Провинциалка

Свекровь невзлюбила Зинаиду с первого взгляда. За деревенское простое и доброе лицо, за «непородистое» имя, за то, что смешно «окала» при разговоре… Зина была провинциалкой. Да еще и приехала в Москву она не просто из одного из периферийных городов России… нет, Зинаида была из деревни. Родители ее были деревенскими, да и родители родителей, скорее всего, тоже.

«И чем же взяла она моего сына», — думала Алла Львовна, брезгливо разглядывая простенькое ситцевое платьице, плотно обтянувшее большой живот Зины. — «Ни кожи, ни рожи. Так уже и залететь успела! Позарилась на московскую квартиру и деньги сына, как пить дать! Ну, я устрою ей райскую жизнь!»

И Алла Львовна сдержала свое обещание полностью. И даже больше — жизнь Зиночки превратилась в настоящий ад. Все, что ни делала по дому трудолюбивая девушка подвергалась критике. Борщ был невкусным и безжалостно выливался в унитаз. Чистое постиранное и накрахмаленное белье рассматривалось буквально под микроскопом, с целью найти несуществующие пятнышки. И они, конечно же, находились. Полы после мытья под кроватями протирались белой салфеткой…
И свекрови было плевать, что беременность Зиночки протекала тяжело, она не давала девушке даже присесть, к вечеру доводя ее просто до изнеможения.

А что же муж? А муж сам считал себя жертвой, ведь ему приходилось находиться между двух любимых женщин. И неважно, что одна лишь тихо плакала, а вторая истерически верещала каждый вечер, обливая помоями первую. Сын не мог пойти против матери. К материнским истерикам он привык давно, а во всем остальном мужчина был даже в определенной выгоде: вокруг него порхали сразу две женщины, пытаясь угодить во всем. Разве такое может не понравится?

Бедная Зиночка несколько раз просила мужа уйти с ней и снять квартиру, но только молодые пытались поднять эту тему в разговоре, как Аллу Львовну резко разбивал гипертонический криз, она артистично падала на диван, хваталась за сердце и закатывала глаза. Испуганная Зиночка начинала порхать вокруг женщины с таблетками и корвалолом, а муж, удовлетворенно вздохнув, удалялся в другую комнату. Он-то уже давно привык к подобным материнским спектаклям…

Роды Зины протекали тяжело, ребенок родился раньше срока и очень болезненным. И жизнь Зины стала еще тяжелее, чем была до того. Свекровь совершенно не считалась с тем, что в доме появился малыш, ее громкий голос волной прокатывался по всей квартире, заставляя внука захлебываться криком, краснеть и судорожно, с трудом дышать своими маленькими больными легкими.
Зиночка практически перестала спать, похудела и подурнела, растеряв остатки девичьей привлекательности. Муж как-то незаметно, мимоходом переселился спать в другую комнату. А Зиночка и не возражала… Он же работает, она его прекрасно понимала. Обладая доброй душой, воспитанная в большой дружной семье, Зиночка, в принципе, понимала всех и всегда. Входила в чужие проблемы, находила оправдания некрасивым поступкам. Вот и свекровь она так же оправдывала, списывая осатанелую злобность женщины на ревность к сыну, болезни и одиночество…

* * *
Лишь одного Зина не могла простить свекрови, лишь одно не находило в ее чистой душе объяснения и оправдания — также, как и Зиночку, Алла Львовна ненавидела и собственного внука. Она даже смотреть на него отказывалась, не то, чтобы нянчиться, как обычно, делают любящие бабушки. Из комнаты, где Зиночка с сыном обитали, мальчика она выносить запретила категорически. По имени его никогда не называла. Лишь иногда, когда мальчик слишком сильно плакал, сквозь зубы произносила: «Угомони своего заморыша!»
Вот так…«Заморыш». Были и более крепкие словечки в адрес младенца, от чего Зиночка убегала и долго плакала, закрывшись в своей комнатке, укачивая сына.

* * *
Чем бы все это закончилось неизвестно. Измотанная морально молодая женщина уже готова была бросить все, расстаться с мужем и уехать к домой к родителям, в далекую сибирскую деревеньку… Но тут случилось несчастье. Алла Львовна поскользнулась при походе в магазин и, упав, сломала шейку бедра. Старуха отлежала положенное время в больнице и была выписана на домашнее долечивание.

Те, кто на своей шкуре испытал, что такое уход за человеком с такой травмой, несомненно поймут Зиночку. Характер Аллы Львовны испортился еще больше, и если раньше женщина ухаживала за одним младенцем, то теперь в доме их было практически два. Кормить, мыть, переодевать и менять памперсы Зиночка была вынуждена теперь и свекрови, и сыну. А брать в помощь сиделку Алла Львовна запретила категорически! Не потерпит она в доме постороннего человека и точка!

Ночи и дни мелькали перед глазами Зиночки сплошной серой пеленой. Хроническая усталость и недосыпание стали ее вечными спутниками. Сердце ее рвалось домой, к родителям, к ласковым маминым рукам, но как? Как она могла бросить старую беспомощную женщину? А свекровь нашла новый способ поиздеваться над невесткой. Она отказывалась есть сама, разливая и размазывая еду по чистым, отглаженным Зиной простыням. Пришлось кормить старуху с ложечки. А та, то отворачивая в сторону лицо, то сыпя оскорбления через сжатые зубы, старалась унизить несчастную Зину побольнее…

* * *
Время шло, а свекровь так и не встала… Делать массаж она себе не позволяла, сама утруждать больную ногу упражнениями не желала… Так и лежала, чистая, накормленная и злая на весь белый свет, смотря по телевизору бесконечные сериалы, а в перерывах издеваясь над невесткой.

Прошло чуть больше года, когда пришла в дом вторая беда — ушел муж Зиночки. Как-то раз просто вернулся с работы, побросал вещи в чемоданчик, да и был таков. Сказал лишь напоследок, что надоели ему обе женщины. Одна своей бесхребетностью, а вторая нытьем и истериками. Громко хлопнула дверь, и в опустевшей квартире воцарилась напряженная тишина. Зина, глазами полными слез, смотрела и не видела ничего вокруг.

Притихла и Алла Львовна. Ее убил поступок любимого сына. Конечно, она хотела, чтобы он бросил эту невзрачную провинциалку. Да что там говорить? Она все сделала для этого. Ей бы радоваться, получив желаемое. Вот только старуха совершенно не понимала, что ей теперь делать с такой вот радостью. Алла Львовна от расстройства даже отказалась есть и не стала включать телевизор. Так и сидели обе женщины каждая в своей комнате, обдумывая тяжелые думы…

* * *
«Что же мне теперь тут делать?» — В панике строила планы Зина. — «Мужа у меня уже фактически нет, денег тоже, в квартире даже не прописана… Собираться и ехать домой? Да…Так, видно, лучше всего! Вот прямо утром позвоню родителям. А Алла Львовна? Ну, у нее не останется выхода, придется взять сиделку. Да и не станет она меня теперь терпеть тут, выгонит. Надо ее опередить и собраться спокойно!»
Зиночка долго и тщательно, с тревогой прислушиваясь к каждому шороху, складывала детские вещи. Дикий страх, что ее могут обвинить еще и в воровстве, заставляли ее все делать тихо, как мышка…

«Как же так?» — С горечью рассуждала в это же время в своей комнате Алла Львовна. — «Я всю жизнь на него положила! Замуж второй раз не вышла! Все лучшее — сыночку любимому. А он…Он меня бросил. Даже попрощаться не зашел, лишь наговорил обидных слов специально громко, чтобы я могла их услышать и ушел! А как же я? Кто будет за мной ухаживать? Зина? Она не останется, она не простит меня! Столько лет издевательств и унижений…Нет… не простит!»
Лицо старухи сморщилось от обиды и сочувствия к самой себе, а заодно и к нелюбимой невестке. Жалость превратила вечную злобную маску, что носила Алла Львовна, в совершенно нормальное, человеческое лицо старого несчастного человека. По морщинистым щекам покатились горькие слезы…

— Зин! Зиночка, — дребезжащим голосом попыталась докричаться до невестки старуха. Ответом была лишь тишина. — Зин, ты меня слышишь?..

Нет, у Зиночки не появился вдруг характер или желание отомстить ненавидевшей ее свекрови. Она просто…уснула от усталости и невыплаканного до конца горя. Спала она, неловко присев у детской кроватки, положив под голову плюшевого зайца сына… Не слышала Зиночка старуху.

