Ты не будешь одна. Рассказ Лемешевой Ирины

Ты не будешь одна
На английский ее отдали рано. Нет, наверное, «отдали» — не совсем так. Английский приходил с доставкой на дом в виде серьёзного и весьма пожилого преподавателя. Сколько ему тогда было? 30? 35? А может, целых 40? Но он преподавал в университете и именно ему дальновидные родители доверили своё чадо. Чем не займется их Люсенька в будущем, язык — всегда преимущество. И на это никаких денег не жалко. Впрочем, денег не жалели в принципе.

Трудно относиться рачительно к тому, что есть в избытке. Папа занимал высокий пост, о котором вслух и упоминать неловко, ибо сразу становилось понятно, откуда в этой семье достаток. Мама Люсеньки работала в университете и тоже преподавала английский.

Но будучи женщиной здравой, она понимала, что родители не могут обучать чему-то своих собственных детей. Ну, во всяком случае, не английскому. А может, у нее просто не хватало времени?

Ведь помимо работы — а это по полдня почти каждый день — у каждой уважающей себя женщины есть масса важных вещей — портниха, парикмахер, маникюр, косметолог, спекулянтки. И каждой позвони, очередь назначь. И проследи, чтобы уборщица Алена протерла плинтуса и пропылесосила диван.
— Мне легче самой убраться, честное слово! — со слезой в голосе жаловалась она соседке. — Нашей Алёне — как бы побыстрее.

Соседка, для которой нанять уборщицу было равносильно полету в космос, согласно кивала головой.
Готовила Люсенькина мама сама. Да, продукты — самые лучшие, свежие и дефицитные — дома были всегда. И она любила поколдовать у плиты. Так, по мелочам: салатики, постный борщик, сырники с изюмом, курочка в духовке, нафаршированная гречневой кашей.

Хорошо все то, что полезно: и для здоровья, и для фигуры.
Ну, а если собирались гости, то вызывали на помощь Берту — грузная и молчаливая, она давно изучила пристрастия своих клиентов. А изучать было что, ибо родственники со стороны мамы предпочитали фаршированную рыбку и холодец, а папина родня с нетерпением ожидала армянский плов с сухофруктами или долму.

Берта поначалу пыталась совместить эти кулинарные направления, а потом, махнув рукой и пробормотав «да, ну вас!» , делала традиционный плов из баранины с жёлтой морковью и специями, или манты из тончайшего теста, которые ели, конечно, без всяких вилок и ножей, держа вертикально, как стаканчик, чтобы не вылился сок и аккуратно добавляя густую сметану с базара.

Ну, а по салатам мама Люсеньки была мастерица — не догнать! Да и пекла хорошо: и традиционный бисквит , высокий, тающий во рту, и наполеон, который сутки пропитывался под тяжёлой разделочной доской, и чак-чак, который перед подачей нарезали на аккуратные кусочки. Гости ели и хвалили маму, которая привычно смущалась. О существовании Берты, похоже, никто не знал.

Отец был признанный тамада, он подливал гостям и поднимал витиеватые тосты за всё и за всех: за родителей, детей, за присутствующих и ушедших в иной мир, за дружбу, любовь и, конечно, за здоровье.

Так Люся и запомнила детство: молодые и красивые родители, открытый дом, многочисленная родня, гостеприимно накрытые столы и папины пожелания.

Но, видимо, то, о чем очень сильно мечтается, не сбывается. И достаточно одного кирпичика, чтобы рухнул весь дом. Этим кирпичиком оказалась мамина болезнь. Хотя каким кирпичиком… Это был огромный валун, скорее, скала, под которой обрушился весь мир их семьи — благополучный и устоявшийся.

— Есть надежда, — сказал средних лет врач. — Только вторая стадия, вовремя захватили, без метастаз. Прооперируем здесь, тянуть нельзя. А потом вам лучше уехать, фамилия позволяет. И уже там продолжите лечение. Особой альтернативы я не вижу. А так — есть надежда, есть, — повторил он, первый раз взглянув папе в глаза.
Они собрались и выехали очень быстро, удивив всех. Да, понятно — связи, деньги, но все равно. За пару месяцев оформить документы на две семьи — это было неслыханно. Люсенька слышала, как мама разговаривала по телефону с бабушкой.

— Мам, может, не сто́ит вам с папой, в таком возрасте? Бросать всё, что нажили, квартиру, друзей, жизнь.
Бабушка что-то отвечала, но по маминому лицу Люся поняла, что решение принято.
Они почти не занимались багажом, отправили только самое необходимое. Не продали четырехкомнатный кооператив. Спешили. Созвонились с семьёй хороших знакомых папы.

Они и сняли им квартиру на две семьи — большую, светлую, в центре, в городе с одной из лучших больниц Израиля. Недешево, но кто тогда думал о деньгах.

Всё закрутилось достаточно быстро: проверки, обследования. Другой уровень медицины.
А потом папе сообщили то, о чем мама догадывалась уже пару месяцев. А если честно — не догадывалась, а просто знала. И встал вопрос — что делать дальше? Никто не давил, просто объяснили, что откладывать необходимое лечение — это не есть правильно и хорошо.

Плакала бабушка Маня, замкнулся дед. Отец, смуглый и худощавый, совсем почернел лицом и высох. Он посадил перед собой дочь и рассказал ей всё, что предшествовало её рождению: долгие проверки, врачебные консилиумы, поездки на грязевые курорты и диагноз — бесплодие. Такой чёткий диагноз с точкой на конце, не подразумевающий вариантов и обрубающий любую надежду. А потом родилась она. Это было чудо. Поэтому и назвали её Алиса. Армянская родня упорно называла её Люсинэ.

— А ты, когда была маленькая, всегда называла себя Люся и почему — то в третьем лице. Так и пошло. Люся, Люсенька, — папа грустно улыбнулся.

— Мы и не мечтали, что Бог подарит нам ещё одно дитя. Ведь чудеса не случаются дважды. И вот сейчас нам предстоит принять такое тяжёлое решение, хотя Бэллочка уже все решила. А ты знаешь — если твоя мама что-то решила, то её не переспоришь. А врачи…они ничего не делают против воли больного.

Мама появилась в проёме двери совершенно неожиданно. Она немного осунулась, но в целом выглядела совсем неплохо. Глядя на нее было трудно представить, что её изнутри точит страшный недуг, одно название которого — это приговор. И перед этим вердиктом бессильна даже самая передовая медицина в мире.
Мама подошла, обняла Люсю, взъерошив ее локоны — тугие темно-каштановые, беспорядочно падающие на лоб и на плечи.
— Ты не будешь одна, Алиса, — шепнула на ушко дочери. — У тебя будет братик.
— Ашот, — обратилась она к мужу. — Ты же так хотел сына, наследника. Радоваться надо.
— Да, я радуюсь, Бэллочка, радуюсь, — Люся почему-то не услышала даже тени радости в голосе отца. Она понимала, что мама болеет, это утаить от десятилетней девочки было непросто. Хотя абсолютно все старались.

Она не надоедала вопросами, только пытливо всматривались в лица родителей, цепко ловила фразы сказанные тут и там дедом или бабушкой, чувствовала кожей разлитое в воздухе напряжение и интуитивно понимала, что от нее что-то скрывают. А ещё она ощущала, что в их большой светлой квартире, которую сняли для них папины приятели, прочно поселились страх и тревога.

Из всей семьи занята была только она. Школа, новые подружки, занятия ивритом. По английскому она была первая в классе — пять лет частных занятий — это не шутка.

Да и математика шла легко. А вот иврит… Дома его не учил никто. Бабушка и дед обходились русским, мама английским, а папа… Он жил в каком-то своем, параллельном мире, и иврит там не был нужен. Не искал работу, да кем он мог быть здесь — сторожем, уборщиком? Он, ходивший на работу в костюме и галстуке, имевший личного шофёра и секретаршу Зою, которую вызывал кнопочкой, спрятанной под столом в его кабинете.

Бабушка хлопотала на кухне, бегала по магазинам, старательно хранила листовки с различными скидками, которые ежедневно вытаскивала из почтового ящика.

Мама ходила на многочисленные проверки. А потом Люся случайно услышала, как она говорит папе:
— Будут вызывать роды, на седьмом месяце.
И добавила:
— Все будет хорошо.

Люсе не понравилось ничего в этой фразе. От нее веяло холодом. Как веяло теперь непривычным холодом от любой их фразы, обращённой друг к другу. Не было привычных » Бэллочка» и «Ашотик» и как-то, не удержавшись, Люся спросила маму:
— Вы что, поссорились?
— Ты что? Нет, конечно, с чего ты взяла? — мама отвела глаза, привычно взъерошив её локоны, и тут же спросила:
— Может, подстрижешься?
И добавила фразу, которую Люся уже слышала:
— Скоро у тебя будет братик. Давидик.
Давид родился в августе.
— Семимесячные — они сильные, — твердила бабушка Маня, словно стараясь убедить себя в том, что ее внук выравняется и догонит всех тех, кто родился в срок.

Жизнь в доме закипела. С малышом нянчились баба с дедом и Люся, у которой разом поменялся статус: она стала старшей сестрой.
За маму взялись через месяц после родов: море проверок, встречи с врачами, выработка плана лечения.
— Чудеса случаются, — неопределенно протянул тот же самый врач, на приеме у которого они были сразу после приезда.

— Мы сделаем все, что можем. В любом случае — поздравляю вас с сыном.

Люся с тревогой наблюдала, что папа не нянчится с малышом, избегает брать его на руки.
Как-то вернувшись со школы, она замерла у двери, услышав разговор между отцом и бабушкой на повышенных тонах.
— Ашот, бога побойся, — Люся никогда не слышала от бабы Мани ни таких слов, ни такого тона. — Бэллочка так страдает, лечение тяжёлое, ей поддержка нужна, а ты… А твой сын, он в чём виноват?

Люся услышала, как хлопнула дверь и успела юркнуть в свою крошечную комнату- половинку.
— Он? Он ни в чем не виноват, просто из-за него упущено самое главное — время! Неужели вы это не понимаете? — папа кричал, и Люся сжалась от этого крика, от этого незнакомого голоса, который не был голосом её папы. — Бэллу не вернуть!
— Ты мою дочь раньше времени не хорони, — Люся услышала тихий и какой-то стеклянный голос деда, голос о который можно было легко порезаться.

— У тебя дети, двое, будь же ты мужчиной!

Люся услышала, как хлопнула входная дверь. Папа ушёл, и она поняла, что он не вернётся. Даже если вернётся, это будет уже другой человек. Того папы, веселого заводилы на застольях, жарящего шашлыки и нежно называвшего её Люсинэ, этого папы больше нет.

Маму выписали через несколько дней из больницы, но папа не вернулся спать в спальню. Откуда-то в доме появился надувной матрас и папа обосновался на закрытом балкончике. Он уходил с утра и возвращался вечером. Не ужинал, хотя долго стоял перед раскрытым холодильником, в итоге ограничиваясь йогуртом или яблоком. Не расспрашивал дочку, как прошёл день, лишь небрежно кивая ей:
— Все в порядке?

Люсе хотелось кричать, что все не в порядке, что все так плохо, что хуже просто не бывает.
Мама тяжело переносила лечение, она походила на призрак — бледная, похудевшая, слабая, не в состоянии даже поднять сына.

Дед и баба не разговаривали с отцом и старались не сталкиваться с ним на кухне. А отцу много звонили вечерами, и он закрывался на балконе с телефоном.

А потом наступил Новый год, первый Новый год Люси без ёлки и без подарков. Это было настолько непривычно, но она молчала, не задавая вопросов, понимая, что есть вещи пострашней.

И это страшное и невероятное она услышала ночью, когда все собрались на кухне, думая, что она спит. Собрал их папа, и Люся оставила полуприкрытой дверь, забыв про правила, на которых росла: не подглядывать, не читать чужих писем, не подслушивать.

Она подслушивала, и ей совсем не было стыдно. Она была обязана знать, что происходит в их семье, в которой уже несколько месяцев как прекратилось нормальное общение.

Говорил в основном папа. Говорил тихо и уловить удавалось отдельные фразы и слова. Из услышанного складывалась картинка, в которую Люся не могла поверить. Она не могла переварить информацию и на следующий день не пошла в школу, сославшись на плохое самочувствие.

Папа собирался возвращаться домой. Здесь он не может ничем помочь, а оттуда будет присылать деньги. Да, он не надеется занять тот же пост, но старые друзья приглашают в налаженный бизнес.

Так он хотя бы сможет помочь деньгами. У него там осталась квартира, а кроме того, Жорику 14, это переходный возраст и ему нужен рядом отец. Люся почувствовала, леденящий холод, который сковал её так, что стало тяжело дышать. Какой Жорик? Кто этот мальчик и какое отношение он имеет к их семье, к ее папе?

Папин голос стал тише и разобрать его речь стало невозможно, как Люся ни старалась. И на фоне этого невнятного бормотания она вдруг услышала голос мамы, непривычно ясный, ровный. сильный, Голос мамы из прежней жизни.

Мама говорила спокойно, что шила в мешке не утаить, что она узнала об этом давно, когда Люсеньке было два годика, что не хотела оставлять дочь без отца, что пыталась его оправдать: всё же десять лет бездетного брака, не каждый мужчина сможет это пережить.

А сейчас — да, ему лучше уехать. Чем так, лучше никак. Она согласна на все с одним условием — до совершеннолетия дети остаются в Израиле. А дальше это будет их выбор.

На кухне стало невыносимо тихо, и Люся вдруг удивилась, что по её щекам текут такие горячие слезы. И было совсем непонятно, как это может быть, если она вдруг превратилась в кусок льда, как Настенька из любимого фильма «Морозко».

Папа уехал. Мама закончила лечение, и Люся услышала незнакомое ей до того слово «ремиссия». После регулярных многочисленных проверок в доме звучала фраза » все чисто» и после этой фразы, произносимой мамой, становилось легко дышать.

Давидик рос, изо всех сил пытаясь догнать малышей, родившихся в срок. Он был типичный израильтянин — чернобровый, черноглазый и смуглый.
— Вылитый Ашот, — как-то сказал дед.

В садик бабушка согласилась отдать внука только за год до школы. Дед нашел подработку в соседнем супермаркете, а мама вышла на работу в туристическое бюро совсем недалеко от дома.
Жизнь налаживалась. В Израиль регулярно поступали денежные переводы, и в эти дни бабушка ворчала на маму:
— Не себе берешь. Детям.

Переводы прекратились, когда Давид пошел в первый класс, а через месяц через знакомых пришла весть, что папы больше нет. Сердце.

Люся видела, как тихонько заплакала мама и молча ушла в свою комнату. Она год назад получила удостоверение личности и поменяла звонкую и когда-то такую родную фамилию на мамину, став Алисой Лившиц.
— Звучит, — коротко одобрил тогда дед.

Ремиссия закончилась, когда она заканчивала службу в армии. И снова была операция и новое, экспериментальное лечение. На маме пробовали всё. Она соглашалась на любое предложение врачей, хваталась за любую соломинку, чтобы дотянуть до бар-мицвы сына. Это была ее мечта.

Они всей семьёй ходят на кладбище раз в месяц, 26-го числа. Чаще не нужно, чтобы не тревожить душу — так говорит бабушка.

Она покупает цветы, как это было принято в той жизни. А Алиса с Давидом кладут камешки. Так, как это принято в этой стране. Она держит за руку брата и вспоминает слова мамы: » Ты не будешь одна».

©Лемешева Ирина
04.06.2021

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.