Таня. Автор: Людмила Леонидовна Лаврова

размещено в: О добрых людях | 0

Таня
Людмила Леонидовна Лаврова

— Не надо! Пожалуйста! Не приносите мне его! Зачем вы это делаете?
Маленькая, похожая на фарфоровую статуэтку, девушка с раскосыми глазами билась в истерике, отталкивая от себя медсестру, которая протягивала ей ребенка.
Таня пристроила поудобнее дочку и махнула медсестре:
— Давай сюда его! Я покормлю.
— Так не положено…
— А мы никому не скажем. Зачем этой мелочи смесь, если пока молоко есть? Вот и пусть побалуется. А там – видно будет.

Дородная Татьяна, басившая на всю палату, умела убеждать. Даром, что ли, начальником участка поставили? Знали, что и работу справит, и с людьми договорится. Человек такой. Хороший да правильный. Где надо – направит, а где надо и по-свойски объяснит, в выражениях не стесняясь. И такое тоже бывало.
— Ежели не понимает человек русского языка, так надо сказать так, чтобы понял. На его наречии! – Татьяна смеялась, а виновник беседы старался удрать подальше, понимая, что добра ждать не приходится.

К тридцати годам Татьяна из Танюшки превратилась в Татьяну Федоровну и никому уже в голову не приходило в глаза называть ее иначе. Молоденькие девчонки, которые приходили в ее бригаду, даже мысли не допускали о панибратстве. Но, немного поработав с «грозной Таней», как величали ее на стройке, понимали – лучше человека еще поискать. И поможет, и поддержит, и совет даст, а то и деньгами выручит. Для каждой из них у Татьяны находилось доброе слово и спустя какое-то время вместо «грозной Тани» в разговоре нет-нет, да и проскакивало – «мама Таня сказала».

Татьяна была из тех женщин, про которых говорят – «без возраста». Глянешь и не поймешь – сколько же ей лет? Можно двадцать дать, а можно и сорок. Это смотря как поглядеть. Лицо крупной, породистой лепки. Нос – как у греческой богини. Волосы такие, что на три парика хватило бы, благо, что из моды вышли! А сама – как хороший корабль – мощь, стать, все на своих местах и надраено так, что глаз слепит.

К своему внешнему виду Татьяна относилась всегда очень придирчиво. Подумаешь – спецовка! А с чего вы взяли, что она должна быть грязная да замызганная? Девчонки удивленно поднимали брови, глядя, как Татьяна пакует свою рабочую одежду после каждой смены, чтобы постирать.
— Татьяна Федоровна, а когда вы успеваете? Я без ног валюсь, когда с работы прихожу! Какая уж тут стирка?!
— Так, если ума нет, то и будешь стирать каждый день. А у меня три комплекта рабочей одежи. Всяко успею постирать, даже если устала сильно. Не сегодня – так завтра. А все равно в чистом пойду. Не могу иначе. Если непорядок какой на мне – я больной и нервной делаюсь. А вам оно надо? – Татьяна посмеивалась, глядя, как вытягиваются лица у девчат.

Знающая про «своих» из бригады все и еще немного, подробностями собственной личной жизни Татьяна не делилась. Да и ни к чему это было. И так все на виду. И про первого Таниного мужа судачила почти год вся стройка, после того, как грохнулся он, нарушив технику безопасности, с третьего этажа, а потом едва выкарабкался с того света. И все благодаря ей, Татьяне. Выходила, вынянчила, на ноги поставила, которых могло бы и не быть, ведь врачи никаких прогнозов не давали с таким количеством переломов.

Но Таня никого не слушала. Делала все, что ей говорили и теребила без стеснения любого специалиста от медсестры до главврача, которому угораздило попасться ей на глаза. И смогла! Справилась! Сергей ее не только на ноги встал, но и пошел, а потом и побежал… В прямом и переносном смысле. За новой любовью…

Таня, которая дома выла так, что соседские болонки начинали тихонько вторить, на работе ходила с гордо поднятой головой и совершенно сухими глазами. А потому что – нечего! Страдания-страданиями, а на стройке не забалуешь! И мало того, что себя не убережешь, так еще и кого из своих не досмотришь. И что тогда? Как спать потом спокойно? Нет уж! Пусть идет-гуляет на все четыре стороны, если ничего в ее душе не понял!

Девчата по углам шушукались, конечно, но в открытую жалеть Таню не рискнули. И правильно сделали! Уж чего-чего, а жалости к себе Таня не терпела. Отец приучил не ныть и не жалеть себя никогда. Таню он воспитывал один, без всякой помощи. И, хотя соседки сетовали:
— Федя, ну что ты в самом деле, она же девочка!
Внимания на них отец Татьяны не обращал и продолжал воспитывать дочь так, как считал нужным. А алгоритм его воспитания был прост.
— Не обижай и не обижайся. А если уж обиделась – то дай понять, что не просто так, а по делу. Никто гадать не должен, что у тебя и как на душе. Если считаешь нужным – покажи да объясни что не так. И не скандаль! Ни к чему это. На спокое разъясни, что не так. А нет – так молчи, но тогда и к себе внимания не требуй. С другими надо вести себя так, как хочешь, чтобы с тобой поступали. Вот тебе неприятно, что плохим словом тебя назвали – думай! Значит, если ты так сделаешь, то человека обидишь, так?
— Так!
Маленькая Таня наворачивала гречневую кашу с молоком, которую к тому времени отец научился готовить просто виртуозно, и слушала так внимательно, как только могла.
— А если так, то не делай! И тебе от этого хорошо не будет – друга потеряешь, и ему плохо! Обида противная штука. Никому от нее хорошо не бывает, хоть иногда и кажется, что она по праву пришла.

Таня уважала отца. Для нее лучше человека на свете не было. Неулыбчивый, не особо ласковый, закрытый для других людей, дочь Федор любил так, что удивлялись даже видавшие виды мужики, имеющие не по одному ребенку.
— Федор, а если она не твоя? Мало ли у Надьки таких как ты было?

За такие слова Федор, не думая, бил так, что дважды попадал в серьезные неприятности. Директор завода, который хорошо знал отца Федора, да и его самого, помогал, а потом ругался так, что шестилетняя Таня молча уходила во двор, прикрывая поплотнее дверь в квартиру. Маму свою она не помнила, но знала, что та ее бросила совсем маленькой. Просто оставила Федору новорожденную дочку и уехала из города, чтобы никогда уже не вернуться. Зачем и почему она так сделала – Таня не знала. Став старше, она задала как-то этот вопрос отцу. Федор, отложив в сторону вилку, угрюмо помолчал с минуту, а потом поднял глаза на дочь и честно ответил:
— Не нужны мы были ей, доча. Мешали. Она жить хотела вольно, а мы камнем на ногах висели. Вот и оставила она нас. Честно сказала, что не сможет быть тебе матерью, а мне женой.
Таня поставила перед отцом кружку с чаем и тарелку с блинами, а потом села напротив и выдала:
— И хорошо сделала! Лучше так, чем заставлять себя и врать каждый день, что любит. Нам и так хорошо! Только, пап…
— Что?
— Правду говорят, что я не от тебя? Ты не думай, мне все равно, что брешут! Ты мне отец и точка на этом. Но я правду знать хочу. Мало ли…

Федор, стиснув кружку с кипятком, в упор смотрел на Таню, но та не отвела глаз. Нечего ей стесняться своих вопросов. Отец никогда ей не врал и говорил всегда как со взрослой. Вот и сейчас Таня понимала, что не обманет. А знать – надо. И так уже надоело гадости про свою мамку слушать. Пусть хоть отца не трогают!
— Моя ты… — Федор отвел было глаза, но тут же спохватился. – Ничего не думай на эту тему! Мать твоя всегда честной со мной была и, если бы чего – сказала. Так что думки на эту сторону не веди, ни к чему это. Ты мне дочь, а я тебе – батя и все на этом.