Зато услышал ее кто-то совершенно другой. Маленькие босые ножки спокойно обошли спящую мать. Никем не остановленные, прошлепали в соседнюю комнату, откуда раздавался знакомый голос человека, которого мальчик ни разу не видел. Ребенок распахнул дверь и уставился, широко распахнув глазенки, на плачущую Аллу Львовну…

* * *
Как будто кто-то резко толкнул Зиночку во сне, она всколыхнулась, не понимая, что она делает тут, сидя на полу. А увидев пустую кроватку сына похолодела всем телом от страха. Не шла, бежала по большой квартире в поисках ребенка, пока не наткнулась на открытую настежь дверь в комнату свекрови. Постояла пару минут, не решаясь войти, затем осторожно заглянула. И замерла от удивления…

Старуха лежала на кровати, а на ее груди, прижавшись, положив голову ей на плечо, спал ее сынок. Спал, сладко улыбаясь во сне, не давая пожилой женщине перевернуться и лечь поудобнее. Зиночка подошла на цыпочках к кровати, намереваясь забрать малыша и отнести в его кроватку.

— Не надо, не трогай, Зин!— Громким шепотом попросила свекровь. — Левушку разбудишь. Не видишь, как спит хорошо?

Зиночка посмотрела в глаза свекрови. Та не отвела взгляд, и их, понятный им одним, молчаливый диалог длился, казалось бы, целую вечность… А потом Зина так же тихо вышла из комнаты, отправившись на кухню, готовить завтрак. Она варила манную кашу на троих и тихо улыбалась, думая о чем-то своем…

Автор: #ИРИШКИНЫКНИЖКИ

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

СКАМЕЙКА ДЕДА ПРОШИ

Утро для Катюшки началось нынче рано. Ещё и пяти утра не было, как она уж проснулась от того, что бабушка с дедом копошились на кухне, пили чай, говорили приглушёнными голосами, стараясь, видимо, не потревожить внучку, собирали что-то.

Катюшка спустила с кровати ноги, крашеные доски пола были ещё прохладны, солнце не успело дотянуться до них своим длинным лучом, падающим в окно, пока что он доставал лишь до стола, на котором лежала вчерашняя книга, не дочитанная Катюшкой – томик рассказов Булгакова. Катюшка прислушалась, слов не разобрать. Чего это её старики поднялись ни свет ни заря?

Она оделась и вышла на кухню.

— Ой, Катюшка встала, — сказала как-то рассеянно баба Уля, — Да ты иди ещё, спи, спи. Рано ведь.

— Бабуль, а чего это вы так рано встали-то? Случилось чего?

Бабушка вздохнула, смахнула слезу с лица:

— Случилось. Прохор Ильич помер.

— Да как же? – оторопела Катюшка, — Вчера только с ним здоровались, я с речки шла, а он у ворот возился, палисадник красил… Весёлый такой был, как всегда. Сливами своими фирменными меня угостил…

— Вот те и весёлый, — отвела глаза баба Уля, — Дочка его недавно прибегала, сообщила. Сел, говорит, утром чай пить, да и повалился вдруг прямо на стол лицом и всё…

Дед Семён молчал, вздыхал, качал расстроенно головой. Катюшка сбегала во двор к рукомойнику, умылась. Сели пить чай. Вспоминали Прохора Ильича, каким человеком хорошим был, добрым, посадил он за фермой колхозной фруктовый сад, сам посадил, никто его не заставлял, не просил о том. Были в том саду и яблони, и сливы, и груши, и ирга, и вишни, и малина, чего только не было.

А главное, деревенские-то поначалу посмеивались над чудаком, мол, кому нужен этот сад, когда у каждого в деревне у самого имеется по сорок соток, сади что хошь, и яблони у всех растут, и вишни те же… Только Прохор внимания ни на кого не обращал, ходил за своими деревцами да кустиками, как за детьми собственными, на зиму укутывал какие надобно, по весне белил, окапывал, водой поливал речной. Это всё помимо основной работы да домашнего хозяйства.

— Заняться нечем Прохору, что ли? Вот чудит-то, — шептались люди.

А как минуло несколько лет, да стал цвести по весне тот сад, и прижали люди языки свои – сад-то он, видишь, на пригорке был, холмы, конечно, только у нас их тут горами называют. Вот на холме, на самой макушке и сад рос.

И вот пошли люди одним днём на работу, видят – а на гору эту облако опустилось, густое-густое, белое-белое, после уж только поняли, что не облако это, а деревья зацвели враз. Ахнули все, залюбовались, бабы с девками особливо. Бабы те всплакнули даже, вспомнили, как девчонками были, на свиданья бегали, и куда всё ушло, где теперь годы молодые? Девки те зарумянились, на тот сад глядя, каждой захотелось погулять там вечерком, на закате, да на скамеечке посидеть.

