Немтырь
Любку в родной деревне кличут «немтырём» или «немкой». Спроси у девки: сколько годов стукнуло? Она растянет большой рот в улыбке, вытянет тонкую шейку, напрягая жилы, с трудом вытолкнет из себя воздух – «п-пать». Стало быть, пять лет…

Любка маху не даст ни в поле, на косьбе, ни на току, ловко орудуя деревянной лопатой и ссыпая золотое семя в кузов. Сызмальства приучена Любка к труду – жать, сеять, пахать за троих. А говорить по-людски не умеет! Да и как уметь, коли с рождения косноязычная? Язык есть, а толку мало.

Фельдшерица однажды заглянула в Любкин рот, поводила там холодной железной палочкой. Долго всматривалась внутрь, нацепив на лоб металлический зеркальный кругляш. Любка, не моргая, смотрела на тётку в белом халате, и слёзы крупным горохом катились по побледневшим щекам.

— Чегой-то там, у моей Любушки? – с тревогой в голосе спросила Любкина мать.
— Короткая уздечка языка, по-медицински – анкилоглоссия. Потому и говорит ваша дочка плохо.

Фельдшерица сделала запись в больничной карте, вздохнула:
— В Москву вам ехать надобно. Пока девочка маленькая, операцию перенесёт легче. Иначе, как была ваша Люба немтырём, так им и останется.
— Ой, худо! – запричитала Любкина мать.

– Отколе денег-то взять? В хате – семеро по лавкам!
— В кубышку мало-помалу откладывайте, Авдотья Павловна. Как накопите, так и приходите. Я направление вам выпишу в Московскую клинику.

Авдотья кисло улыбнулась и, отмахнувшись от фельдшерицы, как от надоедливо поющего комара, схватила Любку за руку:
— Пущай пока так ходит. Нэма у нас денег. Нэма!

Любка так и проходила, без малого, ещё три года, пока, как велела фельдшерица, кубышка в доме не наполнилась.
Батька у Любки (не глядите, что колченогий!) для любимой старшей дочки расстарался. Те, у кого увечье какое — народ обычно выносливый, как кремень, если, конечно, «горькую» не потребляют.

Любкин отец лишнего не пил. Зараз мог выпить грамм двести первака – и баста! Да и то, не кажный день, а так, с устатку. И лудить, и паять, и скорняцкие работы выполнить – всё умел Михайло Ильич. А уж в плотницком деле равных ему в селе не было! За калым, как некоторые мужики, водкой не брал. Либо продуктами, либо деньгами. Так и скопил нужную сумму для поездки в Москву.

Похожи отец с дочкой – как две капли воды! Непослушный жёсткий волос, крепко сбитое тело, а характер у каждого – упрямый и настырный. Ежели что удумали – возьми да выложь! А если вскипят ненароком, как пузатый, чищенный до блеска самовар, то отходят быстро.

Любка себя в обиду ни за что не даст! Если кто-нибудь из ребятни начнёт передразнивать несуразную Любкину речь, может и в ухо схлопотать! Рука у Любки тяжёлая, как у отца…

Но на Боженьку Любка не в обиде. Язык – это полбеды! Вон, у батьки культя вместо правой ноги, и ничего, живёт! А у председателя колхоза, того хуже, один глаз стеклянный…

Если язык короткий, лишнего-то не взболтнёшь! Вон, у соседки, не язык, а помело, не то, что у Любки. Если девчонке секрет доверить – это могила! Только прозвища обидные Любке не нравятся. Скажут «немтырь» — будто оглоблей огреют.

Любке снится жуткий сон…
Будто стоит она на железнодорожных путях, а на неё, как дракон огнедышащий, сверкая красными глазами и извергая пламя, мчится паровоз.

Любка хочет бежать, да ноги не слушаются. Хочет позвать на помощь, да язык к глотке прилип. Ничего не слышно, кроме глухого мычания и шипения.
— Любушка, доча, вставай, — мать ласково тормошит Любку за плечо.

– В Москву с батькой поедешь, поезд вас ждать не будет.
Любка тряхнула головой, прогоняя остатки страшного сна, проворно соскочила с кровати. На спинке стула – коричневое платье, перешитое из мамкиного, ещё почти нового — крепдешинового. Чулки с резинками, шерстяная кофта, заботливо связанная мамкиными руками…

Старый деревянный чемодан мамка отскребла ножом от копоти и грязи, керосином почистила заржавевшие застёжки, и теперь он, раззявив ненасытную пасть, красовался на кухне, в самом центре стола.
— Са-аа –ла? – Любка тыкнула пальцем в газетный свёрток.
— И сало солёное поклала, и хлеба, и яиц вкрутую сварила. Ты за батькой, Любушка, приглядывай! Он, охламон непутёвый, ишшо потеряется в Москве-то.

Любка молча кивнула, натянула розовые панталоны, волосы перетянула резинкой.
— Ах ты, Боже ж мой! Николая Чудотворца запамятовала положить, — мать сняла с киота небольшую икону. – Это наш первый помощник и заступник в делах, без него никак нельзя.

Любка нехотя выпила молоко с булкой и выскочила из-за стола. Негоже рассиживаться, когда впереди маячат огни Московии!
— Готовы? – батька заглянул в избу.
— Готовы, Михайло, готовы!
— Ну, присядем на дорожку, и в путь…

Любка никогда прежде не ездила на поезде, оттого ей было и страшно, и весело одновременно! И даже батька, всегда такой уверенный, показался ей перепуганным не на шутку. Он поставил чемодан у ног, осторожно сел на краешек деревянной скамьи и, словно провинившийся школьник, аккуратно сложил на коленях большие натруженные ладони.
— Располагайтесь, граждане, — сказала проводница, — до Москвы ехать ещё долго, почти сутки.

Любка шикнула на отца, быстро скинула туфли, до блеска начищенные то ли вазелином, то ли гуталином, с ногами забралась на полку, прильнула к окну…

Она даже представить себе не могла, что мир так огромен!
Мимо проносились деревни и полустанки, леса и поля, чуть тронутые первой осенней позолотой. Вагон сильно раскачивался из стороны в сторону, даже сильнее, чем если бы Любка ехала верхом на колхозном мерине. В вагоне сильно пахло мазутом, крепким табаком, жареной курицей и ещё Бог знает чем.

— В первый раз на поезде едешь, милая? – ласково спросила бабушка с соседней полки.
Любка застеснялась, молча кивнула в ответ.
— В первый раз, — поспешно ответил за Любку отец.
— В Москву-то в гости едете, али как? – не могла угомониться бабушка, вновь обращаясь к девочке.
— По делам, — строго сказал отец, и горькие складки возле губ прорезались ярче.
— Нешто девка немая? Или стесняется? – прошамкала старушка.
Любка наклонила голову низко-низко — так, чтобы никто не увидал слезЫ, бегущей по щеке…

Московский вокзал встретил Любку суматохой, неразберихой и толкотнёй.
— Граждане пассажиры! Внимание, внимание! – гремел откуда-то сверху женский гнусавый голос. Таких противных голосов Любка ещё в жизни не слыхала!

Все куда-то бежали, как сумасшедшие! Носильщики, тётки с торбами, дядьки с чемоданами…
Паровоз пыхтел, издавая клубы вонючего дыма. Перрон под Любкиными ногами качался, и ей казалось, что стоит она не на твёрдой земле, а шагает по зыбкой гати. По такой же примерно гати, что находится за дальним лесом, и куда она однажды ходила с отцом.

Михайло Ильич, расталкивая острым своим плечом встречных-поперечных, шёл напролом, словно племенной бык из колхозного стада. Шёл так скоро, что Любка испугалась за его протез.
— Ба- ать-ка, — Любка старалась не отставать от отца ни на шаг. Но её вдруг отжали, оттеснили, оттолкнули куда-то влево. Любка поскользнулась и упала на грязный привокзальный асфальт. Чей-то ботинок едва не отдавил ей пальцы…

Совсем близко прогромыхала тележка носильщика. Любка кое-как поднялась, отряхнула платье и замерла на месте, прижав руки к груди, словно в немой молитве.

Вокруг неё текла река, но не такая, как у них в деревне – спокойная, мирная… Людская река была другой! Она кипела, бурлила, обнажая подводные камни и постепенно затягивая Любку в омут, увлекла на самое дно.
Любка напрягла все силы, задрала лицо кверху и, привстав на цыпочки, закричала:
— Ба-а-тька!
Но Любке только казалось, что она кричит. На самом деле, лишь хриплый воздух вырывался из её груди.
— Ба-а-тька!
Всё происходило почти так, как в страшном Любкином сне…

Люди бежали мимо, паровоз кричал навзрыд, предупреждая о своём убытии, колёса стучали о рельсы, а где-то совсем близко гудела, толмошилась Москва.
На Любку накатило вдруг странное равнодушие.
— Ты потерялась? – интеллигентная тётка участливо наклонилась к Любке, заглянула в глаза.

– Ну, чего ты молчишь?
Любка кивнула в ответ.
— Как тебя зовут, девочка?
Любка молчала.
— Ты с кем? Тебе куда надо? Адрес помнишь?
— Бо-бо-иця!
Любка хотела выговорить слово «больница», но у неё не получилось.
— Кто боится? Ничего не понимаю… Ты можешь ответить нормальным человеческим языком?
Любка отрицательно замотала головой и разрыдалась в голос.
— Странный ребёнок, — отмахнулась женщина и, постукивая каблучками, поспешила прочь…

И вдруг откуда-то сверху, раздался Небесный Глас. Он был тот же самый – противный и гнусавый, немного скрипучий и немного встревоженный.
— Внимание, внимание! – вещал Голос.

– Девочка Люба Василенко, из деревни Сосновка, тебя разыскивает твой бать… отец! Люба, стой на месте и никуда не уходи. Тебя обязательно найдут наши милиционеры.

Любка вытерла слёзы и глубоко судорожно вздохнула. Она увидела, как расталкивая толпу, к ней уже спешат двое мужчин в белой форме, в фуражках с красной тульей. Один из милиционеров показал пальцем на Любку и зачем-то громко свистнул в свисток.

И тут случилось невероятное! Все, кто бежал, спешил, торопился по делам, вдруг замедлили свой бег. Человеческая река потекла медленнее, некоторые прохожие даже остановились:
— Что? Где? Кто? Что случилось?

— Тебя зовут Люба? – спросил высокий милиционер.
— Д-да.
— Пойдём с нами, Люба Василенко. Тебя ждёт отец.
Люба широким жестом, по привычке, вытерла рукавом кофты нюни, набежавшие из носа, и покорно пошла следом. Людская толпа уважительно расступалась, высвобождая идущим дорогу…

Москва!
Город, напугавший Любку до смерти, до дрожи в коленях, до ужаса в глазах. Город, равнодушный к чужой беде, к тому, кто слаб или с каким-либо изъяном.
Москва!

Город, сделавший Любку, спустя всего пару дней, счастливой! Город, подаривший ей надежду на новую грамотную речь, вселивший в неё уверенность – уверенность в завтрашнем дне.

Любке пока с трудом даются слова, но доктор сказал – это временное явление.

После операции с Любки словно бы сняли путы, словно бы подарили свободу говорить, легко выражая свои мысли и чувства! О, как давно она об этом мечтала!
— Любушка, мамке, ничего не сказывай, ладно?

Любка вопросительно посмотрела на отца.
— Ну, как ты на вокзале потерялась, — отец виновато шмыгнул носом.
— Не-е-е, — в растяжку ответила Любка и рассмеялась.

Отец словно только этого и ждал.
— Мамка-то велела тебе за мной присматривать, а оно вон как вышло-то — наоборот! А-ха-ха!

Отец смеялся долго и громко, запрокинув голову назад, и то и дело рассекая воздух рукой, словно отгоняя наваждение. И все, кто был на вокзале в эту минуту, и провожающие, и встречающие, с удивлением оборачивались на неказистого, одетого вовсе не по Московской моде, мужичонку.

И только когда состав плавно подошёл к платформе, Михайло Ильич, наконец, успокоился. Крепко держа Любку за руку, он поспешил к своему вагону, сильно приволакивая ногу с протезом. Взобравшись на подножку поезда, мужчина оглянулся назад – там, за стенами вокзала, словно улей на пасеке, шумел огромный город.

Прощай, Москва! Город надежд и разочарований, город обещаний и возможностей, город побед и поражений. Прощай! Даст Бог, ещё свидимся…

Наталья Колмогорова

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Нюся
У Егора Прохорова умерла жена. Так и не оправилась от последних родов. Тут бы горевать и горевать, да пятеро ребят осталось. Старшему, Николке, девять. Илюшке – семь. Близнецам Саньке и Лёшке по четыре. И младшей только три месяца, Алёнке, доченьке долгожданной… Некогда горевать, когда дети есть просят. А уложит всех, полночи сидит в кухне, курит …

Поначалу Егор сам, как мог, крутился. Ну, свояченица приезжала, помогла чуток. Родных-то у них больше и не было. Хотела забрать Санеьку с Лёшкой, мол, тебе полегче будет. Потом из опеки какой-то что ли, приходили двое. Предлагали всех детей в интернат отдать.

Никого никому Егор отдавать не собирался. Как это – родных детей кому-то отдать? Как и жить-то потом. Трудно, понятно, а что делать? Растут они полегоньку, вот и вырастут.

Как мог, сам стирал, убирал, готовил, в огороде копался. У старших когда и уроки проверить успевал. С Алёнкой больше всех хлопот было, понятно. Ну, тут уже и Колька с Илюхой где, да помогут. Да и сестра патронажная, Нина Ивановна, часто приходила, заботилась.

Как-то раз она пообещала Егору няньку прислать. Всё ж тяжело мужчине с грудным-то ребёнком. Мол, девушка хорошая, труженица. В больнице нянечкой работает. Своих детей, правда, нет, не замужняя пока. А братьев-сестёр растить помогала, из большой семьи она, из соседней деревеньки.

Так и появилась у них в хате Нюся. Невысокая, крепкая, круглолицая, с немодной косой по пояс. И – молчаливая. Лишнего слова не скажет. А только всё переменилось в хате у Прохоровых. И хата заблестела — всё отмыла, отчистила. Одежонку и детскую, и Егорову перештопала, перестирала. И за Алёнкой успевала приглядеть, и наварить-нажарить.

В школе и в детском саду сразу перемены заметили. Дети чистые, опрятные, пуговицы уже не пришиты чёрной ниткой по белому, локти не драные.

Как-то заболела Алёнка, затемпературила. Врачиха сказала, поправится, главное – уход. Так она ночи просиживала рядом, сама ни разу не прилегла. Выходила девчушку.

И незаметно как-то и осталась в доме у Егора… Младшие уж мамой стали звать, соскучились по ласке материнской. А Нюся на ласку не скупилась. И похвалит, и по головке погладит. И обнимет. Как же, дети всё ж…

Старшие, Николка с Илюшкой, сначала дичились, никак не называли. А потом просто
Нюсей стали звать. Ни няня там, ни мама, — просто Нюся.Чтобы, значит, помнить, что своя мамка у них была… Да и по возрасту она им в матери с натяжкой годилась.

Родные-то Нюсины против были. «Куда такую ораву себе на шею вешаешь? Парней мало в селе?»
«Парни-то есть, — отвечала, — да я Егора жалею…. И ребятишки привыкли, что уж теперь искать-то…»

Так и жили. Пятнадцать годков незаметно пролетело… Дети учились, росли. Ну, не всё гладко — бывало, что и нашкодят, нахулиганничают. Егор гневался, за ремень хватался. А Нюся его одёргивала, мол, погоди отец, сперва разобраться надобно… И поругает, и пожалеет, бывало. Да, никто её Нюсей на селе уж и не звал. А Анной Васильевной величали, уважали.

Николка к этому году уж женат был, первенца ждали. Жили молодые отдельно, Николай в совхозе работал. Да не последним механизатором был, что ни год – то грамота, то премия, вот как. Илюшка в городе институт оканчивал, им Нюся особенно гордилась — инженером будет сынок-то!

Санька с Лёшкой весной из армии вернулись, в техникум поступать задумали, только вот спорили – в какой. Всё вместе делали — и озоровали в детстве, и горой друг за дружку стояли, если что.

Алёнушка в девятый класс перешла, тоже гордость Нюсина. И петь, и плясать мастерица, ни один праздник без неё не обходится.
А Егор уж в который раз думал, как хорошо ему Нина Ивановна жену выбрала…

Этим летом как-то почувствовала Нюся, что что-то не так с её организмом, что-то неладно. Век не болела, а то вдруг в глазах потемнеет, затошнит… Егора с его куревом стала из хаты на крыльцо гнать, плохо ей становилось. Сначала думала – пройдёт, ан нет. Пришлось-таки к доктору идти.

Домой вернулась тихая и задумчивая. От Егоровых вопросов отмахнулась, да ерунда, мол, всё в порядке.

А только вечером, когда уснули все, позвала Егора на крыльцо.
— Сядь, отец, поговорить надо… Знаешь, что мне доктор сказал? Ребёнок у меня будет… Поздно уж что-то делать, рожать надо…
Сказала и руками лицо закрыла. – Стыдоба-то, вот стыдоба…

Егор, так просто опешил от такого известия. Столько лет не было детей и – надо ж!
— Да какая стыдоба, мать, — аж сигарету свою отбросил, так и не прикурив. — Старшие вон все уж почти разбежались, вдвоем, что ль, останемся? Нееет, природа правильно всё расставила! Значит, готовиться будем!
— Как детям-то сказать? Скажут, старуха уже, а туда же…
— Да какая ж ты старуха? Тридцать девять, разве ж годы?
— Ой, прямо не знаю, что делать, что делать… Стыдоба…
— Ладно. Сам скажу. Завтра и скажу, Как раз все соберутся.

И сказал. Как только за столом собрались, так и сказал. Что, мол, ребята мои хорошие, скоро у вас ещё брат будет. Или сестра. Вот так.
Нюся голову опустила, в тарелке будто что высматривала, покраснела аж до слёз…

Николка, который по случаю воскресного дня с молодой женой у них гостил, только хохотнул.
— Здорово, мать! Молодец! Вот вместе с моей и рожайте! Им, детишкам, вдвоём сподручнее будет расти!

Санька тоже обрадовался: — Давай мам! Ещё братишку!
А Лёшка возразил: — Не… Девочку. А то парней у нас много, а девчонка одна. Разбаловали принцессу…

Алёнка тоько зыркнула на Лёшку.
— Разбаловали… Ты, что ли баловал? Конечно, девочку, мам! Я ей банты буду повязыавть, платья купим красивые!- захлебнулась восторгом.

-Платья… Что она тебе кукла? – вступил в разговор Илюшка. – Ребёнка ещё и воспитывать нужно, — назидательно произнёс он.
-Воспитаем, — с расстановкой сказал Егор. – Плохо, поди, вас воспитали? Вот, то-то…

А Нюся всё равно стеснялась и прикрывала растущий живот, когда платком, когда в жару плащ накинет, вроде прохладно ей.

Положенные месяцы прошли незаметно. Уже порадовались первенцу Николкиному, мальчик! Илюшка уехал доучиваться в свой институт, каникулы окончились. Санька с Лёшкой тоже уехали – поступили в сельскохозяйственный техникум.

И у Алёнки начался учебный год. Тихо стало в хате, пусто. Алёнка то в школе, то у подружек. Уже и парнишка какой-то её провожать стал с танцев воскресных.
Нюся не спала, поджидала Алёнку. И вдруг боль… Такая резкая, что в глазах потемнело.
— Егор, — слабо позвала она, — Егор, кажется… началось…
Побледнел тот, ноги в башмаки сразу и не попали.
— Ты, погоди, мать, я сейчас, сейчас… Скорую давай! — крикнул вошедшей Алёнке. Та сразу поняла, в двери выскочила.
Через две минуты в дом ворвалась.
— Мам, сейчас Толик отвезёт тебя, машину у отца попросит, подожди!
«Толик, значит…», — подумала она и снова резкая боль схватила внизу живота…
— Ой, мамочка! Да что же это!
Через ещё пять минут, вошёл парнишка, что провожал Алёнку
— Батя сам отвезёт, — сказал Алёнке. — Поедешь?
— Я поеду, — сорвал куртку с вешалки Егор. – Не бойся, Нюсь, я с тобой…

Всю ночь Егор сидел на крыльце районного роддома и дымил одну за другой. Наутро двери открылись, вышла немолодая нянечка.
— Сидишь, папаша? Куришь? Теперь курить-то пореже придётся… Первый у тебя что ли?
— Пятеро у меня, — глухо сказал Егор.
— У! Да ты богач! Только не пятеро, а семеро! Двойню твоя красавица принесла!
— Д…войню? – заикаясь, переспросил Егор.
— Малец и девчушка! Малец крикливый, — засмеялась она. – А девчушка красавица!
Ты иди домой-то, папаша. Завтра приходи. Она у нас ещё полежит маленько. Детишки вес должны набрать. Да, принеси чего надо. Тебе любая скажет, понял?
— Ага, — кивнул головой ошарашенный Егор.

На выписку вся семья собралась. По такому случаю и все три студента отпросились с занятий, приехали. Нянька торжественно вынесла два свёртка, перевязанных один синей лентой, другой розовой. Сзади шла смущённая Нюся.
Егор принял один свёрток, а второй и не знал, как взять.
— По двое-то несподручно… Забыл уж как, — смутился он тоже.

Второй свёрток принял Николай: – Давай, батя… Мне-то уж не впервой!
— Ой, какая хорошенькая! – заглянула в конверт Алёнка. – Сестричка, моя красавица!
Вручив няньке цветы и торт (как положено), разговаривая о своём, все двинулись к совхозному автобусу – директор совхоза выделил. Раз такое дело!
— Ну, мать, всем угодила! – улыбнулся Николай.

А Нюся держала на руках один из свёртков и тихо улыбалась своим мыслям. Детей, она, даст Бог, воспитает хороших… Она глянула в сторону Егора, который держал на руках второй сверток. «Мы воспитаем, — поправила она себя, — конечно, мы…»

— Ребята, — повернулась она к детям, — а назовём-то их как?…
И все сразу стали предлагать свои имена, чем-то близкие им, чем-то нравящиеся или связанные с кем-то…

А водитель автобуса, дружок Егора, слушая весёлый гомон за спиной, думал, что вот и не родная она им, этим пятерым… А разве скажешь….

Елена Полякова

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

РЫЖЕЕ СЧАСТЬЕ

Чем быстрее рос Максим, тем быстрее распространялись слухи о том, что он родился не от Митьки-«Свистуна», а от рыжего Стёпки. Но, как говорится, в ногах никто не стоял и свечку никто не держал, так что думай, не думай, а знает только правду Светка. Ну, а Светка, как все матери, души не чаяла в своём солнышке.

«Пусть трепятся языками, а мамка то у тебя — я, а это уж точно, а отцы, кого не возьми, дураки дураками, хоть «Свистуна» возьми, хоть рыжего», -сама себе говорила Света.

Как раньше выходили замуж? Одно слово — пора — было законом, в любой семье важно было, чтобы девка не засиделась долго, да, чтобы с начала старшая вышла замуж, а младшей негоже вперёд старшей лезть, везде должно быть уважение к старшим, даже в замужестве.

Так и Светка, как самая старшая из сестер, подалась замуж за «Свистуна», особо не раздумывая. Митька все ходил всех освистывал, все насвистывал, чтобы не делал, а все свистел. Мать бывало спросит: «Что же это за губы? Что же это за язык? Как они не отсохнут столько свистеть?» И била бывало по губам и ругала, бесполезно. Вставал Митька со свистом и ложился спать насвистывал, только в зависимости от настроения мелодия свиста менялась.

После свадьбы быстро сноха отстранила свекровь от печки, от хозяйства, ухват в руки и кашеварить начала так, что свекровь нарадоваться не могла, и печёт, и варит, и томит, все успевает и все так вкусно получается, что не стыдно и гостей угостить, и самим угоститься. Свекровь смеялась: «Ну, сынок, откормит тебя жена так, что язык в рот не поместится, как свистеть будешь?»

На что свистун отвечал: «Для того и женился, чтобы голодному не ходить, ты ведь только и знаешь, похлебка и картоха, а моя жена-кулинар».

Как все мужики в селе, если пили, то без меры, если работали, то до упаду, а если любили, то и не задумывались, любили ли они?

Свистун как бы и любил, но не понимал, а зачем любовь? Баба видная, умелая, красивая, рукастая, ведь совсем не прогадал своей женитьбой. А насчёт честности? Бог её знает? Пьяный был и ночь то первую не помнил, а для чего свадьба? Чтобы и рюмки не выпить? А там уж и со счета сбился. Пьяным был редко, как на селе говорили, ему ведро надо, чтобы свистеть не одолевал. Но если не было настроения, то держись все село.

Максим родился недоношенным, да свекровь так и думала, что не доносит невестка, так как меры в работе не знала, сенокос был, так она не ждала Митьку, вилы в руки и на стог, сено как заправский мужик бросала, (росли ведь без отца четыре девки) вот и косила, вот и пахала, вот и дрова колола, как её мама говорила, что надо было Светке парнем родиться.

Отношение с свекровью были очень хорошими, Нюрка за дочь её приняла, бывало придут из бани, Нюрка посадит сноху и давай её расчесывать, волос у неё длинный был до пояса, заплетет ей косу, поцелует в макушку и скажет: «Спасибо Богу, что выделил из всего села самую лучшую девку».

Так и жила Света, не знала, то ли за свекровь замуж вышла, то ли за Митьку. Уж больно мама её опекала, и к ребёночку ночью встаёт, и купают дите вместе, и в больницу с ней идёт каждый месяц, и по хозяйству ей запретила возиться, гнала полежать, пока малыш спит, так и жили в ладу и в радости.

Митька работал на пилораме, зарабатывал хорошо, в день получки выпивал обязательно, и уж тогда он проявлял любовь ко всем, и к жене, и к сыну, если, конечно, настроение было, а, если злым приходил, то мама быстро его укладывала спать, снохе говорила, что пьяный проспится, а дурак никогда.

На селе считали, что Света вышла удачно замуж, Митька лицом удался, красивым был, высоким, сильным, только своим свистом напоминал недотепу, а Света тоже красивая, одна коса чего стоит, а уж характер, то слов нет, мудрая не по годам, терпеливая, не скандальная, опрятная, бережливая, ласковая.

Как-то заболела у неё грудь, твердой сделалась, покраснела, температура поднялась, молока много, а Максимка чуть-чуть пососет и засыпает, малоежкой был, так свекровь взялась сама отсасывать молоко, говорит: «Терпи, надо до конца сдоить и потом не запускать».

Вот в таком положении и застал их Митька, глаза выпучил и как начал смеяться, чуть по полу не катался от смеха, вот тогда он и вывел из себя своих баб, кто полотенцем лупил, кто ухватом пихал. Уж ему не до смеха стало. А мать та вообще клок волос вырвала и как с цепи сорвалась, приговаривала: «Ай, ребёнка на руки взял? Ай, воды принёс? Ай, обнял трезвый жену? Только выпивший мог с обнимками лезть, ай, подарок купил? Ай, тяжести не даёшь поднять? Ай, спросил, как и что?»

Короче айкала долго, пока Митька, не поевши, ушёл с обеденного перерыва на работу. Он ушёл, а они друг на друга посмотрели и как начали смеяться, да так, что Максима разбудили.

После всего услышанного Митька начал исправляться, как-то посерьёзнее и внимательнее стал и к сыну, и к жене.

Все бы ничего, если бы не злые языки, вот эти поганые языки и ставили под сомнения Митьку. А все потому, что Максимка рос рыжим, копна рыжих волос, на лицо копия мама, а вот волосы? Точно как у Стёпки рыжего, который ухаживал за Светой, но она отвергла его, так как мама была против их женитьбы. По жизни были врагами их деды, отцы, как по цепочке передавалась ненависть, уже и забыли из-за чего вся эта неприязнь, но марку зла продолжали держать. Конечно, Светка разорвала бы эту цепочку ненависти, но маме не стала перечить, так как особо и не нравился Степан.

У свекрови часто спрашивали: «В кого такой рыжий внучок?» А Нюрка отвечала, мол, что совсем моего отца не помните? Он же рыжим был, Максим точь-точь в деда. А сама Нюра отца и знать не знала и не помнила.

Вот так и отмахивалась, как могла. Митька вопросов тоже не задавал, так как сам поверил, что сын в прадеда, уж больно правдоподобно мама давала сравнения внука с прадедом. Но однажды свекровь не выдержала и спросила сноху открыто, тихо, прямо глядя в глаза: «Дочь, мы бабы каждый по своему несчастны, кого муж бьёт, у кого ревнивый, у кого ленивый, у кого гулящий, кто без вина дурак, у кого свекровь до кишок достанет своей дурью, а если ребёнок больной, так вся вина на женщину ложится, а если детей нет, то тоже жена виновата, всю жизнь мы виновны, и всю жизнь мы прислуживаем и угождаем мужьям, чтобы по морде не получать. Ты не гуляла и честней тебя нет, и счастливей меня и сына моего нет, а, если тебя обманул рыжая тварь, то не твоя вина, и ты не грешна ни перед нами, ни перед Богом, ты расскажи, сознайся, тебе же и легче станет, а Мите я ничего не скажу».

Заплакала Света, рассказала свекрови, доверилась, всю боль, весь страх, все сомнения выложила, как на ладони: «Силой взял меня рыжий, от зла мстил, от обиды, возненавидела я его после содеянного им, уговаривал пойти за него замуж, но я отказала. А его ли ребёнок? Я в этом не уверена, я же через три недели вышла замуж за Митьку, простите меня».

Свекровь, как могла, её успокоила, вместе поголосили и к этому вопросу больше не возвращались. Как и прежде, стали жить душа в душу, да и «Свистун» поумнел. Как-то мужиком стал, защитником, к сыну все больше и больше тянулся.

Через три года родила Светочка дочь, не передать словами радость мужа, свекрови, через два года опять сына. Максимка со своей шевелюрой отличался от брата и сестры, те были черненькие, а он как лисенок, и улизливый такой же, и мог схитрить, приласкаться, чтобы побегать побольше на улице.

А однажды провалился в прорубь зимой, простыл и его долго не отпускали на улицу, так он свое расстройство таким свистом выражал, что все опешили, и, если бабушка сына била по губам за свист, то внука целовала и говорила, свисти, мой лисенок, свисти громче, золотой мой рыжик, и плакала бабушка на удивление внуку.

А, бывало, сядут вдвоём сын и отец вечерком и могли любую птицу передразнить, любую мелодию насвистеть. Бабушка смотрела, улыбалась и приговаривала: «Да, уж, яблоко от яблони недалеко падает, свистун, как батя, а рыжий весь в моего отца» …

Автор: КраснаяБусинка

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Валенок

Прожили мои бабушка Полина с дедом Тимофеем пятьдесят с лишним лет. Жили между собой счастливо, хотя и очень трудные времена были. Трёх сыновей и пятерых дочерей вырастили. Последние годы доживали в семье младшего сына, Аркадия, у которого своих пятеро, да нас, внуков от двух старших дочерей, прибежит четверо….
И начинались разговоры! Чего только бабушка нам не рассказывала! Но особенно нам нравились рассказы, как они с дедом познакомились. Нет-нет, да и попросим снова рассказать эту любовную историю. Дед, бывало, услышит и ворчит: «Вот-вот, болтай, бабка, язык-то без костей….» Стеснялся видимо. А бабушка подмигнёт нам, да и продолжает свой рассказ:
— Задумали мы с подружками в Рождество гаданием заняться, узнать кто женихом будет — деревень кругом полно, парней и того больше. Женихов и невест родители выбирают. Иногда невесту сватать такого рябого да неуклюжего жениха привезут, что диву даёшься, кто его на свет произвёл, а родители рады — радёшеньки: из богатой семьи, дочь в хорошую семью попадёт… И, не спрашивая невесту, сами согласие скорее давали, лишь бы родители жениха не передумали. Вот и любили девки, хотя бы в девичестве, погадать, помечтать, узнать кто женихом будет. Всем хотелось богатого и красивого. А некрасивых и бедных куда девать?
Самое верное гадание — валенки кидать через ворота. А потом выскакивать и смотреть: в какую сторону смотрит носок валенка, с той стороны и жених свататься приедет.
У Матрёны валенок смотрел в сторону деревни Михалёвки — жених оттуда будет. Смеялись мы над ней, мол, сосватают тебе Никифора Заболотного. Никифор этот — недалёкого ума, толстый и рябой, но сын мельника.
У Пелагеи валенок упал в сторону Бобровки, опять хохоту — Василия предрекли подружки Пелагее. Василий этот — перестарок, ни одна девка за него замуж не шла. Он ещё лет десять назад женился и невеста в первую брачную ночь от него в проруби утопилась. Ещё бы смеялись долго, подшучивая друг над другом, но настал мой черёд. Убежали мы все в ограду, я замахнулась и…. кинула валенок.
Выскочили все на улицу, а валенка-то нет. Только санный след, да вдали виднеется промчавшаяся кошёвка. Я в слёзы — что теперь маменька с тятей со мной сделают? Семья наша бедной не была, но тятенька нас в строгости держал, потерять валенок — это было смерти подобно! Виданное ли дело — маменька кое-как уговорила его купить мне новые валенки, мол девка на выданье — сколько можно в старых и подшитых ходить? И вот на тебе!
Стали с девчонками думать и гадать, как валенок найти, ничего не придумали. Где он сейчас? Если бы сани ехали в сторону Михалёвки, ещё куда не шло — последняя деревня, «медвежий угол». Но они ведь в сторону Бобровки ехали — поди узнай куда, там ещё пять деревень и на тракт дорога идёт…. Всё, пропал валенок.
Так, со слезами я прибежала домой, в одном валенке, тихонько шмыгнула на полати к младшим сёстрам. Вечер дома сижу, второй. Тятенька уж похваливать стал, мол, молодец девка, нечего бегать вечерами по подружкам, восемнадцатый годок, замуж выдавать пора, а у тебя всё гули — погули.
А я бы и рада убежать, но в чём? Старые-то мои валенки, пять раз подшитые — перешитые «по-наследству» младшей сестрёнке Варьке достались. Матрёна с Пелагеей прибегут, сообщат новости, мол, нигде не слышно о моём валенке. Я опять в слёзы.

* * *
А в это время в соседней деревне Заречной решалась моя судьба. Это потом уже, несколько лет спустя, Петруха, дружок нашего деда Тимофея мне рассказал. Приехал Тимофей домой, стал своего Серого распрягать, вдруг видит в санях на соломе валенок лежит.
-Откуда? Как попал? Кто подложил?- никак понять не может. Сидел в санях, укрытый тулупом, замечтался и видимо не заметил как валенок мой к нему в сани прилетел.
-Ты, Тимоха, дурень, — возмутился Петруха,- забыл что сейчас Рождество?
-Нет.
-Забыл что девки любят на валенки гадать, вон моя сеструха с подружками тоже валенки кидали, — засмеялся Петруха.
-Да ладно, что я теперь искать буду кто кинул? Вона три деревни проехал. Что, в каждый дом заходить и валенок мерить? Я его лучше на заплаты изрежу, куда его один-то, новый? У меня у мамки с сестрами все чинены-перечинены.
-Какие заплаты, дурень? Это судьба твоя, девка поди ждёт жениха. А ты на заплаты,- смеялся Петруха, — поехали свататься.
-Ну скажешь тоже, свататься….. так сразу? Да кто за меня пойдёт, я гол как сокол, вон сестёр полон дом, тятька больной, земли столько, что зерна до нового урожая не хватает.
-Да не свататься, а хотя бы валенок вернуть. Давай снарядчиками оденемся и проедем по деревням. Зайдём в те дома, где девки на выданье живут. Хозяйка валенка всё равно себя чем-то выдаст. Ну боишься, давай возьмём с собой моего деда Фёдора, он тот ещё балагур.

* * *
Вечером ко мне прибежала Матрёна и с ужасом сообщила новость: из соседней деревни, Заречной, женихи приехали, сватают ту, кто валенок им в сани кинул.
-Полинка, что делать будем? Жениху-то лет шестьдесят, а не унимается, говорит, кому валенок подойдёт, ту и замуж возьму. Давай закроем ворота, чтобы он к вам не зашёл,- предложила подруга.
Я побежала закрывать, но не успела. Трое мужиков — снарядчиков уже ввалились в наши ворота, да с гармошкой. А у одного из них, у старого, мой валенок на руке одет. Ну куда деваться, как я их выгоню?
А старый жених песенки поёт, да всё на меня посматривает, мол не эта ли невеста валенок потеряла? Я заплакала и прижалась к маменьке. Вижу, тятенька недоволен.
-Говори, дочь, твой валенок?- строго спрашивает.
-Мой,- киваю и плачу.
-Ну вот и ладненько, невестой будешь,- смеётся старик, — через неделю сватать придём.
С тем и вышли из избы.
Неделю я плакала, тятеньке в ножки кланялась, чтобы замуж за старика не выдавал.
-Сама виновата. Кой чёрт вас кинул валенки разбрасывать? Ничего, я узнал у мужиков в Заречной, Фёдор Ильич мужик ещё не больно старый, всего шестьдесят с небольшим, зато богатый. Что за голь перекатную идти? Они только и ждут лакомый кусок отхватить, да потом всё твоё приданое по ветру пустить.
-А мне тятенька приданого не надо, мне бы бедного жениха, но молодого, — плачу я, не унимаясь.
-Все вы так говорите, а как дети пойдут, кормить нечем будет, потом по другому запоёте. Всё, идёшь за Фёдора Ильича и весь мой сказ, — сурово сказал отец.

А я всю неделю, перед сном вспоминала парней, которые вместе со стариком снарядчиками ходили. Один-то, чернявенький, всё шутил и веселился и жениха Фёдора нахваливал, а второй не произнёс ни слова, стеснялся видимо. Но так он мне понравился, что ночью снился. Я плакала и думала: « Ну почему мой валенок не попал к этому красивому парню, а именно к старику? Почему надо мной так судьба подшутила? Я бы этому красавчику ноги мыла и сапоги одевала, любила бы его всю жизнь и нарадоваться не могла. Лишь бы не старик Фёдор…»

Прошла неделя. Не обманул Фёдор Ильич, действительно свататься приехали. И на этот раз с гармонью. Тот, чернявенький, играл, а старик-то Фёдор весь разодетый… Смотри-ка — пляшет! Смотри- ка — ещё и поёт! Тьфу на него! А мой любимый тихоня как всегда в сторонке. Ну что же ты, дурачок, не видишь что ли, что я тебя люблю, с тобой бы я на край света убежала, а ты мне какого-то старика привёз и сватаешь. Совести у тебя нет, Тихоня.
Все положенные обряды при сватовстве соблюли и чинно за стол уселись. А мне ничего не мило. Всё как во сне, будто не со мной происходит. Тятенька мой нарадоваться не может, что его дочь богатый мужик сватать приехал, и маменька-то снуёт от печки к столу, кушанья на целую свадьбу наготовила. Так видимо они меня любят, раз с рук хотят сбыть за старика. А я чуть не плачу, готова со стыда сгореть.
Фёдор Ильич встал, поднял стакан с водкой и торжественно произнёс:
-Уважаемые Григорий Никифорович и Мария Спиридоновна. Сегодня я приехал сватать вашу дочь Полину. Слышал, красивая девка и работящая, семья стало быть у вас хорошая. Поэтому я с большим удовольствием сватаю сегодня её за своего внука Тимофея.
-Внука?- отец так и сел.
-А что, вы думали себя я сватать приехал? Стар я уже, а девка хорошая, скинуть бы мне годочков сорок, лучшей невесты не надо.
«Тимофея?- пронеслось у меня в голове, — это который? Гармонист или Тихоня? Если Тихоня, век буду этому Фёдору Ильичу благодарна», — подумала я.
И точно, встал Тихоня, представился Тимофеем.
-Так кому валенок-то в сани попал?- спросил тятенька.
-Вот к Тимофею и попал, — смеётся чернявенький дружок, Петруха, — он же у нас тихоня, вот и взяли мы деда для смелости, хозяйку валенка искать.
-Ну что, по рукам, отдаёте девку замуж?- хитро улыбается Фёдор Ильич.
-Коли нравится Полине жених, то по рукам. Вижу, нравится. Ишь как зарделась, – ответил тятенька.
Удачное получилось сватовство, все довольны, а уж как отец доволен — и дочку не обидел, молодого жениха сосватал, и себя не обидел — из богатой семьи жених.
Рвал и метал тятенька через неделю, когда обман раскрылся. И не внук -то Фёдора Тимофей оказался, и из бедной-то он семьи… Хотел расторгнуть тятенька помолвку, но слово чести не давало ему это сделать, да и засмеют в деревне, что провели его дед Фёдор с внуком и дружком внука.
Но потом тятенька нарадоваться не мог на зятя, работящий оказался Тимофей, уважительный, непьющий. А внук Фёдора, Петруха, так с гармошкой по свадьбам да праздникам и проходил, одни гулянки да пьянки на уме. Потом Революция, гражданская война, все стали равны — богатые и бедные…..
Я тоже слово сдержала, век Фёдору Ильичу благодарна была, доходила за ним и схоронила. Когда сына его, отца Петрухи, раскулачили и уехали они всей семьёй неизвестно куда, мы деда у себя и оставили. Зачем уж было старика тащить в неизведанную сторонушку….
Вот так ребятушки я сама себе жениха и нагадала, — смеётся бабушка Поля.
-Бабушка, расскажи нам ещё про водяного.
-Ну это ребятушки уж в следующий раз. Долгая история.

Галина Третьякова Николаева

Рейтинг

3 из 5 звезд. 4 голосов.