Бабушка в нагрузку

– Да ничего ему не нужно, Кольке-то. Ни дом, ни бабка. Болтун, одним словом …

Татьяна никак не могла взять в толк – как такое возможно? Их новая соседка, наверняка, была права.

Этот дом, вернее – участок под строительство в поселке Уручье, они купили у единственного собственника – у Николая Петровича Аносова. Долго искали, рядили, ездили по округе, приценивались. Везде были и плюсы, и минусы.

Эта развалюшка плюсами пересилила. Во-первых, находился участок в селе пригородном – всего-то пять километров до города, где жили и они, и дочь. Во-вторых, ценой участок не зашкаливал, хозяин уступал много. В-третьих, участок большой, двадцать три сотки, а в-четвёртых, постройки, стоящие на нем, до того были плохи, что убрать их не составляло особого труда. Стены глиняные, саманные давно повело, а соломенная крыша провалилась.

Но были и минусы – документы на дом и участок надо было восстанавливать, все устарело. И целый год Татьяна и Матвей только выправляли по доверенности от хозяина документы.

Получил этот дом он от своей родной бабушки в дар несколько лет назад. Бабушка тоже жила тут, да и Николай бывал тут наездами и жил по несколько месяцев.

После продажи собирался вместе с бабушкой съехать.

Бабка его Нюра жила уже не в самом доме, а в старой глиняной, скошенной одной стороной крыши к земле, избушке. Избушка наполовину состояла из печки. Она, хоть и была старше основного дома, но почему-то держала стены и тепло в них гораздо лучше.

Николаю было под пятьдесят, его бабке – под девяносто.

И вот в июле, когда приехал Николай, сделка, наконец, состоялась. Все документы подписаны обеими сторонами в присутствии нотариуса.

Выяснив, что ломать старые постройки, строить новый дом, хозяева начнут только осенью, Николай попросил не гнать пока бабку.

Уезжает он на отдых, а как вернется – ее перевезет.

А Татьяне с Матвеем жалко что ли? Нет, конечно.

Пусть пока живёт, как жила. Хоть участок не зарастёт травой. Тем более, что они долго еще там селиться не собирались, а бригада строителей должна была приступить к расчистке и стройке лишь к сентябрю.

Но вот уже и август, вот уже и бригаде пора приступать, а Николай вдруг пропал с телефонной связи. Сначала они не сильно переживали: адрес и паспортные данные у них есть, есть и место работы. Все они про Николая знают.

Все, да не все….

Уволился Николай с завода за это время, уехал. А куда – толком не знали даже его приятели. Говорили – подался на заработки за границу, то ли в Китай, то ли в Индию.

Вот тогда и испугалась Татьяна, как будто на мошенника наткнулась какого. Схватилась за сердце. До скорой дело дошло.

Матвей, видя, что жене от известий таких совсем худо, успокаивал.

– Ой, да ладно тебе, Тань! Что случилось-то? Ничего. Дом наш, участок наш, все документы. А бабка… Ну, есть же какие-то службы. Она ж без собственности, так должны ее в какой-нибудь дом престарелых забрать. Разберемся …

Собрались, поехали. Надо было поговорить с самой старушкой.

А она жила, как прежде. Как будто и не продал внук ее участок вместе с домом, с огородом, да и вместе с ней, получается. Ходила по двору, управлялась с десятком курей и небольшим огородцем, в котором доживали свой век замшелые сливы и суховерхие вишни.

– Здравствуйте, Анна Григорьевна.

Анна Григорьевна никак не отреагировала, была она почти глуха. Только когда увидела их, немного заволновалась, а что предпринять никак не знала, поэтому начала ходить туда-сюда.

– Баба Нюр, давай присядем, – Татьяна пыталась втолковать бабушке ситуацию, – Вы помните, что дом продали? Николай Ваш нам его продал.

Баба Нюра кивала:

– Продали, милыя, продали…

– А Коля-то приедет? А то ведь мы стройку начнем.

– Приедет, милыя, приедет…

– А когда?

– Так скоро, чай…, – она разглаживал старомодную юбку и все оглядывалась на огород – надо было доделать, от чего-то ее отвлекли.

В общем, было понятно, что бабушка слабо отдает себе отчёт в том, что внук ее бросил.

Потом, вместе с бабой Нюрой, Татьяна зашла в её избушку– землянку. Дверь открывалась с трудом, и Матвею пришлось подкопать перед дверью землю.

Все тут обветшало. Рассохлись оконные рамы, единственное окно не растворялось лет сто, скривились косяки. В углу, между печкой и стеной с ковриком на двух гвоздях и обвалившейся штукатуркой – топчан, а на нем залатанное покрывало и несвежие подушки.

Стол со щербатыми мисками, в одной пара картошин в мундире, старая почерневшая от гари электроплитка, железные кружки, захватанные чарки из толстого темного стекла. В углу какие-то жернова и ступа с пыльными травами. На печи тоже травы и котелок, у порога на полу рассыпан лук.

Как тут может жить старый человек?

Но баба Нюра лихо рукавом смахнула со стола, отодвинула миски всторону, схватила ковш, плеснула воды в темно-зеленый чайник и, включив плитку в болтающуюся в стене розетку, водрузила его.

– Чаем что ли нас напоить хотите? Да что Вы…

– Сейчас чаю попьем с баранками, – проскрипела слабослышащая бабуля и достала из ящика стола железную сахарницу и баранки в стеклянной банке, – Мыши проклятущие! Прячу все.

Матвей так и стоял в дверях, сесть тут было особо и негде, всего два стула.

– Пойду я, – громко и мрачно сказал он и вышел.

– А чай?

– Я попью, – громко ответила Татьяна, – Давайте.

Надо было ещё раз попробовать объяснить бабушке ситуацию. Пусть уезжает куда-нибудь. Или придется принимать меры.

Но бабушка начала свой рассказ.

– У меня петуха нет. Зарезала петуха-то. Старый уж, в бульон пошёл. Клевачий был. Мне бы петуха вот, – её взгляд упал на лук, лежащий на полу, – А лук-то нынче уродился, смотри. Жаль мало посадила, весной побольше посажу. Лук у нас всегда хороший. Надо ли тебе луку-то? Бери… Как звать-то тебя?

– Татьяна!

– О! У меня ведь кума тоже Татьяна была. Третий год как померла, а может уж и не третий … может …

Татьяна вышла с луком. Баба Нюра напихала ей полные руки.

Вышла, так ничего и не объяснив бывшей хозяйке. Трудно было объяснить.

Баба Нюра жила мелкой повседневностью, жила привычками, по накатанной жила. Татьяна поняла – перспективы переселения бабе Нюре пояснить нереально.

– Что делать-то будем? – она была ещё больше растеряна, чем до приезда сюда.

– Завтра съезжу в собес, узнаю. Она же имеет право по закону на дом престарелых? Или нет? – Матвей тоже никогда с таким не сталкивался.

– Вот завтра и узнаешь…, – она посмотрела на дорогу и всплеснула руками,– Нет, ну, надо было нам так опростоволоситься! А он! Как это возможно оставить старушку вот так? Родную бабушку! Ты видел, как она живёт! Какая скотина – этот Николай!

Но в собес по делам бабушки пришлось идти Татьяне. Матвея закрутили дела работы и стройки …

Оказалось, что нельзя вот так быстро устроить человека в дом престарелых.

Куча документов, оформление опеки, медосмотры и назначенная судом психиатрическая экспертиза. Для обследования после суда бабулю поместят в психоневрологический стационар для проведения исследования. И лишь по окончании проверки, заключения будут переданы в судебные инстанции. А там ещё 30 дней….

В общем, это вопрос не одного месяца.

Именно эту строительную бригаду Майоровы ждали долго. И теперь строители могли уже приступить к расчистке площадки под стройку.

Вот только старушка …

Матвей психовал.

– Да выселить ее, да и все! Пусть внучок башкой думает! Куда мы ее потащим? У нас все права на этот участок…

Надо сказать, что Майоровы недавно продали старую квартиру умершей матери. На эти, и ещё подкопленные средства и собирались начать стройку. Мечтали о своем доме они давно, но средств на покупку готового не хватало. А теперь жили совместно с дочкой, зятем и трехлетним внуком в двухкомнатной квартире.

Там и должны были остаться молодые, а дом должен был стать общим местом сбора семей сына, живущего в Подмосковье, дочки, местом отдыха для внуков и родни.

Хорошая такая мечта. И начальные средства для ее осуществления есть.

