Так его прозвали за то, что он охранял шашлыки. Да, да, именно так. Он жил на этой большой площадке для пикников. Туда почти ежедневно съезжались те, кто решил отпраздновать какие-то свои знаменательные даты. И там же собирались, когда праздники были всеобщими.
Кот садился рядом с мангалом или костром и…
Все могли совершенно спокойно возвращаться к столу, потому что за дело брался Охранник. Он отгонял от мяса, издававшего умопомрачительный запах, котов и собак. Охранял, значит. За что ему и перепадали кусочки и объедки.
Правда, так бывало не всегда. Иногда выдавались голодные и холодные дни, когда Охраннику нечего было есть и пить. Но это мало интересовало тех, кто приезжал праздновать. Им казалось, что все рядом должны радоваться. Всегда.
И Охранник помогал им в этом. А когда праздник заканчивался, он шел в небольшую яму, вырытую каким-то зверем. Там ему снились сны…
Будто он маленький котёнок. И мама-кошка ещё жива и облизывает его. Охотнику становилось так хорошо, что он мурлыкал во сне. Наяву он этого не делал, потому что его никогда не гладили.
Грязный он был очень из-за своей жизни в яме. Да и виду самого, что ни на есть, бандитского, что не располагало к общению.
И в этот день праздник был большим. Поэтому у Охранника работы было много. Он взял на себя несколько мангалов, стоящих недалеко друг от друга, и стал гонять котов и собак, пытавшихся украсть прямо с огня куски мяса.
Все приехавшие были давними посетителями этой площадки, поэтому, доверяли Охраннику. И только одна компания была новой. Там всем руководила маленькая женщина, которая очень заразительно смеялась. Она почему-то нравилась Охраннику, и он жмурился и перебирал лапами, слушая её голос.
Сегодня ему как-то особенно не везло. Мало того, что приходилось бегать, так ещё и напились почти все очень быстро. А это было самое плохое в его работе.
Теперь ему доставались только объедки, которые люди бросали под стол. А напоследок его ещё и пнули ногой. Охранник отлетел и тихонько заскулил. Все собирались и уже уезжали. А желудок был пуст…
Есть очень хотелось, и он подошел к последней оставшейся группе. К той, где заправляла маленькая весёлая женщина.
Бок очень болел от удара, и Охранник проковылял к столу, за которым сидели люди. Он сел возле маленькой женщины и тихонько мяукнул. Он не надеялся ни на что. Кому нужен старый грязный кот, но, может, дадут хоть кусочек мяса? Очень не хотелось ложиться спать на голодный желудок.
Но женщина его услышала. Она повернулась к нему и внимательно посмотрела.
— Что? Бок болит? — спросила она. — Эти мерзавцы ударили? И она кивнула на отъезжающую машину.
Охранник прищурил глаза. Его почему-то успокаивал голос женщины, и он даже попытался мурлыкнуть, но вместо этого из горла вырвался стон.
Женщина болезненно поморщилась и, взяв свою тарелку со стола, поставила перед Охранником. Он не ожидал такого. А потом стал есть, опасливо оглядываясь вокруг и инстинктивно пытаясь прижаться к ногам странной женщины.
Но всё хорошее, как известно, имеет особенность – проходить. Неизменно в этом мире лишь количество скорби и зла.
Охранник тоскующим взглядом провожал собирающуюся последнюю компанию. Женщина складывала посуду и постоянно отвлекалась. Как будто искала кого-то.
Охранник вздохнул. Бок очень болел. Он последний раз посмотрел на маленькую женщину, и ему даже на минуту стало легче. Потом он, прихрамывая, пошел в сторону кустов, где была его нора.
— Ты куда? — вдруг услышал Охранник за спиной. Он сжался, ожидая удара. Но вместо этого маленькая, тёплая женская ручка погладила его грязную голову. Она села рядом с ним, прямо на грязную землю.
— Ты, вот что, — сказала она коту. — Тут, смотри, такое дело… У меня дома хозяйство большое. Частный дом, двор и деревья с кустами. Короче говоря… Маленькая женщина погладила большого, старого, грязного кота.
— Короче говоря, такое дело. Охранника у меня нет. А ты своё дело знаешь. Как на счет предложения — поехать ко мне домой? Охранник не верил людям. Они всегда обманывали. Поэтому, лучше не расслабляться и не доверять. Но почему-то, так хотелось…
Так хотелось поверить и прижаться к этой маленькой женщине. Он сделал шаг по направлению к ней и застонал. Бок очень болел.
Женщина вдруг подхватила его своими маленькими тёплыми руками, оказавшимися очень крепкими и, прижав к себе, понесла в машину.
За рулём сидел её муж. Они ехали домой, на заднем сидении сидела маленькая женщина. Она гладила большого старого грязного кота и тот…
Первый раз за много лет мурлыкал не во сне, и даже бок болел меньше.
— И никакой ты не охранник, — сказала женщина. — Ты ведь – Мурлыка. А кот дремал на её коленях, иногда вздрагивая во сне и обхватывая руку женщины лапами. Ему не верилось, и он боялся снова проснуться в норе.
— Всё будет хорошо. Всё будет хорошо, — успокаивала его женщина. И он прижимался к ней во сне…
— Машка, ты где? Подь сюда! – Матрена поставила ведро на лавку и вытерла руки.
— Что, мамань?
— Дуй к бабе Зине и попроси у нее соли. Скажи, я потом отдам.
— Сейчас! – Машка, прыгая на одной ноге натянула второй валенок и уже в дверях оглянулась. – Мам, а ты лепешки печь будешь?
— Буду! Вот соль принесешь и буду. И покличь там Васятку со двора. Холодно. Если он с ребятами, то пусть сюда идут и в избе играются.
Машка кивнула и выскочила за дверь.
Матрена огляделась. Вроде все переделала. Еще полчаса и нужно идти. Председатель ждать не станет. Сегодня день тяжелый. В хранилище холодно, а картошка сама себя не переберет. Не забыть бы рукавицы…
— Мама! – Машка влетела в избу, забыв закрыть за собой дверь. – Там такое!
— Марья! Мороз на улице! Дверь прикрой!
— Потом! Мама, да послушай же!
— Ну, что ты кричишь? – Матрена шуровала в печи. Дети уже большие, сами поедят, но лучше поставить чугунки поближе. Как бы не перевернули.
— Там детей привезли!
— Каких детей? – Матрена оглянулась на дочку.
— Таких детей! Эвакуированных. У правления. Целых двое саней! Баба Зина сказала тебя покликать.
Матрена накинула платок и махнула рукой дочери.
— Не ходи со мной! Дождись брата! И не забудь козлят покормить.
— Не забуду!
Матрена бежала по переулку, тяжело переставляя ноги по снежному крошеву. Пропади пропадом эта зима! Ни конца ей, ни краю. Уже и потеплеть должно, а все никак. Матрена вздохнула, на ходу прикрывая рот концом платка. Где-то там еще Федор. И холодно ему, и не способно… Скорее бы уже закончилось это бесконечное горюшко… Сколько извещений принесли за последнюю неделю? Ой, много… Только Матрена, да еще Катя соседка, не получали. Особо страшно было, когда три дня назад бабе Зине принесли снова страшную эту бумажку. Больше носить не будут. Не на кого… Семь сынов и муж… Не должно быть так! Не может баба, родившая столько детей, оставаться одна как перст… Матрена поежилась, вспоминая, как взяла бумажку баба Зина. Никто из женщин даже не решился подойти к ней. С сухими глазами, прямая как струна, она стянула с головы черный платок, и простоволосая пошла по деревне. Страшно… Матрена снова порадовалась, что ее дети еще маленькие. Васятка едва в школу пошел, а Матвейчик еще совсем маленький, только-только два сравнялось. Рожала его Матрена уже без мужа. Младшего сына Федор пока не видал. Ничего! Вот справятся с этой заразой и вернутся домой мужики! Только поскорее бы…
Матрена выскочила к правлению и ахнула. Детишек казалось было гораздо больше, чем влезло бы в двое саней. Махонькие и постарше, они сидели на ступеньках правления или тихо стояли, прислонившись к бревенчатой стене. Никто из них не гомонил. Было очень тихо. Матрена присмотрелась и сердце у нее зашлось. Худющие какие! Аж страшно глянуть! Она окинула взглядом малышей, сидевших на ступеньках и охнула. Пробежав последние несколько шагов, она на ходу подхватила со ступенек маленькую девочку в туфельках, которая уже клевала носом, засыпая и ногой саданула по двери правления, распахнув ее.
— А ну! Быстро внутрь все! К печке! Бегом!
Бегом, конечно, никто не побежал. Сил у детей не было. Они потянулись за старшими ребятами, которые поднимая на ходу малышей, подталкивали их к входу.
— Матрена! Ты что это самоуправничаешь?
— А! Михалыч! Старый ты хрыч! Что это ты детишек на морозе бросил? Чай, не лето на дворе! Совесть есть у тебя, аль нет? Ты посмотри в чем их привезли-то? Это тебе не валенки! – Матрена рывком поставила у печи табуретку и живо стянула с девочки и легкие туфельки, и рваные чулки. Осторожно приложив ножки ребенка к теплой печке, она принялась растирать ручки девочке.
— Моя ты рыбонька! Замерзла?
Девочка подняла глаза на незнакомую женщину, которая так громко кричала. Она была совсем не похожа на маму. Но, что-то в ней было такое, что девочка не стала долго раздумывать, а, уткнувшись в грудь этой женщины, тут же уснула.
— Намаялось дите… — Матрена аккуратно переложила ребенка поудобнее и повернулась к председателю. – Михалыч! Вот ты вроде умный мужик, но как дело людей касается – совсем ума нема у тебя! Это ж дети! А ты их на улице бросил! Пусть замерзают?
— Да что ты мне… — Кузьма Михайлович включил было командный тон, но тут же притих, потому, что Матрена шикнула на него и запричитала, запела колыбельную. Перейдя на шепот, он продолжил. – Ты мне тут не устраивай чего не надо, поняла? Их же только-только привезли. Не успел я еще. Да и глянь на них! Там же караул! Они мылись, небось, последний раз незнамо когда!
— А хоть бы и так! Что ж им теперь на морозе вместе с животностью своей замерзать? Не выдумывай мне! А то сейчас баб покличу, так живо на тебя управу найдем!
— Загрозила! Ты чего пришла-то? В хранилище ж должна быть ужо. Как там без бригадира?
— То и пришла, что Машка прибежала и сказала, что детвору привезли. Кто они, Михалыч? Да откудова?
— Из Ленинграда. – Михалыч понял, что гроза миновала и подошел поближе. Говорил он теперь тихо, так чтобы дети не услышали. Хотя предосторожность эта была и вовсе ни к чему. Детвора, которая намерзлась в дороге так, что ломило руки и ноги, разомлела в тепле и уже большей частью спала, привалившись к теплой печке там, где хватило места, или приткнувшись по углам. – Беда там, Матренушка, беда страшная…
— Что беда, про то я знаю. А куда детвору-то теперь? Родня какая есть у них?
— Да какая родня?! – махнул рукой Михалыч. Ты глянь на них. Половина и имени своего произнести не умеет. Сопровождающие ихние, что везли-то, аккурат все полегли, когда поезд… Детву повыпихивали, кого успели, а сами… Эх! – Михалыч отвернулся, пряча слезы.
Сколько уж они видали этих эвакуированных… Но, раньше-то это были взрослые. А если кто и попадался с ребятишками, то при мамках или родне дети были. А тут хоть плачь, хоть рыдай…
— Что ж делать будем, Михалыч? Глянь, какие они заморенные. Нельзя их дальше отправлять. Не доедут они никуда.
— Что предлагаешь?
— Давай народ собирать.
— Думаешь возьмет кто? Свои по лавкам скачут.
— Или мы не люди? Где свои, там и этим место найдется.
Михалыч отловил соседского мальчишку и отправил его по дворам и в хранилище, где работали сегодня женщины.
— Чего звал, Михалыч? – Катерина, первая певунья на деревне и подруга Матрены, осеклась, шагнув за порог. – Это ж что такое?
— Дети, Катя! Не шуми! – Матрена потрогала пяточки девчушки, которая посапывала у нее на руках и потянула с себя верхний платок.
Катя молча подошла и помогла ей освободить конец, на котором лежал ребенок. Матрена укутала ножки девчушки и кивнула на ребят.
— Видала?
— Страх какой! А худущие! Словно не кормили их…
— Так и не кормили же почти. Они из Ленинграда, Кать.
— Ох, горюшко! И куда их теперь?
— Сама как думаешь?
— Нельзя их дальше.
— Вот и я о чем. Бабы! Что делать будем?
— Деревня у нас большая. По дворам разберем. Только их все равно много. – Мария, соседка Матрены покрутила головой. – Если только по двое-трое на двор.
— Я не возьму! – Капитолина, вдова с другого конца переулка Матрены, покачала головой. – Своих трое, куда мне еще? Не прокормимся.
— Правление поможет. – Михалыч кивнул на вопросительный взгляд Матрены.
— Много напомогаешь ты, Михалыч? Тут до весны бы протянуть…
— Ладно. Давайте так. У кого совсем беда – те пустые. А кто может – те возьмут.
— Ты это затеяла? – Капитолина нахмурилась, глядя на Матрену.
— Жизнь это затеяла, Капа. И перестань тут себя жалеть. Вон сколько тут бабонек и чуть не каждая с такой же бумажкой, как у тебя. Не хочешь – не бери. В твою сторону косо никто не глянет. Все знаем, что еле управляешься.
Девочка всхлипнула во сне и Матрена покрепче прижала ее к себе, покачивая.
— Глянь-ко, в чем я эту пигалицу с крыльца забрала! – Матрена показала Капитолине туфельку. – И чулки как кружево у бабы Зины. Как не поморозилась еще!
Зинаида растолкала баб и наклонилась над мальчишками, которые спали вповалку в углу.
— На Мишаньку моего похож… Возьму его. И вот этих двоих.
Дело пошло веселее. Женщины тихонько будили детей и уводили их по домам.
— Мама! – девочка на руках Матрены вздрогнула и закричала.
— Тихо, тихо, моя рыбонька! Все хорошо будет!
Ребенок рванулся из ее рук. Поняв, что бежать ей больше некуда, девчушка разревелась.
— Ах ты, горюшко мое! Что ж ты плачешь, маленькая?
— Павлиииик… — малышка тянула руки к ребятам, которые столпились в другом углу избы.
— Павлик? Кто такой? – Матрена повернулась к мальчишкам.
— Это я. Она моя сестра.
Невысокий ладный паренек шагнул к печке, и девочка тут же успокоилась.
— Двое вас?
— Теперь – да. Была еще сестра. Да только… в поезде она осталась.
Мальчишка опустил глаза и протянул руки к девочке.
— Куда нас теперь?
— Ко мне пойдете? Матреной меня звать, фамилия – Зотова.
Мальчик поднял глаза, и Матрена ахнула. Такой синевы она никогда не видела. Мальчишка внимательно смотрел ей в глаза и думал. Потом медленно кивнул.
— Пойдем. Спасибо!
— Как звать-то ее?
— Ниночка.
Так дом Матрены пополнился двумя новыми жильцами. После того как Матрена в семи водах отмыла их в бане, махнув рукой на смущение Пашки и вопли Ниночки, оказалось, что кудри у девчушки точно такого же цвета, как косы у Маши, а Пашка хоть и долговязый, но худой настолько, что сквозь кожу видно каждую косточку.
— Что ж вас, совсем не кормили что ли? – подкладывала кашу по мискам Матрена. – Ешьте, никто не отберет. Маша, молочка плесни им еще.
— Кормили. – Павлик ел медленно, хотя больше всего ему хотелось проглотить эту кашу с миской вместе. Ему казалось, что ничего вкуснее он никогда не пробовал. – По норме, как положено.
Он взял нож и отрезал небольшой кусочек хлеба.
— Вот столько давали нам.
Матрена зажала рот рукой.
— Как же ж вы…
— Мама нам свой хлеб отдавала. Только я брать не хотел. А она ругалась…
— Мамка ваша…
— Нет ее. Еще до нашего отъезда не стало.
— А батя? – Маша подвинула Павлику кружку с молоком.
— А отец на фронте… был… в самом начале еще он… — Павлик заплакал, уткнувшись в сложенные на столе руки.
Ниночка, глядя на брата, заревела тоже.
Матрена покачала головой и почти силком подняв голову Павлика, заглянула ему в глаза.
— Не плачь, родный мой! Есть у вас теперь и дом, и родня. Родителей помните своих и чтите, а вот плакать не надо. Отплакались!
Матрена подошла к шкафчику и достала оттуда тряпицу, в которую был завернут сахар. Отколов несколько кусочков, она раздала его детям.
— Посластитесь! И пусть горе подождет за порогом. Не пускайте его в дом.
Дети прижились в семье Матрены. Павлик охотно брался за любую работу, помогая Матрене по хозяйству и охотно занимаясь с ребятами уроками. Маша не уставала удивляться, сколько он знает.
— Папа говорил, что нужно много читать! В знании вся сила! – Павлик объяснял Маше очередную тему, и она ахала, как легко и понятно он это делал.
— Павлик, тебе надо учителем в школе работать.
— Может быть и буду. Но, это очень много учиться надо. А негде пока.
— Ничего, сынок, вот закончится беда эта и будет все. И учиться будешь, и другим ума дашь. У тебя это хорошо получается.
Ниночка, как будто успокоившись, что больше никуда бежать не надо, неожиданно разболелась. Она металась в бреду, сгорая от жара и Матрена тихонько затеплила лампадку, которая осталась ей от бабушки.
— Помоги, Господи! Сколько вынесли эти дети… Спаси и сохрани!
Маша видела, как молится ночами мать, не отходя от кровати, где бредила Ниночка и тихонько шептала следом за ней.
— Помоги…
Почему-то ей совсем не было совестно. Мало ли, что говорили в школе. Мама всегда знала все лучше. И если она так делает, значит это точно поможет. Вот только говорить об этом никому нельзя. Это Маша знала и понимала. Когда-то бабушка сказала ей:
— Не все верят, Машутка. Кто-то считает, что Бога и вовсе нет. Только я тебе так скажу. Коль нет Его, так и волноваться нечего, а коли есть Он там, на небе, так не грех и спасибо сказать Ему, и попросить, о чем нужно. Бог ведь Он такой. Все видит, все знает. И все может. Это ты хорошо помни. А еще запомни вот что. Если ты чего просишь, да не получаешь, не спеши пенять Ему. Может не на добро просила. Мы ведь думаем по-своему, маленьким умишком, а Он-то большим. И видит дальше, и знает больше. Поняла? Я вот тебе расскажу. Была у меня сестра. Ты ее не помнишь, давно это было, еще мамка твоя не замужем была, а махонькой девчонкой бегала. Сестра моя была красивая. Многие ее замуж звали, а только пошла она по любви. Батюшка наш ее сильно жалел и неволить не хотел. Выбрала сама, кого хотела. Да только он ее не выбирал. Уж как она молилась. Ночи на коленках стояла. Вот и вымолила себе того, кого присмотрела. Как уж там получилось, не знаю, а только позвал он ее замуж. Да только хорошего ничего там не вышло.
— Почему?
— А потому, что она его любила, а он ее – нет. Бил, издевался всяко. Троих детей она в сыру землю положила, а после и сама туда легла. Как думаешь, на добро просила?
— Нет!
— Вот и мне так кажется. Бог-то даст, а вот что делать с этим добром потом – большая задача.
Маша тогда кивала, не понимая и половины того, что говорила бабушка, но старалась запомнить каждое слово. И сейчас все это вдруг всплыло в памяти и слушая мамину молитву, Маша тихонечко добавляла:
— На добро дай, Господи!
Ниночка поправилась. Зинаида принесла последнюю оставшуюся с лета крынку с медом. Капитолина, которая была знатной травницей, меняла составы, выпаивая Нину, и охала:
— Бедное дите! Нечем ей бороться-то… Сил нет.
Вместе, сменяясь у постели, они выходили Ниночку и к весне, как только побежали ручейки по улицам, бледная, но уже окрепшая девочка садилась у окошка и смотрела, как пускают кораблики ее братья.
— Мама! Там опять! – Маша распахнула дверь и тут же ее прикрыла. Не хватало еще Ниночку застудить снова!
За год Матрена приняла в своем доме больше двадцати ребятишек. Женщины качали головой.
— Куда столько? Как справляешься?
— А хорошо мы справляемся! Вот Федор вернется, так еще лучше будем!
Матрена лукавила. Тяжело было. Тяжело и хлопотно. Но, глядя, как укладываются спать ее дети, она улыбалась. В тепле, не голодные и кричать по ночам перестают через какое-то время. Значит страх уходит. Значит чувствуют они, что безопасно им в ее доме.
Федор вернулся. Единственный из всей деревни целый и на свои ногах. Кроме него да младшего сына Зинаиды, бумаги на которого пришли по ошибке, из мужиков в деревню не вернулся никто. Зинаида хлопнулась в обморок от счастья, а потом на радостях накрыла стол и сидела с сыном, держа его за руку чуть не до утра.
— Мама, я живой, живой! Ну, не плачь! Мы же теперь вместе! Никуда уж больше от тебя не денусь.
Федор, которому еще на станции Михалыч рассказал, что творится у него дома, сначала ошалел.
— Письма были давно. Шестерых взяла, писала.
— Так, то когда было! – усмехнулся Михалыч.
— Почта! Будь она неладна! Так сколько, Михалыч?
— Много, Степаныч, ох и много! Богатый ты теперь!
— Ну, жена, знакомь с детями! – Федор только крякнул, увидев, какая орава теперь живет в его доме. И замолчали самые языкатые сплетницы, глядя, как шагает вереница из парней вслед за отцом по деревне.
— Экая семья знатная получилась! – улыбался в усы Михалыч, провожая взглядом Матренин выводок.
***********************
Наши дни.
— Вот, Машенька. Здесь твоя прабабушка. А это, значит, прадед. Очень хорошие люди были.
— Я вижу, бабуленька! Раз, два, три…
— Двадцать шесть. Четверо своих и двадцать два приемных. – Ниночка протерла памятник, бережно смахивая пыль с подписей под именами родителей. – Все выросли. Ни одного не потеряли. Все в люди вышли. Да ты и сама видела.
