательной, а этот малыш отворачивался, тихонько, почти как мать, всхлипывая, и словно прося оставить его в покое.
— Э, нет, милый мой! Так дело не пойдет!
Таня, отодвинув дочь подальше к стенке, встала и нависла над кроватью Асии.
— Совсем ошалела? Ты что себе позволяешь, а? У тебя дите еле дышит, а ты страдания устроила? А ну! Вставай! Кому говорю!
Гулкий бас Тани раскатился по палате и в коридоре что-то упало. Асия вздрогнула и испуганно сжалась в комок, подтянув колени к подбородку.
— Хватит себя жалеть! Что бы там с тобой не случилось, ему сейчас хуже, чем тебе! Тебя все бросили – так ты взрослая, а его бросать – это как? Креста на тебя нет! Тьфу ты! Ты ж не православная, наверное. Да и какая разница? Бог-то разницы между детьми своими не делает! Садись, давай! Будем из тебя мать делать!

Врач, который прибежал по просьбе перепуганных медсестер, не стал задавать никаких вопросов. Он молча постоял в дверях, глядя, как Татьяна помогает Асие приложить ребенка к груди, а потом тихо вышел, прикрыв за собой дверь.
— Все в порядке у них. Не мешайте пока. Попозже детей заберете. Так надо!

История Асии оказалась простой и незамысловатой. Любовь, которая была настолько скороспелой и мощной, что не дала включить вовремя голову. Много обещаний, но мало толку. Любимый, узнав о беременности Асии, ушел за горизонт, а она осталась одна, побоявшись даже написать родителям о том, что случилось.
— Туда мне хода нет, Таня. Отец не поймет и все равно прогонит.
— А мама?
— Мама меня пожалеет, но против отца точно не пойдет. У нас так не принято, понимаешь? И это не их грех, а мой. Вот мне и отвечать… Да только, как это сделать, я не знаю… У меня никого и ничего нет. Даже забрать ребенка мне некуда.
— Сколько тебе лет?
Асия вскинула на Таню свои черные глазищи:
— Восемнадцать. Два месяца назад исполнилось. Так что я теперь сама по себе.
— Дите. Как есть дите еще…

Татьяна, обняв подушку, машинально покачивала ее под колыбельную, что звучала в душе. Ей хотелось взять на руки Иришку и снова почувствовать эту приятную тяжесть, которая слегка оттянет руки, давая понять, что в этом мире теперь есть еще кто-то, кому Таня нужна как воздух. Мысли роились, таким стремительным галопом сменяя одна другую, что Татьяна даже не пыталась поймать их. И так все ясно. Осталось только придумать, как уговорить Асию и все подготовить.

Федор, получив записку от дочери даже ничему не удивился. Он просто съездил к Галине, как просила Таня, и с ее помощью нашел еще одну кроватку. Собрав ее и слегка переставив в квартире дочери мебель, он удовлетворенно крякнул и набрал номер Галины.
— Готово!
— И у меня. Все, что просила Таня, я собрала. Пусть не новое, но целое и чистое. На первое время сгодится.

Таня ломала голову, как начать разговор с Асией. Ведь видела, что та гордая и просто так не согласится принять помощь. Но уговаривать соседку не пришлось. Через день, к вечеру, когда детей принесли на кормление, Асия вдруг прижала к себе ребенка, забилась в истерике, и Таня едва успела подхватить ее, приговаривая:
— Что ты, что ты, девочка! Не плачь! Не рви себе сердце! Все хорошо будет!
— Ничего не будет! – Асия кричала в голос, не обращая внимания на шум, который поднялся в коридоре. – Я никому его не отдам! Не могу! Слышишь? А забрать… Куда мне идти? Кому мы нужны?!
Тихий ответ Татьяны прозвучал так твердо и спокойно, что Асия на мгновение смолкла и непонимающе уставилась на нее:
— Мне нужны. И идти вам теперь есть куда. Квартира у меня маленькая, но места всем хватит. Кроватку папа уже поставил вторую, а тебя на диване пристроим. Поняла? Вот и не кричи. А то, ишь, ребенка напугала! Еще не хватало! Он же маленький совсем. Тебя чувствует. Тебе страшно – и ему тоже. А детям не должно быть страшно. Никогда! Поняла меня? У него для этого ты есть, чтобы не бояться! Зачем еще мать нужна, как не от страха укрыть и сил дать? Вот и делай свое дело! А реветь не надо. Слезами тут не поможешь. Ты теперь не одна. А вместе как-нибудь да справимся.

Асия смотрела на нее так жадно и с такой мольбой, что Татьяна не выдержала. Сграбастала Асию с ребенком в объятия и прижала к себе, укрывая от мира.
— Не бойся, девочка! Все сладится! Я, конечно, в матери тебе не гожусь, но старшей сестрой побыть могу. Если ты, конечно, позволишь мне это.
Чувствуя, как обмякла в ее руках Асия, Татьяна осторожно перехватила ребенка, усадила соседку на кровать, а потом рявкнула на медсестер, застывших в дверях палаты:
— Цирк вам здесь, что ли? Тащите успокоительное! Видите, девка не в себе совсем!

А спустя три месяца Асия с трудом выволокла во двор большую коляску, уложила в нее детей и поздоровалась с соседками, сидящими на лавочке.
Машину, которая стояла у подъезда уже битый час, она поначалу не заметила. Но, когда ее отец выбрался из-за руля и шагнул навстречу, Асия испуганно ахнула и невольно дернулась, закрывая собой коляску.

— Что ты дрожишь, как осенний листочек? – Татьяна, которая замешкалась, зацепившись поясом платья за какую-то железяку, торчащую на перилах лестницы, ворча, отодвинула Асию от коляски и кивнула, здороваясь разом со всеми, кто был рядом. – Иди! Поговори с отцом-то, пока мы погуляем. И не бойся! Ругать он тебя не станет. Я с ним уже пообщалась на эту тему. Вы же родные люди! Кто тебя больше любить будет, чем родители? А ты пропала куда-то, ни слова, ни строчки. Они все с ума сошли, пока тебя искали!

Татьяна, не оглядываясь, прошла до конца дорожки, что вела вдоль дома и на повороте обернулась. Удовлетворенно улыбнувшись, она поправила одеяло, укутывая детей потеплее и забасила тихонько:
— Вот и хорошо! Раз обнял – значит, простил! Так что ты, Сашка, теперь не сирота казанская. У тебя дед есть, бабушка и еще родни целый ворох! Сложно будет матери твоей, но она уже не та девочка, что ревела белугой, отказываясь тебя на руки брать. Попробуй тебя теперь вырви у нее, ага! Такую тигрицу включит, что мало никому не покажется! Мамой она стала, точно тебе говорю! А это значит, что ради тебя она все сделает. И с родней помирится, и вырастит тебя хорошим человеком. А если ты куролесить будешь, то тетка Таня тебе живо напомнит, как мамку и Родину любить надо! Понял? А заодно напомнит, что у тебя кроме родни есть мы еще. Я, Иришка, Алексей, дед Федор… И мы всегда вам рады будем, что бы не случилось!
Два совершенно разных носа в унисон тихо посапывали в коляске.

Солнце, которое не баловало своим появлением последнюю неделю, вдруг пробилось через серую пелену, обошло край грозно черневшей тучи и щедро раскидало золото по тротуарам. Татьяна глянула вверх, подставляя лицо почти по-летнему теплым лучам и прислушалась.
— Таааак! Погуляли! Гроза, ребятки! Первая майская гроза в этом году! Побежали!
Дождь догнал их у подъезда и сунув на ходу в руки отца Асии Сашку, Татьяна махнула в сторону дома:
— Третий этаж, дедушка. Несите наверх свое сокровище. Там открыто.

Асия, которая рванулась было забрать сына, сделала шаг назад, увидев, как прижал к себе ребенка отец.
— Как назвала?
— Александр.
— Хорошее имя! Правильное. Сильным вырастет. Идем!

Татьяна замешкалась на крыльце, качая проснувшуюся дочку.

— Вот, как бывает, девочка! Счастье оно такое. Рядом ходит, но в руки не всегда дается. И если ждать будешь, пока само к тебе прислонится – глядишь, и уйдет к другому, даже не оглянется. Хочешь быть счастливой – будь ею! Не жди ничего и никого! Делай все так, как считаешь нужным. Люби близких, жалей дальних и ни от кого ничего не жди. Можешь дать – дай! Жизнь, помощь, доброе слово… И в ответ ничего не спрашивай. Кто захочет – сам тебя отблагодарит, а кто не захочет… Да и Бог с ним! Главное, что тебе себя упрекнуть будет не в чем, поняла? Живи так, чтобы любой, кто на тебя посмотрит, понял – вот так и надо!

© Copyright: Людмила Леонидовна Лаврова, 2023

Рейтинг

5 из 5 звезд. 4 голосов.

Тапки
Людмила Леонидовна Лаврова

Мария Ильинична решила, что пора.
Лет уже не маленько, вот и пора честь знать.
Не сказать, что это решение далось ей легко. Все-таки жизнь она всегда любила, несмотря на то, что легкой назвать ее, милую, язык не поворачивался. Много чего было. Ох, как много… И хорошего, и плохого. Хорошего, так все-таки побольше. Повезло.
Не каждой так везет. И замуж сходить успела, и детей подняла, и внуков понянчила. Все, что по-бабьему регламенту положено – выполнила. Другое дело, что по-женски не очень-то много хорошего досталось.

Любимой была? Да не сказать, чтобы очень. Муж, Федор, хороший человек был, но вниманием ее сильно не радовал. Как подруги говорили:
— Не пьет, не бьет – уже подарок.
И ведь правы были. Сколько она повидала семей за свои годы… Все разные, а только в одном схожи – не было радости у людей. Все заботы, да хлопоты. А уж женщине-то! Подай, принеси, глупости не городи! От чего тебе уставать-то? Все так живут!

А Мария, пока еще Машей была, все вспоминала, как они с мужем миловались, когда только встречаться начали. Было ведь иначе, было… И в глаза смотрел, и обнимал так, что ног под собой не чуяла. Бежала к нему, никого и ничего не видя вокруг. Мама, Царствие ей Небесное, все твердила:
— Машутка, ты бы поберегла сердце-то! Сейчас все растратишь, что на потом останется?
Хорошо, что не послушала ее. Потому, что потом и вспомнить нечего было. Год, другой после свадьбы и все. Закончилась романтика, а осталась только рутина. И глаза счастливые у мужа Маша видела потом только тогда, когда выходила на крыльцо роддома с очередным свертком в кружевах. Потому и рожала трижды. Хотела снова увидеть, как зазеленеет, в знакомом прищуре, глаз у Федора. Как сойдутся рыжие брови и дернется щека:
— Спасибо, родная!
И не было для нее минуты слаще. Вот за это все готова была и простить, и забыть. Почему? Сама не знает. Дурость? Может быть. Но, своя же, не купленная. А потому и помнит она об этом даже сейчас так ясно, что сердце замирает и пропускает удар. Разве стоило беречься от этого? А что бы тогда осталось?

Нет, хорошая жизнь была, все-таки, хорошая… И детей подняли замечательных. Уважительные, помнят о ней, да и об отце не забывают. Памятник поставили – не стыдно глянуть. Мраморный, с фотографией. Федор на ней как живой. Улыбается и глаз щурит. Где только нашли такую карточку? Вроде Маша все перебрала, как мужа не стало, а эту пропустила. Дочка, Зиночка, нашла.
— Мама, смотри! Папка просто как есть. Сейчас засмеется!

Тяжело было, когда Федор ушел. Очень тяжело. Хоть и помотал нервы напоследок, но то ж не он, а болезнь его проклятущая. Диабет… И название-то противное, а сколько сердца она стоила и Федору, да и ей, Маше, даже вспоминать не хотелось. Врач-то все твердил, что она не должна обращать внимания на смену настроения у мужа. Это, мол, не Федор все, а его болячка.
А она и не обращала. Жалела его. Да и как иначе – не чужой ведь. Только он все больше злился на это.
— Что ты как блаженная?! Я кричу, а ты, знай, улыбаешься! Хоть бы ругнулась, что ли…
А чего ругаться, если у него вон слезы дрожат в голосе?
И лаской не проймешь. Не любил он этого. Чтобы обняться или еще чего – так только в молодости и позволял. А потом уж… Куда чего девается? Маша на дочку, на Зину, смотрит и не нарадуется. Ей по-бабьи ох, как повезло. Муж достался – лучше не бывает! И ласковый, и внимательный, и к ней, к Маше, с уважением. Не зря Зиночка ждала столько лет. Ведь только к тридцати замуж вышла. Искала… Уж и пенять ей тогда стала потихоньку по-матерински:
— Что-то, ты, дочь, разборчивая больно. Этак уйдет время. А рожать как? Ты подумай. Подумай хорошенько!
Зиночка же, ничего, не обижалась. Обнимет ласково, поцелует в висок:
— Не переживай, мама. Все будет. Всему свое время.

Ей ли, Маше, не знать об этом… Про время она знает все и еще немножко. Коварное оно и не щедрое совсем. Не любит людей. Все бежит да торопится, особенно там, где не надо. Уж как она просила подождать хоть немного, когда младшенький, Ванечка, болел. Сколько вынес ребенок! А всего-то надо было – чуть-чуть времени. И справились бы, вытащили. Так, нет же… Не вымолила. Даже минутки лишней не выпросила. И остались у нее только Степа, старшенький, да Зина. Не было бы их и ее бы не было. Только дети и держали, когда Федор в сердцах бросил:
— Не уберегла!

А что она могла? Разве что быть рядом, да с рук не спускать. Порок сердца… Название-то какое! У ребенка и вдруг – порок. Какие такие грехи на нем, чтобы вот так? Не иначе за родительские пострадал. Да только не знала за собой таких великих грехов Маша. Жила по совести. Может, у Федора что было, так про то ей неведомо. Помнит она, мелькнула такая мысль, зашлось сердечко. Но, прогнала от себя, не пустила. Зачем гадать? Да и точно знать не надо! Только горечь будет, а больше ничего. Ванечку ведь не вернешь…

Дети тогда стеной за нее встали. С отцом даже знаться отказывались. Еле-еле помирила всех. Чего ей это стоило, Маша вспоминать не хотела. Степа так и вовсе с ума чуть не сошел. Кричал на отца, ругался.
— Как ты можешь? Разве это мама виновата? Знать тебя не хочу после этого!
И не видел, как плачет Федор, как сердце у него рвется от боли. А Маша видела. И Зиночку видела тоже. Та вообще светлая душа. Всегда всех жалела. А тут выбирать пришлось, кого жалеть больше. То ли маму, что голову поднять от стыда и боли не может, то ли отца, который сам не свой от потери.
Зина брата и угомонила. А потом уж Маша пригладила, приласкала, заставила посмотреть друг на друга всех. К чему им терять семью-то? Мало забрано? Нечего беречь?

Хорошо, что дети тогда услышали ее. И отца пожалели, и ее поняли. А ведь молодые совсем были. Зиночке едва шестнадцать исполнилось, а Степа в армию собирался.

Маша улыбнулась и глянула на стену, которая вся была увешана фотографиями.
Вот он! Сыночек! Гордость материнская! Весь в отца – высокий да крепкий! И такой же серьезный. Улыбнуться лишний раз не допросишься. Зато верный и семью свою любит так, что дай Бог каждому. Как привез свою Настену после службы, так и живут. Справно живут, хорошо. Пусть не в городе, но это их решение. Настена-то из станицы. Родилась и выросла на Кубани. Привычная к земле. В городе она долго не продержалась. Скучно ей было. Только учеба тогда и держала. А теперь – вон как развернулась. И дом большой, и хозяйство такое, что только успевай поворачиваться. И деток четверо. Старшие мальчишки-сорванцы да две девочки-близняшки. Маша не нарадуется, когда в гости приезжают. Ласковые, теплые, все в отца. Степа ведь тоже такой был в детстве. Все к матери ластился. Ладошку возьмет, повернет к свету и целует в середку:
— Спасибо, мам!
А за что, почему, лучше и не спрашивать. Улыбнется, чмокнет еще раз и нет его. Убежал…
Вот и дети у него такие же получились. Обнимут, расцелуют и только, и слышно:
— Бабанька!
Это они вторую бабушку так называть привыкли, ту, что рядом живет, вот и ее, Машу, так же кличут. А она что? Только рада. Со сватьей-то общий язык сразу нашли. Та простая женщина, такая же как Маша. Семья да дети – вот и вся их жизнь. Как не понять друг друга?

Как не стало матери два года назад, так Настена убивалась долго.
— Почему так несправедливо, мамонька? Почему так рано ушла она? Жить да жить еще!
Маша, обнимала невестку, а сама ревела белугой:
— Жизнь такая, доченька. Куда деваться? Поплачь, поплачь, может чуть полегче станет…

Мамонька… Так ее Настена называть стала с самого начала, как только Степа ее привез знакомиться. Мать свою – мамой или мамочкой звала, а ее, Машу – мамонькой. Откуда взялось это слово? Мария не знала, но оценила. И иначе как дочкой невестку не величала. Сколько они вместе прожили и ни разу за все время не поспорили, не поругались. Подружки тогда посмеивались:
— В святые записалась ты, Мария, не иначе! Где это видано, чтобы свекровь не поучила ума-разуму?
А Маша не понимала, чему она учить должна? Настя хозяйка – куда ей самой! Борщ варит такой, что даже Федор от удовольствия щурился как тот кот.
А уважительная какая! Ничего не тронет, пока разрешения не спросит. Уж Маша ее и ругала:
— Что ты как не родная? Здесь твой дом!
Ан, нет! Все равно только и слышно от нее:
— Мамонька, можно?
Золото, а не дочь!

Маша тогда решила, что это ей за Ванечку такой подарок вышел. Одного ребенка забрали, а другого дали. Вот и как ей не ценить такой дар? Как не беречь?
Настена давно уж Анастасия Николаевна, директор школы, уважаемый человек в станице, а все как та девчонка восемнадцатилетняя, впервые от мамы уехавшая, ластится, обнять торопится:
— Мамонька, может все-таки переберетесь к нам, а? Что вы тут одна? Ни родных рядом, ни помощи?
Маша уж не раз говорила, что не поедет, а Настена все уговаривает. Комнату приготовила, ждет. Да только Маша не хочет обузой быть. С тех пор как Федора не стало, она очень хорошо поняла, каково это, когда близкий рядом уходит. Нехорошо. Сложно, хлопотно и тяжело. А у Насти и без нее забот хватает. Внуков полный дом. Только успевай! А тут еще и Маша? Нет уж.