– Матвей, ну, может не ломать пока ее избушку эту? Отгороди как-нибудь…

– Как? Как ты себе это представляешь? Там бульдозер будет, грузовики, машина- бетономешалка…. То ли все сносить, всю площадку, а то ли выкаблучиваться при подъезде, при сносе старого… Да и с какой стати?

– Мам, вы имеете полное право на этот участок. Обращайтесь в полицию, к властям, пусть решают. Вечно ты всех жалеешь…, – убеждала дочь.

А Татьяна перестала спать ночами. Утром бежала по инстанциям, отправляла бумаги, неустанно пыталась выяснить — где этот Николай.

Господи, как быть то?

– Как же вы не догадались, что бабулю никто забирать не будет? – спрашивала работник собеса, – Не нужны старики никому.

– А вы бы догадались? Сказал, продадут и уезжают, потом чуть обождать попросил… Ну, нам не жалко, все равно жить там не собирались, под снос все. И ведь приятный мужчина, как тут заподозреваешь…

– Ох, знаете сколько таких – брошенных стариков…

Татьяна знала одно – выселять бабулю с полицией у нее не поднимется рука.

Домушку бабули отгородили, начали расчищать площадку.

Но вот начались проблемы.

– Таня! Там ужас! Поезжай– разбирайся! Не с работы же мне уходить! – звонил Матвей.

– Чего там?

– Бабка твоя не даёт ничего делать, бегает там по стройке, мешает.

Татьяна быстро собралась, взяла выпечки и конфет, вызвала такси и направилась в поселок на стройку.

Таня вышла из машины на центральной дороге Уручья, шла к дому серединой проулка.

Посёлок этот с прямыми улицами, добротными высокими домами под железом и шифером, с шестами и тарелками антенн, палисадниками с розовыми кустами и синеющими сентябринками, ей определенно нравился все больше.

Соломенная крыша виднелась лишь на их участке. Но ведь и там будет все по-другому. Вот только… Свалилась на голову эта бабка!

Баба Нюра сидела на скамье перед сломанным забором в одиночестве, усталая и опустошенная.

Сегодня утром она, как всегда, вышла дать курям, но не успела ещё и убрать у них, как к дому подъехали грохочущие машины, какой-то трактор и несколько мужчин зашли во двор.

На старушку они мало обращали внимание. Осмотрелись, и начали шумно, безжалостно разбирать забор, сносить постройки.

Радостные куры отправились гулять в образовавшиеся щели.

Баба Нюра ругалась, пыталась мужиков остановить, мельтешила перед заезжающим во двор трактором, махала руками.

Тут уж строители и позвонили хозяину. Бабкин дом они не трогали, как и велел им Матвей, отгородили ленточкой, но бабуля все равно очень мешала.

– Здравствуй, баба Нюр!

– Здравствуй, здравствуй! – баба Нюра подняла на Татьяну потухшие глаза, но Таня так и не поняла, узнала ль она ее.

Присела рядом.

– Вот так, баба Нюр, вот так. Новый дом будем строить, большой.

– Яблоню сломали, хорошая была, я яблок намочу целую кастрюлю бывало… Дети едят. Любили… Ой, – она оглянулась, – а картоху-то заездют теперь, не выкопаю!

– А давайте мы попросим эту лавку к вашему домику перенести. Хорошо? А пока пошли-ка к Вам, чаю попьем, я булочек привезла, – отвлекала Татьяна.

Таня увела бабу Нюру в избушку. Хозяйка была потерянная, задумчивая, оглядывала непривычно разваленный, освобождающийся от построек двор.

И дома у себя она села, сложив руки.

Татьяна сама налила воды, поставила чайник, разложила булки.

Надо было объяснить бабушке, что вскоре ей предстоит уехать, лечиться в стационаре, что там ей только помогут. А потом, через некоторое время, окажется она в хорошем месте – где условия, уход, питание и лечение.

Таня начала говорить. Пыталась донести все мягко, неторопливо, доходчиво. Говорила и убиралась на столе, споласкивала тарелки в тазике, расставляла.

И тут оглянулась. По щекам бабы Нюры текли бесшумные слезы, она не утирала их, даже и не замечала.

Татьяна так и села, глядя на старушку. Неужели только сейчас баба Нюра все поняла?

А баба Нюра, не утирая слезы, вдруг осознанно, как будто твердый ум вернулся к ней озарением, посмотрела на Татьяну и спросила.

– А Колька-то где?

– Не знаем, – Таня пожала плечами, – Пропал. Ищем.

– Живой ли? – вздохнула баба Нюра.

– Да что Вы, что Вы, баб Нюр. Живой, конечно, живой. Просто уехал далеко.

Баба Нюра встала, подошла к кровати, которая оказалась и сундуком, покопалась там, достала старый бархатистый потертый фотоальбом, положила его на стол перед Татьяной.

Спокойно, с обжитой печалью она перелистывала страницы, склонив голову набок, рассказывала о своей семье.

– Это Петя мой, когда с фронта пришел. Еще и незнакомые мы были. А это Люба, сестра, померла давно, а это мама моя… Вот Костя на руках, он маленьким ещё у меня помер, голодали.

С пожелтевших фотографий на Татьяну смотрела история большой семьи.

– А это кто?

С выгоревшей фотографии на нее смотрела статная красавица. Русая коса перекинута на грудь и спускается много ниже пояса, глаза широкие синие. Коричневое длинное платье, белая манишка и воротник. Как княгиня – смелая и уверенная в своей красоте.

– Так это я, – ответила баба Нюра, – Худая была, как щепа.

– Баба Нюр, Вы – красавицей были.

Татьяна листала альбом и казалось ей, что люди эти где-то тут, рядом, живут в сохраненном ещё пространстве памяти бабы Нюры и уйдут тогда, когда уйдет она.

Они пили чай с булками. Баба Нюра была совсем без зубов, она размачивала булку в кружке, ловила размокшие куски пальцами и клала в рот.

– Эй, хозяйка, – крик со двора, – Куда лавку-то ставить?

Татьяна распорядилась поставить скамью прямо возле домика, а потом вернулась, стала помогать безмолвной бабе Нюре убирать посуду со стола. Баба Нюра излишне суетилась.

– Я сполосну. Идите, баб Нюр, скамейку опробуйте. Поставили тут.

Татьяна вздыхала. Как же тяжело …

Вот, все понятно, что место это, этот покосившийся дом-сарай – не для пребывания такого старого человека. И ясно, что условия в больнице и доме престарелых в сто раз лучше.

Но никак в голове у Татьяны не укладывалось – как баба Нюра будет привыкать к новым местам?

Здесь прошла вся ее жизнь, здесь – вся ее память. Как же испугается она, растеряется в той новой жизни… Как же плохо ей будет!

Она немного убралась, вышла, наклонившись в низкой перекошенной двери избушки.

И вдруг услышала песню.

Баба Нюра сидела на скамье, глядя на двор, на то, как грузили в машину разрушенные постройки.

Уже не возмущалась, смирилась, поняла – ее дома больше нет, и, казалось, думала, что и век ее кончился.

Она раскачивалась и скрипучим, но очень приятным мелодичным голосом пела:

– На улице дождик ведром поливает, ведром полива-ает, землю прибивает. Ой, люшеньки-люли, землю прибива-ает… Брат сестру качает.

И показалось Татьяне, что, в густо рокочущем гуле слома двора, увидела баба Нюра проступивший в голубой дымке какой-то далёкий свой прошлый сентябрьский день, юную, стройную и лёгкую еще Анну.

Так явно она это почувствовала!

И тут Татьяна поняла, что не будет она больше заниматься делами устройства бабы Нюры куда бы то ни было. Не будет! Пусть старушка живёт, как жила. И огородик потом разобьют ей, и помогут. А как дом построят, так и заберут ее. Дом большой будет – хватит всем места.

Как вот только Матвею это объяснить? Как довести до сознания? Психовать будет…

Так и вышло. Матвей по обыкновению своему сначала замолчал, как будто ворочал в душе тяжкие жернова, со скрежетом обдумывал не саму мысль и идею жены, а то, как бы ответить ей посоленее.

– Ума у тебя совсем видать не стало! Бабку чужую на шею себе вешать! Да и мне! Как мы строить будем, ты подумала? Она – уже проблемы, а дальше…

– Да не кричи ты! Понимаю я!

– А коль понимаешь…

– И ты пойми. Ей – переселение, как смерть. Мне показалось, что она именно так и думает – думает, что все… конец дому, конец жизни. Матвей, мы как захватчики в ее глазах, деревья выкорчевали с корнями, картошку вытоптали, дом разрушили…Все, к чему она привыкла, разрушили прямо на глазах.

– Тань! Это наш дом! Мы деньги заплатили.

– Но не ей!

