…И все накрыло великим гулом, чудесным звоном из серебра и меди. — Хрис-тос воскре-се из мертвых…
— Ну, Христос воскресе… — нагибается ко мне радостный, милый Горкин. Трижды целует и ведет к нашим в церковь. Священно пахнет горячим воском и можжевельником. …сме-ртию смерть… по-пра-ав!..
Звон в рассвете неумолкаемый. В солнце и звоне утро. Пасха, красная…
…Я рассматриваю подаренные мне яички. Вот хрустальное-золотое, через него — все волшебное. Вот — с растягивающимся жирным червячком: у него черная головка, черные глазки бусинки и язычек из алого суконца. С солдатиками, с уточками, резное-костяное… И вот, фарфоровое, отца. Чудесная панорамка в нем. За розовыми и голубыми цветочками бессмертника и мохом, за стеклышком в голубом ободке видится в глубине картинка: белоснежный Христос с хоругвью воскрес из Гроба. Рассказывала мне няня, что если смотреть за стеклышко, долго-долго, увидишь живого ангелочка. Усталый от строгих дней, от ярких огней и звонов, я вглядываюсь за стеклышко. Мреет в моих глазах, — и чудится мне, в цветах, — живое, неизъяснимо-радостное, святое… — Бог?.. Не передать словами. Я прижимаю к груди яичко, — и усыпляющий перезвон качает меня во сне.
Каждый вечер, уложив двухлетнего Сережку спать, бабушка доставала из кармана юбки ключ, который всегда был при ней, и направлялась в чулан. Там, притворив входную дверь и задвинув засов, извлекала из только ей известного потайного местечка другой ключ и отпирала большой дубовый ларь, в котором хранились запасы того ценного, без чего нельзя было выжить в трудные и голодные послевоенные годы, а именно: мука, соль, спички, сухари и зерно. Впрочем, и запасами-то это назвать было трудно.
Муки оставалось совсем немного: треть мешка ржаной и половина ведра пшеничной. Сухарей тоже было меньше трети мешка. Зерно же бабушка и в расчет не брала: два ведра жита на весенний посев и небольшой мешок пшеницы, хранившийся как неприкосновенный запас на самый крайний случай. Радовал лишь запас соли, еще довоенный: серая, грязноватая окаменевшая глыба, занимавшая больше половины одного из четырех отсеков высокого ларя, из которой при помощи старого топора и добывалась соль.
В углу соляного богатства красовался десяток яичек, предназначенный к праздничному столу на Пасху Христову. Их бабушка втайне от внуков собирала от двух куриц, зимой живущих в доме под печкой, а сейчас свободно расхаживающих по двору и на вольных хлебах после зимней бескормицы нагуливающих формы, подобающие настоящим хохлаткам.
Повздыхав горько над бесценными богатствами и прикинув, что до нового урожая богатств этих может и не хватить, бабушка бережно насыпала в отдельные баночки муки – немножко пшеничной и побольше ржаной, ставила баночки в плетеную корзинку, добавляла туда же из развешенных под потолком холщовых мешочков сушеную морковку, чернику и малину, запирала ларь, прятала ключ, запирала чулан и возвращалась в дом, где ее уже ждали старшие внуки.
Девчонки Нина и Тоня уже успевали приготовить теплую воду и расставить три чистые глиняные кринки – одну большую и две маленькие, а семилетний Вовка, родившийся летом сорок первого и с малых лет привыкший быть мужчиной в доме, приносил ведро с серо-зеленым порошком из заготовленной еще прошлым летом, высушенной и растолченной в ступе травы-лебеды.
Бабушка наливала во все три посудины теплую воду, насыпала в одну из них пшеничную муку, в другую – ржаную, а в самую большую к ржаной муке добавляла порошок из лебеды и расставляла миски перед внуками. Дети усердно и очень умело перемешивали эту массу: получалось тесто. Посолив и добавив дрожжи, бабушка ставила миски на шесток, где тесто до утра бродило и поднималось.
Рано утром бабушка топила печь, выкатывала тесто, готовила завтрак, а потом выпекала три хлеба: маленький пшеничный для двухлетнего Сережи, маленький ржаной делила на две части – одну побольше укладывала в туесок на обед сыну в поле, другую на обед невестке, добавляла туда по паре картофелин и по головке лука. Третий же хлеб, с лебедой, тоже резала пополам, одну половину убирала на полицу – широкую деревянную полку, расположенную под самым потолком. Половина эта предназначалась на ужин.
Чтобы не искушать старших внуков, на ту же полку убирался и душистый Сережин хлебушек. Оставшуюся половину хлеба бабушка делила между старшими внуками на завтрак и на обед, утром добавляя к хлебу пюре из картошки, иногда с грибами, а днем, в обед, – горячий суп из овощей, приправленный горстью ячменной или овсяной крупчатки.
Сама бабушка хлеб не ела, довольствовалась жидким супом и морковным чаем. Дети мигом съедали свои порции, а потом смотрели, как бабушка кормит Сережу, раскрошив часть белого, вкусно пахнущего хлеба в топленое молочко, половину литра которого каждый день брали для Сережи у прижимистой соседки Полинарии, которая перед тем, как отдать банку с молоком, а молоко она давала только вчерашнее, обязательно снимала с него сливки, после чего ставила в тетрадке крестик – вела учет, чтобы осенью, после сбора урожая и расчетов с колхозниками, получить за молоко деньги.
Глядя на голодные глаза внуков, на их худые, изможденные фигурки с выпирающими, распухшими от недостатка пищи и витаминов животиками, бабушка тихонько говорила им: – Потерпите, мои милые, вот придет лето, ягоды собирать будем, потом грибы, щавель уже на пригорочках расти начал, полегче будет. А уж как осень-то настанет, получат папа с мамой пшенички за работу, муки намелем белой, пирогов испечем больших да сладких, наедимся досыта. А к зиме, Бог даст, и козочку купим, с молочком своим будем. Коровку-то нам не осилить. Жаль, пала наша Краснуха, не пережила войну.
А Сережа-то ведь маленький совсем, нельзя ему хлебушек черный, да с лебедой, кушать, и без молочка нельзя, иначе он заболеет, а как заболеет, так и сами понимаете, что случиться может. Девчонки и Вовка слушали бабушку и все понимали, но все равно очень хотели и молочка тепленького, и хлебушка беленького, да так хотели, что однажды и не удержались. Сережка крепко спал, а бабушка, наказав девочкам строго смотреть за малышом, ушла в лавку за керосином.
Вовка, проводив бабушку за калитку, быстро вернулся в дом, залез на стол и достал с полки вкусно пахнущий Сережин хлебушек. У него и в мыслях не было его съесть. Он просто хотел подержать его в руках и понюхать. Вовка с наслаждением вдыхал вкусный аромат свежего хлеба и не смог справиться с желанием своим. Сначала он лизнул хлебушек, а потом и откусил его – совсем немножко. Вбежавшим на кухню сестренкам, оторопевшим от открывшейся картины, тоже досталось по маленькому кусочку вкусного счастья. Завершив блаженство, дети не на шутку перепугались.
Вернувшуюся с керосином бабушку они встретили дружным плачем, уверенные, что погубили Сереженьку, теперь он обязательно заболеет, а чем закончится эта болезнь, страшно и представить. Добрая, милая и все понимающая бабушка крепко обняла всех троих, горько плачущих и искренне раскаивающихся в детской своей слабости, прижала к себе и, сдерживая рыдания, целовала их в светлые родные макушки, а потом, справившись с эмоциями, успокоила:
– Всякое в жизни бывает. И не раз еще вы сделаете что-то не так.
Жизнь гладкой не бывает, она как дорога: идет ровно, а потом раз – и рытвина или поворот крутой. Главное – понять и почувствовать ошибку свою, искренне пожалеть о ней и постараться исправить. А как исправишь, то и сердце обрадуется, и душа облегчится. Вы поняли, что неправильно поступили, и слава Богу! А Сереженьку сегодня картошечкой с молочком покормим.
Дети еще крепче прижались к бабушке, и их маленькие сердечки были наполнены огромной любовью, все покрывающей и все поглощающей, той любовью, которую посылает Господь только детям – чистым, светлым и непорочным Своим ангелам. Вечером бабушка молилась дольше обычного. Она не просила ни о чем. Она искренне благодарила Всевышнего за то огромное счастье, которое Он даровал ей.
У поморов всегда было уважительное отношение к хлебу. Раньше в Поморье не встретишь ребятишек с куском хлеба. Выскочил кто-то из застолья, дожевывая кусок, — отец или дед: «Куды это кусовничать пошел, сядь на место», да еще провинившемуся скажет: «Посидишь часок». И сидит, возразить не смеет. Хлеб нарезали только стоя «Ране хлебушко сижа не резали».
Среди поморов широко было распространено выражение: «Не бей стола: стол – божья ладонь». Стол назывался так от того, по мнению местных жителей, что на нем лежат священные предметы: хлеб да соль.
А вот и описание самого приема пищи. Его мы находим в книге К.П. Гемп «Сказ о Беломорье»: «Каждый за столом знает свое место. Перед каждым на столе миска и деревянная ложка. Мать, хозяйка, приносит из кладовой каравай хлеба и стоя нарезает ломти поперек каравая и раздает. Ране хлебушко сиже не резали. Ребятам хочется получить краюшку, но никто не смеет заикнуться об этом. Мать помнит, кто вчера в полдник получал и чья теперь очередь получать ее. Уху, щи или грибницу разливают, а кашу, творог мать раскладывает по мискам, соблюдая старшинство.
Деревянный поднос с рыбой, из которой варилась уха, мать ставила как вторую перемену на середину стола. Каждому разрешалось «таскать» ее, но по порядку, без выбора, с краю. К каше и творогу подавалось молоко в крынках на двоих, его прихлебывали ложками.
В посты молоко заменялось квасом. Никто не прикоснется к пище прежде, чем старший, дед или отец, не подаст к этому знак — постучит ложкой по краю миски или столешницы. Трапеза кончилась, старший снова постучал ложкой, можно вставать. Каждый вставал без слов, благодарственный поклон старшему — и можно заниматься своими делами. На столе не оставалось ни крошки, ни корочки. Разговоры за столом среди детей не допускались».
В неспешности крестьянского быта, в той ответственности и серьезности, с какой делалось любое дело, были какие-то особые достоинства, они создавали душевный покой, ощущение домашнего мира и прочной надежности дома.
Источники: Гемп К.П. Сказ о Беломорье. Архангельск: Сев. — Зап. кн. изд-во, 1983. Буторина Т.С., Щекина С.С. Поморская семья. Архангельск. 1998.
Особенности обучения в дореволюционных женских гимназиях
В гимназии могли поступать девочки в возрасте от 9 до 12 лет. Поступавшая в «мариинскую» гимназию в 1890-х гг. Александра Выгодская (в замужестве Бруштейн) вспоминала: «Мама ведет меня на приемный экзамен в гимназию… Нас провожает до гимназии… студент, подготовивший меня к экзамену… По программе девочки, экзаменующиеся, как я, в приготовительный класс, должны только уметь списывать с книги и считать до ста».
А вот свидетельство писательницы Веры Пановой: «Я писала по прописям, Закон Божий учила наизусть, географию проходила по учебнику Крубера… Появились задачи с бассейнами и встречными поездами, появились… языки французский и немецкий, очень много времени мы уделяли диктанту. <…> Чтобы поступить в 1-й класс <…> нужно было<…> по языкам — уметь считать, рассказывать содержание разных картинок, вести простейший диалог <…> В конце лета 1915 года я держала экзамены и поступила в 1-й класс частной гимназии Любимовой. Помню экзамены: Закон Божий, русский (диктант), арифметика, география, языки французский и немецкий».
На протяжении семи лет в гимназии изучались Закон Божий, русский язык (грамматика вместе с важнейшими произведениями словесности), арифметика, основания геометрии, география, история, главнейшие понятия из естественной истории и физики, домашнее хозяйство и гигиена, чистописание, рукоделие. К необязательным предметам относились французский и немецкий языки, рисование, музыка, пение и танцы. Все, кто обучался необязательным предметам, «должны были их особо оплачивать».
Рукоделие
Остановимся на рукоделии. Казалось бы, пустяковый предмет. Однако познакомимся с программой преподавания рукоделия, утвержденной Министром народного просвещения в 1906 г.: «1 класс: вышивка крестом, подрубка салфеток, полотенец, платков, шитье постельного белья, детских передников и простой рубашки. 2 класс: французский шов, сквозная строчка, петли прорезные и воздушные, пришивание пуговиц, штопка и заплаты; шитье простейшего детского белья; вязание крючком, вязание на спицах детского чулка… 3 класс: штопка чулочная, починка белья и платья; шитье простого дамского белья; 4 класс: кройка детского белья и простого дамского; шитье гимназического передника; 5 класс: кройка и шитье дамской юбки; 6 класс: Кройка и исполнение дамского платья». И это не отвлеченная программа. Читаем о начале ХХ века: «Шел урок рукоделия. Гимназистки старательно вязали чулки. Катю и Липу учительница заставила переделывать пятку»; «На уроке рукоделия учительница долго разглядывала детскую распашонку, сшитую Микой, качала головой».
Дополнительный класс
Для девиц, желавших приобрести звание домашних наставниц и учительниц, существовал дополнительный восьмой класс. Основными предметами обучения здесь были педагогика, дидактика, русский и церковнославянский языки, словесность, французский и немецкий языки, математика, история и география. Можно было избрать предмет, по которому шла подготовка к получению звания домашней наставницы. Кроме того, в восьмом классе проходили педагогическую практику.
Расписание
Занятия в женских гимназиях начинались не 1 сентября, а 7 августа, и заканчивались 15 июня14. Учебный день начинался с общей молитвы (молебна) в зале за четверть часа до первого урока. «В половине девятого… я приходила в гимназию… и бежала в зал на молитву. Во втором этаже был большой зал, и в нем большая, во всю стену, картина — Христос, благословляющий детей. Каждое утро ученицы выстраивались шеренгами перед этой картиной-образом и пели молитвы…» «Прозвучал звонок. «На молитву!»… С шумом выбежали девочки… Они становились в пары… Пары спустились по лестнице, прошли длинный коридор и подошли к дверям зала… Вдруг что-то… зашумело… Двигалась стена. Сначала она раскололась посередине, потом каждая половинка поехала в сторону. В отверстии блеснули иконы, цепочки лампад. Это был алтарь, скрытый за раздвижной стеной. Во время молитвы зал превращался в церковь. К клиросу прошло несколько гимназисток из старших классов. Они начали молитву. Ее сейчас же подхватили остальные… После молитвы гимназистки опять встали парами и, делая круг по залу, направились к выходу». Затем молитва в каждом классе читалась перед началом первого урока и по окончании последнего урока. За дисциплиной гимназисток следили классные дамы, носившие форменные платья синего цвета. Из-за цвета форменных платьев классные дамы в разговорной речи именовались «синявками».
Наказания
За нарушение дисциплины и невыполнение учебных заданий оставляли в классе после занятий на несколько часов, что означало, в частности, лишение возможности пообедать. Вид позорящего наказания описывается в повести Л. Чарской «Записки маленькой гимназистки»: классная дама «грубо схватила меня за руку, вытащила на середину класса и… прокричала во весь голос: «Это воровка!..» …Я очнулась, только услышав легкое шуршанье бумаги у меня на груди… Поверх черного передника, между воротом и талией, большой белый лист бумаги болтается у меня на груди, прикрепленный булавкой. А на листе выведено четким крупным почерком: «Она воровка! Сторонитесь ее!»…. Мне придется сидеть с этим украшением в классе, ходить перемену по зале, стоять на молитве по окончании гимназического дня, и все — и взрослые гимназистки, и девочки, ученицы младших классов, будут думать, что Иконина-вторая воровка!.. …Класс шумно направился… в залу, и я пошла следом за остальными. «Смотрите, мадамочки, воровка, воровка идет», — послышались голоса маленьких гимназисток других классов». Можно было бы посчитать описанное наказание художественным вымыслом, но такое наказание применительно к Павловскому институту благородных девиц 1860-х гг. содержится в автобиографической книге Н. Лухмановой «Двадцать лет назад (Из институтской жизни)»: «Я… накажу вас… Подайте мне лист бумаги!» — приказала Корова. Ей подали чистый лист, она оторвала от него четвертушку и крупными буквами написала: «Воровка». «Мадемуазель Лисицына, подите сюда». Корова достала булавку, повернула девочку к себе спиной и пришпилила ей к пелеринке билет. Лисицына рыдала судорожно… Этого нельзя, нельзя, — кричали девочки… — Снимите билет, мы старшие, с нами нельзя так обращаться «. В уставе гимназий учащимся строго запрещалось посещение театров, кинематографа и пр. Классные дамы следили за тем, чтобы гимназистки не нарушали этого запрета. «Девочки бегали тайком, переодетые, забирались высоко на галерку, целые часы простаивали на ногах — в духоте… тряслись от страха: классные дамы не ленились взбираться по высоким грязным лестницам. Пойманных в середине действия торжественно выводили, отправляли домой, а на другой день вызывались родители, снижались отметки за поведение».
Форма
Учащиеся «мариинских» гимназий носили преимущественно платья коричневого цвета, гимназистки из ведомства Министерства народного просвещения, — как правило, платья зеленого цвета. «Здесь две женских гимназии, — объяснила женщина. — Зеленая и коричневая. Какую форму носят, так и называется». В будние дни полагалось носить черный фартук, а по торжественным и праздничным дням — белый. В редких случаях платья гимназисток были другого цвета, например темно-красного, голубого, серого, синего: «Потом пошли формы женских гимназий: Александровской, Агаповской и Мариинской… «Александровки» в темно-красных платьях и белых передниках…» «На лето ученицам любимовской гимназии полагалось платье из голубого сатина, белый передник и белые ленты в косы». «Парадная дверь женской гимназии раскрывается, и на тротуар выходят гимназистки. Одни, младшие, в коричневых платьях, другие, постарше, в светло-серых, а самые старшие, невесты, в синих». В гимназиях осуществлялся контроль за длиной рукавов и юбок форменного платья. У гимназисток были и форменные головные уборы. Компонентом гимназической формы являлся также значок, его носили на головном уборе или на платье слева. Классная дама, застав гимназистку в театре, могла снять с нее значок. Складывались «народные расшифровки» аббревиатур на значке: «Ученицы казенной Мариинской женской гимназии носили на берете значок — МЖГ, что расшифровывалось: милая женская головка».
Традиции
В гимназиях проводились музыкально-вокальные вечера32, балы33. Когда В. Панова поступила в гимназию, она узнала о существовании негласных традиций. Например, гимназистка должна иметь «альбом для стихов и картинок». К сфере передававшихся из поколения в поколение традиций относились и способы выражения отношения к учителям. Вот учитель математики кладет на стол стопку тетрадей, из них свисают «разноцветные ленточки. На ленточках держались промокашки, украшенные картинками. Чем любимее был преподаватель, тем ярче наклеивалась картинка. Ленточка выбиралась «со значением»… Желтое, на языке цветов, значило измену, ненависть… …Геннадий Петрович порылся в стопке и… вытянул чью-то тетрадь с зеленой ленточкой…» Демонстрация недовольства поведением учителя называлась «баней» — вместо ответа на заданный вопрос, ученицы отвечали на другой. » Травить Яшку!.. В следующий же урок затопить ему баню! … Ивина вбежала на кафедру и, стуча по столу линейкой, кричала во весь голос: «Так помните: травить Яшку сегодня же!… Сегодня нам задана басня «Демьянова уха»… А мы… будем отвечать другую басню. И что бы ни говорил Яшка, как бы ни ругался и ни выходил из себя, мы будем отвечать не «Демьянову уху», а то, что каждая хочет». Урок пошел по задуманному девочками руслу: у учителя округлились глаза, он покраснел, «неистово» махал руками, кричал «не своим голосом».
Романы
Балы проводились в гимназиях редко, а чувства в душе «рождались» ежедневно. «В гимназии… все почти «обожали» кого-нибудь: кто преподавателя, кто товарища брата». Предметом обожания мог стать даже преподаватель Закона Божия. У гимназисток-старшеклассниц случались и свидания за пределами гимназии. «Техника свиданий была в совершенстве разработана несколькими поколениями влюбленных гимназистов и гимназисток: он посылает ей записку с просьбой о встрече; она назначает ему свидание; они встречаются наедине… Передача… любовной записки считалась среди гимназисток делом священным… Я… на клетчатом листке прочел…: Приходите сегодня в четыре часа на боковую аллею Александровского парка «.
Последний звонок
50% гимназисток составляли дочери дворян и чиновников; 40% — дочери «лиц городских сословий». В 1870-е гг. общее число гимназисток составляло примерно 10 тысяч человек, в конце XIX века — 50 тысяч, а в начале ХХ века — более 230 тысяч. Казалось бы, много. Однако 230 тысяч гимназисток на 150-170 миллионов населения Российской империи едва превышало одну десятую процента, и в этом смысле устройство гимназического быта, форма гимназисток, официальные гимназические мероприятия и неофициальные гимназические традиции — все это исторически сложившаяся субкультура. Женские гимназии были ликвидированы в 1918-1919 гг., но их выпускницы еще многие десятилетия оказывали влияние на развитие отечественной культуры.
