Никто не ждал Тимошку в этом мире. Но он пришёл. Заявил о себе громким криком, требованием еды, внимания, ухода… А мама — мама попросту смоталась, едва прошло два дня после родов. