Девчушка и Леший. Сказка Мари Павловой — Проведем время с пользой

Девчушка и Леший (сказка) Мари Павлова

Давно это в нашем лесу случилось. Теперь у тех, которые те времена помнили, уж и правнуки состарились. Но, а тогда-то — тогда люди не думали еще, что про них сказки складывать будут, жили да жили себе.

А было вот что! Поехали как-то мать с отцом, да еще родни набралось, в лес за дровами. Ехать им далековато случилось, лес, где попало не рубили, а только там, где кому приказчик укажет. Вот поехали они, значит. Дорога знакомая, народу много, весело всем!

Одна Дашутка дома с бабушкой осталась. Дашутка еще маленькая, а бойкая девчушка, по хозяйству хлопочет, помощница бабушке на радость. Что Дашутка ни делает, все песенки поет, много она их знала, хоть и махонькая была.

— Где ты, Дарьюшка, такие песенки выучила? — спросят ее.

— А вот на гулянье пели, я и слыхала. — отвечает.

— Что ж, так и запомнила?

— Да я только разок услышала, а уж будто всегда ее и знала. — разводит руками Дашутка.

Вот так хлопочут они с бабушкой дома, Дашутка песенки напевает, а бабушка вздыхает. Глянет в оконце, и вздохнет. Прислушается к чужому бубенчику, да и снова вздохнет.

— Что ты, бабанька, вздыхаешь? Устала али болит чего? — затревожилась Дашутка.

— Боюсь, деточка, чтобы Леший наших в лесу не попутал в дороге-то. Им за дальнюю заимку ехать, путь неблизкий.

— А на что, бабаня, ему людей путать, Лешему-то?

— Любит он баловать с нашим братом. — ворчит бабушка.

— В прошлом годе девки по малину ходили, так насилу домой вышли. Уж, говорят, вон и деревня видна, и тропочка наша, а закружил так, что к ночи только и выбрались. Уж они ругались-ругались!

А то еще Пахом за грибами ходил, а уж он-то грибник на всю округу! В такие места дикие хаживал, а и того Лешак покружил в трех соснах.

— Да как же так может быть, бабаня? Нешто он, Леший, нас не любит?

— А за что ему нас любить? Озорует он, баловать бы ему только.

— Ну как, бабаня, он за то нас и не любит, что мы браним его? А вот ежели бы…

— Вот подрастешь ужо, сама и узнаешь. — засмеялась бабушка.

— Ложись-ка ты спать лучше! Вон, слава те, Господи, наши воротились, сейчас ужинать да отдыхать.

Забралась Дашутка на лавку, укрылась, а сама все думает: отчего Леший рядом с людьми живет, а людей не любит? Может, он это не озорует со зла, а пошутковать ему хочется? А люди-то сразу браниться да кричать! Всякому обидно будет!

Побегу-ка, — думает Дашутка, — в лес, спою Лешему песенку да пирожок оставлю. Утром попросилась у мамки с тятей в лесок с подружками. Те ничего, позволили. Велели только дальше полянки в березнячке — ни ногой!

Взяла Дашутка пирожок, уложила в корзиночку и побежала в березнячок, что сразу за покосом начинался. Вышла на светлую полянку, села на пенек. Стала веночек плести и песенку завела. Голосок у нее звонкий, что ручеек звенит.

Вдруг смотрит — по тропинке старичок идет. Сам маленький, согнутенький, в руках клюка березовая, а борода у него длинная белая. Увидал он Дашутку, остановился.

— Ты кто такая? — спрашивает. — Дашуткой меня кличут. Из деревни я, дедушка.

— Хм… А здесь чего делаешь? — Лешему песенки пою.

— Чегооооооо? — удивился старичок, и даже за бороду свою схватился, — Лееееешему? Пеееесенки?

— Ну да! — отвечает Дашутка.

— Я ему еще пирожок принесла, да вот веночек сплету.

— Н-дааа… — крякнул старичок.

— А тебе чего в лесу от Лешего надобно? Грибов, али там ягод? Али орехов?

— Да нет, дедушка! — смеется Дашутка,

— Мне ничего и не надобно. Я еще маленькая, мне и в лес-то ходить не разрешают, вот только до этой полянки. Стоит старичок, на палку свою опирается, смотрит задумчиво.

— Значит, ты Лешему песенки петь выдумала, да еще и гостинца не пожалела?

— Жалко мне Лешего, дедушка. Старичок только головой качает да бороду гладит.

— А что же тебе его жалко, Лешего-то?

— Сам ты посуди, дедушка. — отвечает Дашутка, — За дровами едут, устанут люди, и ругаются. Грибов не найдут, так опять ругаются. Заплутают в лесу, так снова бранятся. Кому же приятно, когда о нем слава дурная идет?

— Ишь ты! — усмехнулся старичок, — По-твоему, выходит, Леший и не злой вовсе?

— Я так думаю, дедушка, шутник он. Да только людям часто не до шуток, вот они и серчают… — вздохнула Дашутка.

— Ладно, — говорит старичок, — Пирожок ты, давай-ка, сама съешь, чай, проголодалась уже. А вот песенка твоя Лешему понравилась, и веночек ему, старому, приглянулся, бородищу украшать будет!

— Ты разве его знаешь, дедушка? — обрадовалась Дашутка.

— Да видал иной раз, — засмеялся старичок, — Бродит тут, дурень старый, только не каждому покажется. Ты вот что. Держи-ка свою корзиночку, беги домой, да смотри, до дома в нее не заглядывай. А будут спрашивать большие, сказывай, что никого в березнячке не видала. Все ли поняла?

— Все, дедушка! Спасибо тебе, добрый ты! Передай Лешему поклон от меня! Схватила Дашутка корзиночку, а она тяжелехонька! Насилу донесла до дома. Глянули там, а в корзиночке — грибов!.. Да такие все крупные, чистые, ровненькие!

— Ты где же, Дашутка, такой красоты набрала? Не я ль тебе велела дальше березнячка не ходить? — спрашивает мать. Дашутка помнит старичков наказ, не сказывается.

— Да я, матушка, в березнячке и набрала. Смеются большие, не верят.

— Березнячок наш вдоль-поперек истоптан, откуда там таким грибам взяться!

С того дня так и повелось. Как ни пойдет Дашутка в березнячок, так целую корзинку домой притащит. И ягод, и грибов, и орехов! Дивятся дома, а Дашутка, знай, помалкивает.

Вот прознал такое дело Пахом-грибник, вздумал проследить за девчонкой. Сам-то Пахом на всю округу славился, места грибные все ведал, даже самые потаенные. Поговаривали люди, что Пахом грибы найдет и там, где их отродясь не бывало! Знал он грибное дело и любил, да тут вот зависть одолела!

Как так, столько лет он леса исхаживает, а какая-то девчушка, саму-то еще из-под гриба не видать, а туда же! Дождался Пахом, как увидал, что Дашутка с корзиночкой в березнячок пошла, так за ней чуть поодаль и увязался.

Вот Дашутка на полянку выбежала, корзиночку свою на пенек поставила, песенку завела, а Пахом за кустом притаился. Глядит, значит, вдруг чувствует, как его по плечу кто-то похлопал.

Обернулся Пахом — стоит позади него солдатик. Шинелька потертая, сапоги стоптанные, лицо худое, совсем щетиной заросло.

— Не угостишь ли махорочкой служивого? — говорит, — Давно иду, устал я, мил человек.

— Да ты поди в деревню, — отвечает Пахом, — там и на постой оставят, и махорочкой поделятся. Обрадовался солдат: — Спасибо тебе, мил человек! Да только еле иду я. Проводи ты меня до деревни, в долгу не останусь. Что ты будешь тут делать? Ну, как и впрямь служивый не дойдет один? Совсем он, видать, издалече…

Пахом — мужик сердобольный был, пошел провожать солдатика. В другой раз снова Пахом Дашутку соследить взялся. Та опять на полянку прибежала, песенку поет, веночек сплетает. Пахом наш глядел-глядел, да и сморил его сон. Устроился Пахом под кустиком и задремал. Проснулся — ан уж и свечерело! На полянке нет никого.

В третий раз решился Пахом глядеть в оба! Не дремать, с прохожими не заговаривать. Снова пришел за Дашуткой на полянку, за кустом притаился, глаз с девчонки не сводит.

Стоит этак, хоронится, а только слышит позади себя тихий такой вздох, с укоризной: — Эх, Пахом-Пахом… Разве ж я тебе не пособлял? Разве ж я тебе когда глаза отводил? А ты дитю позавидствовал…

Обернулся Пахом — нет никого. Глядь по сторонам — батюшки-святы! — а места кругом незнакомые! Посмотрел туда, где полянка была — нет полянки, и березнячка нет.

Один лес непролазный, темный, чужой. Только что деревня была видна, тропинка широкая, покосы, а тут с сплошь бурелом, колодья да выкорча. Куда идти — неизвестно.

Испугался тут Пахом не на шутку, за голову схватился. Заплакал, повалился на колени: — Прости ты меня, — говорит, — Правда твоя, жадность меня одолела, разум замутился. Проучил ты меня! Да только смилуйся, дома детишки малые. Ни разу я боле на чужое не загляжусь!

Плачет Пахом, горько ему, что по своей глупости да жадности деток сиротами оставит, да жену одинешеньку, да матушку старую.

Понял, что и солдатик тот неспроста на него вышел, и сон его сморил недаром! Тут бы ему понять, ан жадность-то все пересилила! Повинился Пахом, а слезы так и бегут, что градины.

— Ты чего, дядька Пахом? Горе у тебя какое? Охнул Пахом, открыл глаза, отер лицо — глядь-поглядь: вот и березнячок, и поляночка, и тропинка, и деревня, и покосы, а вот и Дашутка перед ним стоит, за рукав тянет. Как и не бывало наваждения.

— Пойдем, дядька Пахом, вместе. Ты захворал, чай? Так и пошли они в деревню вдвоем. Пахом пришел к себе, жену, детишек обнял, рад-радехонек!

Дашутка, как подросла, стала с подружками и подальше в лес захаживать. Всегда она песенку пела и гостинчик с собой несла, а уж и ей, и подружкам все грибы-ягоды-орехи открывались, полные корзинки девушки набирали.

Пахом тоже леса не оставил, ходил, еще дальше прежнего забредал. Все опасности в лесу его стороной обходили. Лес — он смелых любит, а пуще того — добрых да независтливых.