Была там скамеечка, Прохор для себя смастерил, чтобы передохнуть присесть, когда сад-то свой поливал, воду ведь таскать в гору приходилось, тяжело. А с горы той вид красивый открывался, далее-ё-ёко видать. Под горой река разлилась широкая, за рекой луга заливные, да поля, через поля вдаль дорога бежит, петляет. А дальше лес до самого горизонта.

Вечером ещё краше там – солнце за лес садится, небо всё красками рассвечено закатными, звёзды зажигаются, птицы ночные начинают перекликаться, цикады трели заводят. А на утренней зорьке с другого края неба встаёт светило, обратно возвращается к людям, в зыбком тумане, в росах тёплых, в песне жаворонка, в травах душистых.

Вот и повадилась молодёжь в тот сад гулять ходить, да примету взяли – коль на той скамейке вместе с любимым рассвет встретить, то непременно за него замуж выйдешь. Уж кто придумал, неизвестно, а только скамейка та чуть не по графику была расписана, кто в какой день на ей сидеть станет да рассвет встречать.

— Так ведь что интересно-то, — дед Семён в затылке почесал, — Примета-то сбывалась. Вот посидят парочка там, встретят рассвет, а через месяц-другой, глядишь – в том доме свадьбу играют! Чудеса.

— Бабам тоже завидно стало, — подхватила смущённо баба Уля, — Что, мол, мы, аль хуже девок? Тоже хотим рассветы встречать. Мужья заарканились, что за блажь ещё выдумали? Работы вам мало что ли? Тут за день и так умаешься, ещё по горам скакать да не спать всю ночь до рассвету. Уймитесь, мол, дуры. А после время прошло, то одна отяжелела у нас, то другая. Да друг за дружкой, чуть не разом все понесли. Что такое? А это они мужей своих уговорили-таки на скамейке рассвет встретить.

Баба Уля раскраснелась, как молодая, засмеялась, утирая вспотевшее от чая лицо, уголком белого платочка, махнула рукой:

— Ладно уж, скажу, ты большая теперь, мы с дедом тоже там рассвет встречали. Дядька твой самый младший после того и народился.

Председатель наш тогда за голову схватился – кому работать? Все девки да бабы с животами ходят. Хоть с другой деревни вези работников, доярок да скотниц. Прохору кулак показывает, всё, мол, ты, чёрт эдакий. Развёл тут индийское кино. А тот плечами только пожимает, причём тут я.

А как пошли ребятишки, да подрастать стали, вот ожила деревня тогда! В каждом доме шум да гам, ножки маленькие топочут, губки сладенькие лопочут. Да ребятишки все ладненькие, крепенькие нарождались, как на заказ.

Скамейка та со временем стала дряхлеть, так Прохор Ильич её поправлял самолично, никому не доверял, красил белой краской, ножки менял, ежели подгнивали. Она и по сей день стоит там. А на каждом дереве ленточки повязаны, это на желание. Люди загадывают каждый своё, сбывается говорят. Но время своё берёт, состарился Прохор Ильич, на гору уж не мог подыматься. У ворот, бывалоча, сядет да глядит издлека на холм за деревней, улыбается чему-то.

— Бабуль, дедуль, а давайте тоже на той скамейке посидим, вместе рассвет встретим, а? Память деда Проши почтим.

— А и правда-ко, давай, — кивнула баба Уля, и дед Семён тоже согласился.

— А я желание загадаю, — тихо сказала Катюшка и опустила смущённо глаза.

Баба Уля посмотрела на внучку, догадалась о чём-то, улыбнулась:

— А я тебе ленточку дам красивую, у меня в сундуке ещё твои детские остались.

— Да ты что, бабуль? Столько лет и всё ещё лежат? – изумилась Катюшка.

— А чаво им сделается? Лежат, в сундуке вон.

— Внук-то Стешкин Димка хороший парень, по нраву он мне, — сказал вдруг ни с того ни с сего дед Семён.

Катюшка ещё пуще залилась краской и опустила глаза.

— С чего это ты Димку вспомнил? – накинулась на деда баба Уля, — Чего девку смущаешь?

— Дак я чо, я ничо, хороший просто парень, нравится он мне, — начал оправдываться дед.

— Нравится, так женись, — отрезала баба Уля.

Катюшка прыснула со смеху и напряжение её сразу спало. Знали старики все её секретики и желания тайные, чего уж там, ведь выросла она с ними. Что ни каникулы то у них.

— Бабуль, не ругай деда, — вступилась она за него, — Он же просто так, к слову.

— А то, — тут же подхватил дед, — Конечно к ёму.

***

Прошло два дня, проводили деда Прошу в последний путь на деревенский погост, оттуда хорошо был тот сад-то виден, а на следующую ночь встречали баба Уля, дед Семён и внучка Катюшка рассвет на той скамейке, не забыла Катюшка и ленточку повязать, и тайну сердца своего поведать не забыла.

— Вот, ушёл человек, а дело его жить осталось, — сказала тихо баба Уля, когда возвращались они по утренней заре в деревню, — Будет теперь лежать да на сад свой глядеть, аккурат перед ним ведь похоронили, кладбище-то под горой.

— Да, — задумчиво сказал дед Семён, — Хороший ты был человек, Прохор Ильич, спи спокойно, до встречи…

Автор: Елена Воздвиженская

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

ПЕВУНЬЯ

После смерти жены Иван Петрович тосковал. Столько лет бок о бок и в горе и в радости. Правда, в последнее время горя было куда как больше. Несколько лет назад потеряли единственного сына. У молодого ещё мужчины, которому жить бы да жить, оторвался тромб, как сказали врачи. Жена такого горя не пережила. Стала болеть и вскоре ушла вслед за любимым сыном. А Иван Петрович ещё зачем-то держался.

Семьи у сына, кроме отца с матерью, не было. Вернее была когда-то. Но супруге его так надоело мотаться по гарнизонам вслед за мужем, что она нашла себе другого мужчину и, долго не думая, подала на развод. Об одном жалел Иван Петрович: детишек его Вадиму Бог не дал. Ни одной родной души не осталось у старика.

Так и жил один в небольшом домике на окраине скромного провинциального городка. Пенсии на одинокую его жизнь хватало, но он все равно устроился сторожем в городской парк, чтобы было не так тоскливо. Дежурил сутки через трое, старательно обходил своё небольшое хозяйство, убирал редкий мусор, иногда поправлял что-то в устройстве немудреных парковых клумб и снова возвращался в милый сердцу, но такой одинокий теперь дом.

Было у Ивана Петровича увлечение. Ещё в армии один из сослуживцев, позже лучший друг, научил его игре на губной гармошке. Он же и подарил первый немудреный инструмент. Потом уж сын Вадим, служа в Германии, привез отцу красивую блестящую гармонику в бархатном футляре. Подарок сына Иван Петрович очень берёг, но играть предпочитал на своей старенькой потертой певунье. И, надо сказать, получалось у него это мастерски.

Однажды, будучи на дежурстве, Иван Петрович как всегда обходил вверенную ему территорию. Парк уже закрылся, было совсем темно, но Ивану Петровичу показалось, что у старого заросшего пруда что-то белеет. Это место граждане приспособили под посиделки давно, но обычно мусор после себя не оставляли. Видно, кто-то поторопился и забыл выбросить.

Старик спустился к прудику и увидел белый плотно завязанный мешок. Ну, так и есть, собрали за собой, а выбросить не потрудились. Иван Петрович уже хотел отнести находку в мусорный бак, но мешок неожиданно шевельнулся. Показалось? Нет. В мешке копошился кто-то живой.

Старик присел на корточки и с трудом распутал тугой узел. Из мешка на него испуганно смотрели два черных блестящих глаза. Собачка. Небольшая размером, вся чёрная, как уголёк. Хвостик бубликом. Это что ж? Неужто топить принесли? Поэтому и поздно так. Не успели, получается… Собачонка дрожала и молча смотрела на своего спасителя.

Он осторожно вынул собачку из мешка и посадил под форменную куртку. Та не сопротивлялась, прижималась доверчиво, словно понимая, что плохого ей этот человек не сделает. Так и додежурили вдвоем до утра.

Принеся неожиданную находку в дом, Иван Петрович начал хлопотать по её обустройству. Выделил Мухе ( больно мелкая, да чернявая — чисто мушка) мисочки под еду и воду. Соорудил из своего старого свитера подстилку. Хотел было делать будку, но стало отчего-то жаль селить такую малышку во дворе. Пусть в доме будет. Незаметно в приятных хлопотах пролетел день.

Вечером Иван Петрович по своему обыкновению сел во дворе на скамейке, достал губную гармошку и заиграл какую-то одному ему известную грустную мелодию. Муха, лежавшая у его ног, неожиданно оживилась. Потопталась на одном месте, несколько раз обернулась вокруг себя, села, задрала мордочку вверх и запела. Не завыла, не заскулила, а именно запела, старательно выводя незнакомую ей мелодию.

Иван Петрович аж опешил. Играть перестал. Муха тут же замолчала и выжидательно на него смотрела: что же ты остановился, играй дальше. Он и заиграл. Собачка повторила ритуал, и усевшись наконец, снова начала «подпевать». Старик рассмеялся. Вот так штука!

С тех пор стоило ему взять в руки гармошку, Муха тут же усаживались рядом и начинался концерт. Иван Петрович повеселел. После дежурства торопился домой, а иногда, наоборот, брал с собой на работу Муху. Незаметно бежали дни. Близилась середина лета.

…Вадик вытер слезы, пока никто не увидел. Было обидно и больно. Отчим опять оторвался на мальчике, выплеснув свое плохое настроение. Его поперли с очередной работы и он злой целыми днями валялся на диване в комнате, если только не пил во дворе с мужиками.

После смерти отца, когда мать сошлась с отчимом, все говорили, что это правильно, и что нечего одной век коротать. Мужик работящий, а что выпивает иногда, так это не редкость, все так живут.

Сначала они и жили вроде бы ничего. Отчим к Вадиму особо не лез. Точнее просто не обращал на мальчика внимания. Не обращал настолько, что когда к ним домой пришла директор музыкальной школы, поговорить о том, чтобы родители привели Вадима к ним на обучение, кажется, удивился, что в доме, кроме него вообще кто-то есть. И ответил резким отказом. По его мнению пиликать на скрипке было абсолютно не мужским занятием. К тому же тратиться на пасынка он не собирался.

А Вадик бредил музыкой. Его и Нина Сергеевна, та самая директор музыкальной школы, обнаружила, когда он зачарованно стоял под открытым окном класса, где занимались скрипачи. Худенький светловолосый мальчик, прикрыв глаза, слегка покачивался на носках в такт мелодии, перебирая тонкими длинными пальцами невидимые струны.

«Пальцы скрипача…» — Подумала Нина Сергеевна и окликнула парнишку. Тот вздрогнул, хотел было уйти, но, потоптавшись, нерешительно подошёл. Поговорив с мальчиком, Нина Сергеевна пригласила его на прослушивание и поняла, что и в этот раз не ошиблась. У Вадима есть все данные, чтобы стать замечательным скрипачом.

Есть всё, кроме понимающих и любящих родителей. После разговора с отчимом Вадика, она приняла решение и выбила для мальчика квоту на бесплатные занятия в своей школе. Она же подарила ему старую, но ещё вполне хорошую скрипку. Вадик был в восторге, и ни разу не обманул ожиданий Нины Сергеевны. Он действительно обладал редкими способностями и безграничным трудолюбием и упорством. Но учеба в музыкальной школе давалась ему нелегко в основном из-за обстановки дома. Скрипка требовала систематических и продолжительных занятий, а отчим, с тех пор, как лишился работы, редко уходил из дома и был вечно зол, особенно на Вадима.

Вот и сегодня, дождавшись пока отчим уйдет «искать эту чёртову работу», мальчик вытащил скрипку и принялся разучивать новое произведение. Он настолько увлекся, что не заметил, как дверь открылась.

«Да заткнешься ты наконец со своей пильней!» Ударом ноги скрипичный футляр был отправлен в дальний угол. Старенький и потёртый, не выдержав удара, он развалился на две половины. Вадик, всхлипнув, кинулся чтобы поднять, и внезапно получил чувствительную оплеуху. Ещё не понимая до конца, что произошло и не выпуская скрипки из рук, мальчик кое-как схватил разбитый футляр и бросился прочь из дома.

Только выбежав со двора, он немного отдышался, вытер слезы, уложил скрипку в ее покалеченное пристанище, и, прижав к груди обеими руками, побрёл в сторону парка. От обиды сводило скулы. Мальчик не понимал: за что с ним так? Что плохого он сделал?

Незаметно забрёл в самую дальнюю часть парка. Положил футляр на траву, бережно достал скрипку. Привычным уже жестом размял пальцы и заиграл. Музыка лилась, растворяясь в кронах старых деревьев, сплетаясь с тонкими стебельками травы, лилась свободно и умиротворяюще, заставляя мальчика забыть о своих недавних горестях.

Вадик не сразу обратил внимание, что к звукам музыки присоединился ещё какой-то звук. Не раздражающий, скорее необычный, но, как ни странно, звучащий в унисон с его скрипкой. Перестав играть, мальчик огляделся вокруг. Неподалёку сидела маленькая черная собачка и с любопытством смотрела на юного музыканта. Звук исчез. Вадим снова прижал щекой скрипку и тронул смычком струну. Тут же собачка вскинула вверх свою острую мордочку и почти в точности повторила ноту, взятую Вадимом. Он заиграл. Собачка запела. Вадик мог поклясться в том, что его нечаянная слушательница действительно подпевала той самой мелодии, что он сейчас играл.

Мальчик позвал собачку, но малышка подходить не спешила. Сидела, смотрела на Вадика и словно ждала чего-то. Он опять взял несколько нот. Собачонка опять «запела». Засмотревшись на неожиданное чудо, Вадим не заметил, что количество зрителей увеличилось. Пожилой мужчина в униформе молча наблюдал за мальчиком. Почувствовав взгляд, Вадим обернулся и вздрогнул.

-Я помешал? Простите! Я сейчас уйду! — Взволнованно и торопливо произнёс он, суетливо пытаясь уложить скрипку в разбитый футляр.

-Нет, что ты! Играй сколько хочешь. У тебя замечательно получается! Посмотри, как Мухе нравится твоя песня. — Улыбнулся старик.

-Так её зовут Муха?

-Её — Муха. Меня — Иван Петрович. А тебя?

-Вадим… — Еле слышно произнёс мальчик. А старик неожиданно покачнулся, взялся за сердце и прислонился к стволу ближайшего дерева.

-Вам плохо? Позвать кого-нибудь? — Мальчик не на шутку перепугался.

-Нет, нет, сейчас пройдёт, Вадим. Просто так зовут… звали… моего сына.

-А где сейчас ваш сын?

-Умер.

-Простите! — Ещё раз повторил мальчик, совсем растерявшись. — Я не знал.

-Ничего. Лучше скажи, что случилось с твоим футляром. Уронил?

-Да нет. Я его наоборот берёг. Другого-то нет. Он старый был, но ещё прочный. — Торопливо заговорил Вадик, чувствуя, как слёзы предательски наползают из-под ресниц.

-Вот что. Дежурство у нас с Мухой закончилось. Пойдём, Вадим, к нам в гости. Живу я здесь недалеко. Попьём чаю и посмотрим, как можно помочь твоему горю.

Старик и Вадим подружились. Теперь мальчик мог приходить к Ивану Петровичу в любое время. Здесь никто не запрещал ему играть. Иван Петрович с Вадимом по очереди играли на скрипке и губной гармошке, а Муха подпевала.

Знала теперь про необычную собаку и Нина Сергеевна. Вадим с таким восторгом рассказывал о своих новых друзьях, что сердце директора сжималось и от радости, и от тревоги за судьбу мальчика. Женщина уходила на пенсию, этот год был последним в её долгой и успешной карьере. Сотни учеников, множество талантливых музыкантов. Но Вадик, как последний, младший, ребёнок держал её сердце в своих тонких музыкальных пальцах. Ей настолько жаль было этого талантливого ребёнка с непростой судьбой, что она металась в поиске выхода, не зная, как можно ему помочь.

В конце августа в городском парке состоялся конкурс -концерт для талантливых детей города. Участвовал в нём и Вадим. Долго готовился, волновался, обсуждал с Иваном Петровичем и Ниной Сергеевной своё выступление. Пригласил и мать с отчимом. Но отчим, так и не найдя работы, начал сильно пить, и всё чаще не являлся домой, а мать, носившая под сердцем второго ребёнка, и часто болевшая в последнее время, мало интересовалась делами старшего сына.

…Когда Вадик вышел на сцену, он обвёл глазами зелёные кроны парка, солнечные блики, зрителей, сидящих на лавочках, а то и просто на траве. Увидел сидящих рядом Ивана Петровича и Нину Сергеевну. В последние дни они много общались из-за Вадима и теперь выглядели хорошими добрыми друзьями. Иван Петрович прижимал к себе Муху, поглаживая и не давая соскочить с колен. Всё это увидел мальчик, улыбнулся, вскинул скрипку и заиграл.

Он играл так вдохновенно, что зрители замерли. Даже Иван Петрович, не раз слышавший игру Вадима, сидел как зачарованный. Он настолько заслушался, что не заметил, как Муха, вывернувшись из его рук, скоренько побежала к сцене. Усевшись рядом с нижней ступенькой, она привычно задрала мордочку вверх и запела. Иван Петрович рванулся было забрать певунью, но Нина Сергеевна жестом удержала старика.

Люди вытягивали шеи, чтобы посмотреть на такое чудо, ребятишки в первых рядах засмеялись и начали показывать на собаку пальчиками. В толпе зрителей прокатился лёгкий шум. И только Вадим, привыкший к Мухиным сольным номерам, продолжал играть так же вдохновенно и невозмутимо.

-Первое место нашего конкурса и главный приз — бесплатное обучение в школе при музыкальном училище с последующим зачислением в ряды его учащихся мы единогласно решили присудить Свиридову Вадиму! — Конферансье переждал аплодисменты зрителей. — А за потрясающую творческую выдержку и особую любовь зрителей… — Тут он указал на Муху, уже изловленную Иваном Петровичем. — За особую любовь зрителей мы присуждаем так же приз зрительских симпатий. Вадим может выбрать любой музыкальный инструмент и комплект аксессуаров к нему. Оргкомитет конкурса оплатит все расходы!

Вадим стоял растерянный, ошарашенный свалившейся на него удачей, и только слегка улыбался. Ответив на дежурные поздравления, пожав руки представителям оргкомитета, забрав дипломы и сертификаты, мальчик наконец спрыгнул со сцены и подбежал к своим друзьям.

-Нина Сергеевна, Иван Петрович, представляете, председатель комиссии сказал, что я смогу жить в их общежитии при училище, и репетировать в настоящих залах! А ещё, вы же слышали, они сказали, что я могу выбрать какую угодно скрипку, и смычки, и футляр! Вы же мне поможете? И это всё вы! Спасибо! И Муха!

Мальчик отдал диплом Нине Сергеевне, подхватил собачку на руки и поцеловал её в маленький чёрный нос. С Мухой на руках Вадим продолжал говорить, говорить. Слова лились из него потоком, не в силах выразить полноту испытываемых им сейчас чувств.

Пожилые люди смотрели на этого взволнованного счастливого мальчика и радовались за него так, как давно уже не радовались ни за кого в этой жизни. А Муха моргала черными глазёнками, не понимая, из-за чего люди устроили такой переполох, и мечтала, как они сейчас все вернутся домой, поедят вкусную косточку, что припрятана у самого порога и потом, может быть, она, Муха, ещё споёт…

Автор Марина Пивоварова — Гресс.

Рейтинг

5 из 5 звезд. 3 голосов.

Первую собаку предприниматель Игорь Айрапетян спас на шоссе. Ехал воскресным вечером после рабочих переговоров и увидел, как трехмесячный щенок чуть не попал под колеса машины. Игорь забрал его домой, выходил и так к нему привязался, что не решился никому отдать. С этого момента жизнь успешного московского бизнесмена начала меняться. «До этого моим ориентиром были деньги и автомобили, — говорит Игорь. — В какой-то момент у меня было пятнадцать машин. Каждое утро я выбирал, на чем сегодня поеду».

Однажды утром Игорь увидел в Facebook сообщение: перед открытием Олимпиады в Сочи улицы города решили очистить от бродячих псов. Игорь просто сел в машину и отправился в путь. Дорогу от Москвы до Сочи и обратно он преодолел за 18 часов. Ехал без остановок. На следующий день, оставив привезенных собак под присмотром соседки и бывшего водителя, поехал в Сочи за второй партией. За две поездки Игорь в одиночку спас тридцать восемь собак. Узнавший об этом корреспондент New York Times спросил у Игоря: неужели он думает, что спасенные им животные имеют значение на фоне тысяч убитых других? «Вы считаете, что даже одна спасенная жизнь не важна?» — спросил в ответ Игорь.

Свой бизнес по доставке еды Игорь в итоге бросил. Распродал все автомобили, и на эти деньги теперь оказывает помощь животным. В его подмосковном доме живут семь собак, пять попугаев, два кролика, восемь лемуров, пара морских свинок и даже говорящая сойка. Их всех должны были усыпить либо просто выкинуть на улицу. Игорю присылают животных из разных уголков страны, а он ухаживает за ними и затем пристраивает надежным хозяевам либо оставляет себе. Испытывает ли он злость к догхантерам?

«Ненависть деструктивна. Испытывая ее, ничего не изменишь», — говорит Игорь.

Автор: #AlexanderMurashev

Рейтинг

5 из 5 звезд. 3 голосов.