Святки в народе называли святым временем. Этот многодневный праздник делился на две части. С 7 по 14 января, в святые вечера, колядовали и устраивали девичьи гадания, а с 15 по 19 января — тоже веселились на славу, но побаивались страшных вечеров — времени разгула темных сил.
В день рождественского разговения еда была особенно вкусной. Хозяйки готовили поросенка с кашей или кабанью голову с хреном, студень или заливное из поросенка. В народе верили, что во время праздничного ужина в дом приходят души умерших предков, и еду на столе для них оставляли до утра.
В рождественскую ночь обязательно обращались к звездам на ночном небе. Если их было много — ожидался изобильный на грибы и ягоды год.
На радость деревенским ребятишкам во всех домах пекли фигурки коровок, бычков, овец, птиц и петухов. Ими украшали стол, окна и дарили колядующим. В Рязанской губернии ходили толпами под окна просить пирогов. Впереди всех шла девица, называемая мехоноскою; она-то несла кошель для пирожного сбора; она-то предводила толпу и распоряжалась дележом сбора»
Михайло Мороз (1904 — 1992 ) Колядки.
Каждая семья ожидала колядовщиков, готовила для них угощение и с искренней радостью слушала колядки:
«Коляда, коляда! А бывает коляда Накануне Рождества. Коляда пришла, Рождество принесла. Дай тебе, Господи, На поле природ, На гумне примолот, Квашни гущина, На столе спорина, Сметаны ти толсты, Коровы ти дойны!»
После веселого обхода домов молодежь собиралась в посиделочной избе на общую пирушку, где делила и съедала все, чем одарили односельчане. Затем, разодетая в обновки, молодежь плясала под дуду, чтобы избежать неурожая, слушала сказки и гадала о своей судьбе.
Наши предки считали, что в ночь на Рождество открываются врата в добрую семейную жизнь. Поэтому в эти дни проводили гадания о будущей семейной жизни: о суженом-ряженом, о будущем муже и о предсказаниях на скорое замужество.
К замужеству и женитьбе на Руси относились с особой серьезностью и ответственностью, поэтому и гадания отличались большим разнообразием.
Самым популярным было гадание с зеркальцем и свечой «Суженый-ряженый, явись ко мне наряженный», а также обряды с воском на воде и с гребнем, положенным на ночь под подушку. Гадания, как и колядки, создавали атмосферу святочного веселья.
Если девица вытягивала из дровницы гладкое полено — это обозначало, что муж будет хорошим, а если суковатое — плохим.
Если полено толстое — муж будет богатым, а тоненькое — бедным. Также качества будущего супруга на Руси определяли с помощью… петуха.
Девушки разбрасывали по полу разные предметы и пускали петуха. Если он подбегал к зерну — муж будет богатым, если к воде — пьющим, к деньгам — будет заядлым игроком, а если к золе — курящим.
«Раньше жили не спеша. Выходили замуж, рожали детей в более или менее спокойной обстановке, болели обстоятельно – лежа в постели по целым месяцам, не спеша выздоравливали и почти ничем, кроме хозяйства, не занимались. Без докторов, без нудных анализов, без анкет. Наша нянька, заболев, на вопрос «Что с тобой?» отвечала всегда одно: «Шось мене у грудях пече». А болезни-то были разные. Умирали тоже спокойно. Бывало, дед какой-нибудь лет в девяносто пять решал вдруг, что умирает. А и пора уже давно. Дети взрослые, внуки уже большие, пора землю делить, а он живет. Вот съедутся родственники кто откуда. Стоят. Вздыхают. Ждут. Дед лежит на лавке под образами в чистой рубахе день, два, три… не умирает. Позовут батюшку, причастят его, соборуют… не умирает. На четвертый день напекут блинов, оладий, холодца наварят, чтобы справлять поминки по нем, горилки привезут ведра два… не умирает. На шестой день воткнут ему в руки страстную свечу. Все уже с ног валятся. Томятся. Не умирает. На седьмой день зажгут свечу. Дед долго и строго смотрит на них, потом, задув свечу, встает со смертного одра и говорит: «Ни! Не буде дила!» И идет на двор колоть дрова» (Александр Вертинский, «Дорогой длинною»).
… Наше Рождество подходит издалека, тихо. Глубокие снега, морозы крепче. Увидишь, что мороженых свиней подвозят, — скоро и Рождество. Шесть недель постились, ели рыбу. Кто побогаче – белугу, осетрину, судачка, навяжку; победней – селедку, сомовину, леща… У нас в России, всякой рыбы много. Зато на Рождество – свинину, все. В мясных, бывало, до потолка навалят, словно бревна, — мороженые свиньи. Окорока обрублены, к засолу. Так и лежат, рядами, — разводы розовые видно, снежком запорошило.
А мороз такой, что воздух мерзнет. Инеем стоит туманно, дымно. И тянутся обозы – к Рождеству. Обоз? Ну будто поезд… только не вагоны, а сани, по снежку, широкие, из дальних мест. Гусем, друг за дружкой, тянут. Лошади степные, на продажу. А мужики здоровые, тамбовцы, с Волги, из-под Самары. Везут свинину, поросят, гусей, индюшек, — «пыльного морозу». Рябчик идет, сибирский, тетерев-глухарь… Все распродадут, и сани, и лошадей, закупят красного товару, ситцу, — и обратно домой.
Перед Рождеством, на Конной площади в Москве, — там лошадями торговали, — стон стоит. Тысячи саней, рядами. Мороженые свиньи – как дрова, лежат на версту. А это солонина. И такой мороз, что рассол замерзает… — розовый ледок на солонине. Мясник, бывало, рубит топором свинину, кусок отскочит, хоть с полфунта, — наплевать! Нищий подберет. Эту свиную «крошку» охапками бросали нищим: на, разговейся! Перед свининой – поросячий ряд, на версту. А там – гусиный, куриный, утка, глухари-тетерки, рябчик… Прямо из саней торговля. И без весов, поштучно больше. Широка Россия — без весов, на глаз. Горой навалят: поросят, свинины, солонины, баранины… Богато жили.
Перед Рождеством, дня за три, на рынках, на площадях, — лес елок. А какие елки! Этого добра в России сколько хочешь. На Театральной площади, бывало, – лес. И мужики в тулупах, как в лесу. Народ гуляет, выбирает. Собаки в елках – будто волки, право. Костры горят, погреться. Дым столбами. Сбитенщики ходят, аукаются в елках: «Эй, сла-дкий сбитень! Калачики горя-чи!..» В самоварах, на долгих дужках, — сбитень. И такой горячий, лучше чая. С медом, с имбирем, — душисто, сладко. Стакан – копейка. Стаканчик толстенький такой, граненый, — пальцы жжет. На снежку, в лесу… приятно! До ночи прогуляешь в елках. А мороз крепчает. Небо – в дыму – лиловое, в огне. На елках иней. Мерзлая ворона попадается, наступишь – хрустнет, как стекляшка. Морозная Россия, а… тепло!..
В Сочельник, под Рождество, бывало, до звезды не ели. Кутью варили, из пшеницы, с медом; взвар – из чернослива, груши, шепталы… Ставили под образа, на сено. Почему?.. А будто – Дар Христу. Ну… будто. Он на сене, в яслях. Бывало, ждешь звезды, протрешь все стекла. На стеклах лед, с мороза. Вот, брат, красота-то!.. Елочки на них, разводы, как кружевное. Стекла засинелись. Стреляет от мороза печка, скачут тени. А звезд все больше. На черном небе так и кипит от света, дрожит, мерцает. А какие звезды!.. Усатые, живые, бьются, колют глаз. В воздухе-то мерзлость, через нее-то звезды больше, разными огнями блещут, — голубой хрусталь, и синий, и зеленый, — в стрелках. И звон услышишь. Морозный, гулкий — прямо серебро. И все запело, тысяча церквей играет, стелет звоном, кроет серебром, как пенье, без конца-начала… — гул и гул. Звездный звон, певучий, — плывет, не молкнет; сонный, звон-чудо, звон-виденье, славит Бога в вышних, — Рождество.
Идешь, и думаешь: сейчас услышу ласковый напев-молитву, простой, особенный какой-то, детский, теплый… — и почему-то видится кроватка, звезды.
Рождество Твое, Христе Боже наш, Возсия мирови Свет Разума…
И почему-то кажется, что давний-давний тот напев священный был всегда. И будет.
На уголке лавчонка, без дверей. Торгует старичок в тулупе, жмется. За мерзлым стеклышком – знакомый Ангел с золотым цветочком, мерзнет. Никто его не покупает: дорогой.
Идешь из церкви. Все – другое. Снег – святой. И звезды – святые, новые, рождественские звезды. Рождество! Посмотришь в небо. Где же она, та давняя звезда, которая волхвам явилась? Вон она: над Барминихиным двором, над садом! Каждый год – над этим садом, низко. Она голубоватая, святая. Бывало, думал: «Если к ней идти – придешь т у д а. Вот прийти бы… и поклониться вместе с пастухами Рождеству! О н — в яслях, в маленькой кормушке, как в конюшне…Только не дойдешь, мороз, замерзнешь!» Смотришь, смотришь – и думаешь: «Волсви же со звездою путеше-эствуют!..» Волсви?.. Значит, мудрецы, волхвы.
И в доме – Рождество. Пахнет натертыми полами, мастикой, елкой. Лампы не горят. А все лампадки. Печки трещат-пылают. Тихий свет, святой. Окна совсем замерзли. Отблескивают огоньки лампадок – тихий свет, святой. В холодном зале таинственно темнеет елка, еще пустая, — другая, чем на рынке. За ней чуть брезжит алый огонек лампадки, — звездочки. В лесу как будто… А завтра!
А вот и – завтра. Такой мороз. Что все дымится. На стеклах наросло буграми. Солнце над Барминихиным двором – в дыму, висит пунцовым шаром. Будто и оно дымится. От него столбы в зеленом небе. Водовоз подъехал в скрипе. Бочка вся в хрустале и треске. И она дымится, и лошадь, вся седая. Вот мо-роз!..
Топотом шумят в передней. Мальчишки, славить…
Волхов приючайте, Святое стечайте, Пришло Рождество, Начинаем торжество! С нами Звезда идет, Молитву поет…
Рождество твое, Христе Бо-же наш…
Им дают желтый бумажный рублик и по пирогу с ливером.
Позванивает в парадном колокольчик и будет звонить до ночи. Приходит много людей поздравить. Перед иконой поют священники, и огромный дьякон вскрикивает так страшно, что у меня вздрагивает в груди. И вздрагивает все на елке, до серебряной звездочки наверху.
Приходят-уходят люди с красными лицами, в белых воротничках, пьют у стола и крякают.
Гремят трубы в сенях. Сени деревянные, примерзшие. Такой там грохот, словно разбивают стекла. Это – «последние люди», музыканты, пришли поздравить.
— Береги шубы! – кричат в передней.
Впереди выступает длинный, с красным шарфом на шее. Он с громадной медной трубой и так в нее дует, что делается страшно, как бы не выскочили и не разбились его глаза. За ним толстенький, маленький, с огромным прорванным барабаном. Он так колотит в него култышкой, словно хочет его разбить. Все затыкают уши, но музыканты играют и играют.
Вот уже и проходит день. Вот уж и елка горит – и догорает. В черные окна блестит мороз. За ними – звезды. Светит большая звезда над Барминихиным садом, но это совсем другая. А та, Святая, ушла. До будущего года.
Ушло, прошло. И те же леса воздушные, в розовом инее по утру. И галочки. И снега, снега…
Лицевой летописный свод Ивана Грозного — монументальный 10-томный труд — изготовили в единственном экземпляре для легендарной библиотеки царя. Исследователи предполагают, что он создавался в 1568–1576 годах.
Эта царь-книга — настоящая иллюстрированная энциклопедия. На десяти тысячах листов тряпичной бумаги около 15 авторов описали события от сотворения мира до 1567 года, а 10 художников нарисовали более 17 тысяч самых разных миниатюр.
Это библейские сюжеты, Троянская война, походы Александра Македонского, падение Рима, становление Византии, Батыево нашествие на Русь и другие. Мастера изобразили средневековые лыжи и древние пушки, воинские доспехи, церковное облачение и пиры на царских свадьбах.
Самое крупное летописное собрание Древней Руси хранится сегодня в трех местах. Три части — Музейский сборник, Синодальный том и Царственная книга — находятся в Историческом музее. Хронографический сборник, Остермановский первый и второй тома — в Библиотеке Российской академии наук. А Лицевой хронограф, Голицынский, Лаптевский и Шумиловский тома — в Российской национальной библиотеке.
Царь-пушка
Первая «пушка велика» в России появилась в 1488 году — ее отлил для государя Ивана III мастер Павлин Фрязин Деббосис. Но до наших дней она не дошла. В XVI веке соорудили еще несколько орудий-рекордсменов: мортиры Кашпира Ганусова и Степана Петрова.
Однако самой известной стала Царь-пушка Андрея Чохова 1586 года. Бронзовое орудие почти в 40 тонн и калибром ствола в 890 миллиметров установили рядом с другими большими пушками у Лобного места на Красной площади, где читали царские указы.
В боевую готовность ее привели лишь раз — во время подхода войск крымского хана Казы-Гирея к Москве летом 1591 года. Но и тогда из пушки не стреляли. В середине XVII века под гранд-пушками сделали винный погреб, и в дулах часто прятались подвыпившие гуляки. А в 1706 году Царь-пушку перенесли во двор достроенного Арсенала Московского Кремля.
Во время пожара 1812 года сгорел деревянный лафет — специальная опора для ствола орудия с затвором. И в 1835 году для пушки изготовили чугунный лафет весом в 15 тонн и четыре декоративных ядра — по эскизу архитектора Александра Брюллова и инженера Павла де Витте. В 1980 году после реставрации Царь-пушку переставили к звоннице колокольни Ивана Великого, где она находится и сегодня.
Царь-фонарь
Царь-фонарем прозвали в народе двухметровый светильник, изготовленный в XVII веке холмогорскими мастерами. 160-килограммовый фонарь выносили во время торжественных крестных ходов, которые учредили при митрополите Суздальском и Юрьевском Иларионе.
Выполнили его из золоченой меди, чугуна и слюды, а навершие сделали в форме Рождественского собора с пятью куполами. Через специальное окошко внутрь ставили свечи, которые благодаря особому строению не потухали даже при сильном ветре.
На церковные праздники, например на Крещение или перед Пасхой, гранд-фонарь выносили восемь человек, продев через специальные «уши» оглобли.
В 1970-е годы обветшавшую конструкцию обновили: известный реконструктор Вячеслав Басов специально ездил за редкой слюдой в Карелию и восстановил по сохранившимся рисункам причудливые узоры. Сегодня Царь-фонарь можно увидеть в музейном комплексе «Кремль» Владимиро-Суздальского музея-заповедника.
Царь-колокол
В 1730 году Анна Иоанновна издала указ воссоздать Большой Успенский колокол своего деда Алексея Михайловича, отлитый в середине XVII века мастером Александром Григорьевым и поврежденный при пожаре в начале XVIII века.
Для литья нового, не менее «десяти тысяч пуд» (163 тонны), решили использовать сплав предшественника. За работу над громадой взялись отечественные мастера Моторины. Два года проект обсуждали и утверждали. Год изготавливали форму в специально вырытой яме глубиной 10 метров на Ивановской площади Кремля.
Скульптор Федор Медведев и другие мастера, прошедшие обучение в Италии, нанесли на готовую форму богатый декор — рельефные парадные портреты Алексея Михайловича и Анны Иоанновны, медальоны с изображением Спасителя, Богородицы и святых, имена авторов Царь-колокола.
В ноябре 1734 года в четырех литейных печах у котлована началась плавка металла. Но произошла утечка, загорелась машина для подъема кожуха формы колокола и пострадала сама форма. Работы пришлось приостановить.
В августе 1735 года умер автор проекта Иван Моторин, и дело продолжил его сын Михаил. В ноябре 1735 года колокол отлили — получился 202-тонный экспонат высотой в 6,14 метра и диаметром в 6,6 метра. В медно-оловянном сплаве содержалось 525 килограммов серебра и 72 килограмма золота.
В июне 1737 года во время пожара на колокол, который еще находился в литейной яме, попала вода — и от него откололся кусок весом 11,5 тонны. По другой версии, повреждение — результат технических ошибок литейщиков.
Извлечь колокол из ямы смогли только спустя 101 год после отливки — в июле 1836 года по проекту инженера-архитектора Огюста Монферрана. Царь-колокол установили на восьмигранный постамент и украсили державой с позолоченным крестом.
Царь-монета
Царь-монетой называют Сестрорецкий рубль, выпущенный Екатериной II. Это самая большая круглая монета Российской империи весом почти в килограмм, диаметром в 7,25 сантиметра и толщиной в 2,6 сантиметра.
В феврале 1770 года вышел именной указ императрицы Екатерины II «О делании новой медной монеты». Новый рубль должен был обеспечить ассигнации — первые бумажные деньги в стране, появившиеся годом ранее.
Монеты-великаны решили чеканить на Сестрорецком оружейном заводе. В начале 1771 года на специальных станках изготовили первые образцы.
Оригиналы сейчас хранятся в Эрмитаже и Музее Смитсоновского института США. На аверсе Царь-монеты помещалась надпись «Монета рубль» и корона в обрамлении лаврового венка. На реверсе — двуглавый орел с картушем «1771» на груди вместо гербового щита, окаймленный лавровыми листьями. На гурте (ребре монеты) изящным узором были выведены слова: «Сестрорецкого монетного двора».
Сестрорецкий рубль чеканили с 1771 по 1778 год, причем не только образцового типа, но и другой толщины, веса и декора. Появилось как минимум четыре вида монет — от полутора до трех с половиной сантиметров толщиной, а также большое количество новоделов и подделок. За ними до сих пор охотятся коллекционеры.
Царь-ванна
Легендарную ванну называют еще «Баболовской чашей»: ее происхождение связано с историей Баболовского дворца в Царском Селе.
В 1785 году его построили по проекту архитектора Ильи Неелова для фаворита Екатерины II князя Григория Потемкина. В неоготическом павильоне за рекой Кузьминкой у Серебряного пруда устроили купальню с мраморной ванной. При Александре I прежнюю ванну решили заменить.
Императорский поверенный Августин Бетанкур в 1811 году заказал ее известному каменотесу Самсону Суханову — одному из создателей Ростральных колонн на Стрелке Васильевского острова.
С финских островов по воде привезли красную гранитную глыбу с вкраплениями полудрагоценного камня лабрадора. Она весила 163 тонны. Скульптору помогали подмастерья, за семь лет они вырезали из монолита 48-тонную чашу высотой в 1,96 метра и глубиной в 1,52 метра.
Чтобы разместить гранд-ванну диаметром в 5,33 метра и примерным объемом в 23 тысячи кубических метров, потребовалась реконструкция дворца.
В 1824–1829 годах по проекту Василия Стасова для купального зала возвели укрепленный павильон с кирпичным сводом и обходной чугунной галереей. После революции 1917 года в Баболовском дворце и парке расположилась школа повышения квалификации летчиков.
Как военный объект во время Великой Отечественной войны комплекс не раз подвергался бомбардировкам. Немцы хотели вывезти редкий экспонат, но он оказался слишком тяжелым. В 1944 году после пожара уцелел только восьмигранный зал с сухановской Царь-ванной.
Царь-ваза
Это самая большая ваза в мире — весом в 19 тонн, высотой в 2,57 метра и наружным диаметром в 5,04 метра. Она хранится в Государственном Эрмитаже под табличкой «Большая Колыванская ваза».
История Царь-вазы началась в 1819 году. Тогда на Ревневской каменоломне Колыванской фабрики на Алтае нашли крупный утес зелено-волнистой яшмы, от которого откололась монолитная глыба. Когда Александру I рассказали об этой находке, он велел изготовить из нее эллипсоидную чашу по проекту архитектора Авраама Мельникова.
В 1828 году алтайские каменотесы начали первичную обработку монолита в карьере. Через три года его уложили на дровни и силами 567 рабочих восемь дней тащили в Колывань.
На фабрике материал 19 лет обтачивали, шлифовали и полировали. Так появилась овальная чаша с узором из акантовых листьев и пальметт на тонкой ножке и массивном постаменте.
В феврале 1843 года готовый экспонат погрузили на четверо саней, скрепленных в виде вагонов. Запряженный 154 лошадьми, «поезд» отправился по суше в Барнаул, затем достиг Уткинской пристани возле Екатеринбурга.
Там чашу переместили на баржи — по реке Чусовая, Кама, Волга, Шексна и по Мариинской системе она доплыла до Петербурга в августе 1843 года.
Только в 1849 году, после сооружения специального фундамента и Зала Большой вазы, 770 рабочих установили чашу в Новом Эрмитаже.