Тяжело поднявшись из-за стола, Федор, неловко обнял девочку, прижав к себе ее голову, похожую своими растрепанными кудряшками на взбесившийся одуванчик, поцеловал в макушку и вышел из кухни.
А Таня выдохнула. Вот теперь все правильно. Теперь все на своих местах. Как и должно быть. И никто больше на нее голоса не поднимет, потому, что она не даст. Мама… Ну что делать, уж какая есть. Была и хорошо. Не было бы ее и Тани не было бы. Хоть за это, а спасибо матери сказать можно. А про батю и разговора нет. Лучше отца Таня бы себе не пожелала. Потому, что не бывает их таких, которые лучше…

Таня росла, и злые языки умолкли. Она была настолько похожа на Федора, что, когда они выходили во двор, оба высокие, черноглазые, буйно-кудрявые, смолкали бабушки-сороки на лавочке и переставали покрикивать на детвору матери.
— Ишь, какие! Прям любо-дорого глянуть! Как из старой сказки – богатыри да и только!
— Девке-то зачем такой крупной уродиться было? Да, на отца похожа, но кому же до нее дотянуться потом? Мужа где искать под стать?

Сергей нашелся сам. К тому времени Татьяна уже работала на стройке и парень, который был, в отличие от других, на целую голову выше Татьяны, не мог не привлечь ее внимания.
— Ух, ты! Королева, не иначе! – восхищенный присвист заставил Таню покраснеть.
Сладилось у них быстро. Свадьбу играли широкую, потому, что родни у Татьяны прибавилось в разы. Свекры, две сестры Сергея, бабушки, дедушки, тетушки…

Отношения складывались непросто. Свекровь еще на свадьбе перетолковала с соседками и выяснив все о семье Тани, решила, что та ко двору не придется. Дочкам она все объяснила как сама придумала и скоро уже Татьяна поняла — беда пришла откуда не ждали.
Она, конечно, не была наивной, да и жила в многоквартирном доме, где все соседи были на виду и семейные отношения особо не таили. Но все-таки где-то в глубине души Таня таила надежду обрести материнскую поддержку, пусть не от своей матери, так хоть от свекрови.

Придирки, наговоры, открытые конфликты – все было. Но Таня держала свою линию как учил ее когда-то отец. Не молчи и объясняй. Пару раз попробовав спокойно поговорить с матерью Сергея, Таня поняла, что это бесполезно. И решила время свое не тратить больше понапрасну. Именины свекрови, потом день рождения старшей племянницы, на котором Сергей с Татьяной так и не появились, стали причиной очередного скандала. Свекровь рвала и метала, придя к Татьяне в выходной, пока Сергей возился в гараже.
— Ты что себе думаешь, такая-сякая! Сына от меня отвернуть хочешь? Да я тебя…
— Что? – Татьяна, которая мыла посуду, повернулась к покрасневшей от злости женщине и выпрямилась, разом заполнив собой кухню. – Ну? Что ж вы примолкли? – усмехнувшись уже совсем недобро, Таня отложила в сторону тряпку и сполоснула руки. – Поучить меня решили? Так вот она я. Давайте! Только сначала послушайте, что я скажу!

Шагнув к свекрови, Татьяна нависла над ней и той не оставалось ничего другого, как опуститься на табурет и насупиться.
— Вы мне все время твердили, что я не вашего поля ягода. И в семью меня вы не примете. Вот я и избавила вас от необходимости общаться со мной. А то, что Сергей не хочет без меня к вам идти – так, то не ко мне вопрос. Он уже взрослый. Отчитываться не привык, сами знаете. Я ему слова плохого о вас не сказала, что бы вы себе там не придумали. Охота вам ругаться дальше – да ради Бога! Только у себя на кухне, ясно? К себе больше не пущу! С чем хорошим придете – милости просим, а с другим – не утруждайтесь, не надо.
— Ишь, как ты заговорила!
— А вы думали? Молчать буду? Терпеть да слезы лить? Не будет этого. Мне на ваши претензии… Сказала бы, но ругаться не буду, не дождетесь. Вы меня и так поняли. Не хотите принимать меня – да и не надо. Плакать не стану. А с сыном сами разбирайтесь. – Татьяна поставила чайник на плиту. – Чай пить будете?
Свекровь Тани, Галина, вскочила было, готовая снова раскричаться от обиды и злости, которые волнами расходились в душе. Но Татьяна вдруг пошатнулась, прислонившись к холодильнику, закрыла на мгновение глаза, пережидая приступ тошноты, а потом рванула в ванную, едва не задев потеснившуюся к стене Галину.

Когда Таня, бледная, с влажными кудряшками, разметавшимися по щекам, вернулась на кухню, на столе уже стояли две чашки с чаем, а Галина резала хлеб.
— Садись! Когда ела-то?
— Не помню.
— Ясно! Жуй, давай! Я сейчас домой сбегаю и вернусь. Огурцов тебе соленых или капусты?
Таня удивленно смотрела на свекровь и не знала, что ответить. Что за чудеса? Только что кричала да ругалась, а теперь спрашивает, что принести из солений…
— Что смотришь так? Удивила? Я еще не так могу. Давно на сносях-то?
Татьяна, наконец, выдохнула. Раз тайна уже больше не тайна, то и молчать смысла нет никакого.
— Третий месяц.
— Скоро легче станет, — авторитетно заявила Галина и подвинула ближе к невестке тарелку с бутербродами. – С утра, как проснешься, сразу хлеба кусочек в рот или сухарик. Маленький. Много не надо. Даже если не хочется – все равно пожуй. Легче будет.

С этого дня хрупкий мир, который Татьяна старательно поддерживала как могла, начал потихоньку крепнуть. И первенца Тани, Алешку, из роддома встречала вся большая семья, еще не забывшая склок и ссор, но уже старающаяся отправить их в небытие.

А, когда Сергей решил, что его жизнь достойна перемен, и ушел от Тани, первым человеком, который поддержал ее, стала как раз Галина.
— Стыдно, Танюшка, за этого обормота, прям сил нет! – раскладывая перед внуком гостинцы, причитала Галя. – Как объявится – выпорю! Не посмотрю, что взрослый уже! Если ума не нажил, значит, и не мужик вовсе.
— Не надо, мама. – Таня, собрав себя в кулак, чтобы в очередной раз не разреветься, покачала головой. – Вы его этим только от себя оттолкнете. Жен-то может быть много у него, а мать – одна. И, какой никакой, а он ваш ребенок. Случись вон, что Алешка ко мне вторую жену приведет, мне его выгнать надо будет? Не смогу я… Да и неправильно это. Если Сергей решил, что другая ему люба – так что я сделаю? Насильно мил не будешь. Пусть живет и будет счастлив. Только с сыном бы общался. Как парню без отца расти?
Галина, потрепав по кудрявой, совсем как у матери, макушке внука, привстала на цыпочки и обняла Татьяну.
— Не горюй, девонька. Все у тебя еще будет! Молодая, сильная, красивая! А что с дитем – так кому это когда мешало? Все будет… А мы с дедом поможем, если что, так и знай. Вы как были наши с Алешкой, так и останетесь, поняла?

Слово свое Галина сдержала. Помощи от нее Таня видела не меньше, чем от своего отца. Как уж она решала вопрос с сыном, Татьяна не знала, а только отца своего Алексей видел так часто, как это было возможно. Сергей жил в соседнем городе и, приезжая с новой женой навещать родителей, обязательно забирал сына на пару дней. Таня не возражала.
— Танька, ты блаженная! Как есть блаженная! Да чтобы я! Своего дитя! К чужой бабе?! Ни в жисть!
— То ты, а то я. Да и не чужая она баба, а мать Алешкиной сестры сводной. Чего нам делить-то уже? А дети растут. Пусть знают друг друга. Вреда от этого не будет.
Федор, поражаясь мудрости дочери, поддерживал ее как мог.
— Все верно рассудила. Двое – лучше, чем один. Пускай Алешка сестренку знает. Жизнь сложная. Мало ли как сложится…

Прошел год, другой, третий и стройка снова загудела. Татьяна Федоровна-то в положении! А кто отец? Про то никому не ведомо!
На слухи Таня не обращала внимания. Отчет давать она никому не собиралась. Короткий отпуск на море, который она провела, оставив сына у Галины, стал для нее самым счастливым временем с тех пор, как ушел Сергей.

Александр был такой же высокий, как и первый муж Тани, но на этом их сходство и заканчивалось. Никогда не приходилось ей общаться с человеком, который бы столько знал. Преподаватель университета, профессор, он был уже сед в свои сорок шесть, и очень несчастен.
— Понимаете, Танечка, так сложно жить семейно, когда от любви и счастья ничего не осталось. А есть лишь обязанность и долг. У меня двое детей. И я не могу их оставить или что-то менять, пока они не станут взрослыми настолько, чтобы понять меня.
— А вы думаете, что лучше ругаться у них на глазах? А даже если без ругани, они ведь не глупые и все понимают.
— Вы полагаете?
— Я это точно знаю. – Татьяна крутила в руках непривычную шляпу. Носить такие вещи она не привыкла, но без широких полей шляпки, которые защищали от солнца, кожа Тани мгновенно становилась красной как спелый помидор, начинала болеть и отдых превращался просто в каторгу.

Сашей она его так ни разу и не назвала. Величала по имени-отчеству и на «вы», сама не понимая, что на нее нашло. При этом им было настолько легко и хорошо вместе, что, уезжая, Таня даже не смогла попрощаться с Александром. У нее просто не хватило на это смелости. Ей казалось, что какую-то часть души у нее вырвали вдруг, неловко, торопясь и не утруждая себя тем, чтобы хотя бы немного залатать ту дыру, которая образовалась.
Она тихо, рано утром, собрала чемодан и уехала на вокзал, чтобы никогда уже больше не встретиться с Александром и оставить все что было только в своей памяти, не желая делить эти воспоминания ни с кем. Даже с их виновником…

Галине, которая поняла все очень быстро, Таня рассказала все как есть. Боялась, что та не поймет и осудит, но свекровь удивила.
— А и пусть будет ребенок! Чем больше родных людей рядом, тем Алешке лучше. И не журись, Татьяна! Много ее, той любви, на наш бабий век отмеряно? Была бы ты мужней женой – я бы не поняла, а так… Мало ли, что в жизни случается? Главное, как ты потом это понесешь!

Дочь Таня родила в срок, изрядно удивив врачей тем, что прошла через это почти без крика, радостно улыбаясь каждый раз, когда отпускала схватка.
— Нет, вы посмотрите на нее! Другие орут как скаженные, а эта цветет просто! – акушерка, помогавшая Тане, качала головой. – Не иначе от большой любви дите-то, а?
Тане оставалось только кивнуть.
— Держи свою ляльку! Красотка будет! Только крупная такая – вся в тебя.
— Ничего! И большим девочкам, бывает, счастье улыбается.
В палате, куда определили Татьяну, было пусто. Почти сутки она лежала там одна, пока не появилась на пороге черноволосая, миниатюрная, как куколка, молодая женщина, и молча не доковыляла до кровати, поддерживая санитаркой.
— Тут лежи. Потом разберемся, что с тобой делать.
Таня, слыша, как постанывает соседка, набрала воды в стакан.
— Как зовут тебя?
Тоненький всхлип, раздавшийся в ответ, был единственным звуком, который Татьяна услышала.
Тогда, отбросив уже сомнения, Таня подошла к кровати соседки, приподняла ее и спросила:
— Пить-то хочешь?
Видя, как жадно пьет воду молодая женщина, Таня покачала головой:
— Морили тебя там, что ли? Как звать-то тебя?
— Асия…
— Аська, значит. Хорошо. Кого родила? Девочку или мальчика?
Асия не ответила. Закрыв глаза, она тихо плакала, отвернувшись от Тани. Та пытать соседку не стала. Надо будет – сама все расскажет.
Час, другой, а Асия лежала все так же, ни на что не реагируя и только тихонько всхлипывая иногда.
В коридоре захлопали двери, скрипнула колесами старая тележка, на которой развозили на кормление малышей, и Татьяна поднялась. Сейчас принесут дочку и снова Тане парить на мягком облаке, которое укрывало ее каждый раз, когда она брала на руки ребенка, любуясь на тонкие бровки и крошечный нос.
— А ты чего не готовишься?
Асия молчала, никак не отреагировав на вопрос.

Мальчишку, маленького, ни в какое сравнение не идущего с крепко сбитой ее Иришкой, Татьяна взяла на руки очень осторожно. Крошечный какой! В мать, наверное. И слабенький… Иринка была жадноватой, настойчивой, требовательной, а этот малыш отворачивался, тихонько, почти как мать, всхлипывая, и словно прося оставить его в покое.
— Э, нет, милый мой! Так дело не пойдет!
Таня, отодвинув дочь подальше к стенке, встала и нависла над кроватью Асии.
— Совсем ошалела? Ты что себе позволяешь, а? У тебя дите еле дышит, а ты страдания устроила? А ну! Вставай! Кому говорю!
Гулкий бас Тани раскатился по палате и в коридоре что-то упало. Асия вздрогнула и испуганно сжалась в комок, подтянув колени к подбородку.
— Хватит себя жалеть! Что бы там с тобой не случилось, ему сейчас хуже, чем тебе! Тебя все бросили – так ты взрослая, а его бросать – это как? Креста на тебя нет! Тьфу ты! Ты ж не православная, наверное. Да и какая разница? Бог-то разницы между детьми своими не делает! Садись, давай! Будем из тебя мать делать!

Врач, который прибежал по просьбе перепуганных медсестер, не стал задавать никаких вопросов. Он молча постоял в дверях, глядя, как Татьяна помогает Асие приложить ребенка к груди, а потом тихо вышел, прикрыв за собой дверь.
— Все в порядке у них. Не мешайте пока. Попозже детей заберете. Так надо!

История Асии оказалась простой и незамысловатой. Любовь, которая была настолько скороспелой и мощной, что не дала включить вовремя голову. Много обещаний, но мало толку. Любимый, узнав о беременности Асии, ушел за горизонт, а она осталась одна, побоявшись даже написать родителям о том, что случилось.
— Туда мне хода нет, Таня. Отец не поймет и все равно прогонит.
— А мама?
— Мама меня пожалеет, но против отца точно не пойдет. У нас так не принято, понимаешь? И это не их грех, а мой. Вот мне и отвечать… Да только, как это сделать, я не знаю… У меня никого и ничего нет. Даже забрать ребенка мне некуда.
— Сколько тебе лет?
Асия вскинула на Таню свои черные глазищи:
— Восемнадцать. Два месяца назад исполнилось. Так что я теперь сама по себе.
— Дите. Как есть дите еще…

Татьяна, обняв подушку, машинально покачивала ее под колыбельную, что звучала в душе. Ей хотелось взять на руки Иришку и снова почувствовать эту приятную тяжесть, которая слегка оттянет руки, давая понять, что в этом мире теперь есть еще кто-то, кому Таня нужна как воздух. Мысли роились, таким стремительным галопом сменяя одна другую, что Татьяна даже не пыталась поймать их. И так все ясно. Осталось только придумать, как уговорить Асию и все подготовить.

Федор, получив записку от дочери даже ничему не удивился. Он просто съездил к Галине, как просила Таня, и с ее помощью нашел еще одну кроватку. Собрав ее и слегка переставив в квартире дочери мебель, он удовлетворенно крякнул и набрал номер Галины.
— Готово!
— И у меня. Все, что просила Таня, я собрала. Пусть не новое, но целое и чистое. На первое время сгодится.

Таня ломала голову, как начать разговор с Асией. Ведь видела, что та гордая и просто так не согласится принять помощь. Но уговаривать соседку не пришлось. Через день, к вечеру, когда детей принесли на кормление, Асия вдруг прижала к себе ребенка, забилась в истерике, и Таня едва успела подхватить ее, приговаривая:
— Что ты, что ты, девочка! Не плачь! Не рви себе сердце! Все хорошо будет!
— Ничего не будет! – Асия кричала в голос, не обращая внимания на шум, который поднялся в коридоре. – Я никому его не отдам! Не могу! Слышишь? А забрать… Куда мне идти? Кому мы нужны?!
Тихий ответ Татьяны прозвучал так твердо и спокойно, что Асия на мгновение смолкла и непонимающе уставилась на нее:
— Мне нужны. И идти вам теперь есть куда. Квартира у меня маленькая, но места всем хватит. Кроватку папа уже поставил вторую, а тебя на диване пристроим. Поняла? Вот и не кричи. А то, ишь, ребенка напугала! Еще не хватало! Он же маленький совсем. Тебя чувствует. Тебе страшно – и ему тоже. А детям не должно быть страшно. Никогда! Поняла меня? У него для этого ты есть, чтобы не бояться! Зачем еще мать нужна, как не от страха укрыть и сил дать? Вот и делай свое дело! А реветь не надо. Слезами тут не поможешь. Ты теперь не одна. А вместе как-нибудь да справимся.

Асия смотрела на нее так жадно и с такой мольбой, что Татьяна не выдержала. Сграбастала Асию с ребенком в объятия и прижала к себе, укрывая от мира.
— Не бойся, девочка! Все сладится! Я, конечно, в матери тебе не гожусь, но старшей сестрой побыть могу. Если ты, конечно, позволишь мне это.
Чувствуя, как обмякла в ее руках Асия, Татьяна осторожно перехватила ребенка, усадила соседку на кровать, а потом рявкнула на медсестер, застывших в дверях палаты:
— Цирк вам здесь, что ли? Тащите успокоительное! Видите, девка не в себе совсем!

А спустя три месяца Асия с трудом выволокла во двор большую коляску, уложила в нее детей и поздоровалась с соседками, сидящими на лавочке.
Машину, которая стояла у подъезда уже битый час, она поначалу не заметила. Но, когда ее отец выбрался из-за руля и шагнул навстречу, Асия испуганно ахнула и невольно дернулась, закрывая собой коляску.

— Что ты дрожишь, как осенний листочек? – Татьяна, которая замешкалась, зацепившись поясом платья за какую-то железяку, торчащую на перилах лестницы, ворча, отодвинула Асию от коляски и кивнула, здороваясь разом со всеми, кто был рядом. – Иди! Поговори с отцом-то, пока мы погуляем. И не бойся! Ругать он тебя не станет. Я с ним уже пообщалась на эту тему. Вы же родные люди! Кто тебя больше любить будет, чем родители? А ты пропала куда-то, ни слова, ни строчки. Они все с ума сошли, пока тебя искали!

Татьяна, не оглядываясь, прошла до конца дорожки, что вела вдоль дома и на повороте обернулась. Удовлетворенно улыбнувшись, она поправила одеяло, укутывая детей потеплее и забасила тихонько:
— Вот и хорошо! Раз обнял – значит, простил! Так что ты, Сашка, теперь не сирота казанская. У тебя дед есть, бабушка и еще родни целый ворох! Сложно будет матери твоей, но она уже не та девочка, что ревела белугой, отказываясь тебя на руки брать. Попробуй тебя теперь вырви у нее, ага! Такую тигрицу включит, что мало никому не покажется! Мамой она стала, точно тебе говорю! А это значит, что ради тебя она все сделает. И с родней помирится, и вырастит тебя хорошим человеком. А если ты куролесить будешь, то тетка Таня тебе живо напомнит, как мамку и Родину любить надо! Понял? А заодно напомнит, что у тебя кроме родни есть мы еще. Я, Иришка, Алексей, дед Федор… И мы всегда вам рады будем, что бы не случилось!
Два совершенно разных носа в унисон тихо посапывали в коляске.

Солнце, которое не баловало своим появлением последнюю неделю, вдруг пробилось через серую пелену, обошло край грозно черневшей тучи и щедро раскидало золото по тротуарам. Татьяна глянула вверх, подставляя лицо почти по-летнему теплым лучам и прислушалась.
— Таааак! Погуляли! Гроза, ребятки! Первая майская гроза в этом году! Побежали!
Дождь догнал их у подъезда и сунув на ходу в руки отца Асии Сашку, Татьяна махнула в сторону дома:
— Третий этаж, дедушка. Несите наверх свое сокровище. Там открыто.

