Непутёвая Мария. Автор: Людмила Колбасова

Непутёвая Мария

Глава 1.
За окном мело и завывало. Столбик термометра настойчиво опускался вниз.
В доме слегка гудел газовый котёл, снежные вихры с силой ударяли в окно и, кружась, улетали дальше, да скрипел фонарь у дома, отбрасывая причудливые игры света на стены.

В комнате тепло, тихо, уютно. В такую погоду спать и радоваться обволакивающему комфорту. Но сон не шёл. Воспоминания, калейдоскопом, вырывая из тайников памяти не лучшие моменты её жизни, беспокоили и не давали возможности уснуть.

— Опять весёлые картинки начались, — усмехаясь, вслух проговорила Мария и, накинув на плечи тёплый халат, встала.
Заварив чай, удобно устроилась в большом мягком кресле и взяла в руки вязание.

Почему, вдруг, к старости, из самых потаённых глубин памяти, неожиданно всплывают ясными видениями события прошлой жизни и, терзая, мучая, причиняют душевную боль?

Почему именно тогда, когда, как кажется, можно умиротворённо доживать свой век, нынешнее благополучие приносит противоречивые унылые сомнения и беспокойства?

Может старение, воздействуя на душу, ещё не открыло ей тайны внутренней жизни и земное крепко держит?
Ведь ей до боли не хочется отдавать этот дом. Даже единственной дочери и внукам.

Чувства стыда, раскаяния и жажда обладания боролись в ней, причиняя мучительные душевные страдания.
— Не жила хорошо, и не надо было начинать, — горько вздохнула.

***
Мария родилась в многодетной семье через несколько лет после окончания войны. В доме и так было «семеро по лавкам», когда мать нечаянно зачала. Узнав, расстроилась, скрыла от мужа, и пыталась «скинуть по-народному» – не получилось.

К врачу постеснялась идти: на пятом десятке, отдав замуж дочь, забеременела! И страстно не хотела этого ребёнка. Но девочка родилась в срок, легко и без всяких осложнений.

Отец, почёсывая затылок, одной, оставшейся после страшной войны, рукой, глядя на дочку, горестно вздыхал: «Хоть бы напоследок сына родила – опорой был бы в старости. Одних девок настреляла, что с этой-то делать будем?»
— Ничего, Господь всё устроит, — безразлично прикладывая ребёнка к полной груди, мать пыталась вспомнить, как же могла случиться эта никому ненужная беременность и, не вспомнив, добавляла, — Раз Господь дал, значит тому и быть.
— И в кого такая дылда уродилась? – недовольно качал головой отец, — ещё вымахает, как верста коломенская, и замуж не отдашь.
— Была бы шея, хомут найдётся, — матери тоже не нравилась длинная нескладная малышка.

Девочка и вправду родилась ростом пятьдесят восемь сантиметров. И привязалось к ней «Дылда» с первых дней. Назвали Дылду Марией.

Девочка росла спокойная, послушная, исполнительная, хлопот матери особых не доставляла. Как бы понимала, что не вовремя на свет появилась, не ко двору пришлась и ходила, оглядываясь.

А ростом всегда была выше всех соседских девчонок, да и очень многих парней переросла. Стеснялась, сутулилась, смотрела как-то исподлобья. Не скажешь, что некрасивая, да и красавицей уж никак не назовёшь. Самая обычная, если бы не высокий рост.
Всех старших девок в семье разобрали замуж, ушёл отец в мир иной, и осталась Мария вдвоём с матерью в большом пустом доме.

Мать уже редко вставала. Всё больше лежала на печи и скрипучим громким голосом отдавала команды. Почти оглохла к старости, вот и кричала.

До сих пор, бывает, Мария иногда просыпается ранним-ранним утром от громкого крика матери: «Машка, Дылда, вставай, корову доить пора».

Мария в такие дни сразу поутру в церковь бежит мать с отцом поминать.
А тогда вставала, доила, загоняла в стадо и крутилась целый день, безрадостно проживая свои молодые годы.

