Селёдка
Олег Букач

Когда материна сестра тёть Оля умерла, то соседи прям сразу ей и позвонили, матери, то есть. Что вот, дескать, скончалась скоропостижно и надо бы похоронить, да и с дочкой Олиной чё-то решать тоже надо…
Мать тут же и поехала, утром прямо. С работы тоже по телефону отпросилась.

И – всё. Не было её дома пять, значит, дней. Только каждый вечер отцу звонила. Сам-то он мать не беспокоил, знал, что дел там у неё невпроворот, но каждый вечер садился за стол и клал перед собою телефон, ожидая, когда же мать позвонит. А когда оживал телефон и начинал «терлиликать», он подскакивал, прям как на уроке, когда спросят, и в сени выходил, чтоб пацаны не мешали, дети, то есть. А чё им, Сеньке с Венькой, мешать-то? Поди понимают, что дела в семье творятся серьёзные, ведь не маленькие уже: Сеньке двенадцать, а Веньке вообще даже и целых тринадцать лет!

Отец поговорит в сенях по телефону с матерью, заходит в дом, брови в кучку собирает и усы топорщить начинает:
— Так, значит, мужики! Мать сказала окна в большой комнате перемыть. Пошли, стал быть, приказ исполнять.
Ну, и чё объяснять-то? Сенька с Венькой сразу по большой кастрюле берут, тряпки там, а отец газеты старые мять начинает, чтобы потом этими мякишами окна насухо вытереть.
А в последний день перед приездом матери с похорон отец, после переговоров, в дом зашёл и сказал, чтобы Сенька с Венькой полы мыть начинали, а сам он пойдёт борщ варить, приезжают завтра патамушта. А кто «приезжают», так и не сказал…

… Всё. Приготовились. На следующий день ждут все трое мать свою, значит, и ещё кого-то. А она и приехала. Не одна, конечно, как и обещалась! Девчонку с собой привезла, тёть Олину дочку. Ей четырнадцать уже, прям как тётка взрослая, а не сестра Сенькина с Венькой. А зовут её, знаете, как? Аж робость берёт от такого имени: Ли-ли-я! Ага, прям так вот, как цветок!

Стоят, значит, на пороге, с ноги на ногу переминаются, а мать потом и говорит:
— Чё, дочк, стоишь-то? Проходи, знакомься. Это дядя твой (ну, теперь папой, стал быть, будет), Степан Ильич вообще-то его зовут. А эти два орла – братья твои, опора, значит, и надежда для тебя – Семён с Веньямином.
И уже, обращаясь к сынам, добавила:
— Глядите мне девку-то! Если кто её из чужих обидит, с вас три шкуры спущу!..

А за кого там три шкуры-то драть?!.
Если б вы ту сестру видели! У них в семье все крепкие такие, с толстыми ногами, которые на земле будто бы даже не стоят, а за неё, за землю, тоись, держатся. Руки толстые и тоже крепкие. А у кого, у отца или матери, крепче, и не скажешь сразу-то. В плечах все в семействе широки и крепки, в задах – то ж самое…

А эта стоит, главно, тощая, длинная. И главная длиннота у неё от ног происходит: худые и прям сразу после головы расти начинают. Не сестра, а селёдка какая-то. Про «селёдку» это Сенька придумал и Веньке сразу шепнул, а тот согласно закивал в ответ.
Так вот и появилась в доме Усольцевых «ещё ( слава те оспидя!) хоть одна женщина», — это мать так теперь говорила.

А Селёдка оказалась прям даже и ничего вообще-то! В школе училась хорошо. Да что там – «хорошо»! У Сеньки и Веньки аж рты открывались и сопли течь начинали, когда они в её дневник заглядывали: каждый день – по три-четыре оценки. Иногда четвёрки, а так всё «отл.» да «отл.».
По дому делать Селёдка всё умела, даже петли на мужицких рубашках, если обмахрятся, обмётывала хорошо и быстро.
А ещё она «пироженные» пекла! Да таки-и-и-е!! «Наполеон» называются!!! Если и есть большая вкуснота где-нибудь, так это только на Луне, и то, с той стороны, которую с Земли никогда не видно…

С уроками братам она тоже помогала. И не обидно совсем даже это делала, а просто объясняла, а потом говорила, что они уже и без неё сообразили, просто обдумывали.
Ну, они за это Селёдку свою тоже берегли. Очень. По субботам на дискотеку её водили, и если кто пригласить Селёд…, то есть, Ли-ли-ю на танец хотел, то они сначала вперёд выходили, держали руки в карманах и претендента разглядывали. Потом только, если оказывался, по их мнению, подходящим, расступались и допускали до сеструхи.

Если кавалер решался после танцев вечером пойти её провожать, то браты, чтобы не препятствовать личной жизни сеструхи, шли немножко сзади, всё так же заложив руки в карманы, и глаз с впереди идущих не спускали.
Возле дома браты делали «отсутствующие лица» и заходили в калитку, а Селёдку с кавалером оставляли на улице… Ну, чтоб поговорили там о разном…

Когда однажды она что-то там уж очень долго не возвращалась, браты, не выдержав, за калитку-таки вышли. Сеструха сидела на скамеечке и… — плакала! Сенька с Венькой, как два молодых коршуна, сели по обе стороны от неё и будто бы даже крыльями её накрыли:
— Лиль, а Лиль! Он чё, обидел тебя?..
— Целоваться полез?..
— Убью гада!.. – эт темпераментный Венька крикнул и уже привстал с лавочки, чтобы идти убивать негодяя, покусившегося на честь «ихней» Селёдки. Сенька последовал за братом.

И тут Лилька их остановила:
— Нет, мальчики! Не приставал. Сказал просто, что у меня ноги слишком длинные и что прожить с такими в деревне нельзя – сломаются быстро…

— Говорю же – гад! – Сенька сказал.
И снова братья вознамерились отправиться в погоню за оскорбителем.
И тут снова Ли-ли-я заговорила:
— Куда-а-а? Назад! Сидите возле меня. А я, я сама потом разберусь…

… И сели браты на лавочку по обе стороны от сеструхи…
… Случаются в жизни мужчины, которые женщин слушаются…

22.08.2022

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Заплатка.

Жила в деревне Панарино одна-одинёшенька Евдокия. Уже тридцать три ей стукнуло, а ни мужа, ни детей. Хорошая баба была и лицом недурна, да только в деревне пару себе так и не нашла, а за пределы деревни и не выезжала отродясь.

Сватался к ней ещё лет десять назад Федька с соседней улицы, да только Люська, девка бойкая, «увела» жениха. В деревне много судачили о Дусиной судьбинушке: кто-то жалел, кто-то откровенно издевался, как та же Люська.

— Точно вам говорю, бабоньки, порча это у них семейная, по женской линии — причитала Валька. — Да сами гляньте: мужика то в их доме давным-давно не было. Дед Дуськин, вроде как, сгинул ещё до того, как мамка её народилась. «Белым» он, говорят, был в революцию — шепотом сказала Валька. — Папка Дуськин, царствие ему небесное, на тот свет отправился, когда дитю всего годка три было. А Дуська вон и мужика то близко не видела. Теперь так и останется вековухой. Кто ж возьмёт её в эти годы? Точно говорю, порча это…

— Да какая уж там порча? — смеялась Люська. — Просто баба она дурная, вот и шарахались от неё мужики. А теперь поздно спохватилась. Мужики то деревенские все при бабах… Ну может, в Москву наша Дуська поедет, только её там и ждали — снова засмеялась Люся.

Минула зима. Оказалось, что в окрестностях Панарино было обнаружено целое угольное месторождение. Было принято решение строить шахтерский посёлок. Весной мужиков понаехало — с десяток бригад. Отрядили туда панаринских баб в помощь «по хозяйству», поехала и Дуся. Только парни, в основном, все молоденькие. А кто постарше — все «женатики».

— Ты смотри, Дуськ, мужиков — тьма-тьмущая. Да только для тебя и тут суженого не нашлось, — смеялась Люська.

Дуся ничего не ответила, ушла молча. Так ей было горестно, когда Люська у неё Федьку увела. Очень был он её сердцу мил. А теперь не жалела она. Пил Федька, да Люську поколачивал…

Вскоре приехала на стройку ещё одна бригада. Был у них бригадиром мужичок, все бабы от него шарахались.

— Ой, вы видели, девоньки, мужика то этого? Он сегодня ко мне как подошёл, я аж поварёшку выронила. Испугалась я. Не то молод, не то стар. Уродливый то какой! — говорила Валька.

— Может, на нашу Дуську хоть этот глянет? — снова смеялась Люська. — А вообще, слышала я, что болезнь такая есть. Не помню только, как называется. Но точно говорю — не подходите к нему! Болезнь это!

После Люськиных «наставлений», как только мужичонка этот пытался к кому подойти — все бабы врассыпную. Так и стали называть его между собой — «уродливый», а имени его никто и не знал.

— Хозяюшка, безрукавка у меня изорвалась. Не заштопаешь? — обратился однажды «уродливый» к Дусе.

— Так от чего ж не заштопать? А ну покажи… Да тут не штопать надо. Заплатка тут нужна! Починю, не переживай. Верну завтра…

— Ну спасибо тебе, хозяюшка.

— А ты не благодари раньше времени…

— Ой, вы гляньте, бабоньки. Дуська то наша хоть жилетку мужицкую ухватила. Да ещё и бригадирскую. Теперь, наверно, в комнате своей на самое видное место повесит, — язвила Люся.

Нервничала Дуся так, когда заплатку ставила, что руки тряслись. Но сделала на совесть. Утром собралась она на работу, а возвращать безрукавку и не хочется. Так она истосковалась одна, что даже одежда чья-то в доме — уже в радость. Сунула Дуся мужичку жилетку в руки и бегом, чтобы слёз не видел.

— Да не чурайся ты меня, хозяйка. Знаю-знаю, что про меня говорят. Да не больной я никакой. Обожженный я. Звать тебя как?

— Евдокия. Дуся.

— Анатолий я. Толя. Хотя имени своего настоящего не знаю. Привезли меня в войну в детдом — ни имени, ни фамилии. Обожженный тогда уже был, потому фамилию дали Горелов. Установили, что мне годка два. День поступления датой рождения записали. Так что тридцать один, считай, мне сейчас. А ты, наверное, думала, что старик…

— Да ничего я не думала…

— Спасибо тебе, Дуся. Муж тебя не заругал, что ты чужую жилетку мужицкую взяла чинить?

— А нет у меня мужа, потому и ругать некому…

— Коли обращусь ещё, не оттолкнешь?

— Не оттолкну.

Не оттолкнула Дуся Толю. Сама обратилась: попросила починить забор, который совсем завалился. Да и как ему не завалиться, тридцать лет мужика в доме не было. Оказалось, что у Толи золотые руки, да и человек он золотой…

Зажила семья Гореловых на зависть всей деревне. Люська так вообще, чуть собственным ядом не захлебнулась.

Дуся души в своём муже не чаяла. Толя на руках жену носил, а с дочек-погодок — Маринки и Наташки, пылинки сдувал… Ну и пусть на лицо уродлив, главное, что душою красив!

Истории от души

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Ангел

Будучи бабой «упёртой», как говорили о ней в деревне, Нюра никогда не сдавалась, и если уж ставила себе цель, то шла до конца, пусть даже и с потерями.

— Упёртая! — орала в бешенстве соседка Зойка, когда Нюрка в сотый раз отказалась продавать двухэтажный родительский дом, — куда тебе, одинокой, с таким домищем справиться, все равно ведь продашь!

— Упёртая! — криво усмехаясь, ворчал очередной неудачливый жених, которого скорая на расправу Нюрка охаживала веником.

— Упёртая, время-то идет, а женихи кончаются! — злословили соседки.

Если вспоминать, сколько раз Нюра слышала это слово в свой адрес, то можно сбиться со счету.

Не сказать, чтобы ей было легко с таким нравом, но во всем, что касалось дома и личной жизни, Нюрка была непреклонна. Родители с детства внушали ей: самое главное в судьбе человека — это родительский дом и чистота. Поэтому чистоту в доме, как и себя, она блюла истово — по пустякам не разменивалась, а путных неженатых мужиков в деревне не было.

Субботним утром Нюрка проснулась с твердым намерением завершить все неоконченные дела, в первую очередь — дополоть огород, а между делом разобраться с личной жизнью. Легко сказать, тридцать соток морквы, свеклы, помидоров-огурцов и всякой другой мелочевки, без которой деревенская зима тосклива. Наскоро позавтракав и облачившись в легкий красный сарафан, свободно сидевший на ее статной ядрёной фигуре (недаром всю жизнь на натуральном молочке), она вышла в огород и оценила фронт работ весьма коротко: «Твою дивизию!..» Постояв минуты три, она решительно двинулась вперед…

Вот уже десять лет, как Нюрка справлялась со всем сама. Родители ушли в год ее совершеннолетия, оставив Нюрку круглой сиротой. Так и жила она одна, надеясь только на свои силы: работала на ферме и вела хозяйство. Конечно же, Нюрке очень хотелось замуж, но она ждала своего часа, следуя принципам.

И вот на горизонте забрезжила надежда: к тётке Авдотье приехал племянник. Судя по пересудам баб на ферме, парень был видный, вежливый, годов тридцати и неженатый. «Видать, хороший человек. Авдотья приболела и его помогать позвала — так сразу приехал, хоть раньше и не шибко роднились», — судачили бабы между дойками, выразительно поглядывая на Нюрку.

Вроде Нюрка и не прислушивалась к их пустому трёпу, а в голове засело… Странно, что Николая, племянника Авдотьи, она так до сих пор и не видела, хотя их дома стояли друг напротив друга, прямо через дорогу. Зная, что огород отлично просматривается с улицы, Нюрка решила делать всё красиво: держа спину ровно, а тяпку в руках — изящно, она мелкими шагами двигалась вдоль грядок примерно часа два, пока солнце и жажда не заставили ее пересмотреть тактику. Хлебнув воды из колодца, она забыла про намерения произвести впечатление, согнулась вдвое и стала драть траву руками, а спустя еще два часа встала на четвереньки и залезла в заросли с головой. От злости на жизнь она рвала сныть так усердно, что если отойти на несколько метров от ее забора и посмотреть прищурившись, могло показаться, что это маленький красный трактор в горошек врезается в заросли ботвы и сорняков.

Закончив борьбу, Нюрка едва выползла с огорода и, зайдя в кухню, глянула на себя в зеркало: красное платье все было в зеленых ошмётках и земле, посредине загорелого раскрасневшегося лица торчал шелушащийся горбатый нос, но глаза, хоть и усталые, светились голубизной июльского неба.

Переведя взгляд на часы, Нюрка охнула: «Матушки святы, уже четверть пятого, еще полчаса и магазин закроется!»

Налив воды в умывальник и сбросив грязное платье, она, стыдясь незнамо кого, прикрыла грудь рукой и потянулась за полотенцем, висевшим за дверью. Маневр был хоть и высоконравственный, но совершенно бесполезный, ибо прикрыть Нюркины прелести было бы не под силу даже двум рукам кузнеца. Наскоро умывшись и аккуратно вытерев подгоревшее лицо, Нюрка вдруг ощутила легкое недомогание.

«С голодухи» — подумала она и, накинув свежее ситцевое платьишко, вышла из дома. Несмотря на то, что жара немного спала, в воздухе стояла духота, а над побитым временем асфальтом струилось марево. Нюрка со всех ног побежала в магазин с архаичным названием «Сельмаг» — в девяностые приезжий делец, прихвативший «ничейный» магазинчик, сразу установил над крыльцом новую вывеску «Супермаркет». Люди подивились, промолчали, но не смирились: сначала несколько раз выбили окна в ответ на необоснованное повышение цен, потом подожгли тару на заднем дворе в знак несогласия с акцизной политикой. Ну и, наконец, снесли к «ядреной Фене» вывеску, окончательно осознав, что в долг в «Супермаркете» пузырь уже не перехватить. Вывеска восстановлению не подлежала, а посему уставший воевать с аборигенами хозяин водрузил старую картонку с надписью «Сельмаг».

Слегка запыхавшись, Нюрка вбежала на крыльцо и… увидела звезды. Не то чтобы прямо галактику, как ее рисовали в учебниках по астрономии, или тот восхитительный купол, который она видела в десятом классе на экскурсии в планетарий — нет, эти звезды были совсем другими: они то сжимались до точек, то снова вырастали, пульсировали и вызывали то лёгкость, то дурноту. Нюркино тело стало невесомым и плыло сквозь россыпи небесных тел и вращалось, вращалось, погружаясь в прозрачную дымку. И вдруг сквозь эту дымку на Нюрку посмотрел добрый, участливо улыбающийся ангел с небольшими, аккуратно сложенными за спиной крыльями, вот только одет он почему-то был в тельняшку.

— Вы за мной? — не открывая рта, что и понятно, спросила Нюрка. Ангел улыбнулся в ответ и кивнул.

— Я умерла? — Нюрка не могла не задать глупый вопрос, потому что в книжках все, кто сталкивался с ангелами, спрашивали именно это.

Ангел отрицательно, но как-то неуверенно качнул головой.

— А можно, я еще тут останусь, мне же еще можно помочь? — во внутреннем голосе Нюрки зазвучали слезы.

— Ну, если только водой на тебя побрызгать! — ответил Ангел неожиданно приятным бархатным баритоном.

— Святой? — Нюркой овладело благостное чувство.

— Можно и святой, — Нюрка с удивлением увидела, что Ангел держит в руке маленькую бутылочку «Святого источника» и широко улыбается.

И тут Нюрка, несмотря на смятение, заметила на его щеках лёгкую небритость. Если тельняшку Нюрка еще как-то могла объяснить, то эта брутальная щетина полностью разбивала в пух и прах все её представления об ангельской природе.

— А у ангелов борода бывает? — смущаясь, спросила Нюрка.

— Тссс, — Ангел склонился над Нюркой, и ее охватила приятная истома.

«Всё, кончаюсь», — едва собирая мысли в кучу, подумала Нюра и вдруг услышала со всех сторон голоса. Они звучали все громче, описывая её прошлые грехи.

— Гордячка, лишний раз не ушшипнёшь — шамкал чей-то старческий, прокуренный голос. «Гордость — грех», — Нюркины мысли путались.

— Это да, гордячка, помощи никогда не попросит, всё сама, — как бы заступаясь, парировал другой, кажется, женский голос. «Один-один», — машинально отметила Нюрка.

— Строгая. Всё время на виду, а ведь ни с кем не того, — похвалила женщина постарше.

— А пироги какие печёт, ум отъешь, — этот голос был по-девичьи звонок.

«А это тут при чём? Странный Суд», — мелькнуло в голове у Нюрки, но она отринула грешные мысли. Голоса сливались, звуча уже совсем неразборчиво… И тут Ангел окропил Нюрку водой, брызнув прямо из бутылки.

Нюрка вздрогнула и пришла в себя — молодой мужчина в тельняшке и с рюкзачком за спиной стоял на коленях, удерживая её голову слегка приподнятой. Второй рукой он протягивал ей бутылку минералки. Вокруг собралась толпа зевак, и все наперебой радовались, что Нюрку наконец-то удалось привести в чувства.

— Вот ведь, если б не мой Коляша, всё, не откачали бы Нюру, — суетилась тетка Авдотья. А ты, Нюрка, как малая, ей Богу, так пахать на солнце, недалеко и до удара. Я вот помню, в году шестидесятом сват старухи Якимовной пошёл на покос прямо в самый зной….

Что случилось со сватом Якимовны, Нюрка уже не слышала — Николай легко приподнял ее крепкое тело на руки и понес прямо туда, где начинался вечер, обещая тишину и прохладу. Николай шёл уверенно, крепко прижимая Нюрку к груди и немного прихрамывая, но ей казалось, что он чуть-чуть подлётывает…

***

На Яблочный Спас сыграли свадьбу, а через год позабывшая про хвори тётка Авдотья, бережно прикрывая кружева на большой синей коляске, шутливо рассказывала соседям, что «детей в роддоме нынче только по двое выдают, а если не верите, сами сходите».

Автор рассказа: Мария Моторина

Рейтинг

5 из 5 звезд. 2 голосов.

Дядя Федя, тетя Таня

На новом месте назначения дали мне с семьей квартирку скромную, можно даже сказать – бедненькую дали квартирку: домик на две комнаты в отдаленном, почти деревенском уголке районного центра. Сказали, что временно. Домик до нас пустовал, потому заехали сразу, сгрузив свой невзрачный скарб на узенькой ограде: жена решила побелить стены и покрасить полы.

Я отворил покосившуюся калитку огорода и ступил на зеленый ковер сорной травы: без хозяина и дом, и огород сирота. Зато соседний участок вызывающе выглядел: буйный картофель достигал высоты изгороди, на меже распластались зеленые с прожилками листы, а сами тыквы частью свалились с межи и мирно покоились прямо на земле, частью свисали с жердей изгороди на толстых жилах ботвы. Три ряда помидоров тоже не отстали в росте, а плоды терялись в листве и только изредка высовывались зелеными пупырышками. Но краше всего выглядели две высокие огуречные гряды, такие в наших краях складывают из скопившегося за зиму навоза, с наступлением тепла он начинает согреваться и подпитывает спасительным теплом слабенькие стебельки огуречной рассады. Гряды пропрели и осели за лето, но и сейчас, в середине июля, выглядели внушительно. По покатым бокам их сползали крупные огурцы, начинающие желтеть. Огромные шляпы подсолнухов у дальней межи грустно опустили головы и ждали созревания, веселые воробьи, как акробаты, свисали с полей шляп и ловко воровали из ячеек еще молочные семечки. Все было зелено и радостно.

С соседями своими я познакомился в тот же вечер, потому что надо было заносить в дом громоздкие вещи, и тут без помощников не обойтись. В ограде встретила пожилая женщина, довольно небрежно одетая: грязный халат, в каких обычно работают уборщицы в учреждениях, был заношен до крайности и неуклюже топорщился, столь же несвежая косынка повязана на бок, отчего хозяйка казалась забиякой, на ногах рваные опорки резиновых сапог. Она несла подойник с парным молоком, его белизна нелепо смотрелась на фоне затрапезной доярки. Поздоровался, объяснил, что сосед, спросил, есть ли в доме мужчина, нужна помощь.

– Муж ваш дома?

– Муж – объелся груш. Дома, где ж ему быть? Федя – брат медведя! Иди сюда!

Из дверей рубленых сеней, у нас их называют сенками, вышел крепкий кряжистый мужичек, сразу подал мне руку:

– Вижу, что новоселы. Пошли, подмогну.

Мы управились довольно быстро, за это время я узнал, что жену его зовут Татьяна Аверьяновна, сам он приезжий, сошлись три года назад.

– Ты ее бабкой Таней зови, она любит. Да и на пенсии, все равно бабушка.

Бабка Таня просунулась в открытое окно:

– Айдате к нам ужинать, хозяйка когда еще наготовит.

На столе большая сковорода жареной картошки, нарезаны уже знакомые мне огурцы, молоко в банке и чайник. Чайник оказался с сюрпризом, бабка Таня ловко налила всем по стакану мутноватой бражки и провозгласила тост за новых соседей, чтобы нам в дружбе жилось.

Дружить с бабкой Таней оказалось непросто, как только я выходил на крыльцо, она открывала окно и кричала:

– Иди сюда, милай мой!

Если не смог отнекаться и заходил, бабка Таня наливала по стакану браги, мы выпивали, я заедал недобродившую еще жидкость огурцом или луковым пером. Отказываться было бесполезно, потому всячески избегал посещений. Федор это не одобрял:

– Ты заходи, мне одному бабка не нальет, когда сама вдруг не потреблят.

Вечерами соседи носили ведрами воду из колонки на огород, щедро заливая все, что посажено в огороде. Похоже, бабку Таню не особенно интересовали результаты своей работы, а больше нравился процесс, но активность этих людей удивляла. Со временем примирился, что бабка Таня частенько пьяненькая, чем и Федор не всегда доволен. Он был хороший плотник, раньше гнул полозья для саней и конские дуги, потом спроса не стало, баловался всякой мелочью.

Прожили зиму. Весной по предложению соседей я натаскал вилами большую кучу навоза и сложил гряду, огурцы быстро пошли в рост, чему немало способствовала очень теплая погода. У соседского плетня высились две большие гряды, которые дед и бабка каждый вечер заливали водой из колонки. Скоро над грядами поднялась буйная зелень, и бабка Таня позвала меня:

– Глянь, милинькай мой, не пойму, кто растет, только не огурцы, это уж точно. Я же, дорогой мой, агроном, курсы кончала, в эмтээсе робила. Глянь.

На грядах росли тыквы, точно такие жена посалила по краю картофельного огорода, но наши значительно отставали в росте, а эти на навозном тепле нежились.

Бабка Таня так и села на гряду:

– Вот дура – в лес подула, голы веники ломать! В той коробочке у меня и тыквенные семена были, и огуречные. Тьфу ты, прости господи!

Встала, наклонилась ко мне:

– Как садила – не помню, мы в тот день с дедом картошку сдали, обмыли. И вот, пожалуйста! Мичуринец хренов! Только ты никому не сказывай, засмеют.

Как-то вечером соседка окликнула меня через плетень:

– Ты, миленькай мой, не отвезешь нас с дедом утричком на покос?

Я согласился. Утром загрузили в мой «уазик» грабли и вилы, сумку и ведерко. Дед Федор сел рядом и показывал дорогу, то и дело уточняя:

– Сюда поверни… Вот тут направо… Тормозни, вон ямка.

Странно, но меня это штурманское поведение деда не раздражало, а веселило.

– Сенов-то много надо ставить?

Бабка Таня оживилась:

– Да дивненько, миленькай, дивно. Корова – жрать здорова, потом бычок, худ как сверчок, телочка нонешная, да овечки. Но – накосим, уж половину накосили, нынче бы собрать.

Дед указал на березовый колочек, куда надо подъехать. Пока разгружались, я зашел в лесок, ущипнул присохшую клубничку, пропустил между пальцами веточку костянки и порадовался терпкому кисленькому удовольствию. Пошел было дальше, но бабкин окрик остановил:

– Милай, подь сюда скорей!

Бабка Таня стояла на коленях и, наклонившись, что-то бережно перебирала, любуясь и приговаривая:

– Да миленькие вы мои, да хорошинькие, да в кого такие уродились-то!

Ненужные уже грабельцы лежали тут же, легонький валочек подсохшей травы откинут, а под ним на влажной подушке лесного покоса в рядочек выстроились маленькие крепкие груздочки. Я руками осторожненько отгребал подбыгавшую траву и сламывал фарфоровые груздочки. Вспомнился отец с его постоянным наказом «собирать грузди не больше свиной бирьки». И дед Федор присоединился к нашему пиршеству, скоро весь покос проползли и собрали два бабкиных платка.

– Вези домой, пусть хозяйка вымочит и засолит, а мы начнем, уж ободняло.

Я только вернулся с работы, бабка Таня ждала у окна:

– Забирай своих, и к нам, свежую картошку пробовать.

Наверно, это повелось с голодных лет, когда в крестьянском хозяйстве не только хлеба – картошки не хватало до нового урожая, потому свежую, молодую картошку ждали. Ее не копали, разворотив все гнездо, как делают осенью, гнездо аккуратно подкапывали, отец, помню, руками подрывал рыхлый чернозем, нащупывал самую крупную картофелину и осторожно отщипывал ее от корневища. Такую картошку варили в мундире или счищали тонкую кожурку тыльной стороной ножа.

Бабка Таня вывалила на блюдо чугунок картошки, сваренной на таганке в ограде, она припахивала дымком, кожура полопалась, разварившийся крахмал выпирал из разломов. Дед Федор налил по стакану браги:

– Ну, робята, как говорят цыганы: «Картошка присхандыла, мокрым чаем припием, и пчалыгу традыём». Не спрашивай, переводов не знаю.

Я не стал пить, чтобы не портить праздник. Чуть остывшую картофелину разломил пополам, круто посолил и, обжигаясь, прикусывал, осторожно разминал языком во рту, глотая горячую и приятную кашицу.

Когда уходили, заметил в ведре, приготовленном для поросенка, пригоршню мелкой картошки. Точно, они не подкапывают.

– А зачем? – Удивилась бабка Таня. – У нас ее без малого гектар. Вот копать начнем осенью – только шур да бар, огонь да вода! Успеть прибрать, а то хизнет.

Я понял, что пропасть может.

Мои друзья, приехав в гости, домишко мой забраковали, через неделю привезли две машины бруса: строй! Нанял троих мужиков, залили фундамент, выложили стены. Под стройку ушла часть огорода. Деньги быстро кончились, а осенью начальство предложило благоустроенную трехкомнатную квартиру с условием, что и домик, и стройку сдам властям. Надо было принимать решение. Вечером рассказал соседям.

– Ну, и что ты надумал? – Бабка Таня была явно заинтригована.

– Ума не дам. На будущее лето можно дом достроить, улочка у нас тихая, огород, ягодник, можно поросеночка держать. Все-таки на земле.

– Правильно, милай ты мой! Ты погляди, красота-то какая! И тихо, и чисто, и соседи хорошие. Откажись, достраивай и обзаводись!

– С другой стороны – благоустроенная квартира: за водой бегать не надо, дров не надо, туалет посреди квартиры. Никаких забот, пришел с работы, включил телевизор и на диван.

– Правильно! Нахрена тебе грязь да мухота! Всю жизнь в говне копаться! То ли дело – открыл крантик – водичка, тавалет – только дерни за веревочку. Переходи, и не думай!

Дед Федор хохотал от души:

– Ну, бабка, признавайся, ты за белых аль за красных? И куда теперь ему с твоим советом?

Через неделю я получил ордер и переехал в новый дом. Со стариками изредка общался, не переставая удивляться их оптимизму и жизнелюбию. Впрочем, они едва ли свою жизнь так понимали. Дед Федор умер первым, через месяц похоронили бабку Таню. Я жил уже в другом районе, приехал, постоял у могил с простыми деревянными крестами. Было светло и грустно.

Автор Ольков Николай

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.