Асия, которая рванулась было забрать сына, сделала шаг назад, увидев, как прижал к себе ребенка отец.
— Как назвала?
— Александр.
— Хорошее имя! Правильное. Сильным вырастет. Идем!

Татьяна замешкалась на крыльце, качая проснувшуюся дочку.

— Вот, как бывает, девочка! Счастье оно такое. Рядом ходит, но в руки не всегда дается. И если ждать будешь, пока само к тебе прислонится – глядишь, и уйдет к другому, даже не оглянется. Хочешь быть счастливой – будь ею! Не жди ничего и никого! Делай все так, как считаешь нужным. Люби близких, жалей дальних и ни от кого ничего не жди. Можешь дать – дай! Жизнь, помощь, доброе слово… И в ответ ничего не спрашивай. Кто захочет – сам тебя отблагодарит, а кто не захочет… Да и Бог с ним! Главное, что тебе себя упрекнуть будет не в чем, поняла? Живи так, чтобы любой, кто на тебя посмотрит, понял – вот так и надо!

© Copyright: Людмила Леонидовна Лаврова, 2023

Рейтинг
5 из 5 звезд. 1 голосов.
Поделиться с друзьями:

Андрей Андреевич Громыко

размещено в: Политики | 0
Советский партийно-государственный деятель и дипломат, в 1957-1985 годах — министр иностранных дел СССР, в 1985-1988 годах — председатель Президиума Верховного Совета СССР. Член Политбюро ЦК КПСС. Доктор экономических наук.  
Родился: 
18 июля 1909 г., Старые Громыки
Умер: 
2 июля 1989 г. (79 лет), Москва, РСФСР, СССР
Западные коллеги прозвали его Бормашиной и Господином Нет, а свои — Бульдогом. 15 февраля 1957 года министром иностранных дел СССР стал Андрей Громыко.

На переговорах Громыко был жесток, непреклонен и дотошен. А его сослуживцы вспоминали, что феноменальная память министра позволяла загонять в угол любых собеседников.

В 1949 году журнал Time отмечал «умопомрачительную компетенцию» Андрея Громыко. Тогда он еще занимал пост заместителя министра иностранных дел СССР.

Однажды Никита Хрущев спросил у секретаря ЦК КПСС Дмитрия Шепилова, кого бы тот мог рекомендовать на оставляемый им пост. «У меня два зама, — ответил Дмитрий Тимофеевич. — Один — это бульдог: скажешь ему — он не разожмет челюстей, пока не выполнит все в срок и точно. Второй — человек с хорошим кругозором, умница, талант, звезда дипломатии, виртуоз. Я вам его и рекомендую». Хрущев выбрал первую кандидатуру. Это был Андрей Громыко.

За неуступчивую манеру вести дипломатические переговоры Громыко получил у западных коллег прозвище Господин Нет (кстати, ранее такое же прозвище было у Молотова). Сам же Громыко заявлял по этому поводу, что «их no слышал гораздо чаще, чем они мое «нет».

Громыко руководил советским МИД на протяжении 28 лет. Этот рекорд не побит до сих пор.

Его жизненное кредо было: «Никогда нельзя унывать. Физически люди умирают, а духовно — никогда. Надо верить». А девиз — «Лучше десять лет переговоров, чем один день войны».

 
Рейтинг
5 из 5 звезд. 1 голосов.
Поделиться с друзьями:

Баба Шура. Автор: Валентина Телухова

размещено в: Деревенские зарисовки | 0

Баба Шура

Баба Шура была крестьянкой. Она родилась в деревне, прожила в ней свой век, а теперь, когда дом её опустел, она перебралась к дочери в город. Тоскливо ей было в горьком одиночестве зимними вечерами. Но когда солнце пригревало, и начинались работы весенние на земле, баба Шура возвращалась в деревню. В свой родимый уголок. В свой старенький домик, который уже никакой ценности не представлял, потому что насчитывал второй век. Можно было продать его под дачу горожанам из-за сада, из-за огорода, из-за колодца с родниковой водой, из-за баньки, сложенной из крепких бревен сравнительно недавно, из-за добротной теплицы, но баба Шура согласия на такую продажу не давала.

— Не обижайтесь, дети, но я ещё в силах, я ещё работать могу, так что, поберегу я этот уголок земли. А, может быть, и дождусь я лучших времен? Может быть, кому-то из внуков он понадобится? Там нашим духом все пропитано. Там каждый камешек я в руках подержала, каждую щепотку земли. Там душа моего Сережи живет. Уже десять лет, как нет его рядом, а я там чувствую его присутствие. Да и от могилок родных не хочу уезжать насовсем. Я там хочу упокоиться. Да, может быть, кто к моему дому ещё придет? А без родного угла я долго не проживу.

— Мама! Живи! – кричали дети, — мы же о твоем здоровье беспокоимся. Ты нам не в тягость! Ты нам в радость! Мы все для тебя сделаем! А вдруг что случится?

— А у нас же сотовые телефоны теперь! Дозвонюсь. Через час уже будете на месте! Успеем проститься! Только Сашу уж не увижу в трудный час рядом. Далеко забрался.
В этом году дети ей отпраздновали юбилейный День рождения. Её, проработавшую всю жизнь телятницей в совхозе, нарядили в модные одежды, заказали чудную блестящую машину и прокатили торжественно по городу. Потом подвезли к ресторану, под музыку завели в зал, а там за столами сидели её родственники, с некоторыми из которых она не виделась годами. Были и слезы радости, и объятия. И все трое её детей с внуками сидели за праздничным столом.

— Мы все здесь собрались, чтобы поздравить с Днем рождения нашу бабушку и маму.

— Не все! – громко сказала баба Шура младшему сыну, — и ты это прекрасно знаешь.

Повисла тяжелая тишина. На помощь пришла старшая дочь.

— Почти все собрались, мама! И все мы желаем тебе здоровья и долголетия.

И только жена Саши посмотрела на свою свекровь с негодованием.

На празднике баба Шура дала честное слово, что домик в деревне она продаст. Отработает на земле последнее лето и продаст. Подруг своих она почти всех пережила. Новых жителей деревни в друзья свои так и не приняла. Чужие люди. Земли полно, а огороды бурьяном зарастают. К старухе идут, чтобы вырезала кочан капусты для них. А свою вырастить лень мешает. Бока тоже нужно отлеживать. Коренных жителей в деревне осталось наперечет. В основном здесь жили переселенцы, которые приехали разжиться в эти края, разбогатеть и вернуться домой на коне. Ничего у них не вышло. Совхоз развалился, работы в деревне не стало. Кто покрепче, тот остался стоять на ногах. Занялись люди разведением хозяйства. Волочковы, например, всей родней построили себе ферму на двадцать пять коров. Стали молоко, и творог, и сметану, и ряженку возить в город на продажу. С доставкой на дом. Обслуживали два многоквартирных дома на окраине города. Покупатели были очень довольны! Пенсионерам Волочковы делали скидку. Или, к примеру, Москаленко. Занялись извозом. Автобусы в деревню ходить перестали, а добираться в райцентр и в город на чем-то ведь нужно! Вот и стали Москаленко возить односельчан, и живая копейка в доме появилась. А Кравченко купили маслобойню и скупали молоко у односельчан и делали отличное масло, которое сдавали в магазины. Петровы построили теплицу и стали выращивать сладкий перец, а сбыт для такой продукции нашли в ресторанах города. Кто хотел жить достойно, тот так и жил. А кто просто опустил руки, тот спивался понемногу. А поля зарастали травой. Бурьян плотной стеной окружил деревню. Только после того, как сгорели в области целые деревни, принялись власти за борьбу с бурьяном. Подняли народ, сами вышли, подавая пример, и вот теперь по деревне можно было пройти спокойно. Бурьян был выкошен не только на окраине, но и на заброшенных огородах. Их разрешили обрабатывать всем желающим. Землю не в собственность давали, а только в аренду на летний сезон. А бабе Шуре больше и не нужно было. Она взяла два огорода по-соседству со своим и засеяла их тыквой. А урожай охотно закупили Волочковы. Тем более, что баба Шура цену запросила нормальную.

Вот уже и осень наступила, вот уже и огороды были почищены, вот уже и дел никаких вокруг не осталось, а баба Шура все тянула и тянула с переездом в город.

Придумывала одну причину за другой и все не переезжала к дочери и не переезжала.

Она каждый день подолгу сидела у окна и смотрела на дорогу. Как будто чего-то
ждала. Чего? Она и сама не знала. В доме все было на своих привычных местах. Белоснежные занавески на окнах. Икона в углу горницы. Старая этажерка с книгами. Диван с валиками вместо подушек. Сундук стоял в углу спальни под замком. Там хранилось все самое ценное. Зеленый эмалированный бак был наполнен водой. Вечный алюминиевый ковш лежал на его крышке. Бери в руки, черпай воду и пей! У печки аккуратной горкой лежали дрова. Лучина на растопку сушилась на припечке. На полочке, на привычном месте лежал коробок спичек. Умывальник был наполнен теплой водой. Яркое небольшое пушистое полотенце висело на перекладине. Над печкой сохло посудное полотенце. Неизвестно для кого сваренный в чугунке борщ томился под плотной крышкой. Стучали ходики, отсчитывая время. Кукушка каждый час выглядывала из своего коричневого домика и куковала положенное количество раз. Тканые пестрые половики лежали на чисто вымытых полах. Солнечные лучи, отраженные от поверхности колодезной воды в большом ведре на низенькой скамеечке, ярким радостным кругом дрожали на высоком потолке.

Время близилось к обеду. Ночью выпал первый снег, но не задержался, потек ручейками по остывшей земле. Зима дохнула своим холодным дыханием, давая понять всем, что она – не за горами, и что лето уступило ей своё место.

Нужно проститься со своим домом. Наступали дни последнего прощания. В воскресение должны были приехать покупатели, чтобы глянуть на домик и прицениться.

Баба Шура достала ключ из-за иконы, открыла замок и стала перебирать вещи в сундуке. Подержала в руках обветшалую гимнастерку, в которой муж с войны пришел. Перебрала его медали в шкатулке. Два ордена Солдатской Славы лежали в отдельных коробочках. Старушка взяла в руки семейный альбом, погладила его синий бархатный переплет и стала листать картонные листы один за другим.

Вот пожелтевший снимок военной поры. Приехал какой-то фотограф, натянул простынь на стену клуба и стал приглашать всех желающих сфотографироваться. Выстроилась целая очередь. Они с Сергеем приоделись и пошли увековечиваться, как сказал молодой муж. Сергей сидит на скамейке, а она, Шура, стоит в новых босоножках и длинном платье из штапеля, сшитым руками мамы. Коса – женская краса — уложена горделивой короной на голове. Правильные черты лица, выразительные карие глаза делали её очень привлекательной. Все вокруг говорили, что у них с мужем один тип красоты. Оба они были черноволосые, кареглазые и смуглые. Говорят, что у Шуры бабушка была персиянкой, а у Сергея Трифоновича отец был казахом. Межнациональные браки в этих краях редкостью не были.

Шура уже была на половине срока беременности. Они ждали своего первенца! Фотограф велел Шуре положить руку на плечо мужа. И она это сделала каким-то оберегающим жестом. Как будто дала всем понять, что вот он рядом, её сокровище, и она никому не намерена его отдавать. Сергей был старше своей молодой жены на четырнадцать лет. Ему в ту пору было тридцать, а ей шел семнадцатый год. В деревне такому браку удивились, посудачили немного, а потом привыкли. Сергей был человеком пришлым, но он был кузнецом. А кто же с кузнецом ссориться будет?

Но почему же они оба так тревожно и так напряженно смотрят в объектив фотоаппарата? Фотограф сказал им, чтобы не моргали, и поэтому взгляд стал таким напряженным. А может быть, они предчувствовали свою судьбу? Разлуку, Сережины ранения, Шурочкины ожидания с двумя детьми на руках, и её страх перед приходом почтальона. Прямоугольник или треугольник письма в руках? Треугольник, значит жив!

Вначале Сергея не взяли служить, потому что он получил бронь, как единственный кузнец на всю округу. Но у мужа была такая большая совесть, что он обучил парнишку смышленого своему делу, а сам попросился на фронт. Вот и проводила его Шура со своей дочуркой на руках до самой околицы села, а потом долго стояла в тени небольшой дубовой рощи и смотрела ему вслед. Она верила, что он вернется. Через полгода родилась вторая дочь в семье. Пока была жива мама, Шура еще как-то выживала, а когда мамы не стало, вот тогда Шурочке досталось! Хорошо, что старенькая баба Поля нянчилась с ребятишками, пока Шура была на работе. Без неё бы молодая хозяйка и не выжила!

На фронт Шура написала мужу о рождении второй дочери. Он сам дал ей имя. Верой назвал. С намеком на возвращение, на встречу, и на верность молодой жены.

Пришел с войны он с осколком внутри. Только через десять лет медицина достигла такого уровня, что врачи сделали ему операцию и вынули осколок. Уже дочери невестились, когда Шура почувствовала, что ждет ребенка. Как сказать об этом семье? Сказала. Поднял Сергей её на руках под самый потолок и засмеялся так радостно!

— Мальчика мне роди! Мальчика! Устал я жить в женском царстве!
Родился мальчик. Крепкий, горластый, черноглазый и черноволосый!
Сергей настоял, чтобы назвали сына Сашей.

— Как же так? Я – Александра, а сын – Александр? Путаница будет.

Никакой путаницы не было. Она так и осталась Шурой, а сына все звали Сашей.
Вырастили, выучили. Сын геологом стал. Женился. Жену привез родителям, а сам в тайгу ушел.

Ада родила мальчика у них. С первых минут жизни Вовочка стал любимцем деда. Он его нянчил, он его учил ходить. Обматывал полотенцем под маленькие ручки и водил мальчика по горнице. А тот качался на некрепких ножках, сворачивал то вправо, то влево, гнался за кошкой и хватал её цепко за хвост. Вова смеялся громко и выразительно и топал ногой на кошку, а дедушка вторил внуку счастливым смехом. И не ясно было, кому прогулка доставляла больше удовольствия: деду или внуку.

Через год Ада оставила сына дедушке с бабушкой, а сама вместе с мужем ушла в тайгу. Она тоже была геологом. Приезжали родители, навещали сына регулярно, но когда Вовочке исполнилось два с половиной года, приехала Ада одна и объявила, что встретила свою настоящую любовь, что с Сашей она разошлась, что он дал разрешение на усыновление Володи новым мужем Ады, что Володю она у стариков забирает, и что уезжает далеко на Запад.

Сергей Трифонович побледнел и потерял сознание. Через минуту он пришел в себя. Встал, оделся и ушел на берег озера и сел там под старую березу и сидел неподвижно много часов.

Ада собрала вещи мальчика, уложила в чемодан, попросила прощения у бабы Шуры и пошла к остановке автобуса, уводя маленького мальчика от порога дома, в котором он родился и провел первые годы жизни. А Шура плелась за ними по слякотной осенней дороге и не видела света перед собой.

Вовочке было интересно. Он уселся на автобусное сидение и долго махал бабушке рукой и не понимал, почему слезы текут ручьем у неё по лицу. Автобус скрылся за поворотом дороги. Шура пошла к озеру, нашла своего Сергея, молча села рядом на холодную и мокрую землю.

— Надо жить дальше! – сказал Сергей. Поднялся сам, подал жене руку, и так, поддерживая друг друга, они пошли к своему дому.

Сергей стал держаться за сердце, но никогда не жаловался никому. Просто морщился от боли и потирал грудь слева. И только после его ухода из жизни врачи сказали, что он перенес инфаркт. На ногах. На сердце у него остался шрам.

Саша сына вспоминал с такой горечью, что мать старалась не трогать эту тему. Не пытался искать своего мальчика. Говорил, что слишком больно. Только через много лет он женился второй раз. Вроде бы и жили они неплохо с новой женой, и детей двоих на ноги поднимали, но новая жена и слышать не хотела о том, чтобы Саша хоть что-то пытался узнать о своем сыне.

Тогда, в знак протеста, баба Шура заказала в фотоателье в городе большой портрет своего внука Вовочки и повесила его в простенок в большой комнате. Чтобы дети не забывали, что где-то есть у них кровиночка, которая не знает своих корней. И живет без догляда в чужой сторонке.

Баба Шура посмотрела на портрет внука и живо представила себе, как сосед фотографировал маленького Вовочку во дворе, а озорник никак не хотел минутку постоять спокойно потому, что дедушка собирался идти по грибы, а внук боялся, что он отправится без него.

— Да вот он я! Никуда не денусь от тебя. Я тебе тоже корзинку маленькую сплел!
Муж показал внуку новую ивовую корзинку. А мальчик замер в восхищении.

Вот тогда сосед его и сфотографировал!

Баба Шура услышала шум подъехавшей к дому машины. Неужели покупатели раньше приехали? Сердце забилось тревожно. Или дети приехали? Ведь обещали забрать её только в воскресение.

Она выглянула в оконце. Прямо посередине двора стоял её Сергей! Молодой! Пригожий! Высокого роста и богатырского телосложения.

Большие карие глаза его смотрели на окна дома с какой-то растерянностью.

— Да не может быть! Это – наваждение!

Баба Шура перекрестила оконную раму, а потом и себя осенила крестом. Она сделала шаг назад, а потом вскрикнула, понимая, что произошло невероятное.

— Внук! – закричала она, — Вовочка!

И как была в легком одеянии, и в шерстяных носках, так и выскочила на крыльцо своего дома.

— Вовочка! Деточка! Это ты!

Молодой мужчина – генетическая копия Сергея Трифоновича – развел руками.

— Да, я Владимир. Я ищу своих родственников. У меня в свидетельстве написано, что я родился в этой деревне. А я попал в командировку в эти края, и решил поискать свои корни. А мне водитель сказал, что только у Вас в деревне сын был геолог.

— Так вот она! Я и есть твоя родственница! Правильно тебе водитель сказал. Только у нас сын геолог. И почему был? Он и есть геолог. Он и сегодня жив и здоров! В дом, в дом заходи!

Бабушка Шура кричала очень громко, как будто боялась, что внук не услышит, или развернется и уйдет и опять пропадет на десятки лет. Голос у неё дрожал. Её била нервная дрожь.

Она шагнула прямо на тающий снег в носках и пошла к внуку, пошла, протягивая руки и всхлипывая от волнения.

— А Вы моя бабушка?

— Бабушка, родимый, бабушка! Уж не чаяла я тебя увидеть. Уж как сама тебя искала. И в «Жди меня» писала, и в красный крест! Фамилию твою новую я не знаю, и отчество новое твое – тоже. Только мамину фамилию девичью, да место рождения, да им твое.
Вот радость и в мое оконце заглянула. Заходи, заходи! Ты по адресу пришел!

Так, с плачем и причитаниями, баба Шура дошла до внука, который все также растерянно стоял посередине двора. Ей казалось, что идет она к нему целую вечность. Но вот дошла. Протянула руку и прикоснулась к рукаву куртки и ухватилась крепко.

— Я чувствую, что пришел по адресу. У меня все ликует внутри. У меня такое чувство, что я здесь уже был!

— Был, конечно, был. Здесь весь двор твоими ножками вытоптан. Здесь ты прятался в собачьей будке от нас, а мы с дедушкой тебя искали. Чуть с ума не сошли! В дом, родимый, в дом.

-А Вы то прямо на снег в носках. Простынете!

Внук подхватил бабушку, как ребенка, и одним движением переставил её на крыльцо.

Переступив через порог, Володя увидел свой портрет, изумился, а потом стал осматриваться вокруг.

— Я все это вспоминал. Мне снился этот дом. Я голос во сне слышал ласковый мужской. До сих пор не знаю, кто меня окликал, отец или дедушка?

— Я не слышала, не могу знать, но тебя оба сильно любили! Деда твоего Сергеем звали, отец у тебя – Александр, а я – баба Шура. Дай-ка я тебя рассмотрю как следует! Ты – копия дедушкина. И лицо одно, и фигура, и даже голос похож!

Баба Шура вдруг подошла к портрету мужа.

— Сережа, голубчик мой милый, дружок мой сердечный! Пожила я с тобой, покрасовалась. На что ты рассердился, да так рано меня покинул, да в невозвратную сторону отправился? Встань, посмотри, какого гостя дорогого в нашем доме мне встретить довелось, да приветить. Наш внук к нам пожаловал. Сам дорогу нашел, сам додумался! А я его дождалась, а я его встретила! Порадуйся и ты, родимый, если ты с неба смотришь на нас! Да присядь к столу нашему. Да разговоры послушай, да кушанья нашего покушай!

