И такой человек, как она, нужен.
Очень давно – сразу после школы – молодая тогда девочка — пошла работать в больницу санитаркой. Обязанности известные – держать в чистоте помещения.
Затем у нее дел прибавилось: она стала, как говорится, «обрабатывать» лежачих. Тех, у кого не только тело страдает. Но и душа.
Потому что они не могут за собой ухаживать. И опрелости, и пролежни. И она научилась помогать. Причем мягко и деликатно. И видно было лежачему несчастному человеку, что ей нетрудно. И он понимал, что его жалеют. Ему помогают.
Трудно это сформулировать. Но некоторые люди очень хорошо чувствуют: по обязанности им помогают, или по душе.
А она приходила – по обязанности. Потому что работа такая, а делала по душе. А те, кто сам не может себя обслуживать, кто не в состоянии своим телом управлять – особо это чувствуют.
Грязную деликатную работу не каждый «по душе» будет выполнять. Только тот, кто чувствует боль другого, а еще его стеснительность. И умеет себя правильно поставить.
Я читал, что раньше – в некоторых монастырях – были такие монашки. Они «специализировались» по уходу за несчастными, которые не владеют своим телом.
А она работала и работала. Комнату снимала. У нее не было родных. Никого не было. Так и работала. Зарплата маленькая. Заплатит за жилье. И что-нибудь на прожитье. Питание там – в больнице.
И вся сознательная жизнь – много-много лежачих обессиленных людей. Почти все имена их – забыты. Потому что много их, имен.
Она не употребляет разных философских выражений о смысле жизни. И не пытается найти разумную аргументацию, чтобы себя объяснить. Даже самой себе объяснить.
Нет. Живет здесь и сейчас. Чистое всегда нужно Надо идти. Там люди лежат. Так, как они лежат на поле сражения. Лежат и страдают, так как они не могут встать и уйти.
Они – через боль – ждут, что придут, что подойдут, уберут, сменят белье. И не поморщатся. И что-нибудь ласковое скажут. Утешить сумеют.
Поэтому и надо идти. Она знает, что если она не пойдет, то кому-то какое-то время плохо будет.
Смотришь на нее и о многом подумаешь. Особенно на ее руки — когда смотришь. Старые сморщенные руки. Человеку восемьдесят.
А она все работает. И у нее силы есть.
Нам приятно слышать, как престарелая артистка рассказывает о себе, что она не может без сцены. И без зрителей.
Многие престарелые артистки чувствуют нравственный долг перед зрителем. Как, например, Раневская, когда гениально играла в спектакле «А дальше тишина». Играла так, что люди плакали в зале.
Вот и она – когда ухаживает за теми, которые не могут пошевелиться, тоже отдает себя всю. И они иногда плачут – от благодарности к ней.
Все знают, что иногда и родные люди не придут. Не приедут и не помогут. А если и придут, то запросто накричат на бессильного человека. Потому что у них, видите ли, «нервы».
А она приходит. И все делает деликатно, даже нежно. С какими-то присказками. Типа, потерпи, дорогой мой, еще немного, дорогая моя. Вот видишь – все и закончилось.
А это значит, что ты хорошо-хорошо спать будешь. А завтра я с самого утра к тебе подойду. Ты только не волнуйся. Понимаешь?
И человек через слезы на нее посмотрит. И кивнет, если сможет кивнуть. Это же тоже артистка. Немного иначе, но тоже артистка.
В кармане рабочего халата всегда лежат обыкновенные недорогие конфетки. Редко – иногда – к лежачему могут привести ребенка. Мало ли?
Иногда приводят. Ребенок может испугаться. Глазки у него тогда делаются неподвижными. А она подойдет, погладит ласково по головке, и конфетку из кармана достанет.
И такой человек, как она, нужен. И тому, кто жил в нужде и в бедности. И тому, кто как сыр в масле катался, объехал весь мир и все видел.
Всем – потому что все равны перед неподвижностью. Все несчастны одинаково, когда управлять своим телом не могут. И сразу пропадает высокомерие, гордость надутая сдувается.
Подойдет старушка и скажет: «Ничего, миленький. Ничего. Я вот сейчас все это уберу, и тебе сухо будет. Хорошо тебе будет. Ты и поспишь спокойно».
Георгий Жаркой