Матвей схватил трубку телефона, потянул за шнур, и аппарат, соскользнув с полированной тумбочки, загремел по полу, от него отлетел небольшой кусок. В трубке квакнуло и затихло. Матвей присел на корточки, постучал по рычагу пальцем, но трубка молчала.

– Ну вот! Из-за тебя все! И Серёге не позвонишь! Думал, хоть он матери ума вставит!

Татьяна взяла из его рук телефон, отставила в сторону.

– Матвей, Матвеюшка, да разве Сергей поймет? Он же и не видел ее. А ты подумай – Николай-то этот здорово в цене уступил. Вот и считай, что ей – заплатим. И не денег ей надо, а просто оставить пока эту ее … сарайку чи дом, помочь чуток и план перестроить. А у человека жизнь … Разве это много это за жизнь человеческую?

– Убедила себя, что спасаешь, и сама ж и поверила. Глупо это, глупо!

Но Татьяна уже почуяла уступку в словах мужа. Просто нужно время, не привык он сразу сдаваться.

А через пару дней вернулся он со стройки, рассказал.

– Я ей полмешка картошки привез, а она спрашивает: выкопали все-таки? Свою имеет в виду. Говорю – ага, выкопали. Пусть думает, что ее это картошка.

И Татьяна поняла – почувствовал Матвей ее правоту. Не мог не почувствовать.

Часто в Уручье Татьяна ездить не собиралась, тем более пока заливался фундамент, проводились коммуникации. Что там делать женщине, если есть хозяин?

Но теперь ездила еженедельно – навещала бабу Нюру, привозила угощения, немного убиралась в ее избушке.

Матвей почистил ей печную трубу, обмазал глиной, поставили со строителями в избушке бабы Нюры другую дверь – из большого дома, сменили электрику. А Таня наводила хозяйский уют. Привезла новые ведра и тазики, отдала свою, от матери оставшуюся плитку, постелила свои старые дорожки, которые давно лежали без дела.

Внутреннее убранство домика бабы Нюры преобразилось.

К зиме новый дом был возведен, накрыли крышей, но он ещё стоял совсем нежилой. На зиму стройку приостановили.

Матвей с Таней наведывались туда и гостевали у бабы Нюры.

Этой зимой намело снегу. Матвей делал во дворе дорожки, рубил дрова. Таня бегала бабе Нюре в магазин.

А однажды, вернувшись, застала картину маслом: ее великовозрастный муж уснул на топчане бабы Нюры, а она сидела у него в изголовье и пела:

– Баю-баюшки-баю! Живёт мужик на краю. Он не беден, не богат, у него много робят….

Голова бабы Нюры «работала» с переменным успехом. То она не могла вспомнить их имён, а то вспоминала мельчайшие подробности их последнего приезда. То вдруг начинала называть Матвея Колькой, то рассказывала тончайшие детали солений и рецепты выпечки.

Татьяна давно познакомилась с соседями, они тоже приглядывали за старушкой.

Весной стройка возобновилась. Бабе Нюры возле избушки прокопали грядки, и она опять усердно возилась – почти девять десятков лет, а у нее – ни травинки.

Этим летом Матвей с Татьяной должны были перебраться в новый дом. Уже перевозилась кое-какая утварь. А ещё одну из комнаток уже планировали для бабы Нюры. Чего ей с печкой зимовать, с дровами, если у них – газ?

И вдруг…

Они привезли новый диван и кое-какую мебель из магазина, выгружались. Татьяна видела – Баба Нюра крючком на своих грядках. Значит, все хорошо.

Сначала – мебель.

Пока выгружали, баба Нюра подошла.

– Коля ведь живой, да.

– Живой, живой, баб Нюр, не сомневайся, – громко прокричала занятая Таня, – Сейчас вот мебель выгрузим, и приду я.

Она махнула рукой на избушку и тут взгляд ее застыл– на пороге стоял похудевший Николай, бывший хозяин, внук бабы Нюры. Собственной персоной.

Позвала Матвея. Николай направлялся к ним.

– Здравствуйте! – поднял обе руки, – Знаю, знаю! Ругаете, кроете последними словами. Виноват, каюсь! Очень виноват. Так благодарен Вам, что не выгнали бабку. Так благодарен! Помогали — вижу. Все вижу. А у меня такой поворот, такой…

И он начал долго и сумбурно рассказывать, как с друзьями поехал на заработки в Китай, как попали там в историю, как не мог он вернуться, потому что были они там нелегально… Он бросал какие-то непонятные термины, объяснялся сумбурно, каялся.

– Думал уж, не переживет бабка это, думал – выгнали вы ее взашей, бомжует. А сам застрял, хоть плач, – закончил.

– А написать? Просто написать неужели нельзя было? – спросила Татьяна.

И опять сумбурные объяснения, что все время думал, что вот-вот, что ещё чуть-чуть и удастся вернуться, но…

– И что теперь? – Матвей таранил его взглядом из-под бровей.

– Заберу. У меня ж квартира под Омском. Большая трёхкомнатная. Бабка ж вырастила меня. Родная душа. Будет там жить. Сиделку найму. Я-то там почти не живу, все в разъездах, вахта у меня будет.

– Неженатый же Вы, – вспомнила Татьяна.

– Неет, уж давно в разводе. С детьми только в хороших отношениях, но они в Питере живут… Завтра билеты возьму, а послезавтра – в такси и на поезд. Уж потерпите нас пару дней ещё, пожалуйста. Уедем теперь уж точно.

Матвей этой ночью ворочался с боку на бок. Татьяна тоже не спала, только делала вид.

Хорошо же все – так переживали, что участок с нагрузкой в виде старушки купили. Ругались, не знали – куда ее определить.

И вот все решилось. Увезут ее. Можно будет снести избушку, и двор будет прямоугольным, правильным. Можно возвести там гараж попозже, как и хотели изначально.

Хорошо все, но …

Баба Нюра будет жить на четвертом этаже многоэтажки с какой-то сиделкой… Понимает ли она сейчас это? Не факт. Но в поезд, конечно, сядет. Застучат колеса, и какие мысли закрутят тогда у нее в голове? Как перенесет дорогу, когда никуда из Уручья практически и не выезжала?

Она сейчас как ребенок: знает где стол, где чайник, где грядки и магазин… Это и есть весь ее мир.

А ещё фотографии, которые достает она часто, рассматривает, гладит морщинистыми черными пальцами, вспоминая все мелочи прошедшей своей жизни….

И ещё песни, которых знает она превеликое множество.

Есть ли у нее будущее вне этого, пусть обновленного, но все же ее родного двора?

А наутро оба с опухшими от бессонницы лицами, почти не сговариваясь, засобирались в Уручье.

– Ну, вот что, Николай, бабу Нюру не отдадим, – без обиняков начал Матвей, потом понял, что говорит что-то не то, – То есть, пусть остаётся, мы не против приглядеть.

– Как это? – Николай не понимал.

– Так это. Ну, куда она поедет? Лет-то уж сколько ей! Пожалей. Чего ее тащить за тридевять земель? – Матвей не очень умел убеждать, но Николай и сам все понимал, вздохнул.

– А коли случится с ней чего? Старая уж… Она и меня не всегда признает, – сомневался.

– Адрес оставьте только, сообщим, если что. Ну, и позванивайте, телефон мы проведем, – нашлась Татьяна.

Николай на следующий день уехал, один уехал.

А Матвей с Татьяной в этот день решили заночевать тут, на новом диване.

Сегодня они очень устали, вышли и уселись на широкую, светлую, недавно сделанную Матвеем скамью.

Бесшумно появилась из своей избушки маленькая сутулая баба Нюра, притворила за собой дверь, покрестила её мелким крестиком и, склонив на бок голову в тёмном платке, подошла к ним.

Они раздвинулись, она села посредине. Не похоже это было на нее – обычно чуралась, стеснялась, пыталась быть особняком, а тут…

Справа – Матвей, слева – Татьяна, а посредине – баба Нюра в новой Татьяниной кофте.

– Баба Нюр, с нами будешь жить, слышишь?

Баба Нюра молчала, глядела вдаль.

– Баб Нюр, Николай уехал, теперь ты – с нами. Мы на днях переедем окончательно. Слышишь?

Баба Нюра кивнула, легонько улыбнулась, сощурив глаза, и, глядя куда-то вдаль, вдруг запела протяжно и низко:

– На позицию девушка провожала бойца. Темной ночью простилися на ступеньках крыльца…

И в вечернем весеннем воздухе раздалось многоголосье:

– И что было загадано, все исполнится в срок, не погаснет без времени золотой огонек …

/ Рассеянный хореограф/

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.