Половинки большого сердца. Автор Людмила Колбасова. Очень длинный рассказ с продолжениями

Половинки большого сердца

Часть 1. Приёмная дочь.

Доктор говорил спокойно, слова были правильные и обнадёживающие, но невольно каждое из них беспощадно ударяло по самому потаённому и болезненному, и Маша не выдержала: расплакалась горько, безутешно. Слёзы — жгучие обильные, что давно загоняла вовнутрь, выплёскивали мучительный страх, беспомощность и невысказанную обиду.
Закрыла лицо руками, склонившись к коленям, и выплакивала тоску, порой судорожно вздыхая и вздрагивая, и только острые лопатки трепетали, как подбитые крылья, под тонкой тканью блузки.

— Доктор, — резко откинув волосы назад, подняла голову, — я не смогу родить. Я никогда не смогу родить ни второго, ни третьего… и я не знаю кто и от кого родил Варю – она у нас приёмная.
Сказала негромко, но ей показалось — гром ударил с небес, давно не произносила глубоко личное и сокрытое: «Приёмная дочь».
Врач печально покачал головой: «М…да … такие мысли у меня мелькали — уж слишком девочка на вас с мужем не похожа».
Они замолчали и каждый думал о своём.
Где есть семья без секретов и тайн, без горя и страданий? Вряд ли такую найдёшь … а растревожив, море покаянных да горючих слёз прольётся.

Очень ловко для своих преклонных лет худой и сутулый доктор поднялся из-за стола и сел рядом с Марией на диван, откинувшись на его мягкую спинку.
— Пока мы живы – можно всё исправить, и не только можно, а нужно, — заглянул ей в глаза, ободряюще улыбнулся, — взяли одного, возьмёте и второго. Вон – сколько их по детским домам мытарится. Я всё равно уверен, что для Вари просто необходимо иметь сестру или брата, и чем больше, тем лучше. Вы – сильная и умная, у вас, вроде бы, неплохой муж и, повторяю, Варя совсем не безнадёжна. Девочке несказанно повезло, что вы встретились на её пути. В детском доме такого ребёнка задавили бы, затравили и дети, и воспитатели и дорога ей была бы только во вспомогательную школу.
Маша вздрогнула, представив дочку вне семьи.

— Вот, вот, — доктор легонько погладил её по плечу, — какая разница, кто родил – она ваша и при правильной системе воспитания из Вареньки можно вырастить даже гения. Да-да, и Эйнштейн, и Моцарт, и Исаак Ньютон, Чарльз Дарвин и много других талантливых известных людей имели ярко выраженные черты данного отклонения.

Слова успокаивали и вселяли столь великую надежду, что Мария улыбнулась, но предложение усыновить ещё одного ребёнка всё равно казалось невыполнимым. «Ну да ладно, — подумала, — чему быть, того не миновать».
— А если ещё один окажется больным? Я ведь опять о нём ничего не буду знать: кто зачал, как носил, как родился.
— Ну, снаряд два раза в одну воронку не падает, — доктор улыбнулся, — обсудите с мужем, но для Вари братья и сёстры необходимы. Чем больше общения, тем легче ей будет устанавливать коммуникативные связи через имитацию поведения окружающих. Да и вам, поверьте, станет легче.

Маша встала, засобиралась домой. Прощаясь, доктор в очередной раз напомнил, что самым эффективным лечением данного психического отклонения является любовь и ласка, огромное терпение и железная выдержка.

* * *

Николай Фёдорович – заслуженный врач психиатр самозабвенно любил своё дело, отдавался ему настолько, что так и не успел создать семью. Встретил старость в полном одиночестве, и верной спутницей ему по жизни была работа. О нём Маша узнала из дневника своей мамы. Часто перечитывая, заучила почти наизусть, а когда пришло понимание, что Варя имеет явно психические отклонения, кинулась разыскивать маминого учителя и наставника.

«Надо же, — часто думала, — мама была психиатром и оставила мне в дневнике сведения о враче, который оказался для меня самым важным человеком и единственной моей надеждой».

О нём было написано много, казалось, что мать сознательно указывала путь дочке к спасению в будущем. И сколько же было утеряно других вещей, что трепетно пыталась сохранить, а уцелела только эта общая тетрадь. Чудеса и только! Обрадовалась, воспрянула.
Маша всегда умела получать радость и быть благодарной за то, что имеет и никогда не переживала, и не страдала о том, что ей не подвластно. А ещё главным для неё было действие: не стенать и плакать, а преодолевать, добиваться, искать и побеждать.

Адрес доктора нашла быстро и решительно отправилась к нему домой. Дверь открыл высокий старик с пышной седой шевелюрой и умным взглядом выцветших серых глаз. Поразительно быстро он вспомнил свою студентку. И совсем не удивился, что случай свёл его с её дочкой – он много жил и много видел, и понимал, что любой шаг на нашем пути неслучаен и каждый оставляет след, связывающий прошлое с будущем. Знал, что завтра мы делаем сегодня и поэтому главным для нас является правильная и праведная жизнь здесь и сейчас, а все непредвиденные трагедии и катаклизмы – результат общечеловеческого беспредела и неподвластных природных явлений. А ещё профессор понимал, что есть в мире что-то независимое от нашей воли, простое да неоспоримое, как истина и непостижимое, как вечность.
Он распахнул шире дверь и, по-старомодному поклонившись, пригласил жестом руки Марию войти.

С волнением переступила она порог профессорской квартиры. Всё в ней показалось очень большим и высоким. Огромная библиотека, тяжёлые бархатные портьеры, массивный письменный стол со старинной лампой под зелёным абажуром. Глубокий, с высокой спинкой, кожаный диван. Под ногами мягкий ковер, на стенах картины, фотографии. Уютно, покойно!

Она возбуждённо, но очень последовательно и подробно рассказывала о странном – просто дикарском поведении дочки: о её непримиримости, эмоциональной тупости, отрешённости, безразличии, холодности и беспомощности. Делилась своими наблюдениями, выводами и с такой просьбой глядела в глаза психиатра, что он согласился помочь. Через неделю привела Вареньку … А потом ещё раз и ещё …

— Шизоидное расстройство детского возраста, так называемый «Синдром Аспергера», — вынес, спустя некоторое время, как приговор, свой диагноз врач, — но к вашей радости и счастью девочки заболевание протекает в относительно лёгкой форме.
Мария вздрогнула, как от удара и так сильно сжала кулачки, что ногти впились в ладони.

— Ну-ну, без паники, — видя сильный испуг, поспешил успокоить её доктор, — вообще-то неправильно считать данный синдром заболеванием. Просто Варя живёт в ином, своём мире, словно закрывшись в скорлупе, и на своей волне. Вызвано это некоторыми аномалиями в функционировании мозга и нервной системы – вам это надо принять, как и смириться с тем, что она — другая.
Каждый человек по-своему уникален и неповторим, и грань между здоровым и нездоровым очень тонкая. Это ещё не самое страшное, что могло бы быть, но вы всегда должны помнить, что Варе и ей подобным, требуется намного больше любви и заботы. Эти дети глубоко страдают от дефицита внимания, испытывают постоянную тревожность и страх.

Он объяснял, что только в силу своего психического развития, Варя не способна к сопереживанию, сочувствию и выражению эмоций. Девочке абсолютно не понятен язык тела, мимики, жестов; неподвластны будут юмор и ирония, никогда она не научится «читать между строк» …

Он много рассказывал о сложном и ещё мало изученном расстройстве психики и трудно было принять, и смириться, что «социально неуклюжая» Варенька, как назвал её доктор, навсегда останется для всех окружающих странной, непонятной, эгоистичной. Такими их видят люди и не станешь же всем объяснять, что она – другая.

— Откуда это у неё? – спросила еле слышно, словно, на выдохе.
— Могли быть аномалии внутриутробного развития, вирусная инфекция матери во время беременности. Возможно, что имели место подобные отклонения по линии отца. Причин множество и наука ещё не дала полного и точного ответа на этот вопрос.
Бешено заколотилось сердце, не хватало воздуха и обида, даже злость на судьбу, что не смогла родить своего ребёнка, вмиг захлестнула, жаром запылало лицо. «Вот оно – усыновление, не известно кого, с какой наследственность, — мысли малодушные, недобрые молнией стрельнули в мозг и тут же стало стыдно, — прости меня, дочка… Всё для тебя сделаю, всё стерплю …»

И делала всё возможное. Изучение расстройств аутистического спектра в стране только зарождалось и блуждали пока впотьмах учёные, отталкиваясь от «материнской холодности» до биологического расстройства мозга и конкретных способов лечения не было.

Рядом с Николаем Фёдоровичем ей было надёжно и спокойно и, никогда не зная своего отца, представляла его именно таким: добрым, внимательным и очень умным.
Маша почти не помнила и свою мать. Воспитывалась в детском доме, и взрастила в себе мечты о большой дружной семье, а ещё она поставила перед собой цель стать врачом, как и её мама, что умерла от рака, когда девочке было шесть лет. Близкой родни не оказалось, а дальняя не нашлась, и росла девчушка в большой группе ничейных обездоленных детей, без любви и привязанностей.

Врачом она не стала, но с отличием закончила медицинское училище. Замуж вышла за фельдшера скорой помощи, но вот детей родить не смогла. Просмотрели в детском доме здоровье сироты. И разве можно найти слова, чтобы выразить безысходное женское горе, когда она слышит жестокое и роковое, противоестественное самой природе: «Бесплодие»! И есть ли что ещё больнее для неё?

Сколько великих сил надо приложить, трезвого рассудка, смирения, чтобы не озлобиться и не сломаться, а подняться и жить дальше. В первое время замкнулась, затаилась в своей горе-беде и, словно зверь, что зализывает раны в одиночестве, переживала молча, без лишних слов, стенаний и эмоций, жестокий удар судьбы. Анатолий, хоть и любил жену, хрупкую и анемичную внешне, но сильную и стойкую внутренне, не выражал особой жалости и сочувствия, избегая болезненной темы, и давал Маше возможность и время самостоятельно осмыслить, принять и смириться. Ему казалось, что лишние сантименты только усугубят страдания любимой, да и не нашёл он нужных слов. А зря …

Но, претерпев, Мария справилась и научилась опять радоваться жизни, а через три года удочерили они брошенную новорожденную малышку. Назвали Варварой. По мнению врачей, девочка была физически здоровенькой, правда какой-то нескладной и некрасивой, но с лица хорошенькой и летали новоиспечённые родители от счастья и не сразу поняли причину столь невыносимо трудной доли обретённого материнства. Варя с первых дней показала себя своевольной, своенравной, капризной и плаксивой. Раздражалась от всякого внимания к себе и от невнимания тоже; странным казался страх — до истеричных припадков — любых прикосновений; полное непризнание чужих и пугал заторможенный взгляд девочки – уставится в одну точку и смотрит … смотрит, слегка раскачиваясь.
Говорить начала вовремя, но громкий голос был блёклый, лишённый интонаций, и улыбка на милом детском личике появлялась крайне редко.

Года через два догадались, что у Вари явное психическое отклонение, но какое? Поди разберись в бесконечных лабиринтах человеческой психики медицинской сестре. Официально обращаться к врачам не стали – испугались, что поставят девочку на учёт и лишат нормальной жизни. Долгое время пытались постигнуть науку сами, но ещё больше запутывались и только год назад показали дочку Николаю Фёдоровичу.
Варе к этому времени уже исполнилось четыре года. Девочка и физически и умственно развивалась хорошо, но абсолютно не умела взаимодействовать с окружающими, была слишком замкнута и в свой внутренний мир никого не пускала. Любое общение для неё было непосильно трудным и мучительно было молодым родителям понимать и принимать столь необычного ребёнка: без чувств и эмоций.

* * *

Мария возвращалась домой пешком. Она – детдомовская, а значит сильная, выносливая и не имеет права «накручивать сопли на кулак», как учил сирот сторож детского дома. Дети любили старика, с протезом вместо ноги, что потерял на войне, и жил в своей тесной сторожке у центральных ворот. Чуть ли не каждый день забегала к нему малышня послушать истории о войне. И все рассказы его были о героях – смелых и отважных. Они совершали подвиги, преодолевали невозможное и обязательно оставались живыми, но … калеками. «Они не привыкли жаловаться и некогда им было думать о себе, — заканчивал он историю, доставая папиросу, — и вам – сиротам – тоже жалиться некому, а потому не стоит накручивать сопли на кулак … Подтёрлись и домой, а то мне из-за вас — пострелят, опять достанется». И протягивал каждому по карамельке.
Вспомнив доброго сторожа, Маша улыбнулась – слишком теплы и приятны были воспоминания о нём, и тут же укорила себя за слёзы у доктора.

Зажмурившись, подставила лицо под ласку нежного солнца, вздохнула полной грудью сладкий густой насыщенный апрельский воздух, и жизнь уже не казалась безнадёжной.
Весна радовалась капелью, щебетаньем и суетой птиц, и ярким солнечным светом. Устало опустилась на скамейку в парке. Залитые солнцем проталины слегка зазеленели, раскрытые почки вербы, словно серые пушистые птенчики дружными рядами весело сидели на ветках. Ещё раздетая и разутая весна уже пьянила и волновала, пробуждая к жизни и любви, весь живой мир. Внезапно зажмурилась, ослеплённая солнечным зайчиком, а открыв глаза, увидела на скамейке напротив мальчугана лет семи с маленьким зеркальцем в руках. Озорник, активно размахивая ногами в резиновых сапожках, рассмеялся, втянув голову в плечи и одарил Марию широкой беззубой улыбкой, но тут же получил от мамы, что рядом качала малыша в коляске, лёгкий беззлобный подзатыльник. «Никогда моя Варя так не улыбнётся и даже страшно представить её ударить, — подумала, но вмиг себя одёрнула, — не завидуй – в нашей семье по-другому, но мы тоже имеем счастье радоваться жизни и весне».
Поднялась и стремительно направилась домой, решив пока не говорить мужу о втором ребёнке. Впереди два выходных, и они будут отдыхать, гулять и пускать солнечные зайчики.

Автор Людмила Колбасова
Продолжение следует

Половинки большого сердца

Часть 2. Агата.

Прошли весна и лето, а Мария так и не решилась на разговор с мужем, да и сама не принимала никаких решений.
В сердце всегда таилось чувство вины, что не принесла она в семью дивного чуда рождения ребёнка, не дала мужу счастья стать отцом и оно незримо являлось некой преградой для полноценных отношений. Словно гвозди, торчали темы, которые старались не задевать и осторожно обходили.
Временами угрызения совести разрастались, накаляясь и обдавая испепеляющим жаром, и корила она тогда себя отчаянно и больно. В порыве самобичевания предлагала мужу развестись с ней, а после тайком плакала.
Муж не умел успокоить, он лишь раздражённо пресекал подобные разговоры, а с появлением Вареньки пришёл праздник в дом и заполнилась их жизнь приятными хлопотами, подавив это разрушающее чувство, но оказалось, что ненадолго …

* * *

Как-то спросила дочку, а хочет ли она братика или сестричку?
— Нет, — монотонно ответила Варя, как всегда даже не повернувшись.
— Ты бы с ней вместе играла.
— В мои игрушки? – Варя слегка повысила голос, — я же сказала, что нет.
И, собрав свой конструктор, ушла в другую комнату. Она явно была не расположена к разговору. Впрочем, как всегда …

— Зачем ты пристаёшь к ней с такими глупыми вопросами? – рассердился муж, — и абсолютно пустыми.
Мария нервно сглотнула: «Почему пустыми?»
— Ты что-то задумала? – спросил настороженно, тревожно.
— Да нет, — неуверенно протянула Маша.

Не знала она как подвести Анатолия к принятию решения о втором ребёнке и какое-то интуитивное чувство подсказывало, что рано ещё об этом говорить. Казалось, что всё разрешится само собой, хотя понимала, что нерешённые проблемы сами не рассасываются, чаще они наворачиваются, как снежный ком и срываясь, крушат всё на своём пути или заводят в безвыходный тупик.
Но она молчала.

Осень выдалась хмурой, неприятно промозглой и ненастной. Ещё не облетела листва, как начались обильные снегопады и, смешанные с дождём, да подгоняемые студёными ветрами, разогнали эпидемию гриппа. Школы и сады закрылись на карантин, а больницы и поликлиники жили в авральном режиме.

Детское терапевтическое отделение, в котором Мария работала медсестрой, было переполнено. Беспокойные родители атаковали врачей и медсестёр звонками и посещениями, которые были запрещены, но найдите мать, которая не найдёт способ проникнуть через любой карантин к родному дитя. И мешали обеспокоенные мамы и бабушки слаженной работе отделения, но куда было деваться – не поставишь же милиционера перед каждым входом.

— Быстрее бы уж зима, — подумала Мария, с удовольствием переодеваясь в белоснежный накрахмаленный халат и, спустя некоторое время, пошла по палатам, проверить маленьких пациентов.
В одной из них, среди сытых, напичканных фруктами и куриными бульонами, больных деток, сиротливо выделялась тоненькая, взъерошенная, словно воробышек, девчушка трёх-четырёх лет, что сидела на кровати в старой растянутой и застиранной маечке, вытянув вперёд худенькие длинные ножки. Кое-как причёсанные гладкие чёрные волосы небрежно собраны резинкой в хвост. На бледном узком личике, как нарисованные угольком, огромные чёрные глаза. Смотрит насторожено и вопросительно, а сама такая жалкая.

Мария подошла, присела на кровать: «Тебя как зовут?»
— Агата, — ответила почти шёпотом, и подняв взгляд, словно искры метнула своими жгучими цыганскими глазёнками, а в них такой потаённый страх, тоска и растерянность, что сердце заныло от сострадания.
Протянула конфету, взяла осторожно, зажала в кулачке и кивнула головой – поблагодарила.
Смотрит в глаза прямо, открыто, а пальчиками нервно мнёт конфету. Нижнюю губку закусила – волнуется. Как замёрзшего щеночка, захотелось нежно прижать к себе испуганную кроху, закрыть, словно, крылами, от невзгод – уж такой потерянной она смотрелась, да эта ещё маечка, пережившая похоже не одно поколение …

Тронул образок Пресвятой Богородицы, что висел на верёвочке поверх.
— Кто это у тебя? — спросила.
— Мама, — слегка улыбнулась. На бледных щёчках вдруг проступил румянец.
— Чья мама? – Мария растерялась.
— Моя …
— Кто тебе это сказал?
— Бабушка, — голосок тоненький, тихий.
— А бабушка где?
— Спит, — ответила и закашлялась хрипло, надрывно. Затряслись тоненькие плечики, потекли слёзки.
— Господи! — вскричала Маша, — порывисто обняла, слегка постучала по худенькой спинке, уложила, накрыла. Посмотрела на тумбочку: яблоко, два печенья и две конфеты – угостил кто-то и больше ничего. «К ней, поди, никто и не ходит», — подумала, вздохнув, и пошла к старшей узнать чья девочка и откуда.

— Да уж мы тут вчера обревелись все, — рассказывала старшая медсестра, — из деревни привезли. С бабкой жила, где-то на отшибе. Та померла во сне и малышка несколько суток сидела в доме одна с покойницей. Соседи не сразу заметили, что печь не топится. Зашли в избу, а Агата укутала бабку всем, чем можно и сидит рядышком.
«Спит, — говорит, — бабушка. Совсем замёрзла, я её тепло накрыла». Хорошо, что холодно было да все окна-двери закрыты и труп не начал разлагаться. А сама голодная – крупу сырую жевала, да озябшая до посинения. Вот привезли на обследование. Вроде воспаления нет, но бронхит серьёзный.
— А родные есть?
— Говорят, что нет. Из опеки обещали вещи привезти, да вот уж третий день везут. Мы тут нашли кой-какое бельишко. А девчушка-то – красавица, да и нравом хороша: тихая, спокойная, в детском доме-то ей не сладко будет. Ох, и жалко. «Да, очень жалко, — подумала Маша, а вслух сказала, — я одежду завтра принесу».

Вот и пригодились аккуратные стопки, ставших маленькими, детских вещей, что хранила на антресолях. Анатолий часто ворчал и предлагал отдать кому-нибудь эти коробки: «Ну нам-то они зачем?»
А Маша не могла с ними расстаться. Выходит, ждали маечки, да костюмчики своего часа.

Не шла из головы рассказанная история и печальные глаза Агаты. Она помнила этот сиротливый взгляд детей из детского дома и хорошо понимала его – страх, потерянность и глубочайшая травма, что живёт у каждого отверженного. Даже уже в подростковом возрасте, когда они становились ершистые, порой агрессивные и озлобленные, в душе всегда оставались неуверенными и недоверчивыми, и в каждом из них жила потаённая обида и разочарование.

Дома сбивчиво рассказывала мужу об Агате. Не заметила, что к разговору прислушивается Варя.
— Так не бывает, — девочка явно испугалась, — чтобы не было мамы.
— Бывает, — резко ответил Анатолий. Временами он становился очень нетерпимым к дочке. Никак не хотел понять, что это не испорченный характер и не избалованность.
— Нет, не бывает. Мамы всегда есть.
— Бывает, бывает, — глупо настаивал на своём отец.
— Зачем ты так? – в сердцах крикнула Маша.

Варя испугалась, глаза заполнились слезами. Быстро обняла дочку: «Конечно, не бывает и у тебя всегда будет мама … А давай мы Агату к себе заберём и у неё будет мама».

Муж вдруг недовольно, даже зло, пробурчал: «С ума сошла! Мало нам одной беды!»
Как плетью ударил. Не ожидала она такого от него и не знала, что сказать. Провели весь вечер молча и только глубокой ночью уже в постели, рассказала она рекомендации доктора.
— Вспомни, — убеждала, — как трудно найти ребёнка для усыновления. Чем меньше он, тем легче с ним. Брать уже из детского дома ещё опасней. А Агата всё-таки жила с родной бабкой.
Анатолий молчал.
— Я заберу её, возможно, а ты делай, что хочешь, — отвернулась обиженно, — подумай, случись, что с нами – Варя одна ведь пропадёт.

Любая обида делала Машу решительней и настойчивей. Жил в ней какой-то протестный дух и умела она рассердиться так, что способна была горы свернуть – такой сильный нрав имела и не смотрите, что бледная и анемичная, худенькая и маленькая, словно подросток. Не сила духа в ней была, а силище!
Сон не шёл. Выбирала из коробки маечки, футболки, трусишки; собирала игрушки, гостинцы и обдумывала вопросы, которые предстоит решить.

Информация об Агате, что она узнала, была неутешительной. Её умершая бабушка никогда не была замужем, с рождения имела увечье – одна нога короче другой, да ещё и косая на один глаз, а нравом была лёгким, добродушным. Детей любила и умела заговаривать много детских болезней.

Как-то подкинули ей на крыльцо коробку с малышкой. Кто, откуда – так и не узнали, но все догадались, что не случайно. Ох и обрадовалась же она находке, добилась оставить подкидыша у себя и полюбила всем сердцем. Холила и лелеяла, да видно кровь была дурная. Не успела школу закончить, как начала с дальнобойщиками ездить. И ремнём, и уговорами боролась мать с блудливой дочкой – ничего не помогло. Всё реже домой возвращалась и как-то пропала надолго, а четыре с лишним года назад вернулась с животом. Родила Агату – от кого – неизвестно, пожила чуток и опять сбежала. И ни слуха о ней, не духа до сих пор.

Расстроилась Мария, ребёнок вообще без корней, а те, что есть – напрочь гнилые. Да и мать, по всей видимости жива. В органах опеки ей объяснили, что пока будут разыскивать родных, жить Агата будет в детском доме и вопрос об усыновлении пока поднимать рано. «У девочки есть мать», — сухо отрезала представительная дама в строгом костюме. «Почему они все такие одинаковые и злобные, — подумала Маша, — как можно быть такими истуканами, работая с обездоленными детьми».
— Но проведывать девочку в детском доме я могу?
— Да, согласно расписания.

* * *

Муж не поддержал Машу. Недовольно молчал, часто раздражался и, чтобы вразумить жену, решил заручиться поддержкой своей многочисленной родни. В своё время, это суетливое мещанское семейство развернуло такое сражение против их брака, что до сих пор непонятно, как зависимый от них и слабовольный Анатолий посмел ослушаться. Видно Маша сильнее их всех оказалась.

«Детдомовская, бесплодная, худая да страшная», – били словом, стараясь уколоть больнее, а после махнули рукой и подчёркнуто не замечали. Варю не приняли – своих родных детей и внуков был полон дом и вот сейчас, когда встал вопрос об усыновлении второго ребёнка, поднялась недовольная орда родни и каждый был уверен, что творит благое дело.

— Я же добра тебе желаю, — первой пришла старшая сестра мужа, — пока ты устраиваешь жизнь брошенных детей, ваша собственная проходит мимо. Мало, что ли, вам племянников – любите, как своих родных, кто мешает и ходите в театры, музеи – наслаждайтесь жизнью – возьмите из неё то, что недоступно другим.
После приходила средняя и младшая. Вроде бы случайно, пробегая мимо, заходили тётки и другие и каждый считал своим долгом предостеречь Марию от роковых ошибок и даже звучало кощунственное — отказаться от «дикарки», то есть Вари.

— Зачем ты всё это делаешь? – спросила, — Для чего меня так жестоко атакуют твои родственники? Мы же всё это должны решать сами.
— Да я просто им рассказал.
— Нет, не просто — ты жаловался и просил у них поддержки. У тех, которые так и не признали ни меня, ни Варю.

А после подключилась «тяжёлая артиллерия» — пришла свекровь.
Глядя на неё, Маша порой думала, что лучше вырасти в детском доме, чем маяться всю жизнь под тяжёлым прессингом психопатической натуры, но всегда терпеливо сносила все поругания ради мужа и благополучия своей семьи.

Она молчала и стоически выдержала все набеги, отбила все атаки, так и не сумев разобраться — от добра и любви они это делают или нет.
Да вскоре перестала об этом печалиться и продолжала навещать Агату в детском доме.

Автор Людмила Колбасова
Продолжение следует

Половинки большого сердца

Часть 3. Знакомство.

Агата пленила всех своей кротостью и добротой, какой-то недетской рассудительностью и ангельской открытостью.

На новогодний утренник в детском доме уговорила Анатолия пойти всем вместе.
С подарками и нарядные пришли они на праздник. Это была первая попытка вывести Варю на такое массовое и шумное мероприятие. Маша боялась не меньше дочки и каждую минуту была готова к её капризам и бегству.
Варя же, как всегда, оцепенела и испуганно прижалась к матери. Настороженно озираясь, девочка, нервно закусив нижнюю губку, бросала любопытные взгляды вокруг. Испуганная, зажатая, одинокая в своём мире, она опешила от неведомого её душе веселья и суеты.

В воздушном платье снежинки и маленькой блестящей короне Агата танцевала. Изящная, просто воздушная, гибкая и артистичная, она очаровала всех.
— Девчушка очень талантлива, — рассказывали воспитатели, — ей просто необходимо учиться.
Выступления закончились, и детей собрали вокруг ёлки.
Варя в хоровод, конечно же, не встала, но продолжала с неким интересом наблюдать за всем и крепко держалась за руку матери.

Подошли к Агате. Разрумяненная и возбуждённая, она восторженно смотрела на Машу, искоса поглядывая на Варю.
— Это Агата. Помнишь, я тебе о ней рассказывала? — Маша наклонилась к дочке.
Варя кивнула головой и отвела глаза в сторону: то ли специально подчеркнула своё равнодушие, либо ей и на самом деле было всё равно.

Зная, что любой физический контакт для дочки сложно преодолим, Маша всё-таки предложила девочкам поздороваться за руки. Агата тоже немного съёжилась от стеснения, но тут же протянула узкую ладошку, Варя сжала кулачки и спрятала руки за спиной.
— Ну же, смотри, как я это сделаю, — Мария взяла Агату за руку и слегка потрясла её, — я очень хочу, чтобы вы подружились.
— Я … не хочу … здороваться, — нервно сглатывая, ответила Варя и это уже было победой. Она была напряжена, но не заплакала, и не запросилась домой. Всё происходящее вокруг: нарядные дети, музыка, смех и в целом праздничная утомительная суета вызвала в ней интерес.

Дома Варя, взяв ажурную накидку с подушек, вдруг начала танцевать. Смешная и нелепая, с короткими полными ножками, маленькой, словно вросшейся в плечи шейкой, очень серьёзно и старательно, подняв головку, кружилась, напевая мелодию себе под нос. Она тянула носочек, взмахивала руками, растопыривая пальчики, и лицо её при этом было расслабленным от удовольствия.

Вечером Маша строчила на машинке дочке пышные юбки из старого тюля и марли, Анатолий мастерил корону, и наутро, увидев всё это, Варя улыбнулась.
И с этих пор она каждый день танцевала. Иногда стеснялась, когда её заставали за этим занятием, порой же сама просила быть её зрителями.

Спустя некоторое время спросила дочку: «Мы пойдём в гости к Агате?»
— А она танцевать будет?
Невероятно. Варе покупали карандаши, кисти и она много рисовала, собирали всевозможные конструкторы, клеили аппликации и даже пытались научить петь, но никому не пришли в голову танцы. Тяжеловесная, негибкая совсем не располагала к этому, и вот надо же … «Неуклюжий» во всех смыслах ребёнок стал раскрываться под музыку и в движении.

А вскоре пришло время, когда разрешили Маше взять Агату на выходные домой.
Варя предварительно попрятала все свои игрушки. «Пусть приходит, но я ей ничего не дам, — и спать в моей комнате она не будет».
— Вот и все твои мечты, — Анатолий с укоризной посмотрел на жену.
— У меня сюрприз, — не теряла надежду Маша, — всё будет хорошо.

Все дни накануне она до поздней ночи что-то шила, бегала по магазинам и с вечера напекла пироги. Даже купила электрокамин, так как отопление уже отключили и в квартире было прохладно, а Агата, предупредили, часто мёрзнет – видно сказалось длительное переохлаждение.
В кладовке был спрятал целый арсенал коробок и пакетов с подарками.

С утра подъехали к детскому дому. Вывели Агату. Она подросла и пальтишко ей стало коротким. Из грубых ботиночек отвратительного коричневого цвета, торчали серые шерстяные носки, чулочки оттянулись и сморщились на коленках, а вязаная шапка из ровницы свалялась и только розовые атласные ленточки-завязки на ней были красивы во всём этом убогом и нелепом наряде.

Волнуясь, переступили порог квартиры и в тесном коридоре дети сжались от страха в комочек.
— Сколько же страдания может выдержать человеческое сердце, — вскричала про себя Мария, увидев перепуганных маленьких человечков, которые прижались от смущения – одна к стене, другая к маме, и бросали испуганные взгляды друг на друга. Но это она подумала не про своё сердце, а про маленькие робкие детские сердечки: понимала Варю, ущемлённую в тисках болезни и осиротевшую Агату, для которой вся почва ещё под ногами была зыбкой и топкой.

Взяла за руку одну и вторую, и повела по квартире. Говорила, говорила, почти не делая пауз, а потом вкусно кормила и дарила подарки. При этом каждой: вначале Варе, учитывая её характер, а затем такое же – Агате. Два новых пальто купила, два платья, две куклы и две коляски для них. А после достала две балетные пачки, что сама смастерили из многих слоёв марли. Жёстко накрахмалила и вышила на груди буквы «В» и «А». Засветился взгляд у девочек, тут же нарядились и … меж собой заговорили, крутясь перед зеркалом трюмо. И началось танцевальное представление.

— Смотри, как надо, — учила Агата, ловко разворачиваясь в прыжке.
— Я не могу так, — Варя неловкая, ну совсем некоординированная.
— А ты через не могу, — Агата осмелела, — мне бабушка говорила, что нет такого слова «Не могу».
— Как это? — Варя поняла буквально, — и … резво развернувшись, прыгнула.
Обрадовалась, повторила ещё раз и ещё. Радостью и улыбками наполнился дом. Детское щебетанье, музыка – доселе неизвестной благодатью покрыли всё вокруг.
А потом, пресытившись эмоциями, Варя расстроилась, что она танцует хуже, закапризничала и опять скрылась в «своей скорлупе».

— Ты где деньги взяла? – вечером спросил Анатолий.
— Потратила те, что на море откладывали.
— С ума сошла! – он аж привстал, — столько выкинула на ветер ради одного дня. Зачем Варе пальто купила? У неё же почти новое.
— Агате надо было. И не ради одного дня, а ради всей жизни.
— Не понимаю я тебя, — рассерженно отвернулся.
— И я тебя, жестокосердного, — тоже демонстративно отвернулась и, вспомнив, корявый тяжёлый прыжок Вари, рассмеялась.
— А ведь день прошёл прекрасно, правда?

Воскресные встречи продолжались. Все вместе ходили в зоопарк, кукольный театр, лакомились в кафе мороженым и пирожными. Рискнули сходить в комнату смеха. Агата заливалась колокольчиком, Варя же вначале пугалась и судорожно начинала себя ощупывать, вызывая удивление и смех окружающих, а после тоже несмело смеялась и, как казалось, не от того, что ей было весело, она просто имитировала поведение Агаты и других посетителей. Это было как раз то, о чём говорил доктор. «А может и было смешно? — надеялась Маша, — ведь смеялась же она с детьми в кукольном театре».
Но, как бы там ни было, общение и интеграция в общество сыграли свою положительную роль.
Летом Варе исполнилось шесть лет и её привели в детский сад.

Жизнь тихонько налаживалась, но легче не стала. Девочки медленно привыкали друг к другу, но уживались. Рассудительная маленькая Агата, проводившая много времени со старой бабушкой, своими суждениями, напоминала иногда старушечку — ворчала на Варю, когда у той что-то не ладилось и невероятным было — Варя её слушалась.

— Ну как ты делаешь? Руки твои крюки, — тряся ладошками и смешно подняв бровки, Агата учила её чистить арахисовые орехи.
— Она хуже воспитательницы, — недовольно бубнила себе под нос Варя.

Сделал дело – гуляй смело; сама кашу заварила – сама и расхлёбывай; глаза бояться, а руки делают и много подобных поговорок вставляла девчушка к месту и нет. Смешно было, когда радостно подняла на улице копейку и протянула Маше: «Копейка рубль бережёт».
Одним словом, девочки были проблемные, но удивительным образом дополняли друг друга.

* * *

Да, легче не стало. Увеличились расходы, и они еле-еле доживали до зарплаты. Выходные пролетали в бешенной суете и напряжении, но Варенька раскрывалась, словно цветок, становясь чуточку общительней, и каждая её улыбка, эмоция дарили Маше необъятную радость.

Летом, конечно, на море не поехали, да и не заметили, как оно пролетело. В сентябре Варя пошла в первый класс, а осенью разыскали мать Агаты, которая совсем не раздумывая отказалась от ребёнка. Процесс усыновления долго не тянулся и вскоре девочку проводили детдомовцы грустными взглядами в новую семью.

— Ну вот, — Николай Фёдорович, улыбался, — убедились, что я был прав.
Мария кивнула: «Всё хорошо, только слишком тесная квартира у нас – танцевать моим балеринам негде».
— А с квартирой что-нибудь придумаем, — доктор стал серьёзным, — мне недолго осталось и не хочется оставлять такие апартаменты государству.

Автор Людмила Колбасова
Продолжение следует

Половинки большого сердца

Часть 4. Два Ангела.

Две сестры…две личности…два сердца,
Две души…две жизни…две судьбы.
Две Луны…два Солнца…два мгновения,
Две Вселенской дали…две звезды.
(Ю. Сопелкин)

Время бежало быстро, только успевали девочки обрывать по очереди календарные листочки. Агата ходила за старшей сестрой хвостиком и Варе это нравилось, но иногда мятежная, склонная к одиночеству душа, противилась.
— Уеду я от вас, надоели вы мне все, — сердилась она тогда и, собрав свои игрушки, пряталась в дальнем углу комнаты, но продолжала незаметно наблюдать за Агатой. Они уже привыкли друг к другу. Связующая их нить была ещё слишком слабой, но она была и под неусыпным контролем матери крепла с каждым днём.

Мария настолько растворилась в детях и их благополучии, что жизнь её напоминала марафон. Научить их жить, стать опорой друг другу – было её главной задачей, и она не отдыхая, торопилась, забыв про себя, словно боялась, что у неё мало времени.
Душой и телом отдыхала только на вечерних танцевальных представлениях, что устраивали малышки.

Лидировала Агата – она была учителем и невероятным оказалось, что и для Вари танец явился способом выражения своих скрытых эмоций. Движения были грубоватыми, тело неуклюжим, но каждый, кто видел её в танце, поражался выражением её лица: настолько оно было воодушевлённое и одухотворённое. Она словно раскрепощалась, снимая мышечные и эмоциональные зажимы, раскрывалась, как цветок на рассвете. Это было удивительно!

«Вот вам и эмоциональная тупость, — думала Маша, — в ней есть все чувства, она просто не умеет их выражать. Сказал же врач, что отклонения в слабой форме».
— Болезнь тайная, неисследованная, — размышляя, удивлялся, доктор, — вы необыкновенная мать и, похоже, нашли ключик к той скорлупке, в которой пряталась душа девочки. Кто бы мог подумать, что это будет танец! И ведь есть в этом заслуга и вашего Ангела – Агаты.
— И правда – Ангел, – теплом любви и благодарности наполнилось сердце, — мои Ангелы». Эти две брошенные девочки стали главным смыслом её жизни и самой большой любовью.

Будущее уже не казалось таким мрачным и безнадёжным. Даже Анатолий смирился, немного повеселел и временами ходил с девочками гулять. Читал им на ночь книги и беззлобно поругивал за баловство. Мария была ему благодарна, в семье воцарился мир, но шаткий и тревожный – муж вроде бы и был рядом, но сердце её чувствовало, что он не с ними. «Вроде бы хороший, — вспомнила слова доктора и подумала, — вроде бы рядом … Не муж, а сплошное «вроде» …

Не всегда, конечно, между девочками был мир, иногда вспыхивали ссоры, мелкие и не очень, не обошли стороной и крупные.
Первый скандал разразился в новогодние каникулы.
Стояли трескучие морозы, и дети сидели дома. Весь день они вредничали, капризничали и просились на улицу.
Пришёл час балета. Агата, как всегда, изображала педагога.
— Это называется арабеск, — рассказывала Варе, — смотри и повторяй.
Девчушка важничала. Она легко и стремительно отвела ногу назад, встав на носочки, и, изогнув тонюсенький стан, вытянула вперёд руку, ладошкой вниз, изящно сложив пальцы, слегка приподняв указательный. Вторую руку плавно отвела назад. Подняла головку вверх и замерла.

Это было красиво, все замолчали, любуясь, и вдруг раздался недовольный Варин крик: «Это называется ласточка!»
— Нет, арабеск, — Агата постаралась смягчить букву «р», копируя своего педагога.
— Ласточка, — настаивала на своём Варя.
— Арабеск, — повысила голос Агата, — не знаешь, не говори.
— Знаю, знаю, — в голосе появились истеричные нотки, — и хватит воображать. Надоела ты мне! Уходи в свой детский дом, я не хочу с тобой жить». Подскочила к Агате и резким движением сдёрнула с неё накидку: «Отдай – это не твоё».

Малышка настолько растерялась, что как-то затряслась вся и … столь сильно толкнула Варю, что та упала, а после дрожащим голоском прошептала: «И уйду … Навсегда». Села на пол, и, заливаясь тихими слезами — она всегда в отличии от Вари, плакала беззвучно — достала образок и зашептала ему что-то, всхлипывая.

Варя заревела во весь голос и, собрав все юбки и накидки, убежала в другую комнату. Давно Мария не слышала такого громкого плача.
Кого первым успокаивать? Рванула было к Варе, но вдруг услышала: «Мама, я хочу к бабушке, забери меня к себе».
— Господи, — вскричала про себя, — бедное дитя!

Схватила Агату на руки, прижала к себе: «Я твоя мама».
— Нет, мама вот, — протянула образок Пресвятой Богородицы, — а ты – тётя Маша … Бабушка мне говорила, что это моя мама, а я её Ангел».
— Ангел ты мой! — боль сдавила сердце. Второй раз девочку так назвали.

— Я тоже хочу такую маму, — Варя, выглядывая из-за дверного косяка, подслушивала. Голос резкий, капризный. Необычным для неё оказалось, что не её кинулись мать успокаивать первой, как это бывало раньше.

Маша тяжело выдохнула, потерев рукой грудь, успокаивая сердце.
— Значит так, дети мои, — поставила всхлипывающую Агату на пол, — ваша мама – это я, а вы – мои дети и между собой — сёстры – самые родные и близкие. Вы должны любить друг друга, заботиться и жалеть. Толкаться, драться, обзываться сёстрам нельзя.
Вы, как два ростка из одного корня; вы, как листочки одного цветка; вы, как лучики одного солнца … Как два ушка, два глазика, две ручки и две ножки одного тельца. Как пальчики одной руки.

Маша подняла руку и растопырила пальцы: «Какой важнее для меня? И разве могут они меж собой драться? Нет. И разве может драться левая рука с правой?»
Она подняла руки и соединила ладони: «Они могут только обнимать друг друга».
Потерла левой рукой правую и наоборот: «Они могут приласкать и унять боль».
Подняла двумя руками стол: «Они могут помогать друг другу. Одной рукой я бы стол не подняла»
— Вы поняли?

Говорила громко, эмоционально, девочки опешили – не привыкли к таким интонациям и, искоса поглядывая друг на друга, дружно кивнули.
— А это, — Маша указала на образок, — Божия Матерь и она, правильно говорила Агате бабушка, наша самая верная заступница. Она – мама всех людей на Земле. Понятно?

— Я тоже хочу Божью Матерь, — упрямо повторяла Варя, — мне тоже нужна такая мама.
— Завтра она у тебя будет, — Маша устало выдохнула. Она разволновалась настолько, что почувствовала непомерную усталость, словно товарный вагон разгрузила.
— Подойдите и помиритесь, обнимитесь.

Агата несмело подошла к Варе и вытянула руки, готовая обнять, Варя же потянулась к образку: «Дай поносить». Малышка испуганно заморгала своими бездонными глазами и беспомощно посмотрела на Машу. Маша ей кивнула, зажмурив глаза: «Дай».
Тут же, послушно, сняла образок и протянула Варя. «Ангел, — сжалось материнское сердце, — нет, они два моих Ангела».

Обняла их крепко: «Ангелочки мои, лебёдушки мои» …
Пылко прижала к своей груди два тельца и, слушая частый встревоженный стук детских сердечек, ярко представила их половинками одного большего сердца.

Вечером в детской услышала смех. Заглянула и увидела, как девочки, растопырив пальцы, пытались ими «подраться».
Это была первая крупная ссора, которая, как ни удивительно, заметно сблизила девочек. А Маша с тех пор стала называть их Ангелами, и они хорошо отзывались.

Почему-то Варя после этого танцевать перестала, но каждый вечер заставляла это делать Агату.
— Иди занимайся, — приносила ей чешки и садилась на диван контролировать.
Один Ангел танцевал, другой хлопал, отбивая такт, и у каждой под маечкой висел на верёвочке образок Пресвятой Богородицы.

День за днём, сменяя зимы вёснами, прошло несколько лет. Маша стала старшей медсестрой. Варя перешла в третий класс, Агата готовилась к школе в следующем году.
Николай Фёдорович ушёл из этой жизни в прошлом году, успев прописать у себя Машу с девочками. Для этого пришлось ей с Анатолией фиктивно развестись. Они с удовольствием переехали жить в большую квартиру в элитном доме в центре. Маше было ближе к работе, а школа, в которой пришлось учиться девочкам была не простой, а физико-математической.
Успехи у Вари в учёбе были отличные. Усердная, ответственная и всегда нацеленная на успех. Доктор оказался во всём прав. Нежная и утончённая Агата смягчала резкий неуклюжий характер старшей сестры. Разные, как день и ночь, как зима и лето, как солнце и луна, они удивительно дополняли друг друга и оттачивали важные жизненные навыки. Нрав Вари становился мягче и гибче, Агата же набиралась смелости и упорства.

Но Варя всё равно не стала обычным ребёнком, трудности общения у неё останутся навсегда и Маша это понимала и, как обычно в силу своего характера, радовалась тому, что имеет. Тем более она сделала всё, что могла.

Накануне женского дня отдел культуры района организовал большой детский концерт. Агата солировала в музыкально-хореографической композиции на музыку П.И. Чайковского из балета «Щелкунчик». У юной балерины был необыкновенно красивый наряд: нежно голубое платье из невесомой прозрачной ткани, отделанное серебристыми блёстками, с пышной удлинённой юбкой и диадема в чёрных волосах. Тело девочки словно специально природой было создано для балета: длинноногая с высоким подъёмом, длиннорукая и длинношеяя, худая и высокая, гибкая и ритмичная. Её одухотворённое пластичное тело пело в танце, а возможности гибкости поразили зрителей.

Варя завороженно смотрела на сцену. Было видно, как она переживает за сестру, сжав кулачки и нервно облизывая губы. Музыка стихла, в зале воцарилась тишина и аплодисменты зазвучали не сразу. Шум восхищения, крики «Браво!»
Агата, лёгкая и счастливая, выбегала кланяться. Варя довольно улыбалась и, когда хлопки стихли, неожиданно встала со своего места и, поворачиваясь в разные стороны, громким немного механическим голосом объявляла: «Это моя сестра – Агата!» и кланялась, вызывая смех в зале. И ей тоже захлопали …
— Толя, — Маша шепнула мужу, — а мы победили. Смогли через «не могу».
И счастливая вздохнула, с благодарностью вспомнив Николая Фёдоровича.

* * *

Разводилась Мария с Анатолией фиктивно, но сочетаться повторно браком он не спешил и делал вид, что не замечает её просьб об этом, либо отшучивался. Мысленно он уже утекал из семьи – Мария это чувствовала и понимала, что расставание неизбежно, но прикладывала все силы его задержать. Не для себя, для девочек, страшась, что разрыв для них будет болезненным. Грустно ей было, что муж про душу забыл, доброту растерял, сердцем окаменел и, заглушив голос совести, потонул в похотливой лжи.
Много слышала и видела она, как часто мужчины не выдерживают трудности, что приносят больные дети — даже свои родные, а у них чужие, да ещё приведённые в дом против его воли. Что уж тут роптать …

Автор Людмила Колбасова
Продолжение следует

Половинки большого сердца

Часть 5. Вместе мы сила.

Как не пыталась Мария задержать Анатолия в семье, всё-таки наступил момент, когда навсегда за ним захлопнулась дверь. Думала, что захлестнут сердце боль и досада, а оказалось, что всё давно отболело. Ничего не испытала, кроме огромного облегчения. Почувствовала, словно «корка запёкшейся крови» отвалилась от раны и стало чище и легче.

— Надо же, — удивлялась, — чтобы вновь стать счастливой, давно надо было расстаться с мужем, скинув гнёт его лжи и нанесённых обид, и впустить в жизнь новый поток чистого воздуха и света. Пожалела, что не отпустила раньше.
Удерживая мужа, она всегда была напряжена, раздражена и беспокойна. Анализировала каждое сказанное слово, каждый взгляд, каждый поступок и, боясь его ухода, жила в постоянном стрессе. А теперь пришло чувство освобождения и вместе с ним воцарился душевный мир и покой.

Агата, казалось, никак не отреагировала на уход Анатолия – он не открыл для неё своё сердце и девочка даже не успела привыкнуть к нему, а вот Варя переживала.
Мария не знала, как правильно себя вести: сочинять ли детям банальную сказку, что папа уехал в Африку или вычеркнуть его из жизни сразу? Решила отрубить все концы мигом – больно, но один раз, и в итоге не страшнее, чем резать долго и по чуть-чуть.

Чтобы отвлечь девочек, устроила «великое переселение народов», и детская комната перекочевала в другую. Дети обрадовались и целый месяц все дружно клеили обои, красили, переставляли мебель и раскладывали на полках учебники, игрушки.
— Значит папа никогда к нам не вернётся? — спросила Варя, увидев, как сиротливо прижалась к стене собранная тахта в маминой комнате.
— Нет, он будет жить со своей мамой, — сказала, не подумав, первое, что пришло в голову.
Агата, смешно округлив глазки, изображая удивление, часто заморгала и прошептала Варе: «Как маленький». Варя улыбнулась в ответ.
Сколько разных объяснений готовила Маша для девочек, мысленно прокручивала разговоры с ними, а всё это оказалось лишним. Она растерялась и ответила быстрее, чем подумала, но больше вопросов они не задавали.

Невероятным оказалось и то, что случайно брошенные слова оказались пророческими. Не сейчас, а спустя много лет.

Оставив семью, Анатолий стал жить в их прежней квартире. Думал, что свобода от обязанностей и семьи принесёт одни радости, а оказалось, что лёгкой жизни не бывает. Он менял женщин, надеясь найти ту, с которой ему будет предельно комфортно, но у всех были свои требования. У многих подрастали дети – опять же для него не родные. Женщины имели свои привычки, капризы и частенько вспоминал он Машу, понимая, что не дотягивают до неё все его подруги.

В итоге остался один и начал выпивать, а тут заболела мать. Случился удар, и она ослепла. Старушка топталась по квартире, сама себя обслуживала, но ничего не видела. Сёстры вмиг перессорились меж собой – кому ухаживать за мамой, и все дружно кивнули на брата. Живёт один, работает на скорой помощи …

Мария, узнав об этом, содрогнулась, вспомнив, как часто свекровь, рассердившись, повторяла: «Глаза бы мои вас не видели!» …

А сейчас в сердце Марии был покой и в доме поселилось счастье. Такое нежданное: простое и земное, уютное и домашнее, тихое, повседневное. Счастье в настоящем, без тягостного прошлого и волнений за неизвестное будущее. Оно проявлялось во всём: в беспорядочно раскиданной детской обуви в прихожей, в учебниках на столе, в школьных формах на вешалках, игрушках, воскресных прогулках, пирогах, а главное – в детском смехе. Не было большей радости для Марии, как заходить в детскую поздно вечером. Раскинувшись и сбросив одеяла сопели носиками девочки во сне, ставшие самыми родными на свете. Накрывала, целовала и счастливая уходила в свою одинокую холодную постель …

Кто-то спросит, а зачем ей всё это было надо? Кто знает? Человек ведь не просто так появляется на свет – у каждого есть своя миссия, главное понять её и тогда жизнь не будет прожита напрасно и не станет тяготить. Возможно, в детях она видела свой смысл бытия и в них ощущала непрерывность жизненного цикла. Ведь каждый мечтает, оставить после себя что-то значимое, важное. Для неё – сироты – это были дети.

Жили бедно, но справлялись.
Девочки ходили в школу. Варя отличалась необыкновенной усидчивостью, ответственностью и приносила в дневнике одни «пятёрки». Агата – душой чуткая, доверчивая, но эмоционально возвышенная, мятежная в лирических порывах, училась средне. Зато писала стихи, сочиняла сказки, а главное танцевала.

А в переходном возрасте у неё заболели суставы. Врачи ставили мудрёные диагнозы, но вылечить не смогли и с танцами пришлось расстаться.
Очарованная душа поникла, закрылась, и невероятным для всех оказалось Варино участие и сочувствие к сестре. Она не только разделяла с ней боль, она словно брала её на себя. Когда болезнь Агаты осложнялась – у Вари от сопереживания поднималась температура.

— Сёстры же, — говорил врач ревматолог, — связаны одной кровью.
И только удивлялся, насколько же девочки не похожи меж собой и как подходят к ним их имена. Худенькая просто прозрачная бледная долговязая Агата с глазами чёрного агатового камня и крепенькая, приземистая, похожая на шкафчик, Варя, вся какая-то одноцветная: смуглая с нездоровой желтизной кожа, каштановые густые волосы и карие глаза. Некрасива она была, но беспомощно-растерянный взгляд её глаз притягивал, вызывая жалость и располагал к себе. И очень приятной у неё была улыбка.

Неуклюжая, неконтактная, неприветливая для посторонних, даже равнодушная к чужим, она оказалась необыкновенно преданной и заботливой для мамы и сестры.
Болезнь Агаты сильно подкосила здоровье Маши. Ушла в несколько месяцев. Череда сердечных приступов и обширный инфаркт. Смерть мгновенная, сама, наверное, не успела понять … Скорая лишь зафиксировала остановку сердца.
Умерла, немного не дождавшись совершеннолетия маленького Ангела …

Варя, не раздумывая, оформила опеку над сестрой, перевелась на вечернее отделение в политехническом институте и пошла работать на завод.
Держалась стойко и по-прежнему опекала сестру, которая очень тяжело переживала потерю матери. Опять воспалились суставы, она забросила школу, но каждый день старшая сестра упорно заставляла её учиться, как раньше танцевать.
— Ты должна, — твердила своим бесцветным голосом.
И вдалбливала ей в голову формулы, писала с ней сочинения, решала задачи и, с горем пополам, Агата сдала выпускные экзамены и даже поступила в культпросветучилище.

А потом к девушкам пришла любовь. Варя, не умеющая понимать полутонов, подтекста, иронии – отдалась первому, кто сказал ей о любви просто так, играя, а она поверила.
Родила дочку. Назвали Марией. И на этом все её романы закончились.

Жизнь Агаты кипела в постоянных страстях и страданиях неразделённой любви, что сама себе придумывала. Похоже, проснулись и играли гены непутёвых родственников. В связях была не разборчива, расставалась тяжело, рыдая и заламывая руки, угрожая закончить жизнь самоубийством, а затем быстро переключалась на другой объект. И так продолжалось до тех пор, пока жестоко не ударила её — слабенькую, болезнь, быстро излечив от любовной зависимости.
Она слегла надолго и … так же страстно включилась в воспитание племянницы.
Так у маленькой Марии стало две мамы.

Сёстры во всём дополняли друг друга. В каждой были те черты характера, которых не доставало другой и они, воспитывая одну на двоих дочку, сумели дать ей очень много хорошего и полезного.
Так и жили они долго и очень дружно, безумно любили Машу и вкладывали в неё все свои силы, а она каждую звала: «Мама».

Эпилог.

Я подхожу к подъезду и рядом с дверью, держась за стену, стоит моя соседка. Улыбается всем проходящим мимо и со всеми здоровается. Она ничего не видит. Её слепые глаза закрыты тёмными солнцезащитными очками. Длинные ноги неустойчивы и периодически подкашиваются, и тогда она начинает мелко переставлять их, слегка раскачиваясь. В смешной белой панаме и розовом спортивном костюме, тонкая и бледная, она трогательно беспомощная и жалкая.

— Здравствуйте, Агата Анатольевна, — приветствую её.
— Зд..ра…вст…вуй…те, — с трудом отвечает она и кивком приглашает сесть на скамейку рядом. Ей хочется поговорить.

Предлагаю помощь – отказывается. Говорит, что должна держать себя в форме.
Так же, держась за стену, она самостоятельно на своих непослушных ногах спускается и поднимается на четвёртый этаж.

— Зачем вы себя так изнуряете? Есть же лифт, – я не понимаю.
— Надо. Надо через «не могу», — отвечает, — пока я хожу – Варе со мной легче будет. Вы ведь знаете, она недавно микроинсульт пережила.
И медленно, с глубокими паузами, слегка заикаясь, рассказывает мне о сестре.
Она жалеет её и в каждом слове любовь к ней.

— Она мои глаза и ноги, — говорит с благодарностью.
— А вы для неё?
Долго думает.
— Наверное … душа, — лицо становится задумчивым, — каждая по себе – мы не приспособленные к жизни, а вместе — сила. Мы, как две половинки одного целого.
Смеётся. Сегодня она неплохо себя чувствует и у неё хорошее настроение …

Они несколько лет живут в нашем доме. Маша перевезла их сюда досматривать и ухаживать с Дальнего Востока.
Купила им рядом с собой квартиру – одну на двоих.

Как-то мы с ней разговорились.
— Их, как сиамских близнецов, нельзя разделять, — посмеиваясь, рассказывала она, — когда я узнала, что они не родные – я не поверила.
— А как вы это узнали?
— Когда собирала вещи для переезда, случайно обнаружила дневники Николая Фёдоровича, которые после продолжила бабушка.
— А мамы ваши его читали?
— Нет, что вы. Мама не знает, что она тоже приёмная …

Мы продолжаем, сидя на лавочке, неторопливую беседу с Агатой. Из подъезда выходит Варвара Анатольевна – вечно недовольная, неулыбчивая. Здоровается через раз, а то и реже. Бросила настороженный взгляд на меня и тут же перевела его на сестру, уже тёплый и ласковый. Заботливо поправила панамку: «Не замёрзла? Тебе не дует?»
Села рядом и стала беспокойно оглядываться по сторонам.

Невдалеке на стоянке остановилась машина. Широко распахнув заднюю дверцу, из неё вышли две девочки подростки и кинулись наперегонки к моим странным соседкам: «Бабушки!»
Агата вся затрепетала, нервно засучила ногами, словно ребёнок, порываясь встать, а Варвара – полная, тяжеловесная, суетливо и смешно размахивая руками, побежала к ним навстречу.

Маша с мужем выгружали из багажника многочисленные пакеты …

Все нужно пережить на этом свете,
Все нужно испытать и оценить…
Несчастье, боль, измену, горе, сплетни —
Все нужно через сердце пропустить.

Но главное — во тьме безумной века,
Что б ни случилось в жизни — устоять!
Быть чутким к горю, оставаться человеком
И теплоту сердец не потерять… (Алёна Карасенко — найдено на стихи.ру)

Автор Людмила Колбасова

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.