Исаак Ильич Левитан — Проведем время с пользой

Исаак Ильич Левитан (1860 – 1900) – крупнейший российский пейзажист второй половины XIX века.

Он родился в небольшом городке Литвы, но в начале 1870-х годов его родители перебрались в Москву, где вскоре умерли, оставив своих четверых детей без средств к существованию.

Всю свою жизнь Исаак Левитан испытывал нужду, вел очень скромную трудовую жизнь.

Автопортрет» Государственная Третьяковская галерея 1885

В 1873 году он стал учеником художественного училища, решив пойти по стопам старшего брата – художника.

Педагогами Исаака были А.К. Саврасов и В.Д. Поленов. Саврасов высоко ценил талант своего ученика, прочил ему славу французского пейзажиста Коро, но своим расположением только навредил ему.

Преподаватели училища недолюбливали Саврасова и решили отыграться на его любимчике, отказав Левитану в получении звания художника. Ему выдали диплом, где в графе специальность значилось: учитель рисования. Произошло это в 1885 году.

В 1898 Левитан сам стал преподавателем того училища. Он много сделал, чтобы создать Дом пейзажей – огромную мастерскую, двери которой были открыты для всех русских пейзажистов.

Левитан учил своих подопечных не только рисовать, но любить природу. Он говорил им, что цветы на пейзажах должны пахнуть цветами, а не краской.

Умер Исаак Левитан 4 августа 1900 года.

Через 2 года, в 1902 году, Авель Левитан установил памятник на могиле брата. 22 апреля 1941 года прах Исаака Левитана был перенесён на Новодевичье кладбище.

С тех пор могила Исаака Левитана соседствует с могилами его друзей Чехова и Нестерова. Его наследие огромно, он написал почти 1000 полотен.

Левитан — художник, картины которого украшают коллекции известных музеев, особенно много его работ в фондах Третьяковской галереи.

Инет

«Вечер» считается одной из самых ранних из сохранившихся картин Левитана. Она находилась в собрании коллекционера и мецената Ивана Свешникова из Переславля-Залесского, после этого — в Румянцевском музее в Москве, а затем — в Государственном музейном фонде, откуда она в 1927 году была передана в Государственную Третьяковскую галерею.

Пейзаж изображает богом забытую деревушку, через которую проходит грязная дорога с лужами. Полотно имеет грустный, сумеречный характер.

Вероятно, это связано с тем, что в тот год, когда оно было написано, у Левитана умер отец (его мать умерла ещё раньше, в 1875 году), так что он остался сиротой.

Кроме этого, подобная мрачноватая трактовка деревенских пейзажей была в целом характерна для художников-передвижников 1870-х годов.

Описывая картину «Вечер», искусствовед Алексей Фёдоров-Давыдов писал, что «эффект заката вносит в изображение ноту тревоги, ещё усугубляющей общую печальную картину». По его словам, «этот красочный эффект и его эмоциональная выразительность, сам способ внесения таким образом поэтического момента в прозаический мотив свидетельствуют о приглядке молодого Левитана к работам гремевшего тогда Куинджи».

Другие ранние работы Левитана:

«Ветряные мельницы». Поздние сумерки . (конец 1870-х) ГТГ.

Солнечный день. Весна. 1876- 1877 Частное собрание.

Перед грозой. 1879 Нижегородский художественный музей

Константин Коровин, Воспоминания

Левитан мало говорил о живописи, в противоположность всем другим. Он скучал, когда о ней говорили другие.

Всякая живопись, которая делалась от себя, не с натуры, его не интересовала. Он не любил жанра.

Увидев что-либо похожее на природу, он говорил: «Есть правда». Любимым нашим развлечением, учеников мастерской Саврасова, было уйти за город, в окрестности Москвы, где меньше людей.

Левитан всегда искал «мотива и настроения», у него что-то было от литературы — брошенная усадьба, заколоченные ставни, кладбище, потухающая грусть заката, одинокая изба у дороги, но он не подчеркивал в своей прекрасной живописи этой литературщины.

Левитан был поэт русской природы, он был проникнут любовью к ней, она поглощала всю его чуткую душу, и этюды его были восхитительны и тонки.

Странно то, что он избегал в пейзаже человека. Прекрасный рисовальщик и живописец, он просил моего брата Сергея написать в его картине «Аллея осенью» фигуру сидящего на скамейке.

Левитан как-то сторонился людей. Его мало кто интересовал. Он подружился с А. П. Чеховым, который присоединялся к нам на прогулках за город, еще будучи молодым студентом Московского университета.

Левитан был разочарованный человек, всегда грустный. Он жил как-то не совсем на земле, всегда поглощенный тайной поэзией русской природы.

Говорил мне с печалью: «Художника не любят — он не нужен. Вот Саврасов, это великий художник — и что же? Я был у него в доме, его не любят и дома. Все против, он чужд даже своим. Писателя легче понять, чем художника.

Мне говорят близкие — напиши дачи, платформу, едет поезд или цветы, Москву, а ты все пишешь серый день, осень, мелколесье, кому это надо? Это скучно, это — Россия, не Швейцария, какие тут пейзажи? Ой, я не могу говорить с ними. Я умру — ненавижу…»

Левитан часто впадал в меланхолию и часто плакал. Иногда он искал прочесть что-нибудь такое, что вызывало бы страдание и грусть. Уговаривал меня читать вместе. «Мы найдем настроение, это так хорошо, так грустно — душе так нужны слезы…»

Летом Левитан мог лежать на траве целый день и смотреть в высь неба. «Как странно все это и страшно, — говорил он мне, — и как хорошо небо, и никто не смотрит.

Какая тайна мира — земля и небо. Нет конца, никто никогда не поймет этой тайны, как не поймут и смерть. А искусство — в нем есть что-то небесное — музыка».

Я разделял его созерцание, но не любил, когда он плакал.

— Довольно реветь, — говорил я ему.

— Константин, я не реву, я рыдаю, — отвечал он, сердясь на меня. Но делался веселей.

Я любил солнце, радость жизни, цветы, раздолье лугов. И однажды у пригорка за городом, где внизу блестел ручей струей бегущей воды, расцвел шиповник, большие кусты его свежо и ярко горели на солнце, его цветы розовели праздником радости весны.

— Исаак, — сказал я, — смотри, шиповник, давай поклонимся ему, помолимся. И оба мы, еще мальчишки, встали на колени.

— Шиповник! — сказал Левитан, смеясь.

— Радостью славишь ты солнце, — сказал я, — продолжай, Исаак… — …и даришь нас красотой весны своей.

— Мы поклоняемся тебе.

Мы запутались в импровизации, оба кланялись шиповнику и, посмотрев друг на друга, расхохотались: «До чего глупо!»

(Константин Коровин, Воспоминания)

Мне кажется это многим будет интересно!

Чтение для души. К.Г. Паустовский. Исаак Левитан (фрагменты)

«Левитан — нищий и голодный мальчик, внук раввина из местечка Кибарты Ковенской губернии — сидел, сгорбившись, за столом в московском трактире и вспоминал картины Коро.

Замызганные люди шумели вокруг, ныли слезные песни, дымили едкой махоркой и со свистом тянули желтый кипяток с обсосанных блюдец. Мокрый снег налипал на черные стекла, и нехотя перезванивали колокола.

Левитан сидел долго, — спешить ему было некуда. Ночевал он в холодных классах училища на Мясницкой, прятался там от сторожа, прозванного «Нечистая сила».

Единственный родной человек — сестра, жившая по чужим людям, изредка кормила его и штопала старый пиджак. Зачем отец приехал из местечка в Москву, почему в Москве и он и мать так скоро умерли, оставив Левитана с сестрой на улице, — мальчик не понимал.

Жить в Москве было трудно, одиноко, особенно ему, еврею.

— Еврейчику еще порцию ситного, — сказал хозяину половой с болтающимися, как у петрушки, ногами, — видать, ихний бог его плохо кормит. Левитан низко наклонил голову. Ему хотелось плакать и спать. От теплоты сильно болели ноги.

А ночь все лепила и лепила на окна пласты водянистого мартовского снега. В 1879 году полиция выселила Левитана из Москвы в дачную местность Салтыковку.

Вышел царский указ, запрещавший евреям жить в «исконной русской столице». Левитану было в то время восемнадцать лет.

Лето в Салтыковке Левитан вспоминал потом как самое трудное в жизни. Стояла тяжелая жара. Почти каждый день небо обкладывали грозы, ворчал гром, шумел от ветра сухой бурьян под окнами, но не выпадало ни капли дождя.

Особенно томительны были сумерки. На балконе соседней дачи зажигали свет. Ночные бабочки тучами бились о ламповые стекла. На крокетной площадке стучали шары. Гимназисты и девушки дурачились и ссорились, доигрывая партию, а потом, поздним вечером, женский голос пел в саду печальный романс: Мой голос для тебя и ласковый и томный…

То было время, когда стихи Полонского, Майкова и Апухтина были известны лучше, чем простые пушкинские напевы, и Левитан даже не знал, что слова этого романса принадлежали Пушкину.

Он слушал по вечерам из-за забора пение незнакомки, он запомнил еще один романс о том, как «рыдала любовь». Ему хотелось увидеть женщину, певшую так звонко и печально, увидеть девушек, игравших в крокет, и гимназистов, загонявших с победными воплями деревянные шары к самому полотну железной дороги.

Ему хотелось пить на балконе чай из чистых стаканов, трогать ложечкой ломтик лимона, долго ждать, пока стечет с той же ложечки прозрачная нить абрикосового варенья.

Ему хотелось хохотать и дурачиться, играть в горелки, петь до полночи, носиться на гигантских шагах и слушать взволнованный шепот гимназистов о писателе Гаршине, написавшем рассказ «Четыре дня», запрещенный цензурой.

Ему хотелось смотреть в глаза поющей женщины, — глаза поющих всегда полузакрыты и полны печальной прелести.

Но Левитан был беден, почти нищ. Клетчатый пиджак протерся вконец. Юноша вырос из него. Руки, измазанные масляной краской, торчали из рукавов, как птичьи лапы. Все лето Левитан ходил босиком.

Куда было в таком наряде появляться перед веселыми дачниками! И Левитан скрывался. Он брал лодку, заплывал на ней в тростники на дачном пруду и писал этюды, — в лодке ему никто не мешал.

Писать этюды в лесу или в полях было опаснее. Здесь можно было натолкнуться на яркий зонтик щеголихи, читающей в тени берез книжку Альбова, или на гувернантку, кудахчущую над выводком детей.

А никто не умел презирать бедность так обидно, как гувернантки. Левитан прятался от дачников, тосковал по ночной певунье и писал этюды.

Он совсем забыл о том, что у себя, в Училище живописи и ваяния, Саврасов прочил ему славу Коро, а товарищи — братья Коровины и Николай Чехов — всякий раз затевали над его картинами споры о прелести настоящего русского пейзажа. Будущая слава Коро тонула без остатка в обиде на жизнь, на драные локти и протертые подметки…

…Неприязнь к Саврасову преподаватели переносили на его любимого ученика — Левитана. Кроме того, талантливый еврейский мальчик раздражал иных преподавателей.

Еврей, по их мнению, не должен был касаться русского пейзажа, — это было делом коренных русских художников.

Картина была признана недостойной медали. Левитан не получил звания художника, ему дали диплом учителя чистописания.

С этим жалким дипломом вышел в жизнь один из тончайших художников своего времени, будущий друг Чехова, первый и еще робкий певец русской природы…