Как-то старшая сестра из района приехала. Посмотрела на безотрадную жизнь младшей, охала да жалела и пообещала замуж пристроить.
Мария повеселела, стала в зеркало на себя засматриваться. Сельские ребята внимания на неё не обращали, да и ей никто не глянулся. Все какие-то низкорослые, да пьющие. Кто поумнее, те по стране разъехались на стройки, заводы да фабрики.

Сама в город съездила, к парикмахеру сходила. Обстригла косу длинную толстую. Густые жёсткие волосы кудряшками сами улеглись в весёлую озорную причёску и сделали Марию моложе, да и, как будто, роста поубавили. Спину распрямила, повеселела. Платье новое купила. Ждала, волновалась.

Приехали неожиданно. Мария дверь открыла и обомлела. Мать с печи выглянула и, заплакав, перекрестилась. Так жалко стало ей «последыша».

Низкий, широкий какой-то, да нерусский. Глаза чёрные цепкие, обрамлённые длинными, как у девицы, ресницами. А главное – старый.

Смотрел оценивающе на высокую статную Марию: кость широкая, крепкая, грудь высокая, бедра крутые, руки крупные работящие. Довольно цыкнул, заулыбался. Подарки достал.
— Ты не смотри, что стар. Не такой уж он и старик, всего-то сорок с небольшим годков. Мужик не бедный, хваткий да работящий, — уговаривала сестра.
— Так он до подмышек только, люди смеяться будут.
— Посмеются, да забудут. Не за наших же пьющих сосунков выходить и таскать их всю жизнь на своей шее. Спасибо ещё скажешь.

Но сестра условие поставила: как только Мария замуж выходит, так она в родительский дом переезжает, и наследует его по причине ухода за престарелой матерью. Семья у сестры большая, муж непутёвый. Свой интерес имела.

Мафуз, привезённый жених для Марии, был вдовцом. Умерла его Айгуль при родах вместе с ребёночком. Двое почти взрослых сыновей настороженно встретили новую русскую жену отца, но при строгом воспитании, ослушаться не осмелились и приняли молча.

Послушная, работящая Мария полюбилась горячему мусульманину. Нравились ему высокие русские женщины. Обнимал и смотрел восхищённо снизу-вверх на неё своими чёрными жгучими глазами.
— Олай, хорошо, — и ещё крепче прижимал.

Хорошо было и Марии. Постепенно привыкала к Мафузу. А когда понесла от него, то и вовсе, показалось, полюбила. Девочку родила. Красивую! Статью в мать, красотой в отца, только жгучая нервная южная красота разбавилась покоем и светом матери.

После родов и Мария расцвела. И Мафуза, как подменили. Ревностью, до кулаков, стал изводить стареющий муж молодую жену. В безумстве решил увезти семью к себе на Родину. Неласково приняли русскую женщину и нелюбовь окружила её со всех сторон. Работала по дому с рассвета до темна. Чужая речь и нравы, чужая вера и традиции.

Годы пролетали незаметно. Отметила свои сорок лет. Дочка Амина, как цветок, красива! Самая завидная девушка во всей округе. Отец жениха нашёл. Выгодного, на его взгляд, одного из лучших. Но беды закружились вихрем, сворачиваясь в ком неразрешимых проблем.

Амина сбежала с русским парнем в столицу республики. Мафуз весь свой гнев излил на Марию. Не смогла дочь уберечь! Позор на семью навлекла! Бил, пока удар не хватил. А тут и девяностые подоспели. Русских притесняли, выгоняли из квартир, бесчинствовала толпа.

Отдала Мария все ценности и сбережения беременной дочери: «Беги, пока не убили. Родня позор не простит».
— Мама, поехали с нами, — плакала Амина.
— Не могу, дочка, отец ведь болен.
— Сколько он тебе горя принёс, сколько ты работала на родню его. Слова доброго не слышала.
— Была и счастлива. Муж он мой. Не могу, — и благословила ненаглядную свою единственную кровиночку.

Дом у Мафуза большой, с зимними и летними комнатами. С лицевой стороны с резной колонной айван-галерея. Закрытый зелёный двор.
Держала Мария за руку малопонимающего разрушенным мозгом мужа и, грешным делом, ждала его кончины. А он смотрел на неё детским взглядом глубоких чёрных глаз и из них текли слёзы.
— Может и понимает, что? – думала.

Ждали его кончины и многочисленные сёстры, племянники: делили между собой родительский дом в котором жили Мария с Мафузом.

Долго ждали, Мария хорошо смотрела за мужем. А дождавшись, обмыли, завернули в саван, да отнесли на кладбище до заката. Марию не пустили, она ислам так и не приняла.

Пока многочисленная родня читала поминальные молитвы, да, причитая, принимала тазият, собрала свои вещи и незаметно вышла из дома. Вышла навсегда.

Глава 2.
В тесной двухкомнатной квартирке, полученной по программе переселения, Амина с мужем Олегом гостеприимно встретили Марию. Поселили в крошечной комнатке с двумя внучатами. На ночь раскладушку ставила, а днём и прилечь не на что было.

Оформилась в миграционной службе, поставили на очередь получения жилья. Радовалась бы любой комнатке, лишь бы отдельно. Пошла подъезды мыть. Убирала чаще по вечерам, чтоб не мешать своим присутствием семье дочери. А днём готовила и убирала дома, присматривала за внуками.

Как-то встала ночью по нужде и, тихо проходя мимо комнаты Амины с Олегом, услышала раздражённый голос зятя: «Я понимаю, но мне надоело. В своём доме в трусах не могу пройти. Она ещё эту квартиру может десять лет ждать».

Амина возражала, защищая мать. Когда с лаской, когда с гневным напором. Но Мария и сама понимала, что загостилась. Ещё ей всегда казалось, что она со своим высоким ростом много места в квартире занимает.
Всплакнула и занялась поиском работы с проживанием.

Переселенцы дружной стайкой держались, друг дружке помогали. Хоть и на родную землю приехали, но за годы долгого отсутствия стали чужими. Тем более в такие лихие недобрые годы. Люди не жили – выживали, кому было дело до каких-то… понаехавших…

Устроилась в круглосуточное кафе посудомойкой и уборщицей с разрешением проживать в маленькой подсобной комнатке без окон.

Хозяин кафе, бывший земляк Мафуза, проникся сочувствием к Марии и не только привёл комнату в порядок, но и обставил её. Даже коврик на стену повесил. И платил неплохо, тем более, что Мария работала на совесть.

Жизнь тихонько налаживалась. Полюбился городок на Волге, появились знакомые. В редкие выходные в гости к дочке ходила. Внучатам подарки дарила. Зять встречал вежливо и приветливо.

А ещё Мария познакомилась с Иваном – экспедитором, что привозил продукты в кафе. Высокий, крепкий, белокурый, как и Мария. Весёлый и улыбчивый. Тоже из переселенцев. Семью и родных потерял. Одинокий, как перст.

Жалела его Мария, чувствовала за весёлой бравадой раненое больное сердце. Чаем в своей каморке поила. Да и полюбила. Нечаянно, как-то, любовь пришла, тихо, осторожно вошла в сердце и наполнила жизнь Марии лёгкостью и восторгом.

Доставлять ему радость, заботиться о нём, видеть его, было для неё наивысшим счастьем. Счастьем, которое наполнило Марию силой и верой. Верой в счастливое будущее. Она похорошела, помолодела. При встрече с Иваном краснела, опускала глаза, и только пышная высокая грудь трепетно вздымалась.

Она стеснялась своего чувства, как-никак сорок шестой годок идёт, но ничего с собой поделать не могла.
— Иван да Марья, — шутили повара, да официантки, — когда же честным пирком, да за свадебку?

Сошлись без свадьбы и пира. И в свои сорок шесть Мария только узнала каким бывает настоящее женское счастье. Его не опишешь словами. Оно в дыхании, во взгляде, в прикосновении. Оно в ощущениях, свободе и в покое. Оно во всем, начиная от самых мелочей.

Через несколько лет, получив по однокомнатной квартире, решили узаконить свои отношения. В день своего пятидесятилетия расписались с Иваном и обвенчались.

Сумели обменять свои квартиры на одну трёхкомнатную, которую сразу отдали Амине. Мальчишки подросли. Тесной стала для них маленькая двушка.

Зарабатывать много ни Амина, ни Олег не умели, и улучшить условия не было никакой возможности. С какой радостью, с каким энтузиазмом все они занимались переселением, ремонтами, обустройством! Все были счастливы, добры и веселы.

Мария создала такое уютное гнёздышко в квартире, что зять, невзначай, укорил Амину не в способности создать такой комфорт.
Вечерами усаживались в мягкие кресла и, под светом от красивого абажура, не играли – сражались в нарды. Играли азартно, серьёзно.

Марии равных не было. Научили сёстры Мафуза. Иван проигрывать не любил, сердился. А потом, вспоминая свои сражения, смеялись за долгим вечерним чаем с бальзамом.
Иногда в кино ходили. Два раза на море с внуками съездили. Каждый день в радость, каждый день неповторимый.

Беда подкралась незаметно, вероломно вмиг разрушив покой, и наполнила душу тоской, тревогой, страхом.
Операция на почках Ивана не давала особой гарантии жизни, а без операции его дни вообще были сочтены.

Мария бегала от одного врача к другому, показывала анамнез и вопросительно вглядывалась в глаза докторов, пытаясь уловить надежду на выздоровление.
Когда озвучили сумму операции, сердце ёкнуло в груди и, казалось, остановилось. Нет и не было у них таких денег и взять их было неоткуда.

— Понимаете, — врач смотрел ей в глаза прямо и честно обрисовывал ситуацию, — операция даёт совсем небольшой процент благополучного исхода. Вам надо смириться.
— Нет, — кричала душа Марии.
— Нет, будем делать всё, что положено, — твёрдо ответила доктору.

Побежала в отделении социальной помощи. Плакала, рассказывая. Помощь, которая могла быть оказана исчислялась суммой в … полторы тысячи рублей.
Пока добиралась домой, решение продать квартиру и деньги потратить на операцию, окончательно в ней созрело.
— Главное, чтобы выжил, — разговаривала с работниками социальной службы.
— А не выживет, и вы без жилья?
— А зачем мне жизнь с жильём без него. Как я смогу жить, если буду знать, что не всё сделала.

Амина с Олегом не спорили, но отводили глаза. Не согласны были, но Амина уже знала характер своей матери. Знала, что не бросит в беде и дойдёт до последней черты.

Покупателей нашла быстро, операцию оплатила. Иван её не перенёс и умер прямо на операционном столе…
Наученная прошлым опытом, жить к дочке не пошла.

Работники социальной службы подсказали психоневрологический интернат, где была возможность устроиться санитаркой с проживанием.
Туда и поехала.

Глава 3.
Поехала, да тяжела оказалась работа для стареющей Марии. Вроде и привыкла к нелёгкому физическому труду, да видно силы предел имеют. Но, как всегда, крепилась, старалась и не жаловалась.

Интернат располагался на окраине небольшого районного центра, в густом сосновом бору. Собрали в него больных и немощных, стариков и малых детей, все страдающие хроническими психическими заболеваниями, с выраженными проявлениями умственной отсталости. Марии досталось самое грустное отделение лежачих больных.

Желающих выполнять эту работу было мало. Как ни старалась Мария добросовестно ухаживать за своими подопечными, запах мочи въедался в их тела, постели, мебель, стены. Марии казалось, что сама она пропахла мочой, пролежнями, лекарствами.

Этот запах не оставлял её ни днём, ни ночью. Даже прогуливаясь в сосновом бору, она ощущала, что запах человеческих испражнений преследовал, и не давал насладиться насыщенным сосновым горько-смолянистым прохладным воздухом.

Было тяжело и ворочать больных. Болезни суставов искривили пальцы её рук и вызывали, особенно ночами, нестерпимые страдания. Болели и ноги, ныла поясница. Она даже стала чуть ниже ростом, но, как-то, одна больная, не в своём уме старуха, увидев её, крикнула: «Дылда!»

И следующей ночью, в своей комнатке, больше напоминающей больничную палату, в промежутках беспокойного сна, увидела во сне мать.
— Дылда, Машка, яблоки собери, — вдруг отчетливо услышала её крик и проснулась.

И до утра больше не уснула, всё думала, о чём это мать хотела ей сказать? Следующий день был выходным для Марии, и она поехала в город.

Зашла в церковь, помянула родителей.
Сняла в сберкассе пенсию, которую копила на всякий случай. В интернате кормили, койка была. На что ещё было тратиться? Две пенсии по конвертам разложила для внуков. Взрослые уже. Старший вообще жениться надумал.

Увидела себя в отражении витрин и застеснялась: нескладная, деревенская, неухоженная. Сходила в парикмахерскую – покрасила и подстригла волосы. Купила новое платье и тут же надела его. И, прикупив гостинцы, поехала к дочке.

Амина, старея, не теряла своей былой красоты и Мария, видя её, всегда счастливо и горделиво улыбалась.
— Устаю, дочка, — неожиданно для себя стала жаловаться.
— Я тебя, мама, предупреждала, не надо было квартиру продавать.
— Так, как же это не надо? А чтобы ты на моём месте сделала?
— Я бы, в первую очередь, о детях подумала. Жизнь с каждым годом всё тяжелее, внук вот-вот появится, а тут ещё ты – без жилья. Твой альтруизм по жизни граничит с психическим расстройством.

Дочь разгорячилась, высказывая, как видно, давно наболевшее в ней:
— Я не понимаю, как ты могла выйти замуж за отца? Ни образование не получила, ничего не умея, разве, что корову доить, мыть, убирать, да стирать. В чём и погрязла всю жизнь. Непутёво ты свою жизнь построила. Непутёво.

Мария молчала, а в голове слышала: «Машка, дылда, вставай, пора корову доить». Что она видела в девичестве? Глубокую бедность, тяжёлый деревенский труд, нищий колхоз в захудалой деревне, отца инвалида, да старость родителей для такой молодой дочери…

— Поговорили, — с грустью вспоминала разговор Мария, подъезжая к интернату.
— Ну вот, и дома, — с удовольствием глубоко вдохнула сосновый воздух, и присела на лавочку у проходной.
Вышел пожилой охранник.
— Что, Мария, идти дальше не хочется? Не представляю, как ты тут сутками можешь находиться?
— А мне некуда больше идти. Это, получается, мой дом и есть. Альтруистка я, а, значит, тоже психически больная, — горько усмехнулась и, совсем неожиданно, расплакалась.

Она давно дружила с немолодым охранником. Жена его передавала для Марии молоко деревенское, творожок. Иногда пирожки печёные. Приятно было.

И ещё горше, что ни разу Амина не приехала и не посмотрела, как мать её живёт.
Видно крепко она обиделась, что ушла из семьи квартира.
— Ну и ладно, — думала Мария, — жизнь всех рассудит. На дочку не обижалась, но боль в сердце имела.

Текло время, сменяясь зимами, вёснами… Мария привыкла, тянула свою лямку и не роптала.
Как-то охранник позвал её в гости. С радостью согласилась и поехала.

За угощениями, жена его Наталья, полненькая, говорливая женщина, рассказывала историю, случившуюся с соседом – старым уже человеком, ветераном войны, орденоносцем, что доживал свой век в полном одиночестве.

— Сам себя обслуживает, но уже с трудом, вот и навязываются к нему социальные службы. Сама начальница на машине приезжала, видать на усадьбу глаз положила. Хваткая тётка, наглая. Никто ей в округе не доверяет.

Вот и порешили мы женить старика, чтобы закончил он свои деньки в родном доме, а женщине, что будет ухаживать за ним – его дом останется. Обоюдный интерес.

Мы ему кандидатуру в жёны долго подбирали и лучше тебя не нашли. Соглашайся. Дед весёлый, честное слово, скучно не будет. Ну а к труду ты привыкшая. Ежели, что, то одного ворочать или пятьдесят, как ты сейчас? Что легче?

Мария долго не раздумывала, более удачного выхода для себя и не представляла. И, стесняясь, с интересом поехала на окраину городка в гости к ветерану войны Ивану Трофимовичу.

Глава 4.
Чем ближе подъезжали, тем сильнее билось сердце и ярче от стыда горели щёки.
— Что ж, я по жизни такая непутёвая, — думала Мария с горечью, — вечно меня, как корову, сватают. Что Амина скажет?
Усадьба ветерана скрывалась за высоким, довольно крепким, забором, утопая в зелени старого яблоневого сада. Земля была усыпана крепкими растрескавшимися от удара плодами сочных яблок, аромат которых, смешиваясь с ароматом тления гниющей падалицы, наполнял сад пряным сладким запахом. Воробьиная стая пряталась в листве и, громко чирикая, создавала весёлый мир лета.

Из дома на высокое крыльцо вышел статный старик и пошутил:
— Дожил до удивительного, стал товаром. У вас, значит, купец, а я, значит, товар, — и весело засмеялся.

Внимательно посмотрел на Марию.
— Заходите, гости дорогие, будем чай пить, да разговор вести.

На большой светлой застеклённой веранде пили вкусный чай со смородиновым листом и вели спокойную беседу обо всём, что приходило в голову. Главный разговор ожидал своей очереди.
— Ну, что, — вставая, серьёзно сказал Иван Трофимович, — ты, Мария, вижу, женщина порядочная. Простая и бесхитростная. Взгляд у тебя честный, открытый. Вижу, что нелёгкую жизнь прожила, руки то какие натруженные. Дом у меня хороший, добротный, большой. Будешь хозяйкой, да мне поможешь дожить. А там, как Господь управит. Теперь слово за тобой.

Мария только кивнула головой в знак согласия.
Решение остаться в доме хозяйкой возникло сразу, как только увидела яблоневый сад. Красота сада, аромат пленили и, как знак, вспомнился сон, где мать просила яблоки собрать.

Переехала быстро, с радостью рассчитавшись с тяжёлой безрадостной работой.

Жизнь на пенсии, в большом доме совместно с весёлым балагуром стариком, приняла за большое незаслуженное счастье.

И от души старалась облегчить Ивану Трофимовичу немощные годы глубокой старости.
— Ловкая, вы, однако, дамочка, — съязвила работница ЗАГСа, когда выдавала паспорта с отметкой о браке.
— Ой, и взаправду, ловкая, — засмеялась, ничуть не обидевшись, Мария.
Хороша она была в тот день. Иван Трофимович денег дал и попросил Амину нарядить мать.

— Красивая ты, Мария, женщина, — восхищался он, глядя на неё, — статью, прямо, как королева.
— Дылда, — смущаясь и смеясь, возражала Мария.
— Какой же глупец тебе это сказал?
Амина, разглядывая усадьбу, шептала матери: «Как же тебе, всё-таки, по жизни везёт! Из любой ситуации выкручиваешься».
— Так я не выкручиваюсь, напротив, всегда безропотно иду туда, куда судьба ведёт.

Амина от души постаралась сделать мать на последней её свадьбе красивой. Провела по салонам, костюм купила дорогущий, ладный.

За столом в большом доме собрались гости. Боевые товарищи и соседи Ивана Трофимовича, подруги Марии по кафе, интернату. Даже все внуки пришли с жёнами, да правнуками.
— Ну, — поднял бокал Иван Трофимович, — похоже, что я последнюю свою мину успешно обезвредил, — намекнул на директрису социальной службы, — да ещё и награду получил.
С теплом и благодарностью посмотрел на Марию.

Праздновали не свадьбу, за столом собрались близкие и родные, и радовались успешному разрешению неприятной ситуации.

А Мария отмечала для себя начало новой жизни и верила, что последний её отрезок будет для неё самым счастливым.
Долго сидели гости, наслаждаясь добрым общением, весёлыми и грустными воспоминаниями.

И занялась Мария благоустройством усадьбы. Первым делом воду в дом провела. Решила вопрос с канализацией. Приводила в порядок сад. Сажала огород.

Откуда только силы брались, и сама не понимала.
Ивана Трофимовича по больницам водила. Капельницы научилась ставить. Строгую диету соблюдала, одним словом, берегла его, как могла.

А летние вечера коротали они в длинных разговорах за самоваром в плетёной беседке, обвитой виноградом.
— Слышу, часто говорят, что жизнь свою надо строить, а я просто жила. Вот, непутёво всё и сложилось, — отхлёбывая чай, рассуждала Мария.
— Судьба такая. А что просто жила, так это хорошо, — отвечал Иван Трофимович, — а какую бы ты себе жизнь хотела?
— Не знаю, но уж точно не хотела бы всю жизнь полы мыть. Каюсь, просила у Господа другой доли.
— Так Господь нам даёт не то, что мы хотим и просим, а то, что нам полезно.

Может ты своей жизнью кого-то направляешь, кому-то помогаешь. Мы ведь все друг с дружкой связаны.

Ты со мной, я – с тобой. С нами Амина, Олег, внуки, правнуки. И сколько ещё людей вокруг. А что полы мыла? Так их тоже кому-то мыть надо.

Старик надолго замолчал. Вечер тихий, тёплый. Любила Мария такие посиделки в саду. Казалось ей, что никогда и нигде она так безмятежно не отдыхала душой и телом.
— Судьба у всех разная,- продолжил свою мысль старик, — разве можно сосчитать все тропинки на земле, всю истоптанную обувь? Так и судеб людских нельзя. У каждого своя. Ты, Мария, шла своим путём, в своих туфлях и свой крест несла. Несла безропотно и спокойно, — старик заулыбался, приосанился и добавил, — вот и привалило тебе счастье в моём лице.
И они спокойно весело рассмеялись. Старик смешливый был, балагуром слыл и, несмотря на немощь, им и остался.
— Ты, как всегда прав, Иван Трофимович, да только Амина всю жизнь стеснялась меня. Не говорила, а я видела.
— Строптивая она у тебя, нетерпеливая. Переживаю, что умру – выживет она тебя из этого дома. Пообещай мне, что не уйдешь, доживёшь свой век здесь.
Мария грустно вздохнула, прав был Иван Трофимович. Сама часто замечала во взгляде дочки завистливый взгляд на дом и в словах слышала досаду и роптание.
— И сюда не зови, вместе жить не стоит. Сохрани, по мере сил, воскресные обеды, праздники, — старик задумался, затем махнул рукой, — я тебе наказ дал, а поступай, как знаешь.

Ночью долго ворочалась, уснуть не могла. Частое раздражение Амины при общении с ней волновало. Мария пыталась понять, старалась меньше поучать, да советы давать, редко помощи просила и жалела, вечно занятую внуками, дочь.

Но чувствовала в ней постоянный внутренний конфликт. Вроде, как и любит, заботится, но постоянно раздражается, обижается, как будто упрекает в чём, и Мария винилась, переживала и старалась угодить.
За занавеской не спал и ворочался Иван Трофимович.
— Что не спишь? – заволновалась.
— Думы спать не дают, — может чайку?
Пили ночью чай с вареньем из яблок под большим оранжевым абажуром. Марии уже далеко под семьдесят, Трофимовичу слегка за девяносто.

Хорошо она смотрела за ветераном. Долго прожили вместе. Стал он ей другом, братом, отцом. Мария каждый вечер Бога благодарила. А то, что в хлопотах по уходу за старым человеком, так она всегда счастье находила в труде, заботе. Жить ради близких, для близких и нуждающихся вошло в привычку и делало её счастливой.

Осенью, в ненастный дождливый день, ушёл из жизни Иван Трофимович. Мария сидела рядом и, как когда-то Мафуза, держала в своих крупных тёплых ладонях сухую сморщенную руку старика и чувствовала холод, которым смерть окутывала его.

Глава 5.
Одиночество в опустевшем доме, который стал ей родным, переживала тяжело. Днём в хлопотах некогда было думать, а вот вечерних разговоров с Трофимовичем не хватало.

Не давали спать и постоянные жалобы Амины на ставшую тесной для них квартиру. И заботу о матери, которой, как считала дочь, трудно и страшно одной в большом доме, считала неискренней.
— Я люблю этот дом и чувствую его своим. Мне, напротив, нигде не было так спокойно и надёжно, — оправдывалась Мария. Но покой и сон потеряла.

Вязала никому ненужные свитера для внуков и правнуков своими скрюченными от вечного труда, пальцами. Амина недовольно ворчала: «Мама, сейчас такое никто не носит!»
Обиделась, бросила и долго плела себе огромный тёплый платок замысловатым узором …

***
На кухне кукушка из старинных часов-ходиков прокуковала шесть раз.
— Ну, пора и вставать, — Мария отложила вязание и, кряхтя и охая, с трудом разогнула затёкшее, от длительного сидения в кресле, тело.

Вышла на крыльцо. Ночная вьюга стихла и запорошенные снегом яблони в саду рисовали в воображении сказку. На улице темно и тихо. На чистом высоком небе ещё перемигиваются, в напряженном от мороза воздухе, звёзды.

Мороз крепкий, жёсткий, аж ноздри слипаются. Мария вздохнула полной грудью, набираясь сил и энергии, и с удовольствием начала разбрасывать снег, прочищая тропинки к калитке, сараю.
В соседнем доме скрипнула дверь.
— Доброе утро, Мария, не спится? — немолодая соседка с лопатой в руках спускалась по ступенькам крыльца.
Поговорили о погоде, ценах, здоровье и день полностью вступил в свои права. Где-то слышались заведённые автомобили, лай собак. Под ногами ранних прохожих сильно и упруго скрипел снег.

Мария в тёплой кухне с удовольствием пила чай со смородиновым листом и смотрела, как медленно и лениво приходит рассвет зимнего утра. Снег искрился и переливался серебряными бликами под лучами восходящего зимнего солнца. Морозный воздух чист и прозрачен.

В доме уютно гудит котел. Пушистая кошка, лениво помахивая хвостом, греет на нём свои косточки и внимательно следит за хозяйкой. Мерно тикают ходики.

В кастрюле, под белым льняным полотенцем, поднимается тесто. Сегодня почтальон принесёт пенсию. Как всегда задержится поболтать и попить чайку с пирогами. З

атем, после школы, забегут погодки правнуки. День получения пенсии они не пропускают. Мария каждому выделяет по пятьсот рублей и даёт на дорожку пакет с пирожками.

А пока надо прибрать в доме, сварить обед, чтобы вкусно накормить мальчишек. Вечером, как обычно, забежит Петровна с соседней улицы поиграть в нарды.

И будут они коротать длинные зимние вечера, бросая кости и, двигая по доске шашки, спокойно вспоминать прожитые годы.
Жизнь продолжается… А вопрос с домом, что не даёт покоя дочке Амине, разрешит время, разрешит судьба, от которой, как известно, не уйдёшь.

Автор Людмила Колбасова

Рейтинг

5 из 5 звезд. 2 голосов.