Сложно найти в нашей стране зрителя, который бы не был знаком с Шуриком – обаятельным студентом-недотепой из комедий Леонида Гайдая, который находил на свою голову такие же инфернальные приключения, как и он сам. Многие киноведы сходятся во мнении, что Шурик встал в один ряд с легендарными комиками прошлого – Бастером Китоном, Чарли Чаплином, Максом Линдером…
Воплотивший роль артист Александр Демьяненко, впрочем, никогда не понимал причины, почему его герой так популярен. Тем более что эта роль стала для него своеобразным «клеймом», которое помешало ему сделать достойную карьеру драматического актера…

«Победа! Принят в ГИТИС…»
Александр Демьяненко родился в 1937 году в Свердловске. Его отец, Сергей Демьяненко, был выпускником ГИТИСа, артистом свердловской оперы. Как и полагается интеллигентной семье, мальчика определили в школу № 37 с усиленным изучением иностранных языков (немецкого), а также записали в музыкальную школу в класс фортепиано. У подростка Саши Демьяненко был красивый низкий баритон, но как бы отец ни пытался приучить сына к «высокому» оперному искусству, тот заявлял, что это его «не вдохновляет». В кино в дальнейшем он спел, фактически, только один раз – ту самую забавную песенку «Я вам денежки принес за квартиру за январь…» в «Операции «Ы»».

Несколько лет Александр Демьяненко занимался в кружке художественной самодеятельности при свердловском Дворце культуры. Друзья детства актера вспоминали, что он очень увлекался футболом, был замечательным вратарем, несмотря на не слишком хорошее зрение. После школы, в 1954 году, Демьяненко поступил на юридический факультет Свердловского университета. В тот же год в Свердловск приезжала приемная комиссия МХАТа — искали таланты. Александр Демьяненко, подбадриваемый родными и друзьями, записался на конкурс, однако срезался на последнем туре – как он говорил потом, злую шутку с ним сыграла обыкновенная стеснительность и робость. Тем не менее, именно тогда он понял, чего хочет достичь в жизни и кем быть. На следующий год он целенаправленно поехал в Москву, чтобы вновь попытать счастья в актерских вузах. Совсем скоро родителям он отправил такую телеграмму:

«Победа! Принят в ГИТИС и Щукинское. Остаюсь в ГИТИСе».
Александр Демьяненко выбрал именно тот институт, который некогда закончил его отец, всегда бывший для него примером для подражания.

Яркие способности актера практически сразу проявили себя. Он запросто в одном спектакле играл героев разного амплуа, так что преподаватели ставили его в пример. Однако в то же время студент Сашка Демьяненко доставлял своим преподавателям много хлопот, так как мог посреди лекции вдруг покинуть аудиторию или посреди сессии уехать в Свердловск, чтобы навестить родителей. В юношеские годы он встретил свою первую жену, Марину Склярову, и свидания с ней тоже были одной из причин его самовольных отлучек. Преподаватели терпели выходки студента — уж больно он был талантливым.

Леонид Гайдай задумывал, что главного героя комедийного цикла про студента-недотепу будут звать не Шуриком, а Владиком, да сам фильм изначально должен был называться «Несерьезные истории». Сюжет постоянно менялся – Гайдай вносил правки, просматривая на пробах разных актеров, от Андрея Миронова до Евгения Петросяна.

Он долго искал своего Шурика. Нашел он его в Ленинграде в 1963 году. Наслышанный о молодом таланте по имени Александр Демьяненко, многопрофильном и тонко чувствующем персонажа актере, Гайдай сам отправился в Ленинград, чтобы «просто посмотреть». Но как увидел – понял: это тот, кто ему нужен

Причина таких тщательных поисков была в том, что героя «Несерьезных историй» Гайдай писал, можно сказать, с себя. Впоследствии жена режиссера, актриса Нина Гребешкова, говорила, что в Шурике так или иначе отразились все жесты, манеры, многие поступки и характерные черты Леонида Иовича.

Актриса Наталья Селезнева вспоминала:

«Меня позвали на пробы. Уже в какой-то десятый раз с десятым Шуриком. Я вошла в гримерную. Там сидел молодой человек, которого красили гидроперитом в блондина. У него из глаз текли слезы. Он сжимал кулаки. Потому что красок нормальных, человеческих, не было, и это была буквально экзекуция. И вот когда он стал белый, блондинистый, в этих очках – в таких же, как, в общем-то, ходил и сам Гайдай, очевидно, что Леонид Иович понял, что он нашел себя и своего Шурика».

Характер и внешний вид Александра Демьяненко настолько отвечали режиссерской задаче, что скоро стало ясно: главного героя зовут, все же, Шурик, а не Владик. Также с приходом Демьяненко «Несерьезные истории» превратились в «Операцию «Ы»» — благодаря ему, как вспоминал Гайдай, разрозненный сборник зарисовок вдруг обрел цельность.

Зрители любят приписывать актерам, играющим пары, влюбленность друг в друга. Для Натальи Селезневой, партнерши Александра Демьяненко по новелле «Наваждение», он казался уже состоявшимся мастером – еще бы, он сыграл к тому времени уже в стольких фильмах!

Однако отношения Селезневой и Демьяненко, как рассказывала актриса, ограничивались исключительно съемочной площадкой: «Съемки «Операции «Ы»», даже, казалось бы, любовные сцены, где нужно было смотреть на него влюбленными глазами, где нужно было чувствовать, что от него тоже идет какое-то тепло, взаимное – все это была такая чисто техническая работа, и с моей, и с его стороны… Он был человек замкнутый, одиночка, «весь в себе». Поначалу я думала, что это только ко мне имеет отношение, потом поняла, что это его характер».

Любопытно, что Александр Демьяненко был похож с Шуриком в том, с кем он общался и как близко. Например, с Алексеем Смирновым, который играл громилу Федю, Демьяненко так и не смог найти общий язык, считая его человеком завистливым, с очень специфическим пониманием доброты.

Поначалу тяжело было общаться Демьяненко и со знаменитой «троицей» из комедий Гайдая – Георгием Вициным, Юрием Никулиным и Евгением Моргуновым. Друзья Демьяненко вспоминали, что актер очень тяжело сходился с людьми и с некоторыми, даже, казалось бы, близкими друзьями он мог общаться на «вы».

По воспоминаниям родных и друзей Демьяненко, он был созерцателем – он любил бывать на природе, очень любил читать, рассматривать картины в музеях…

Он был совершенно не таким, как его представляли миллионы поклонниц со всего СССР. Успех истории про Шурика был настолько велик, что через два года Леонид Гайдай поставил ее продолжение – на экраны вышла «Кавказская пленница» (1967). «Кавказская пленница» тоже мгновенно стала народным фильмом, несмотря на то, что ее прокату хотели помешать цензоры, везде видевшие «антисоветчину». Вскоре после премьеры Александра Демьяненко «накрыла» новая волна популярности.

Наталья Селезнева так рассказывала о «взаимоотношениях» Александра Демьяненко и Шурика: «Многие говорят, что образ Шурика как бы «затиражировал» Александра Демьяненко, что он помешал ему состояться как артисту. Я с этим категорически не согласна. Я считаю, что Гайдай ему подарил этого Шурика и что зрители, народ, еще долго-долго будут знать и любить».

Александр Демьяненко говорил о себе:

«Я вообще-то человек не светский, не очень общительный и замкнутый — короче, не совсем типичный актер. Я не слишком люблю откровенничать с незнакомыми людьми, нагружать их своими проблемами. Мне не доставляет большой радости, когда в меня тычут пальцем на улице, бросаются в объятия, обращаются на «ты». Я предпочитаю, чтобы меня не замечали…»

Каждый раз выходя из дома он надевал темные очки, кепку и, если была осень или зима, поднимал воротник пальто. Друзья вспоминали, что порой его невозможно было вообще узнать – Демьяненко шел, опустив глаза в пол, ни на кого не глядя, бормоча извинения, если кого-то случайно задел.

Некоторые говорили, что Демьяненко был так же популярен, как первый космонавт Юрий Гагарин – по крайней мере, если тот или другой случайно показывались где-нибудь на улице, вокруг них собиралась толпа поклонников.

Однако всю жизнь коробило Александра Демьяненко то, что окружавшие его люди никогда не говорили: «Смотри, это же Демьяненко!» — всегда «Шурик! Шурик!». К нему подходили на улицах, чтобы «дотронуться» до знаменитого Шурика, признавались ему в любви, звали выпить «за птичку», окликали крылатыми фразами его героев…

Но Демьяненко не понимал такого отношения, не считал оклики на улице за признание и вообще не пытался «выпячивать» себя.
Он ненавидел в людях фамильярность и панибратство, но всегда терпел и никогда не оскорблял тех, кто походил к нему, чтобы похлопать по спине или пожать руку «Шурику».

Несмотря на то, что «Операцию «Ы»» и «Кавказскую пленницу» любили миллионы зрителей, официальная критика ругала фильмы Гайдая, заявляя, что это набор дешевых трюков и нелепых шуток. Молодых режиссеров даже наставляли во ВГИКе словами, мол, «Не дай вам Бог сделать что-то, как у Гайдая».

Такое отношение к режиссеру, снимавшему «несерьезные» фильмы, распространилась и на его актеров. Александра Демьяненко, например, попросту боялись приглашать куда-то, избегая возможных препирательств с чиновниками, тем более что за актером прочно закрепилась роль Шурика. Именно тогда, на пике популярности, у Демьяненко начались проблемы с работой в кино. Настал переломный момент в его карьере.

Долгий период «простоя» Давался Александру Демьяненко очень тяжело. Внутренне он очень переживал, хотя делал вид, что все очень хорошо. С самой юности он был очень популярен и ежедневно получал приглашения в театральные и кинопостановки, и вдруг, будучи знаменитым и любимым зрителями, он стал никому не нужен. По воспоминаниям друзей актера, когда Демьяненко стал сам ходить «по кабинетам» и искать роли, кто-то прямым текстом говорил ему, что не может представить Шурика в роли директора или инженера, кто-то заявлял, что им неинтересен его опыт, кто-то, завидуя ему, пожимал плечами и отказывал без причины. Получалось так, что Демьяненко, будучи без работы и без денег, в то же время оказывался под пристальным вниманием поклонников. Этот парадокс выводил актера из себя и заставлял страдать.

Актер всегда говорил, что для него остается загадкой такая бешеная популярность Шурика. Он много раз повторял, что он не играл эту роль, а просто существовал в предлагаемых обстоятельствах, что это элементарная задача для хорошего актера. Он очень хотел вернуться к настоящим, драматическим, глубоким ролям – именно ради них он и пошел в актеры.

К моменту предложения Леонида Гайдая сняться в фильме «Операция «Ы»» Александр Демьяненко успел сыграть уже в 16 картинах. Когда актер еще только учился на втором курсе, режиссеры Александр Алов и Владимир Наумов предложили ему роль Мити в картине «Ветер» (1958). Эта лента стала не только его дебютом, но и доказала, что молодой талантливый Демьяненко может создавать образы, которые обладают определенной человеческой цельностью.

Тогда же, в 1961 году, на экраны вышли еще два фильма с участием Александра Демьяненко – «Взрослые дети» и «Карьера Димы Горина».

В лирической комедии «Карьера Димы Горина» актер сыграл столичного бухгалтера, который, приехав в таежную глушь, нашел свою любовь. Его герой – тоже, как и Шурик, герой не от мира сего, это тот же типаж, только немного глубже.
Любопытно, что при поиске актера на роль Владика/Шурика в 1963 году Леонид Гайдай вспомнит об Александре Демьяненко и захочет увидеть его лично полагаясь на свои впечатления от просмотра именно этого фильма.

После всемирного признания и любви миллионов поклонников со всего СССР Александру Демьяненко в конце 60-х с трудом стали доставаться хотя бы второплановые роли и эпизодические персонажи. К счастью, все же нашлись те режиссеры, которые дали актеру шанс проявить его драматический талант, в том числе Ярополк Лапшин, пригласивший Демьяненко на роль приказчика Ильи Петровича Сохатых в фильм «Угрюм-река» (1969), Игорь Усов, в ленте которого «Мой добрый папа» (1970) Демьяненко сыграл главную роль, и некоторые другие.

В начале 1970-х Леонид Гайдай позвал актера в свою новую комедию – «Иван Васильевич меняет профессию», в которой также снималась исполнительница роли Лиды из «Наваждения» Наталья Селезнева. Вот что она говорила об этом: «Я думаю, что это была случайность, что мы встретились в фильме «Иван Васильевич меняет профессию».

Гайдай совершенно не собирался вновь сводить вместе Лиду и Шурика – тут Зиночка, совершенно другой персонаж, образ, это пьеса Булгакова… Я вам открою секрет: я думаю, что Гайдай очень любил своих актеров. В том числе Александра Демьяненко».

Для Александра Демьяненко роль в «Иване Васильевиче», с одной стороны, стала возвращением к нелюбимому образу Шурика, с другой – окончательным уходом от него. Несмотря на то, что к тому времени роль Шурика была ненавистна Демьяненко, он не позволил эмоциям взять верх и сыграл Александра Тимофеева на «отлично».

В 1972 году Андрей Тарковский позвал Александра Демьяненко озвучивать Донатаса Баниониса в фильме «Солярис», потому что прибалтийский актер говорил по-русски с очень сильным акцентом (впоследствии Демьяненко на постоянной основе озвучивал Баниониса для русскоязычного кино). Многие зрители, услышавшие глубокий, бархатный голос главного героя «Соляриса» с трудом могли поверить, что это говорит тот самый Шурик

. В дальнейшем Демьяненко, идеально владевший голосом и умевший в момент уловить нужную интонацию, много раз привлекался для озвучки и дубляжа кинолент. Например, голосом Демьяненко говорили в советском прокате Омар Шариф, Роберт Де Ниро и Жан Поль Бельмондо. Несмотря на то, что для него эта работа была возможностью зарабатывать, актеру было невыносимо быть «за кадром».

Тогда же, спустя 16 лет брака, он ушел от жены Марины. Второй женой Александра Демьяненко стала Людмила, ассистент режиссера дубляжа на студии «Ленфильм». Друзья вспоминали о ней как об очень мудрой женщине, которая всегда могла найти нужные слова, чтобы подбодрить мужа.

Следующие 24 года Александр и Людмила Демьяненко прожили душа в душу. Когда он уезжал на гастроли, возвращение домой было для него праздником – там его ждали, там его любили, им гордились и его ценили. С дочерью Людмилы от первого брака, Анжеликой Неволиной, актер сохранял близкие, но уважительные отношения – держался с ней «на равных», говоря, что она очень талантливая девочка. Впоследствии Анжелика, как и отчим, стала актрисой.

Дальнейшие его небольшие роли уже никак не ассоциировали его с Шуриком, чему актер был очень рад, однако тут снова вмешался злой рок. В 80-е годы кино и театр в СССР стали меняться — идейно и содержательно. Тогда Демьяненко принял решение покинуть «Ленфильм» и сосредоточиться на игре в театре. Актер говорил, что он, как ученик «старой» школы, в любом произведении искал логику и смысл – в то время как «молодая» школа держалась, в первую очередь, на эмоциях и чувствах. Такой подход он считал баловством.

В Театре комедии на Невском проспекте в Санкт-Петербурге Александр Демьяненко работал увлеченно, однако неожиданная смена руководителя поставила крест на работе актера здесь. Всему виной было то, что новая директриса-режиссер Татьяна Казакова, посмотрев на спектакль с участием Демьяненко, заявила, что «Шурики нам тут не нужны», и он понял, что уволен.

Ее неаккуратно брошенные слова в его адрес стали страшным ударом для актера. «Вот так бывает. Я и не нужен… Меня и знать не желают», — вспоминал он. Демьяненко еще сильнее замкнулся в себе. Говорят, именно тогда у него и случился первый сердечный приступ, который он, однако, перенес «на ногах», никому ничего не сказав.

Новым местом работы для Александра Демьяненко стал известный в Питере того времени театр-студия «Приют комедианта» на Малой Морской. Здесь он, наконец, нашел творческую свободу и возможность раскрыть свой драматический талант. Режиссер, тоже из «старой» школы, доверял ему полностью. Несмотря на то, что в зале, где выступал актер, было чуть больше 50 мест, он исполнял те роли, о которых мечтал с юности. И тем не менее он скучал по кинематографу. Когда его позвали сниматься в первом отечественном ситкоме «Кафе «Клубничка»», он согласился почти мгновенно, хотя очень боялся, что это будет что-то низкое, недостойное.

Несмотря на то, что уже тогда здоровье актера было слабым, Александр Демьяненко стал жить на два города: съемки «Клубнички» проходили в Москве, спектакли в «Приюте комедианта» шли в Санкт-Петербурге. Работал он самозабвенно, совершенно не заботясь о самочувствии и полагаясь на сердечный пластырь и сон («Со сном болезнь уходит»).

Друзья и коллеги только тогда впервые заметили, что с Александром Сергеевичем происходит что-то нехорошее – он весь как-то померк, стал говорить тише, часто задыхался.

Прямо на съемочной площадке «Клубнички» у Демьяненко произошло отслоение сетчатки на правом глазу — актер ослеп на один глаз. Ему помогли найти врачей, сделали операцию, которая, однако, прошла тяжело для актера – раньше он никогда не был под наркозом, организм тяжело перенес хирургическое вмешательство. У него случился инфаркт. Понадобилось срочно делать коронарное шунтирование. Врачи назначили операцию на 23 августа. Однако лето 1999 года выдалось очень жарким, а актер тяжело переносил такую погоду. В 20-х числах у Александра Демьяненко случился отек легкого, вызванный коронарной болезнью сердца. 22 августа, за один день до операции, он ушел из жизни.

Александр Демьяненко очень редко давал интервью, редко комментировал свою личную жизнь, редко встречался с поклонниками. Он считал, что все это лишнее, ненужное, показное, а единственное, что по-настоящему важно для актера — это сцена, игра, работа.

За свою жизнь он снялся более чем в 70 лентах, причем большая часть из них считается классикой советского кинематографа. Он воплотил на экране и на сцене больше 150 ролей, но одна из них, этот самый Шурик, преследовала его большую часть жизни…

Только в конце Александр Демьяненко смог примириться с этим образом. Он стал больше общаться с поклонниками, с людьми, и понял, что для них Шурик — это воспоминания о хорошем кино, о хорошем времени, о хороших актерах: «Люди, видя меня, вспоминают хорошие фильмы, улыбаются, а значит, улучшают свое настроение». Может быть, именно тогда, на закате жизни, Александр Демьяненко смог почувствовать и понять, почему же так любили этого героя в его исполнении.

Инет

…Последние семьдесят лет очень многие в этой стране занимались не своим делом. А вообще-то я убежден, что в наших условиях это единственный способ найти себя и занять свое место в общественной иерархии.

Вообще-то я сам хочу на что-то влиять и что-то менять. Насколько это возможно, насколько это в моих силах…

Я хочу видеть красивые дома, красивую одежду. Красивые лица вокруг. И главное, счастливые лица…

В нашей стране тебе ничего не грозит только в одном случае — если ты бедный, сирый и убогий. Всех раздражают красота, длинные ноги, ясные выразительные глаза…

Я устал от серости. Я не могу видеть чернуху на экране, потому что каждый день сталкиваюсь с ней в жизни. Надоело думать о том, как мы все плохо живем.

Давайте наконец думать о том, как все будет — да и есть — хорошо.
И делать что-то для этого…

Вообще в жизни все гораздо страшнее, чем в кино.  Я наблюдал такие чудовищные переходы людей из одного состояния в другое! Представьте себе, сидят интеллигентные люди, говорят умные, правильные вещи — срабатывает сдерживающий фактор: присутствие постороннего человека, то есть меня, артиста. Потом выпивают стакан. Потом еще стакан. Сдерживающие факторы перестают срабатывать — ты уже становишься своим. Тогда-то все и начинается…

Я уверен, что смог бы работать на Западе. Но мне постоянно чего-нибудь не хватало бы там. Я ужасный патриот своей страны. Я люблю ее за то, что при всеобщем идиотизме и неразберихе можно сделать что угодно.

Ни с того ни с сего завод отгрохать, вовсе никому не нужный. Или, там, от щедрости душевной БАМ создать… Или пройтись по всяким организациям, собрать десять миллионов и снять кино. Разве где-нибудь еще такое возможно? Думаю, прав был Бердяев — необъятное пространство на нас сильно действует…

Я был в Фергане не так давно. Приходил на могилу к отцу. Купил на рынке море цветов, примчался на кладбище: думал, могила неухоженная (давно там не был).

И… обалдел: на могиле цветы лежат, конфетки какие-то… Старушки ко мне подошли: «Саша, думаете, мы забыли вашего отца?» Я был так за него горд!!! Это то, ради чего я всегда буду жить в театре…

Потом у меня до самолета время было, приехал в ферганский театр, в котором отец работал. Когда-то он взял в театр маленького узбека — Жору. Тот так и рос при театре. Стал электриком. Я его встретил. Он меня еле узнал и рассказал такую историю: когда отца насильно отправили на пенсию, поздно ночью тот пришел в театр, поднялся на сцену, опустился на колени и поцеловал ее… Потом быстро встал и вышел. Вскоре отец умер… Человек, хоть раз вдохнувший запах кулис, поймет, о чем я говорю…

У меня однажды была замечательная ситуация на одном спектакле. В первом ряду сидели муж с женой. Они смотрели-смотрели, и вдруг жена, ни слова не говоря, развернулась и — бац: залепила мужу по роже, отвесила такую увесистую пощечину, наотмашь, со всей силы. И он голову спрятал, отвернулся. А она дальше смотрит. Значит, так: история из спектакля совпала с ними, с их жизнью… Я понял, что точно попал в цель, в этот нерв…

Знаете, раньше об актерах ходили легенды, а теперь сплетни… При том количестве информации и дезинформации, которое на нас обрушивается, народ попросту тупеет. Сейчас время шарлатанов, сейчас очень легко обмануть.

Самое сложное из того, что приходится переживать моим близким, — это мое отношение к профессии. Домой прихожу уже не я — тень, руины мои приходят. Терпеть все время руины тяжело. Я бы не хотел, чтобы ко мне руины приходили. По идее, это невыносимо…

Я верю в людей, верю в жизнь. У меня есть один критерий «настоящего» — стыдно или не стыдно. Стыдно мне за эти кадры? Нет. Дальше поехали. А за эти? За эти стыдно. Все, убираем…

Естественно, я сомневаюсь в куче всего, но об этом никто не должен знать. Я делюсь только радостью. Быть с кем-то в горе — самое простое. «Такая потеря» и т. д.

Вот порадоваться вместе, когда у тебя все хорошо, — другое дело. За свои сорок шесть лет я проверил это несколько раз. Еще в тридцать три года придумал тост: «Дай Господь, чтобы все хорошие слова мне говорили в спину». Понимаете? Не в лицо. В лицо все говорить умеют, а стоит только отвернуться…

Я живу в будущем, преклоняя колени перед прошлым. За что нам извиняться перед Грузией или Эстонией? Столько лет кормили-поили, а теперь мы должны еще и извиняться. Хватит уже извиняться.

Мы проходим нормальный путь эволюции. Но нам навязывают путь американский. А нам он не нужен. Мы другая нация, мы другие люди, и путь у нас свой. У нас уже был такой период, когда мы жили удельными княжествами.

И когда мы вновь соберемся в единый кулак — Русь станет великой. Мы обязательно придем к этому. И когда мелкотравчатые страны типа Эстонии начинают нам грозить кулаком, как это можно вообще всерьез воспринимать? Как можно всерьез воспринимать то, что они называют нас поработителями? Кого там порабощать? Четыре избы — вся страна.

Нам надо серьезней и лучше к себе относиться. Надо начинать любить себя. Свою страну, свой народ. Надо понимать, что мы большая сильная Россия. И в России есть не только Москва, Санкт-Петербург и еще несколько городов. Мы — огромная Россия. Нам надо узнавать свои границы. И бить по рукам тех, кто пытается их нарушить. Гордиться своим флагом, своим гимном, а не извиняться перед всеми непонятно за что.

Любовь — это то, что не понимается мозгами. Как только она становится разумной, расчетливой — это уже нечто другое. Любовь — сумасшествие, безумие и все что хотите. Со временем она перерастает в привычку, жизнь идет, и все.

А вначале это неземное состояние, когда ты не ходишь, а летаешь, когда от прикосновения руки можешь сойти с ума, — совершенно неконтролируемый процесс. Причем у всех она проявляется по-разному, кто-то даже берет и прыгает с десятого этажа. Расчетливый человек разве может пойти и прыгнуть вниз головой? А я знаю, что способен на подобные безумства…
У меня раза два в жизни было нечто невероятное, когда я творил такое, что боже мой! И вены резал, и с пятнадцатиметровой вышки прыгал. Попробуйте прыгнуть, я посмотрю на вас. Меня сейчас и самого туда не затащишь. Никогда в жизни — самоубийца, что ли? А тогда прыгал, чтобы показать, на что способен…

…Близким со мной очень трудно… Я бы сказал, что невозможно. И характер поганый, и профессия такая, что все время нервы навыпуск…

Уверен, внутри каждого из людей уживаются несколько прототипов, или, если хотите, персонажей. Снимай вас целый день скрытой камерой, и в течение этого дня вы будете и булгаковским Коровьевым, и Стивой из «Анны Карениной», и Ноздревым из «Мертвых душ».

Кстати говоря, Ноздрев, как я для себя выяснил, единственный в «Мертвых душах» положительный герой — он один не продал душу дьяволу. Он — эдакий постаревший Хлестаков: вот сидит он один-одинешенек в своей деревне и, чтобы разогнать скуку, все время себе что-нибудь придумывает. Развлекается, так сказать. Думаете, нужно ему было продавать этих несчастных собак — да не нужно. Мы в картине придумали эпизод, когда в деревне к Ноздреву выбегают человек тридцать детишек. И все как один рыжие, такие, как он. Представляете, вся деревня рыжая!..

Я не могу и не умею публично каяться в каких-то собственных грехах. Я никогда не рассказываю о своей личной жизни… И потому никто из посторонних о ней не знает… Придумывают что-то — ну и пусть придумывают. Чего-то подсматривают, где-то подслушивают. Но я-то ничего не говорю… В мою профессиональную деятельность, пожалуйста, лезьте — она публична…

Но моя личная жизнь — это моя личная жизнь… Есть люди, которые пишут о том, как они спали с одной женщиной, потом с другой, дальше с третьей. А те, о которых пишут, они уже давно жены других людей, у них дети. Как вы считаете, это нормально? По моей морали, я считаю, что это подло. Вот, например, читает ребенок книгу или статью и узнает — оказывается, мою маму — того… Нет, я этого не понимаю. Представляете, если я сейчас напишу, с кем я жил. Ну-у-у!.. Это хороший многотомник был бы, волосы бы у всех дыбом встали… Я никогда этого не сделаю. Это табу. Этого делать нельзя…

Я всегда говорил: для меня существуют две главные профессии — это учитель и доктор. Как такое может быть: человек, который воспитывает и лечит наших детей, будущее нации — получает унизительно маленькую зарплату? Это чистой воды идиотизм!

И пока мы этого не поймем, так и будем жить. Доктор и педагог должны получать много. Но и нести ответственность за то, что делают. Тогда это правильно. А если он, бедолага, работает на четырех работах да еще немножко шьет по вечерам… Что из этого выйдет?

Я понимаю, почему сейчас режиссеры не берутся за классику. Боятся! Если он снимет про проститутку с трех вокзалов — хорошо ли, плохо ли — ну снял, да и ладно. А если ты взялся за «Анну Каренину», то тут надо отвечать.

А в институте все считали, что я очень богатый, и многих это раздражало. Дело в том, что я обедал в ресторане. Просто мы с приятелем подсчитали, что за полтора рубля можно съесть шурпу, плов и выпить бутылку минеральной воды.

Получалось и вкуснее, и дешевле, чем в любой столовке. А по ночам мы с тем же приятелем вагоны разгружали. И вообще, у меня в жизни сложностей было ничуть не меньше, чем у всех нормальных людей. Но не должны зрители об этом знать. Мы, актеры, должны нести в себе некоторую тайну и изо всех сил поддерживать миф о своей прекрасной жизни. Если на экране видно, что актеру безумно тяжело живется, невероятно сложно работается, — пропадает интерес к нему…

Мою профессию нельзя купить. Без таланта могут взять в театр. Но на сцену не выпустят.

Я банально старомоден. Не меняю друзей. Не дружу с кем-то только потому, что с ним выгодно дружить. Мне почему-то стыдно даже от подобных мыслей. Кажется, что такой дружбой я оскорблю этого человека.

Наверное, в каждой роли, которую мне пришлось сыграть, неважно, в театре или в кино, есть какая-то часть меня настоящего, реального, что ли, — уйти от себя полностью не сможешь, даже если очень захочешь.

Нет, я точно — не пижон. Я скорее хулиган — в хорошем смысле слова. Немногие способны на «красивое хулиганство», для этого фантазия нужна. Я, например, единственный актер, которому удалось снять великого оператора Павла Лебешева… Было дело…

Помню, долго уговаривал его сняться в качестве актера: «Ты только представь себе, Паша — Абдулов снимает Лебешева. В этом же есть замечательная дурь!» Он потом ворчал, возмущался, что я его плохо снял. «Ты, — говорю, — всегда меня плохо снимаешь — я же не жалуюсь.»

Талант не мебель и по наследству не передается!

Я могу перечислить фамилии сотен артистов, очень талантливых, которые так и остались невостребованными. Кинорежиссеры в театры не ходят, ассистенты по подбору актеров — тем более… Можно, конечно, уповать на его величество случай. Но его никогда не будет в твоей жизни, если ты не борешься за него. Я люблю работать, мне нравится играть. Я обожаю экспедиции и гастроли. Почему я должен был лишить себя всего этого? Мне крайне важен процесс. 

Я не видел больше половины своих фильмов. Для меня важна неконечность этого самого процесса. Снялся в фильме, надо сразу сниматься в следующем. Иначе возникает ощущение чудовищной пустоты… Я против того, чтобы все были бедными, но гордыми. Я за то, чтобы все были гордыми, но богатыми. В нашей же стране большинство деятелей умеют только отнимать и делить, а других действий не знают…

Вы понимаете, все в руках Бога, у нас жизнь такая короткая… Если мы будем так думать: «Вот сегодня я полежу, а потом, там лет через пять, как дам, как дам!»… Я не понимаю этого. Надо жить сегодняшним днем.

Дело в том, что жизнь, она коротенькая, понимаете? Она очень короткая. Кто-то замечательно сказал, что Бог нам дарит, Бог рассчитывает, какой длины будет твоя жизнь, а вот какой ширины, широты — это от тебя зависит…

Александр Абдулов

Как Михаил Зощенко нагадал мне удачу в Золушке

Началась подготовка к съемкам «Золушки». Режиссерами были утверждены Надежда Кошеверова и Михаил Шапиро. Художником — Николай Акимов.

Перед пробами мне сшили костюмы. А через несколько дней я заметила, что Золушкино платье стало длиннее. Увидев мое недоумение, костюмерша сказала:

— После вашей пробы, когда вы уезжаете, приводят другую Золушку. Она балерина, очень молоденькая и выше вас.

Как же так? Почему мне ничего не сказали? Почему это делается за моей спиной? Я ведь и сама понимаю, что мне не шестнадцать лет, что я больше чем в два раза старше Золушки. Я тоже сомневаюсь, что смогу ее сыграть, — я и Шварцу об этом говорила. Зачем же делать из меня дурочку и снимать эту молоденькую балерину втайне от меня?

Я обиделась. Выходя из студии, я встретила художницу по костюмам, которая обратилась ко мне, хотя мы даже не были знакомы:

— Я слышала, что вы будете сниматься в роли Золушки. Неужели это правда?

— Да, — мрачно ответила я.

— Ну какая же вы Золушка? Откажитесь от этой роли, пока не поздно.

Я поблагодарила ее за «добрый совет» и, злая на весь мир, пошла домой. Звоню Шварцу, пересказываю ему разговор с художницей по костюмам. Шварц рассмеялся, а потом говорит: «Наша советская Золушка будет такая, как вы. Непохожая ни на одну другую. И это отлично!».

Пробы закончились. На студии идет худсовет, где решается моя судьба. Я нервничаю ужасно! Хожу по квартире, как тигр в клетке. Худсовет идет при закрытых дверях, но и двери имеют уши. Кто-то мне позвонил и сообщил, что против меня директор и худрук, воздержавшиеся — мои режиссеры. Остальные — за. А Шварц вроде бы сказал так: «В Советском Союзе есть много молоденьких и хорошеньких девушек. Но Жеймо у нас одна. Вот почему я люблю писать для нее сценарии». Но возможно, он этого и не говорил.

Пробы повезли в Москву, на «Большой Худсовет». Там моя кандидатура была принята единогласно. Когда режиссеры «Золушки» вернулись из Москвы, я по их лицам поняла, что они не очень-то счастливы: видимо, им все же хотелось снимать молоденькую балерину.

Настроение режиссеров передалось администратору и директору картины: они делали все, чтобы я наконец взбунтовалась и отказалась от роли. Но я упорно продолжала работать и реагировала на все молча, без скандалов и претензий. Тем более что оператор Женя Шапиро, коллеги-артисты и весь обслуживающий персонал относились ко мне идеально, спасая меня от уныния и давая силу для работы. Вот так непросто шла моя работа над Золушкой.

В связи с этим мне вспоминается празднование нового, 1946 года. Мы встречали его у режиссера Георгия Васильева и его очаровательной жены Леночки. Среди гостей был и Михаил Зощенко. Уже под утро, когда все говорят и никто никого не слушает, Зощенко вдруг обратился ко мне:

— Хотите, Янина, я вам погадаю?

— Хочу, и даже очень.

— А вы верите в гадание?

— Если оно предсказывает что-нибудь хорошее, тогда верю.

— Вот и отлично. Попросим у хозяйки дома карты и пойдем в другую комнату.

Леночка тут же разыскала карты, и мы скрылись.

— Сейчас мы с вами узнаем, что вас ждет в этом году. — И, разложив карты, Зощенко начал говорить:

— Очень многие не верят в ваш успех в новой картине, и это мешает вам работать. Правда?

— Истинная правда.

— Не слушайте их. Вас ждет победа. Вы довольны моим гаданием?

— О-очень!

— Когда мы с вами встретимся в следующий раз, вы мне скажете, правильно ли я вам нагадал. Договорились?

Мы оба и не подозревали, что видимся в последний раз. Но его гадание оказалось правильным: когда картина вышла на экраны, зрители приняли ее на ура, мои отношения с коллегами наладились, и все мы опять стали друзьями.

Как я спорила с Евгением Шварцем и не могла полюбить Золушку
Как я уже говорила, Евгений Львович Шварц с самого начала был на моей стороне, а меня его сценарий просто очаровал: как он талантлив, сколько в нем юмора! Но, прочитав его, я все-таки задумалась над сценой, которая, на мой взгляд, для образа Золушки была одной из основных: во имя чего Золушка надевает туфельку Анне, зная, что тем самым навсегда отказывается от своего счастья? Когда я спросила об этом Шварца, он ответил:

— Просто Золушка очень добрая. За это зритель и будет ее любить. Философия здесь, как, впрочем, и в других сказках, простая: зло наказано, а справедливость торжествует. Детям это всегда нравится.

— Только не нашим детям, — возразила я. — Им этого мало. Мы только что пережили страшную войну, и наши дети будут равнодушны к такой Золушке. Им будет непонятно, почему Золушка, когда ее бьют по одной щеке, безропотно подставляет другую. Почему она не борется? Не протестует? Такой Золушке зритель не будет сочувствовать, а значит, не будет ее и любить.

Еще работая над фильмами «Разбудите Леночку» и «Леночка и виноград», мы со Шварцем, если меня что-то не устраивало в сценарии, немедленно начинали дискуссию. Но бывало и так, что у меня не хватало аргументов: я твердо знала, что какая-либо сцена на экране не будет смешной, а объяснить почему — не могла. В таких случаях Шварц предлагал мне сыграть эту сцену по-своему и потом довольно часто говорил: «Сдаюсь! Победили!».

Но сейчас у меня не было своих вариантов: я не знала, ни что сказать, ни как при этом сыграть. Не могла придумать, во имя чего Золушка может отказаться от своей любви. И все же настаивала на том, что нужно что-то изменить. Внимательно выслушав меня, Шварц сказал:

— Я подумаю.

Однако по его лицу я видела, что он убежден в своей правоте и все останется как есть. Но, по-моему, актерская работа в том и состоит, чтобы все делать сознательно: я не умею работать над ролью, если внутренне с чем-то не согласна. Мне нужно все психологически обосновать, а не бессмысленно повторять то, что написано в сценарии. Автор тоже может ошибаться, как и все смертные.

Воспользовавшись подготовительным периодом, когда режиссеры разрабатывают постановочный проект фильма, я стала работать над своим актерским сценарием: писала его со всеми психологическими подтекстами — не только то, что я должна думать и чувствовать в той или иной сцене, но и то, как можно пластически выразить свое состояние. Это мне всегда помогало на съемке.

Я начала с того, что отправилась в библиотеку, где провела много часов и дней и пересмотрела уйму сказок с изумительными иллюстрациями. Но на мой главный вопрос — почему Золушка так безропотно жертвует самым главным в своей жизни — ответа я так и не нашла.

Нельзя начинать работу, не влюбившись в свою героиню, а для меня Золушка, как ни обидно, безоговорочно любимой пока не стала.

Как Фаина Раневская меня спасла

Начались съемки, а сцена с туфелькой в моем сценарии не написана. Я то и дело названиваю Шварцу, не даю ему спокойно спать, но он стоит на своем.

И вот наступил канун страшного для меня дня: завтра будем снимать сцену с туфелькой. Я опять звоню Шварцу:

— Ну как?

— Янина Болеславовна, — услышала я спокойный, как всегда, голос Шварца, — завтра вы сами убедитесь, что я прав.

На репетиции перед съемкой я честно произношу написанный в сценарии текст, а в душе у меня все клокочет. В душе я ругаю свою героиню, называя ее «шляпой». Но вот раздается команда Кошеверовой:

— Приготовились!

У меня в голове лихорадочно бьется мысль: «Сейчас или никогда!». Моя основная партнерша в этой сцене — Мачеха. Невероятная, изумительная актриса — Фаина Георгиевна Раневская. Попробую ее спровоцировать. Весь расчет на ее талант, интуицию и находчивость.

— Камера!

И вот Мачеха приказывает Золушке надеть Анне туфельку. А я (Золушка) отрицательно качаю головой. Тогда Мачеха начинает льстить мне, говоря: «Золушка, у тебя золотые ручки. Надень туфельку Анне», — я опять качаю головой.

Рассердившись, что я смею ей перечить, Мачеха грозно приказывает: «Золушка, надень туфельку!».

По сценарию Золушка, испугавшись, произносит: «Хорошо, матушка, я попробую». Но вместо этой фразы я неожиданно говорю: «Ни за что!».

Раневская, которая идеально вошла в образ, настолько возмутилась моей наглостью, что от ярости буквально завизжала: «Если ты сейчас же не наденешь туфельку Анне, то я… я… выгоню из дома твоего отца!».

Вот она, мотивировка, чтобы надеть туфельку Анне! Золушка делает это ради отца! «Нет-нет, матушка! Прошу вас!» — вскрикиваю я, а потом покорно, как ягненок, подхожу к Анне и без труда надеваю на ее ногу туфельку.

— Стоп! — раздается голос Кошеверовой.

В наступившей гробовой тишине мы услышали четкие шаги, гулко раздававшиеся в павильоне: из его глубины к нам шел Шварц.

Подойдя к Мачехе, он неожиданно произнес:

— Фаина Георгиевна, вы забыли добавить: «И сгною его под забором».

— Прости меня, дорогой, — проговорила Фаина Георгиевна, — я чувствую, что говорю что-то не то, а вот что надо сказать, никак не могу вспомнить.

Как мне хотелось броситься на шею Раневской и целовать, целовать, целовать ее! Какая же она умница! Как феноменально талантлива! Как гениально она провела эту неожиданную для нее сцену!

Шварц посмотрел на меня. Наверное, мы оба выглядели как напроказившие школьники.

В эту минуту я уже обожала свою героиню. Мне хотелось расцеловать не только Раневскую, но и Шварца — и вообще весь мир!

Из книги «Длинный путь от барабанщицы в цирке до Золушки в кино»
Мемуары Янины Жеймо