До позднего вечера говорили бабушка с внуком. Слушал Володя свою историю, жалел родимого дедушку, а потом свою поведал. Как жил на чужой сторонке. Как мама рано умерла у него, а его воспитывала мама отчима. И отчим хорошо к нему относился. И не говорил, что он ему не родной. И бабушка не говорила. Только сны странные снились ему. Все он видел во сне дом у озера и какого-то большого и красивого человека, который наклонялся к нему и говорил: «Ну, иди ко мне на ручки!»

Только новая жена отца выдала ему тайну. Она сказала, что он отцу – никто. Сирота горькая. И отец не обязан ему помогать. Свои дети есть. Вот тогда, в семнадцать лет, он и дал слово найти свои корни. И нашел.

И кричал его родной отец по телефону, чтобы Володя никуда не пропадал, что он его всю жизнь любил и думал о нем. И уже ехали автомобили в деревню, и родные тети считали минутки до встречи с ним. И двоюродные братья и сестры спешили к нему, чтобы обнять и к сердцу прижать. А баба Шура кормила его, поила, гладила по голове.
— Теперь тебе полегче будет. Ты не один! У нас род сильный. Мы тебе поможем устоять! Время сейчас трудное. А мы тебе поможем. Ты по профессии то кто? Учитель математики? А охранником работаешь? Не дело. У нас в школе, я слышала, учителей не хватает. Пойдешь?

— Пойду, бабушка!

— А невеста есть?

— Есть. Почти жена.

— А поедет в наши края?

— Поедет. Нам там жить негде. Поедет непременно.

— А дом я на тебя перепишу. Отстроишься, если захочешь. У меня и на машину тебе деньги найдутся. Вот и дождался дом своего часа. С возвращением!

Уже в сумерках пошла баба Шура по деревне и стала собирать свое хозяйство на подворье. Первым делом выкупила назад свою козу Зойку и вернула в хлев. Потом вместе с Володей они сходили за дворовой собакой. И Найда так завиляла хвостом от радости, когда её привели на старое место, так стала подавать лапы новому хозяину, что он рассмеялся и погладил её по голове.

Двор наполнялся привычными звуками, а сердце старой женщины переполнялось радостью.

— Камень с души свалился! – сказала баба Шура своей старшей дочери, когда вышла во двор встретить гостей. – Какое облегчение!

И она посмотрела на небо. Как будто там, вверху, в дальней дали отзывалась её радость и возвращалась на землю в праздничном сиянии звезд.

автор Валентина Телухова

Рейтинг
5 из 5 звезд. 1 голосов.
Поделиться с друзьями:

Владимир Яковлевич Самойлов

размещено в: Артисты в нашей памяти | 0
Советский и российский актёр театра и кино. Народный артист СССР. Лауреат Государственной премии РСФСР имени К. С. Станиславского и двух Государственных премий СССР. 
Родился: 
15 марта 1924 г., Одесса
Умер: 
8 сентября 1999 г. (75 лет), Москва

Николай Цискаридзе

ВЛАДИМИР САМОЙЛОВ
«Подвигов никаких не совершал, но и спину врагу не показывал» (Владимир Самойлов)

Артистом одессит Владимир Самойлов стал по настоянию своей жены. На фронт он попал в 42-м, совсем еще мальчишкой. Во время войны он был ранен в ногу и врачи объявили Самойлову, что ходить он будет вряд-ли. Началась гангрена, и врачи настаивали на ампутации. Самойлов отказался. От отчаяния он совершил, казалось бы, немыслимый поступок – засунул больную ногу, которая причиняла невероятные страдания, в прорубь с ледяной водой. Очнулся в больничной палате. Врач, который готовил Самойлова к ампутации, увидел, что нога начала заживать, причем очень быстро. Объяснить это чудо врачи так и не смогли. Но с войны Владимир вернулся на своих ногах. И сразу же, в 1945 познакомился со своей будущей женой Надеждой. Она училось в Одесском государственном театральном училище, куда, по ее настоянию, и поступил Владимир.

После института пара начала работать в Одесском театре. Как-то на сцене супругов увидел директор Кемеровского театра и пригласил их в свой коллектив. В Кемерово у Надежды карьера складывалась даже лучше, чем у супруга. Затем они служили в Горьковском театре драмы имени М. Горького. А когда во время гастролей Горьковского театра в Москве в 1968 году Владимир Самойлов произвёл сенсацию в роли Ричарда III в спектакле по Шекспиру, он сразу же получил приглашение в несколько театральных трупп Москвы и Ленинграда. Выбор актёра пал на Москву и как только они переехали туда все поменялось, звездой уже стал Владимир.

С 1960 года Владимир Самойлов начал сниматься в кино, в котором, может, благодаря своей «жесткой» внешности, то и дело играл то личностей мужественных, находящихся в разладе с самим собой и ищущих нормальное, достойное место в жизни, то могущественных высокопоставленных негодяев, то запутавшихся в жизненных приоритетах людей. Но всегда, независимо от того, насколько положителен был его герой, это было интересно. У Самойлова не было амплуа. В Москву он явился в ореоле легенд о том, как сыграл в провинции английского короля. Казалось бы — трагик-злодей. Однако случилась «Свадьба в Малиновке» — и светлоглазый красавец блеснул характерностью лирического окраса. Много позже Самойлов появился в «Днях Турбиных» гетманом «всея Украины» — оказалось, что он может сработать и настоящий фарс. Был точен в современных ролях и роскошен в костюмных; у него, как говорят в театре, «были манеры». В кино предложения шли одно за другим. «Адъютант его превосходительства», «Освобождение», «Тени исчезают в полдень» – во всех этих культовых кинокартинах Владимир Самойлов запомнился зрителям.

В начале 90-х Самойлов вынужден был уйти из театра из-за здоровья жены. Ему казалось, что спасти Надежду может хотя бы маленькая роль в театре. Попросил руководство, переступив через себя. Ведь раньше Самойлов никогда не «выпрашивал» роли для супруги. Но режиссёр Андрей Гончаров решил отправить актрису на пенсию. Тогда Самойлов заявил: он уйдёт из театра, в котором играл последние десятилетия. И слово сдержал. Новую работу актёр нашёл в театре им. Гоголя. Самойлов не щадил себя: ухаживал за женой, выходил на сцену, много снимался даже в 90-х. Спектакль театра «Долгий день уходит в ночь», где Самойлов сыграл стареющего актера, по сути, себя, был приглашен на гастроли в США. Америка разочаровала актера, он говорил, что там не пахнут цветы и не плачут дети, все там ненастоящее. Зато американские критики и зрители были в восторге от игры актера.

В 99-м году режиссер театра предложил актеру роль короля Лира, о которой мечтают все актеры. Тогда все понимали, что Самойлов уже тяжело болен и осталось ему недолго. По сути, спектакль ставился только ради него. Он радовался новой роли как ребенок. В сентябре Владимир Самойлов почти в полночь вышел на сцену во время репетиции спектакля. И сердце актёра не выдержало. А через 2 месяца не стало и его жены.

Рейтинг
5 из 5 звезд. 1 голосов.
Поделиться с друзьями: