Наташкина судьба. Автор: Зоя Баркалова

размещено в: Такая разная жизнь | 0

Зоя Баркалова

Наташкина судьба


Наташка сидела на корточках у старого забора среди кустов осоки и слушала, как тетя Вера всех зовет обедать. Всех – это четырех своих детей. Наташка была пятая. И совсем не тети Верина. А так…непонятно чья . Она уже привыкла, что тетя Вера, зазывая своих Сережку, Анютку, Катю и Максима, никогда не упоминала ее имя. Как будто она вообще не существовала на свете.

А она существовала. И ждала. И надеялась услышать. Но чуда не случилось и в этот раз, и она, разочарованная, голодная и сердитая, поплелась за ребятней, как незваный гость, который, как известно, хуже татарина. Пыльные ноги зудели от цыпок, платьице едва прикрывало голые коленки и было непонятно какого выцветшего цвета.

Все четверо хозяйских детей уже оперативно работали ложками. Тетя Вера, как всегда, не глядя на Наташку, налила тарелку супа и молча поставила на уголок стола. Наташка пристроилась на табуретку и с удовольствием втянула в себя запах вкусного супа.

Тетя Вера была хорошей хозяйкой. И матерью хорошей была. Вот только с мужиками ей не везло. По молодости влюбилась в вихрастого Гришу-тракториста, Одного за другим нарожала ему кучу ребятишек – живи да радуйся! Только стал Гриша ее заглядываться на Любку-продавщицу – разведенную бойкую бабенку. Та, не будь дурой, и стопочку нальет мужику и глазками стрельнёт. И в гости на всю ночку пригласит. А тот и рад стараться.

Дома ребятни полно – шум-гам, пеленки, распашонки. Вера, хоть и красавица по-прежнему, а располнела. Грише внимания меньше уделяет…А что мужику надо?

Ушел, в чем был. Пыталась остановить, усовестить, да куда там. Попылил по дороженьке к своей милой зазнобушке.

Сколько слез пролила Вера, одна ее подушка знает. Но некогда ей было нюни разводить – детишек надо было поднимать. А тут по деревне слух прошел, что Семен домой возвращается – тот самый, что по Вере сохнул еще со школы, а потом в армию ушел. А Вера замуж вышла.

Пришел Семен из армии, да и отправился на севера за длинным рублем, как будто. А на самом деле – с глаз долой, лишь бы Верино счастье не видеть. Там познакомился с хорошей девушкой Тоней, крановщицей работала на их участке. Скромная, трудолюбивая. Что еще надо? Погуляли, повстречались, да и в ЗАГС пошли. Расписали их по-быстрому. Свадьбу в бригаде отметили – все, как положено – кольца, «горько», тосты. В подарок преподнесли молодоженам новый диван для малосемейки и стол на кухню с двумя табуретками. Малосемейку начальство выделило, как семейным.

Тоже самое все – живи да радуйся. Да не лежало сердце у Семена к Тоне, как она не старалась. Выпивать начал, руку поднимать, даже когда она уже беременной была. А дочка родилась и вовсе озверел – могла бы и сына сначала родить.

терпела Тоня. Да терпела, может быть, и дальше, да не выдержало ее исстрадавшееся сердце боли и несправедливых упреков от мужа. Да и побои скрывать все труднее стало. Она и болела недолго. Может, месяца два или три. Сил не было терпеть. Только дочку – четырехлетнюю Наташу жалко было. Кому она нужна будет и до этого нелюбимая?

Маленькая Наташа даже не поняла, что произошло. Она в садике была. А домой ее привел отец – хмурый, трезвый и растерянный. Мама лежала посредине комнаты – красивая и спокойная. Спала, наверное. Она часто лежала в последнее время, Наташка к этому привыкла. А тут в их дом пришло много гостей, а Наташка обнаружила пятна на платьице – непорядок, гости пришли – нужно принарядиться. Наташка знала, где находятся ее вещи. У мамы порядок был в шкафах. Надела одно платьице, покрутилась перед гостями. Потом другое – мама часто покупала дочке нарядные вещи. Самый раз их показать.

Потом ее забрала к себе домой соседка. Наташка обрадовалась. У тети Ани была дочка Света – Наташина подружка. А на следующий день, вечером, ее забрал отец, сильно нетрезвый и злой. Наташка боялась его такого. Дома мамы не оказалось. А отец сказал, что они уезжают в деревню, далеко-далеко.

Через несколько дней они и правда отправились на вокзал. Наташка уже поняла, что такое жить без мамы. И надеялась, что там далеко, куда они поедут на поезде, Наташку встретят и обогреют как родную, ведь у нее нет теперь мамы.

В родной деревне Семен сразу направился к Вере. Ему еще письмом друг сообщил, что Вера свободна. Пришел к своей любимой с дитем и чемоданом. У Веры – душа растерзанная. Семен стоял перед ней такой несчастный. Думала, может, это как раз тот случай, когда два одиночества согреют друг друга. И Наташку по-матерински обняла и приголубила.

И началась жизнь другая, да не та, о которой мечталось обоим. Вера не узнавала в Семене того скромного и влюбленного паренька, которого знала еще по школе. Он стал часто выпивать, был груб и не сдержан на язык. А однажды даже руку поднял. Раздражали его Верины, вернее, Гришкины дети. Не мог смириться с тем, что Вера вышла за другого, не стала ждать его из армии. Так ведь и не обещала…. На работу устраиваться не спешил. А те деньги, которые привез с северов, быстро размотал по дружкам и гулянкам.

Вера пыталась урезонить Семена. Поговорить по душам – горе-горем, а жить-то дальше надо. Дочку растить. Не понравились Семену Верины речи. А когда она после очередного скандала указала ему на дверь, рассвирепел, покидал в свой чемодан рубахи прямо с веревки, на которой они сушились, и был таков.

Наташка в это время играла с ребятишками на улице. Только и увидела отца, который быстрым шагом удалялся от дома к остановке. На Наташку даже не глянул.

А дома тетя Вера сидела вся в слезах, горестно подперев щеку рукой. Увидев Наташку, она охнула и залилась еще больше. Поняла, что ухажер оставил ей дочку и был таков.

Выгнать не смогла, но и к сердцу принять чужую девчонку — тоже.

Так и жила Наташка, без вины виноватая, как перекати-поле. Лишь соседка баба Нюра жалела ребенка. Часто зазывала к себе. Причесывала, смазывала цыпки какой-то пахучей жидкостью, угощала конфетами и пряниками.

У бабы Нюры была дочь Лидия – знатная труженица в колхозе, передовик. Жила она вместе со своим мужем Матвеем в просторном доме – богато и обеспеченно. Одно было плохо – детишек Бог не дал труженикам. Да они и не очень по этому поводу переживали. А мать Лиды все время намекала дочке – нет своих, чужую возьмите и воспитайте. Вон дите мается, никому не нужная – будем вам подмога в старости. Лидия только усмехалась – какая старость, мама!

Все таки бабка дожужжалась. Заставила дочку забрать Наташку, оформить документы на нее, как положено. Но бездетная женщина так и не осознала себя матерью. Наташку воспитывала по большей части бабка. В своем доме. Наташа не любила свой новый «родительский» дом, не чувствовала она материнского тепла и отцовской заботы. А как подрастать стала, да оформляться, названный папаша стал заглядываться на девчонку – то ущипнет за причинное место, то в углу зажмет, прижмется своим потным телом к ужасу Наташи.

Старалась, как могла, избегать своего родителя. Ночевала у бабушки. Когда та померла, Наташе уже исполнилось 18 лет, она школу к этому времени окончила, работать пошла. Тяжело прощалась с бабулей, как с родным человеком.

А после похорон родители заявили, что они ей больше ничем не обязаны, а дом бабушкин продавать решили. Пошли к нотариусу, а тот из сейфа дарственную достал, да прочитал бабушкину волю. А потом глянул на посетителей – а те с открытыми ртами как сидели, так и сидят, не в силах сообразить, что прикрыть надо. Да и в страшном сне они не могли себе представить, что мать родная оставит их ни с чем – все, как есть, дом, сбережения на книжке оставила чужой девчонке – Наташке! И теперь она – хозяйка дома!

Наташа не стала мозолить глаза своим родителям. Уехала в город, устроилась на ГОК, курсы прошла, специальность получила. Здесь же познакомилась с Александром. Полюбили они друг друга. Впервые Наташа отошла душой, пришла в себя. Поженились. Дали им малосемейку в общежитии.

Везде – и на работе, и дома – веселая, озорная, быстрая. Работала и в выходные, и в проходные. Смену отпашет, бежит убирать чужие дома и времянки. Там хозяева платят неплохо. А Наташка сил не жалеет. И окна моет, и полы натирает, и сараи разгребает от хлама. Дома муж ждет. И всегда они вместе – и на кухне, и в магазин. Дочку родили, потом сына. Жизнь налаживалась.

По выходным ехали в деревню – Наташиным родителям помочь – управиться с огородом, хозяйством, ремонт сделать, порядок в доме навести.

И мать, и отец на пенсию ушли. Мать прибаливать начала от непосильного колхозного труда. Отец стал звонить, рассказывать, что с матерью – беда: кричит, скандалит, из дома уходит. Приходится ему искать по всей деревне. Она и не помнит, что ушла. И куда назад идти надо.

Пока за матерью бегал – свою болезнь пропустил. На фоне сахарного диабета, началась гангрена. Отца в больницу положили. А мать и вовсе с катушек съехала. А что с ней делать? Поначалу разрывались – и к отцу в больницу бежать надо – ногу отняли, уход нужен.

И мать одну не оставишь, но и в общежитие не заберешь. Она уже и Наташу узнавать перестала. Оформили ее в специализированный пансионат. Больше времени на отца оставалось. Ухаживала за ним Наталья прилежно, но, как вспомнит его потные руки, рыскающие по ее юному телу, так и хочется бросить все и уйти. Не ушла. До последнего дня помогала ему.

Да не зажился он на свете без ноги. Поздно отняли –гангрена началась. Похоронили отца на сельском погосте. Больше времени для матери оставалось. Ездила к ней Наталья исправно, возила вкусняшки. Желудок у той был здоровый, она уплетала гостинцы за обе щеки, прятала под подушку. А на Наташу смотрела ничего не выражающим взглядом. Не узнавала. А потом и вовсе – Наталья приезжала, а мать была и вовсе недееспособная…

Да и мать ли…Похоронила и ее Наташа рядом с отцом со всеми почестями, памятники хорошие поставила. А выйдя сама на пенсию, в дом родительский с мужем перебрались. В общежитии дети взрослые остались жить.

Но деятельная Наташина натура не может без дела. Дома и огорода ей мало. Нашла себе работу. По выходным дети и внуки приезжают. Сама бабушка, а как вспомнит свое детство, не может сдержать слез, все думает: когда она так успела перед судьбой провиниться, что детство ее прошло без любви и радости? А ведь не озлобилась, долг свой дочерний выполнила. И жизнь всей душой полюбила, какую есть!

Дорогие друзья! Это реальная история, Только имена некоторых героев изменены. Я давно знаю Наталью — веселую, озорную семиделку, легкую на подъем, выдумщицу и хохотушку. Не знала, что у нее такая непростая судьба. А ведь осталась человеком, не смотря ни на что.

