Воспоминания о Владимире Высоцком
Легендарный директор легендарной Таганки Николай Дупак 5 октября отмечает вековой юбилей (род. 5.10.1921).
Юрий Петрович Любимов категорически не хотел брать на работу Володю Высоцкого. Говорил: «Зачем нам ещё один алкоголик нужен?» Мне Высоцкого порекомендовала его однокурсница Тая Додина. Она просила дать ему шанс, говорила, что он очень талантливый человек. Нашла такие слова, которые меня тронули, и я пригласил Высоцкого на прослушивание. Он пришёл, показал Челкаша. Вроде не очень. Любимов сухо так: «Спасибо». Тогда Высоцкий попросил разрешения спеть. Взял гитару и спел три песни. Любимов его спросил: «А чьи это слова?» Володя ответил, что слова его. На том и расстались.
Я убедил Любимова взять его на три месяца по договору. Получится — прекрасно, не получится — не судьба. Тогда мы ставили спектакль по «Герою нашего времени» к юбилею Лермонтова. Высоцкому дали крошечную рольку штабс-капитана. Там нужно было сказать одну фразу: «Натура — дура, судьба — индейка, а жизнь — копейка. Ну и дурак же ты, братец». Он сделал всё просто гениально и остался в театре.
А вот когда я предложил Любимову Володю Высоцкого на роль Гамлета, тот вышел из себя. Кричал: «Николай Лукьянович, не смеши! Ну какой из него Гамлет?!»
В это время рядом оказался поэт Константин Симонов. Послушал и говорит: «По-моему, это интересно, я бы Высоцкого попробовал на эту роль». «Чёрт с вами, пробуйте…» — махнул рукой Любимов. Я репетировал с Высоцким, Глаголев — с Филатовым, а Любимов — с Золотухиным. Когда стали смотреть, то сразу стало понятно, что Володя всех положил на лопатки!
Нет, Золотухин мог играть. И Филатов мог. Но Высоцкий такую взял высоту! Такую ноту, что его уже никто не переплюнет. Вот так он и сыграл эту бессмертную роль.
Каким он был, мой Высоцкий? Володя был бесконечно добрым и безотказным человеком, всегда приходил на помощь. А как он помогал мне как директору с бесконечными стройками и ремонтами — словами не передать. Один его концерт открывал десятки дверей…
Помню, шёл очередной съезд партии, наш театр принимает делегации коммунистов из 23 стран мира. Перед спектаклем прибегает моя помощница и говорит: «Спектакль не может состояться. Высоцкий на ногах не стоит…»
Я бегом в гримёрку к Володе, а он лыка не вяжет. Мол, Николай Лукьянович, простите… Я ему, как пацану, зарядил пару подзатыльников. «Ты с ума сошёл? — кричу. — Политбюро в зале!» В ответ мычание.
Говорю ему: «Ты сейчас со мной выходишь на сцену, твоя задача — просто постоять несколько минут с опущенной головой. Всё остальное сделаю я. Скажу, что, к великому сожалению, спектакль состояться не может — артист Высоцкий потерял напрочь голос. Ты делай извиняющиеся жесты — только не упади в зрительный зал».
Я вышел к публике, сказал про голос и добавил, что у меня есть два предложения: вернуть деньги или показать спектакль через три дня. Зал встал и оглушил нас аплодисментами. Билеты не сдал ни один. После этого я посадил Высоцкого в машину и отправил к знакомым врачам, которые не раз вытаскивали его с того света. Через три дня зал был полон, а Володя блестяще отыграл спектакль.
«Почему Высоцкому всё сходит с рук? Почему ему всё прощается?» Такие вопросы я слышал в театре постоянно. И, честно говоря, порой не знал, что отвечать. Помню, на гастролях в Ленинграде, когда у Высоцкого случился очередной запой, труппа почти единогласно проголосовала за его увольнение из театра. Были замены, были очень тяжёлые разговоры — всё было.
А ещё он мог подойти ко мне и сказать: «Николай Лукьянович, отпусти на три дня. Надо в Магадан слетать, золотодобытчики за концерт десять тысяч платят». Как я мог его не отпустить? Машина «Волга» тогда стоила меньше, чем ему платили за одно выступление. Мне таких денег никто в жизни не предлагал, а ему платили. Он возвращался, шёл в комиссионку, покупал Марине Влади кулон за шесть тысяч и был при этом абсолютно счастлив.
Я тоже был счастлив от осознания, что имею отношение к его мужицкой и человеческой радости. Да, многих злило, что он позволял себе определённые вещи. Володя прекрасно понимал, что болен, но есть вещи совершенно дьявольские, которые так глубоко и прочно сидят в человеке, что никакая медицина, никакие старания не могут их оттуда вытащить. Он плакал. Хотел от всего этого избавиться, но дьявол его не отпустил.
У пьянки обычно бывает две причины — это неудача или суперудача. Думаю, Володя не справился со второй проблемой.
О смерти Володи Высоцкого я узнал от театрального художника Давида Боровского — он мне позвонил и сообщил эту страшную весть. Организацией похорон Высоцкого занимался я как директор театра. Удалось договориться о месте захоронения и на Ваганьковском кладбище, и на Новодевичьем.
Но Марина Влади и мама Володи Нина Максимовна возражали против Новодевичьего. Тогда ведь это кладбище было как отдел ЦК КПСС: вход только по паспортам и пропускам. Володю любил народ, а кто бы пустил народ к нему на Новодевичье?.. Поэтому остановились на Ваганьковском.
На похоронах Володи власти страшно боялись бунта. В день прощания с ним меня в 8 утра пригласил к себе первый секретарь Московского горкома партии Виктор Гришин. Выразил соболезнования и спросил: «Как вы собираетесь организовывать похороны Высоцкого?» Я сказал, что будет панихида в театре, она продлится несколько часов. «Учтите одно: надо похоронить до захода солнца. Потому что примета есть такая…» — с нажимом сказал Гришин.
Во время прощания с Володей случилась драка в моём кабинете. Сцепились Юрий Любимов и Глинский, работник аппарата «хозяина Москвы» Гришина. Глинский всё время торопил: «Заканчивайте, заканчивайте прощание!» Но людская очередь к гробу Высоцкого стояла от самого Кремля. Любимов сказал, что будем прощаться до последнего человека из этой очереди. Глинский торопил. Любимов не выдержал: «Твою-то мать!..» И понеслось… За грудки друг друга похватали и давай мутузить. Еле разнял…
А ещё кагэбэшников была тьма в тот день в театре. Один из них меня строгим шёпотом предупредил, чтобы на кладбище не было никаких речей. Повторяю, власти страшно боялись бунта.
Я счёл это бестактным. Думаю: «Мыкола, ты фронтовик. Чего тебе этих м…в бояться? Грех же будет, если мы Володю закопаем, не сказав ему последнее слово». Короче, я решился и высказал у его гроба всё, что было на душе. Помню свои последние слова: «Володя, царство тебе небесное и земное!» После этого мы закрыли крышку гроба и опустили в землю.
Сердце часто просит побывать у его могилы. Сяду в машину — и на Ваганьково. Постою, помолчу, подумаю… И когда хоронили кого-то из коллег и близких, я к Володиной могиле подходил. Там лежит хорошая небесная труппа: Лёня Филатов, Гриша Чухрай, Петя Глебов. Все — мои близкие друзья.
А если честно… Хоть моя жизнь и подходит к столетию, я её до конца так и не понял.
Николай Дупак