Большая коробка, которую Маша достала из шкафа, была легкой. Да и чему там руки тянуть? Все легкое, кроме папки с документами. Давно уж приготовлено добро это. Мелочей не хватает.
Вот сегодня она этим и займется. Как раз тепло пришло и дорожки заблестели на солнышке лужицами. Почти месяц Маша из дома выходить опасалась. Не девочка уж. Гололед для нее – это страшно. Не дай Бог упасть! Кости уже не те, да и уход нужен будет. Кого дергать? Зину? Или Настю? А то им без нее забот не хватает! Лучше уж дома посидеть. Благо, магазин внизу есть, а крылечко всегда посыпано песком или солью. Да и соседка, Катюша, присматривает за ней. Или сама прибежит, спросить, не надо ли чего, или сына пришлет. Хороший мальчик растет! Матери помогает и Маше не отказывает. Десять лет, а шустрый – на пятерых энергии хватит! Катя его уж на третью секцию отдала, а все никак не угомонит. Да и надо ли? Разве плохо, когда мальчишка живой как ртуть и на месте не сидит минутки? В школе-то хорошо учится и ведет себя прилично. А чего еще надо?

Маша улыбнулась и снова открыла шкаф. Вот он! Радости будет… Катя одна сына поднимает, лишних денег нет. А мальчик так о ноутбуке мечтает. Все уши прожужжал. Маша, конечно, слышала все эти разговоры, как Катерина не обрывала сына каждый раз.
— Потом поговорим.
А чего потом разговаривать? Дорога ложка к обеду! Маша долго не думала. Ей грех жаловаться – денег хватает. И пенсия хорошая, и дети-внуки помогают. Поначалу боялась, что дорого будет, да старший внучок в гости приезжал с семьей и успокоил:
— Не волнуйся, бабуль. Все сделаем в лучшем виде.
И выбрать помог, и добавил немного, чтобы на все хватило.
— Заработал парень! Мы далеко, а он за тобой присматривает. Пусть порадуется! Это ты хорошо придумала.
Вот и стоит теперь коробка, ждет своего часа. Осталось всего ничего. Через неделю день рождения у помощника, вот и будет ему радость.

Маша глянула на часы и охнула. Время-то! Пока дотопает до магазина, да пока вернется – уж вечер будет. Хотя, куда ей торопиться? За белыми тапками всегда успеет.
Маша вдруг рассмеялась в голос, совсем как молодости, и подмигнула мужу, который смотрел на нее со стены:
— Что, родной? Вот и моя очередь! Пойду себе обувку выбирать. А то, все приготовила, а про тапки-то забыла! Непорядок!

Дверь в подъезд опять далась с трудом. Как поменяли старую на металлическую, так и воюй теперь с нею! Тяжелая!
Ветер пахнул в лицо холодком. Не мороз уже, а обещание. Скоро уж весна-то… Маша подставила лицо солнцу. Хорошо!
Она жмурилась, топчась на ступеньках, и девочку увидела не сразу.

Новые лавочки, которые поставили совсем недавно, были удобными. Спинка высокая, присесть так и тянет. Только вот девчоночке, которая сжалась в комок на краю лавки, засунув озябшие ладони между колен, было совсем не до удобства. На спинку она откидываться не спешила, да и вообще сидела так, словно готова была к тому, что ее прогонят в любой момент.
«Совсем как моя Зиночка, когда молоденькая была. Такой же воробушек. Ишь, как нахохлилась! Не иначе, случилось что!»
Маша заковыляла по ступенькам вниз, крепко держась за перила. Не спугнуть бы. А то догнать-то не сможет, а где ее искать потом?
Опустившись на другой конец лавки, Маша сделала вид, что ей и дела нет до девчонки. Посидела немного, стряхивая невидимые пылинки с пальто, погрелась на неласковом пока еще солнышке, а потом спросила:
— Давно сидишь?
Девушка вздрогнула и повернулась к Марии. Лицо ее было таким чумазым, словно она только что делала генеральную уборку в деревенской печи. Ревела, видимо, долго и со вкусом. Грязные дорожки на щеках говорили об этом так ясно, что и спрашивать было не за чем. И ведь было от чего. Пока она сидела с опущенной головой, Маша не видела яркий след от ладони у нее на щеке. Это кто ж ее так приложил? Да и за что? Вопросов было много, но задавать их надо было не спеша.
— Что ты как листочек дрожишь? Я тебя не обижу. Держи-ка!

Белый платочек, который Маша протянула девушке, стал еще одним поводом для слез. Девчонка снова разревелась, вздрагивая и икая, а Мария Ильинична решила, что пора. Поерзав на лавке, она дотянулась до девушки и обняла ее, крепко прижав к себе: — Что ты, что ты, горюшко мое? Чего ж так изводить-то себя? Все хорошо будет!
— Не будет! – голос у девушки оказался чуть хрипловатым и низким. – Ничего уже хорошо не будет…
— Почему это? – Мария решила не церемониться больше. Раз не оттолкнула ее сразу девочка, значит беда серьезная, а не ерунда какая.
— Потому, что когда все так плохо, хорошо уже быть не может!

Мария Ильинична вздохнула и покачала головой. Все-таки юность очень категорична всегда. Так же вот и Зиночка ревела, когда первая ее любовь ушла, даже дверь за собой не прикрыв толком. И Маша ничего не могла сделать, чтобы дочери стало хоть немного легче. Только сидеть вот так же, обнимая и вытирая слезы, да ждать, пока страсти улягутся. Но, Зина была своя, понятная, а это – чужой ребенок, которому плохо и Маша даже имени ее не знает пока, не говоря уже о том, чтобы понять из-за чего такой водопад и почему столько боли в этих карих, темных, как вишенки, глазах.
— Что случилось, девочка? Мне можно рассказать. У меня тоже дочка есть. И внучек не одна. Как раз такие как ты. Молоденькие. Все не пойму, но хоть постараюсь. А может и помогу чем.
— Ничем тут уже не поможешь…
— А мы попробуем! Что стряслось? Бросил тебя?
— Откуда вы знаете?
— Ох, миленькая, для этого гадалкой быть не надо. Ты мне лучше скажи, одну бросил или…
Кивок, такой неуверенный и робкий, заставил Машу ахнуть. Да как же так?
Девчонке лет-то всего ничего!
— Сколько тебе? Пятнадцать? Шестнадцать?
— Что вы! Почти восемнадцать уже. Через два месяца будет.
— А выглядишь ты помладше… Кто тебя так? – Мария коснулась щеки девушки, легонько погладив пальцами красный след. – Мама?
— Отчим. Мамы у меня уже нет. Она болела долго. А в прошлом году ее не стало… Теперь я совсем одна.
— Вон оно что… Ясно. – Мария поднялась и потянула за руку девушку. – Пойдем-ка со мной.
— Куда? – девчонка испуганно шарахнулась от Маши.
— Да не бойся! Ко мне. Я вот в этом подъезде живу. Одна живу, поэтому бояться тебе нечего. Ты же ледяная вся! Замерзла и есть, наверное, хочешь?
— Хочу…
— Больших разносолов у меня не водится, но тарелку борща найду. И чай с вареньем есть. Сгодится? Ну и ладненько!

Коробку, которая так и стояла на столе в гостиной, Маша засунула в шкаф сразу, как только зашла в квартиру. Не время теперь. Ишь, собралась! Видно, не все дела еще переделала на этом свете, чтобы на тот торопиться. Как там мама говорила: «Если в порядок не привела все, то в рай не пустят»? А где же тут порядок, когда дите сидит никому не нужное? Да еще и плачет? Нет уж. Торопиться теперь точно некуда.

Маленькая Машенька появилась на свет вовремя, порядком измотав свою маму, Светлану, и заставив бабушку Машу хорошенько понервничать.
— Родила?! Наконец-то! Да моя ж ты золотая! Счастье, Светланка, это и есть счастье…

Но, что такое настоящее счастье, Света поняла, когда шагнула на крыльцо роддома, крепко прижимая к себе сверток, перевязанный пышной розовой лентой.
— Поздравляем! – дружно грянуло вслед выпущенным в небо шарикам и Света вздрогнула, прижав к себе дочку.
Зина с семьей, Настя и Степан, которые приехали специально для того, чтобы встретить Свету из роддома. И, конечно, Мария Ильинична, которая улыбалась, окруженная всей своей немаленькой семьей.
— Что, доченька? Что ты застыла? Показывай нового нашего ребятёнка! Мне сестрички сказали, что деваха – красавица! Вся в меня! Врут?
— Нет!

Света улыбнулась так открыто, что Настя подтолкнула в бок мужа. Смотри — чисто мамонька. И улыбка та же! А говорят, что чужие дети родными не бывают!

Маленький сверток пошел по рукам и Света почувствовала, что ей не хватает воздуха. Не бывает так! Невозможно это! Еще несколько месяцев назад она была никому не нужна, а теперь у нее семья и какая! И ведь никто ни словом, ни взглядом не попрекнул ее ни разу. Не сказал, что чужая! Напротив, помогали как могли, врача нашли хорошего и с отчимом помирили. Вон он стоит, мнется. Букет принес и смотрит виновато. Ладно, что уж теперь. Сама тоже хороша. Головой думать надо было, а потом уж сердце слушать. Это теперь она ученая, а тогда… Хорошо, что не прошла она мимо той лавочки…

Теперь у нее выбор есть. Домой вернуться или пожить пока с мамой Машей. В любом случае она теперь не одна. И одинокой никогда больше не будет. Ни она, ни дочка… У нее теперь есть семья…

Что же это за люди?! Откуда в них столько тепла и света? Почему они такие?

Ответ стоял рядом с ней. Маленький, с частой сеточкой морщинок в уголках глаз и такими теплыми руками, что даже горластая Машенька притихла и засопела, чувствуя их силу.

— Рано мне еще белые тапки покупать. Ох, рано. Пока тебя не поднимем и разговора об этом не будет, да, Машутка? Тебя поднять, мамку твою выучить и ума ей дать. На мой век хватит! – Мария Ильинична поправила кружевной уголок и скомандовала. – Домой пора! Дел-то теперь, дел… И как управится? Мне бы с десяток годков скинуть и в самый раз было бы! Ну, да ничего! И так хороша!

© Copyright: Людмила Леонидовна Лаврова, 2023

Рейтинг

5 из 5 звезд. 2 голосов.

НЕВЕСТА
Вера, глубоко задумавшись, сидела у окна. Наступил зимний вечер, в окнах домов зажгли свет, а ей было всё равно — светло или темно. Вере было о чем задуматься.
Кажется, у неё есть всё: квартира, хорошая работа, и живёт она не хуже людей, только вот упорно не везёт ей в личной жизни. Часики тикают, все её одноклассницы повыходили замуж, растят детей, а она всё одна.
Неужели ей, неглупой симпатичной девушке, суждено идти по жизни старой девой. Ну чем я хуже других, думала Вера, глядя на своих искренне сочувствующих пушистых друзей, льнувших к ней со всех сторон.
Родители Веры ушли из жизни рано, один за другим, и она жила на попечении бабушки, решив, что непременно станет медиком. Окончив школу, подала документы в мединститут, но не прошла по конкурсу. Поступила в медучилище на фельдшерское отделение и теперь работает сутками на скорой.
Обожающая её бабуля давно перебралась в свой дом в частном секторе, чтобы ненаглядная внучка смогла устроить личную жизнь, а она всё не ладилась.
В детстве Вера мечтала о коте и собаке, но у матери была аллергия на шерсть. Выяснилось это, когда дочь с сияющими от счастья глазами принесла бездомного котенка-подростка — в тот же день у мамы начались приступы астмы. Пряника пришлось отнести к бабушке.
Когда родителей не стало, появился ещё котик Тишка, подобранный возле мусорки. Вере очень хотелось иметь и собаку, но бабушка не соглашалась — боялась такой ответственности.
Сейчас же вместо спутника жизни у Веры есть пятеро верных ласковых друзей, без которых жить было бы и вовсе тяжко. Дворняга Пуля была найдена блохастым тощим щенком, отирающимся в мороз возле супермаркета.
Продрогший малыш пытался прошмыгнуть в теплое нутро большого магазина, но охранники грубо прогоняли бродяжку. Вера запихнула беднягу в сумку и поспешила домой.
Это была сообразительная энергичная девчонка, носившаяся со скоростью реактивного самолёта, за что и получила кличку Пуля. Она тут же подружилась с Тишкой.
На этом всё не закончилось. Вскоре в доме появилась такса Марфуша. Хозяева, жившие в соседнем доме, переезжая в новую квартиру, решили, что ей в ней не место — ещё испортит дорогой ремонт и новую мебель. Они оставили малышку зимой во дворе и уехали.
Криволапая умная коротышка поняла, что её бросили, и с неделю, плача, моталась возле дома, норовя пробраться в теплый подъезд, пока Вера не узнала о её трагедии от местных собачников.
Она забрала Марфу домой и долго лечила её застуженные уши. Это была идеальная домашняя собака — спокойная, рассудительная и хозяйственная, как мудрая женщина.
У Марфы периодически болели уши, и на прогулки в холодные дни Вера повязывала ей тёплую шалёнку. Такса была совсем не против мягкого пухового платка и носила с удовольствием, но выглядела в нём очень комично, семеня по дорожкам, как маленькая строгая старушка.
Кошка Николавна пришла сама. Ранним утром, торопясь на дежурство, Вера вышла из подъезда. Прямо ей в ноги с утробным криком подкатился живой снежно-ледяной ком, оказавшийся обезумевшей от голода и холода кошкой.
Девушка запустила кошку в подъезд, к тёплой батарее, дала два бутерброда с сыром и колбасой и прикрепила на стену записку: "Пожалуйста, прошу кошку не выгонять! Приеду с дежурства и заберу, если напачкает уберу. Вера из кв. 15"
Дома Вера, не раздумывая, назвала новую питомицу Николавной, подарив своё отчество, на которое та неожиданно отозвалась. Николавна — крупная строгая кошка, с амбициями и сохраненной несмотря на скитания порядочностью, быстро освоилась и стала командиршей.
Вся стая беспрекословно подчинялась рассудительной, похорошевшей на домашних харчах Николавне. Кошка установила в доме свои порядки поведения и соблюдения чистоты, строго требуя их выполнения. Даже по ночам пушистая управдомиха по несколько раз делала обход своих владений и всех проверяла — мало ли что.
Позже всех появился маленький тихий котёнок Мишка, найденный Верой в парке. Малыша чуть не заклевали две вороны. Став взрослым котом, он оставался таким же скромным и тихим, каким был в детстве. Мишка всегда и со всеми был согласен, никогда не спорил и не дрался. Все пятеро бывших беспризорников жили дружно, стараясь не огорчать свою хозяйку.
Вера души не чаяла в своих хвостиках, хотя точно знала, что не всем серьёзно настроенным женихам понравится такая команда в доме. Бабушка, вздыхая, предупреждала её о том же.
— Ой, Верочка, ну куда же тебе так много-то, ведь только подумать — две собаки и три кошки. Ну, ладно, пусть у тебя квартира немаленькая, но ведь не всем такое понравится. Молодые люди нынче с гонором, не все так, как ты, животных любят, да и хлопот лишних побоятся.
— Значит, не мой это человек и мне он не нужен, бабуль.
Так и вышло. С Алексеем Вера познакомилась, когда только начала работать, и встречалась с ним полгода. Оказалось, что молодой человек терпеть не может домашних животных. После расставания с Лёшей Вера особо не переживала.
Потом в жизни девушки появился Максим — очень привлекательный веселый молодой человек, чемпион области по плаванию. Максим умел преподнести себя, красиво ухаживал и иногда помогал, выгуливая Пулю и Марфушу. Дело шло к свадьбе.
Только со временем питомцы почему-то начали его сторониться. Пуля напрямую порыкивала на Максима, а Марфуша и вовсе пряталась за Веру и лаяла. Коты не подходили, а Николавна шипела, не давая ему даже прикасаться к себе.
Однажды Вера, готовящая ужин, вышла на балкон и увидела, как всегда весёлый Максим с перекошенным от злобы лицом ударил Марфушу, случайно наступившую грязной лапой на его белые кроссовки. Пуля хотела заступиться за малышку, но крепко получила тяжелым кожаным поводком по морде.
Вера выбежала во двор, забрала поводки у улыбающегося как ни в чём не бывало жениха и молча с силой огрела его поводком по рукам.
— Верочка, да ты что? Больно же!
Теперь она поняла, почему её собаки и коты так не любят Максима.
— Ах, тебе больно, а им нет? Да как ты смеешь бить моих животных? Я тебя наверное тоже раздражаю, может быть ты и меня ударишь?
— Да я так, слегка, поучить, чтобы по ногам не топтались.
— Убирайся и никогда не приходи больше!
— Да и пожалуйста, невелика охота жить в таком зоопарке, — Максим зло расхохотался, — Поразвела дармоедов!
Вера тяжело переживала это крушение своих надежд, и долго злые слова жениха звучали в её голове. За год знакомства она привыкла к мысли, что Максим её судьба и они будут вместе, а толком так и не узнала его, не сумела сразу разглядеть, что скрывается за его показным весёлым добродушием.
Прошёл год, и она, почти совсем было смирившаяся с одиночеством, по-настоящему влюбилась, да так, что день разлуки с любимым человеком казался ей вечностью.
Они познакомились случайно. Александр Яковлевич — врач-травматолог, дежурил в ночь, когда они доставили в приёмный покой пострадавшего в ДТП, и что-то писал. Когда он поднял голову и Вера встретилась с ним взглядом, её словно током пронзило, и она пропала раз и навсегда. Она не верила в любовь с первого взгляда, считая, что так бывает только в книгах и в кино, а, оказывается, зря.
Александр, воспользовавшись служебным положением, раздобыл её номер телефона и следующим вечером позвонил. Они начали встречаться.
По поведению мужчины Вера чувствовала, что этот высокий, немногословный человек настроен по отношению к ней серьёзно. Было одновременно и радостно, и страшно, а вдруг опять всё закончится, как прежде. Нет, она этого не переживёт. Вера решила скрыть от Саши своих питомцев. Выйдет замуж, тогда будь что будет — признается.
Прошло полгода. Саша познакомил Веру со своей сестрой Светланой и её мужем. Ездили на Сашиной машине в другой регион знакомиться с его родителями. Вера познакомила его с бабушкой.
Она не раз была в гостях в его однокомнатной холостяцкой, но опрятной квартире, а Саша у неё — нет, и это начало выглядеть подозрительно. Её отговорки про приехавших родственников, их заболеваниях гриппом уже не помогали. Надо было что-то предпринимать: или признаться, что у неё дома куча питомцев, или продолжать обманывать и дальше.
Вера решилась. Всех своих питомцев Вера отвела и отнесла вместе с имуществом к бабушке. Пуля и Марфуша бывали у неё, коты старушку обожали, с Пряником дружили, и на этот счет она не волновалась. Бабушке эта идея совсем не понравилась:
— Вера, так нельзя. Александр Яковлевич очень порядочный человек, а ты начинаешь с обмана.
— Бабулечка, милая, я жить без него не могу, а вдруг он меня из-за них бросит. И без них не могу, ведь ты же знаешь. У меня нет другого выхода.
— Ну, хорошо, только будешь приходить каждый день, когда не на работе. Ой, внучка, смотри сама, но добром это не закончится.
Каждый день Вера, скучая, ходила к своей хвостатой команде. Подозрения Александра развеялись, и он торжественно сделал ей предложение, подарив колечко с аметистом в виде сердечка.
— Только у меня богатого приданого нет, предупреждаю, — смеялась счастливая Вера.
Подали заявление, приближался день свадьбы, и хлопот был полон рот, Вера с Сашей только успевали поворачиваться. После очередного дежурства Вера позвонила бабушке и обещала прийти к вечеру, ей надо было купить свадебное платье, зайти в ресторан за меню и в ювелирный салон с Сашей.
Усталые невеста и жених попали домой к Вере только после обеда. Надо было ещё решить, сколько будет гостей с обеих сторон, и выбрать блюда, чтобы заказать банкет. Наскоро перекусив, пили чай с пирожными и считали гостей.
Спешили потому, что назавтра Саше на спаренные сутки, надо было как следует отдохнуть. Александр хотел бросить в мусорное ведро пустую коробку, но оно было переполнено.
— Я сейчас быстро вынесу.
Он вынул ведро, и выпали упаковки с остатками корма для кошек и собак.
— Откуда это?
— Да так, Саша, неважно, потом расскажу.
Вера быстро перевела беседу на другую тему.
А в это время бабушка выпустила Пулю и Марфушу погулять во двор и стояла, наблюдая за их беготней по свежевыпавшем снегу. Тут пришла почтальон с пенсией. Пенсионерка наспех повела её в дом.
Заходя, почтальон не прикрыла плотно калитку и входную дверь. Николавна, Тишка и Мишка вышмыгнули во двор, только Пряник остался дома. Коты и собаки на минутку собрались в кружок, а затем быстренько выбежали на улицу. Впереди всех Пуля, замыкала колонну Николавна, следя, чтобы никто не отстал.
Люди с удивлением смотрели на необычное шествие, особенно на пешеходных переходах. У Пули была цепкая память, она запомнила дорогу на отлично и вела стаю домой, к любимой хозяйке. Бежали бодренько. У Марфуши от бега сбился на бок платок, вызывая добрые улыбки прохожих.
Александр услышал, как кто-то скребся в дверь и поскуливал или мяукал. Он открыл дверь и застыл от удивления. В прихожую уверенно ввалилась довольная такса в платке, за ней ещё крупная собака, потом гурьбой коты, все в снегу и в приподнятом настроении.
— Ого, это что за бригада?
Вера выбежала в прихожую и, закрыв лицо руками, села на обувную полку, опустив от стыда голову, беззвучно заплакала.
— Вера, это твои? Все?!
— Да. Они были у бабушки.
Посчитав этого гостя виновником хозяйкиных слёз, Пуля и Марфуша принялись облаивать его, а Николавна угрожающе зашипела.
— А говорила, что приданого нет.
Александр надел куртку, вышел, сел в машину и уехал. Вера позвонила бабушке и успокоила её, не желая расстраивать.
Вот и всё, не будет никакой свадьбы, так мне и надо, думала невеста, обнимая соскучившихся питомцев. Она не стала звонить ему, чтобы объяснить свой поступок, теперь всё это бессмысленно. На душе было пусто и гадко от собственной лжи. Лицо опухло от слёз.
Прошло несколько часов, в дверь позвонили. На пороге стоял её Саша с мешками дорогого корма для кошек и собак. Улыбаясь, положил поклажу и снова вышел.
— Не закрывай, я сейчас.
Через несколько минут он вошел, держа на поводке таксу в красном комбинезоне.
— Это моя собака Ника. А это Маруся. Они были у Светы, — Саша вынул рыжую кошку, прятавшуюся под курткой, — Примете в свою команду?
Прошли годы. Вера Николаевна и Александр Яковлевич часто вспоминают эту историю и смеются. Кто знает, может быть, не будь этого приданого, неизвестно, как сложились бы их судьбы и не были бы они столько лет вместе!

© автор неизвестен

Рейтинг

5 из 5 звезд. 2 голосов.

Старый идиот

Маленькая кошечка подбежала к ребятам и жалобно мяукнула. Один из них встал и грубо отбросил её ногой в сторону. А парень с залысинами вдруг вспомнил их домашнюю кошку, как две капли похожую на эту, черно-белую…

Он работал на большом заводе уже лет сорок, не меньше. И мог бы при желании уйти на пенсию, но не уходил. Что его держало? Может, привычка. Может, нежелание сидеть дома. Хотя, большая семья давно его уговаривала. А может то, что некому было передать одно очень важное дело…

А дело заключалось вот в чем — он кормил несколько кошек, которые ждали его с самого утра и после обеда. Он никого не просил помочь, да и не ожидал ни от кого помощи. Он был рад уже тому, что начальство закрывало глаза на его увлечение. Работяги и служащие очень давно привыкли к тому, что компания из пяти кошек и котов всегда крутились возле его цеха и столовой.

Они ждали своего человека. Уборщицы собирали кошачьи дела и даже не ворчали. Они уважали пожилого, седого, высокого мужчину. Он никогда ни с кем не ругался, ничего не доказывал и ни с кем не спорил.

Он улыбался и всегда соглашался со всеми, продолжая своё дело. Иногда они даже участвовали и оставляли котам остатки своего завтрака и обеда, но…

Была одна группа рабочих, которая развлекалась тем, что травила и мужчину, и котов. Они издевались над пожилым человеком, называя его старым идиотом.

Это были молодые ребята, только недавно принятые на завод. Некоторые перед армией, а некоторые — после. И разница в возрасте у них была очень невелика. Предводителем у них был парень, только отслуживший. Крепкий, с ранними залысинами и въедливым голосом.

В начале недели, всегда с головной болью, они встречались на работе и начинали рассказывать друг другу о своих похождениях, хвастаясь тем, кому удалось больше набедокурить за выходные.

Не обходилось иногда и без столкновений. Физических. Решать которые они удалялись в дальний угол завода, за четырнадцатый ангар. И лысый предводитель всегда выходил победителем из всех сражений, за что и пользовался уважением в этой компании.

На обеде они всегда громко комментировали обед пожилого седого мужчины:

— О! — начинал один из компании, обедавшей за соседним столом. — Старый идиот пришел. Посмотрите, посмотрите. Он всё мясо собирает и в салфетки заворачивает, чтобы своих блохастых друзей кормить. Ну, не идиот?

И вся компания довольно смеялась. Им казалось ненормальным, что этот человек оставлял себе кашу и суп, отдавая всё мясное своим хвостатым друзьям.

Остальные работяги осуждающе смотрели на молодёжь. И даже ворчали иногда что-то. Но встать и прекратить травлю никто из них так и не решился.

А мужчина и не обижался на громкие оскорбления. Ему было всё равно. Он улыбался и приветливо кивал молодым нахалам, чем вызывал у них ещё больший приступ говорливости и хамства.

Иногда, выходя из столовой, они кричали и разгоняли кошачью компанию, смирно сидевшую и ждавшую своего человека. Коты разбегались и, дождавшись, пока молодёжь удалится, опять возвращались. Они смотрели голодными глазами на выходящих и иногда тихонько просительно мяукали.

Порой кто-нибудь наклонялся и от щедрот своих выносил им вкусные кусочки. Но при этом люди оглядывались по сторонам и стеснительно улыбались, так, будто они делали что-то неприличное.

А потом выходил пожилой седой мужчина и уводил кошачью компанию подальше, за столовую, где и кормил их…

*****
Он умер внезапно. Во время сна. В выходной. Ночью. Как иногда и случается с людьми, всю жизнь заботившимися о других. Он улыбался во сне. Ему казалось, что он снова молодой. И бежит рядом со своими котами, а они приветливо мяукают ему…

И его ноги снова не болят и летят, как на крыльях, а воздух упругой струей врывается в лёгкие, и сердце бьётся ровно и часто. Ему казалось, что за его спиной раскрываются крылья.

Так он и ушел к своим друзьям, ожидающим его там, на радуге, на светлой поляне под ней. И теперь он был счастлив, а на работе…

На работе коты и кошки не могли понять, где их человек, но чувствовали, что случилось что-то плохое. Они тревожно мяукали и бегали за людьми, но не брали из их рук корм. Они заглядывали им в глаза и ждали ответа.

Особенно они достали как всегда отходящих от злоупотребления спиртным молодых ребят, которые, разогнав котов, стали задирать друг друга, стараясь выплеснуть раздражение от головной боли и проблем, нажитых за выходные.

Кто-то вспомнил и про "старого идиота", заметив, что нет на заводе более противного мужика. И вся компания согласилась. А заводила, лысоватый, крепкий и мрачный, остановил одного из проходящих мимо работяг и поинтересовался у него, куда делся мужчина, кормивший котов? Ведь говорили, за всю свою жизнь тот не пропустил ни одного рабочего дня.

И работяга объяснил ему, что тот умер. Вчера. Он вздохнул и заметил:

— Ангельской души был человек…
Потом кивнул на котов и продолжил:

— Осиротели они. Кто же теперь о них позаботится? Прогонят их. Кто их кормить будет?
После посмотрел на лысоватого парня и его дружков и опять вздохнул.

— Уж точно не вы! — продолжил он и, махнув рукой, пошел дальше.
Парень с залысинами стоял, совершенно сбитый с толку этим всем. Он вдруг понял, что никогда больше не увидит улыбающееся лицо. Всегда улыбающееся. Даже в ответ на оскорбления…

Маленькая черно-белая кошечка подбежала к ребятам и жалобно мяукнула. И тогда один из них встал и грубо отбросил её ногой в сторону.

— А ну, пошла отсюда, блохастая! — закричал он и, наклонившись, поднял большой камень.
источник фото: userapi.com
А парень с залысинами вдруг вспомнил из своего далёкого детства, как мама кормила их домашнюю кошку, как две капли похожую на эту черно-белую. И как мама целовала его, и они вместе гладили мягкую, тёплую спинку, а потом… Мама умерла. И отец отдал его в детдом…

Что-то вспыхнуло и взорвалось в мозгу у лысоватого парня, будто молния разорвала завесу. И что-то укололо его в сердце.

Он сам не заметил, как оказался рядом с парнем, уже занёсшим руку с камнем над головой маленькой кошки. Удар справа в челюсть снёс с ног того, как лист с дерева. Потом голова лысоватого парня возникла над лежащим, и тому показалось, что над искажённым злобой лицом над ним, вместо волос зашевелились змеи.

Лысоватый крепкий молодой человек прошипел лежавшему на земле:

— Не сметь! Не сметь обижать котов. Понял? А то я тебя прямо здесь закопаю.
А потом он повернулся к замершей в недоумении компании и продолжил:

— Теперь я тут за старого идиота. Всем ясно?!
И он вытащил из кармана куртки принесённый из дому бутерброд, извлёк из него котлету и, разорвав её на несколько кусочков, положил перед кошкой, после чего погладил её.

Развернувшись к своим друзьям спиной, он пошел в цех. Остальные встали и молча поплелись за ним.

Всё же, "старым идиотом" ему не пришлось быть в одиночку. Нет. Компания нисколько не изменилась. Они, как и раньше, пили и безобразничали по выходным. А по понедельникам встречались возле цеха и делились своими приключениями, задирая проходящих мимо рабочих, но…

Но одно изменилось — кошачья компания теперь всегда была рядом с ними. Потому что каждый приносил им что-нибудь из дому. И уборщицы, раньше костерившие и жаловавшиеся на молодых задир, говорили друг другу:

— Ну, и слава Богу. Ну, и хорошо. Вот и память самая лучшая для человека. Дело его продолжили.
А одна из них приносила вкусную кашу с кусочками мяса и передавала коробку тому самому парню. С залысинами.

— Кушай. Кушай, сынок, — говорила она. — Ты один живёшь. А мне в удовольствие тебя накормить. Считай, что твоя мама тебе передаёт…
И парень брал из её рук тормозок и отвечал:

— Спасибо вам большое.
Может…

Может, не всё так и плохо? Может, "старый идиот" нашел свою замену?

Может быть…

Автор ОЛЕГ БОНДАРЕНКО

Рейтинг

5 из 5 звезд. 3 голосов.