Инет

Рейтинг
0 из 5 звезд. 0 голосов.
Поделиться с друзьями:

Грешница великая. Автор: Валентина Гусева

размещено в: Такая разная жизнь | 0

Грешница великая

Этот орешник никогда не плодоносил, во всяком случае, я не помню. Одна только и польза от него была, что рос рядом с простой, из нетёсаной доски грубо сколоченной лавочки и давал этой лавочке щедрую тень. Потому так и любили бабы под вечер, когда вот-вот должна была скотина домой вернуться, посидеть какие-то свободные от всех дел минутки, полчасика, не больше. Но и за эти полчасика так умудрялись все деревенские новости обсудить, что никакого радио не надо было.

И вот в какое-то, не помню уж, и время стала появляться на этой лавочке городская. Бабка, не бабка, да и не молодица уж, возраст у неё был какой-то неопределенный. Когда бабы узнали, что ей за девяносто, чуть умом не рехнулись, нашим-то и в шестьдесят не получалось так выглядеть.

Сначала она сидела молча, в пустые бабские разговоры не встревала, оценок событиям не давала, своими событиями не делилась. Но деревня – она и есть деревня, постепенно же всё узналось, оказывается, внук ей домик прикупил с нашей деревней по соседству, стоял там одинокий домишко на месте бывшей барской усадьбы, вот он туда бабку и привёз, умирать, значит, ей место определил.

Бабы повозмущались поначалу, а потом узнали, как он ей там всё обустроил, даже отопление электрическое смастерил, жена его по весне цветники разбила, огородом-то они только баловались.

Всё бабке нравилось, только вот общения не хватало, потому-то, узнав про наши посиделки под орешником, она и стала приходить каждый вечер. Поглядишь, бывало, шарашится по тропинке под гору, кажется, споткнётся, так до ручья и прокатится. А она ничего. Долго так ходила, всё молчком да молчком. Уж прохладные вечера-то стали, так она, бывало, в шаль кружевную завернётся и сидит, как нахохленная птица, слушает, слушает, будто и вправду ей разговоры наши интересны.

Бывает, коровы только из поскотины покажутся, бабы заспешат каждая к своей, а она так и останется сидеть одна. Вот так как-то мы с ней один-на-один на этой лавочке и оказались.

Помню, потянула она орешник за ветку и произнесла: «Орешину-то эту мой дед из-за границы привёз. Сначала она вон там росла, где усадьба наша была, это уж потом ловкие люди выкопали да притащили её сюда, думали, одарит она их орехами диковинными, а она даже не зацвела ни разу».

Я поглядела на мою соседку заинтересованно, и она, будто почувствовав этот мой интерес, произнесла:

— Тебе, наверное, кажется, что я случайно здесь поселилась, что внук-злодей меня сюда в ссылку привёз. Зря у тебя такие мысли, это от скудоумия. Я приехала, чтобы лечь в родную землю, где испокон веку предки мои хоронились. Зиму эту, наверное, не переживу… А ты приходи ко мне, когда тропинки-то заметёт, поговорим, чайку попьём, много чего интересного тебе расскажу.

Не один раз потом бывала я в этом приземистом домишке в три окошка, не раз говорили мы с Софьей Павловной, а точнее, Бабкой-барыней, как она сама себя в шутку называла. Наслушавшись обо всех мытарствах, которые довелось пережить ей и её семье, я как-то произнесла:

— Да вы праведница, Софья Павловна! Вот Господь и дал вам такой долгий век!

Она молодо и задорно рассмеялась:

— Шутишь? Грешница я великая, давно бы в земле должна была лежать, а я вот всё живу и милости Божией не понимаю… Три страшных греха на мне, пока их не отмолю, не примет меня земля…

Вечная спешка подгоняла, и я уже собиралась покинуть гостеприимный дом, но услышав такие речи, отложила куртку в сторону и налила ещё стакан из остывающего уже самовара. Рассказывала Софья Павловна путано, чувствовалось, что ещё чуть-чуть и память перестанет выводить её на заветные закоулки, надо было торопиться. Казалось, что она тоже понимала это.

Вспомнив опять про орешник, который когда-то её дед привез из-за границы, она сказала:

— Дед меня и спас. Когда отца с матерью арестовали, он приехал к нам ночью, тайно и нас с братом увёз в Ленинград. А тут война. Понимаешь, что мы пережили, не мне тебе рассказывать, наверное, больше меня видела в кино и по телевизору. Но я-то это всё пережила, горы трупов, как поленницы по краям улиц и сейчас в глазах.

Там остался мой первый грех. Голодали шибко. Брат от голода умер, вернее, пропал, ушёл за водой и не вернулся. Бабушка умерла, все свои крохи мне отдавала. И вот остались мы с дедом вдвоем. Принёс как-то он хлебную горбушку, сухую, плесневелую, не знаю, где подобрал или отнял у кого. Слёг и стал грызть её потихоньку. Отковырнёт крошечку и сосёт, на меня смотрит злыми глазами, смотрит, а не делится. Только я руку протяну, он горбушку прячет под одеяло и визжит, как дитё. А я молодая была, посильнее его, подкралась и вырвала у него эту горбушку, вырвала и убежала. Утром вернулась, а дед мёртвый. Вот он мой грех неотмолимый…

Приснился он мне как-то, будто пришла я к нему и принесла целую сетку чёрных буханок, разложила по буфету и зову его. А он перекрестил меня и говорит: «Не мучайся ты, Сонька, простил я тебя, всё ты правильно сделала, молодые жить должны, а мне всё равно было скоро умирать…» А глазки у него голубые-голубые, бездонные, как небушко…

Вскоре нас по «Дороге жизни» вывезли. Оклемалась я быстро, молодая была, совестью измучилась. Попросилась на фронт, а фронт-то уж на запад катился, не очень-то девчонок и брали. А меня взяли.

Была я на передовой, только не стреляла, в штабе прибиралась, полы мыла, случалось, нарочной бегала. А как-то попала под обстрел, ранило меня, не сильно, правда. Испугалась, хотела обратно бежать, да поняла, что не просто это, раз-два, и под трибунал.

А тут один военный, в годах уже и говорит мне: «Хорошая ты девка, я хочу тебе помочь отсюда живой выбраться…». Обрадовалась я сначала, а он и предлагает мне сожительствовать с ним. Я рассердилась, ударила даже его, как он руки распускать начал. А он говорит: «Дурочка, пропадешь здесь ни за что, ты и так настрадалась. А я тебе дело говорю, потерпишь меня, сколько сможешь, а я уж постараюсь, чтобы ты забеременела, вот и комиссуют тебя, домой поедешь…»

А я гляжу на него глазами, полными слез, и говорю: «Некуда мне ехать, нет у меня дома, да и не ждёт меня никто. Лучше уж мне здесь пропасть». И всё-таки он меня уговорил, у меня даже чувство какое-то к нему проснулось, хорошим он человеком оказался, вырвал меня из лап войны. На родину к себе отправил, ключи от квартиры дал, обещал после войны жениться на мне и ребёночка моего усыновить.

Да только не вернулся он с войны, погиб в Польше, похоронен в городе Гдыня. А я мальчика родила, подняла его, внук вон уж у меня какой. А то, что ребёнка без любви зачала и в страшный час от беды, в которой родина была, сбежала, это ещё один мой грех. Вот тебе и праведница.

А третий грех, так он, пожалуй, и эти два перекроет. После войны уж это случилось. Погнали нас на лесозаготовки. А какой из меня лесовик, если топора в руках отроду не держала, да и с пилой управлялась плохо. Смотрел на меня смотрел наш начальник и однажды определил меня в столовую, там, мол, и посытнее, да и не так тяжело.

Понятное дело, не так определил, своё, мужское потребовал. И началось у нас всё, как в кино. Он после работы в мою каморку придёт, бутылочку на стол поставит, свечу зажжёт, музыку включит, и начинаются у нас танцы. Вино пьём, вкусно закусываем, хмель помогал войти в отчаяние, я уж и не спрашиваю ничего, на всё была согласная. А надо было спросить, ой, надо было…

…Как-то забыла я дверь запереть, и во время танца вдруг увидела краем глаза, как распахнулась она, и молнией сверкнул топор. Поняла только, что женщина, стоявшая в проёме двери, в меня метила, но я-то к ней лицом была, потому и успела увернуться, а он не успел…

Его похоронили, жену его в тюрьму упекли, так бедная там и сгинула, а сиротами осталось шесть человек. Трое-то большенькие были, вскоре отошли, а маленьких я поднимала, и учила, и на ноги ставила, ни одного по миру не пустила. Только они всё равно не простили меня, ездят, не забывают, помогают, чем могут, а обиду всё равно держат. Вот потому я и живу, нет мне места на том свете. Потому и приехала в эту глушь, чтобы пострадать да наедине у Бога прощения попросить. Простит? Как ты думаешь?

Умерла Бабка-барыня по весне. Хоронить её приехало бессчётное количество родственников, которые гроб до самой дороги по колдобинам полным талой воды на руках несли. Видно, простили старуху. Или нет?

Автор Валентина Гусева

Рейтинг
5 из 5 звезд. 1 голосов.
Поделиться с друзьями:

Эдуард Аркадьевич Асадов. Дорожите счастьем, дорожите

размещено в: Стихи Эдуарда Асадова | 0

Дорожите счастьем, дорожите!
Замечайте, радуйтесь, берите
Радуги, рассветы, звезды глаз —
Это все для вас, для вас, для вас.

Услыхали трепетное слово —
Радуйтесь. Не требуйте второго.
Не гоните время. Ни к чему.
Радуйтесь вот этому, ему!

Сколько песне суждено продлиться?
Все ли в мире может повториться?
Лист в ручье, снегирь, над кручей вяз…
Разве будет это тыщу раз!

На бульваре освещают вечер
Тополей пылающие свечи.
Радуйтесь, не портите ничем
Ни надежды, ни любви, ни встречи!

Лупит гром из поднебесной пушки.
Дождик, дождь! На лужицах веснушки!
Крутит, пляшет, бьет по мостовой
Крупный дождь, в орех величиной!

Если это чудо пропустить,
Как тогда уж и на свете жить?!
Все, что мимо сердца пролетело,
Ни за что потом не возвратить!

Хворь и ссоры временно отставьте,
Вы их все для старости оставьте
Постарайтесь, чтобы хоть сейчас
Эта «прелесть» миновала вас.

Пусть бормочут скептики до смерти.
Вы им, желчным скептикам, не верьте —
Радости ни дома, ни в пути
Злым глазам, хоть лопнуть, — не найти!

А для очень, очень добрых глаз
Нет ни склок, ни зависти, ни муки.
Радость к вам сама протянет руки,
Если сердце светлое у вас.

Красоту увидеть в некрасивом,
Разглядеть в ручьях разливы рек!
Кто умеет в буднях быть счастливым,
Тот и впрямь счастливый человек!

И поют дороги и мосты,
Краски леса и ветра событий,
Звезды, птицы, реки и цветы:
Дорожите счастьем, дорожите!

Эдуард Аркадьевич Асадов

Рейтинг
5 из 5 звезд. 1 голосов.
Поделиться с друзьями:

Марина Ивановна Цветаева. Пусть не помнят

размещено в: Поэзия серебряного века | 0

Пусть не помнят юные
О согбенной старости.
Пусть не помнят старые
О блаженной юности.

Все уносят волны.
Море — не твое.
На людские головы
Лейся, забытье!

Пешеход морщинистый,
Не любуйся парусом!
Ах, не надо юностью
Любоваться — старости!

Кто в песок, кто — в школу.
Каждому свое.
На людские головы
Лейся, забытье!

Не учись у старости,
Юность златорунная!
Старость — дело темное,
Темное, безумное.

…На людские головы
Лейся, забытье!

Марина Ивановна Цветаева 1918г.

Рейтинг
5 из 5 звезд. 1 голосов.
Поделиться с друзьями: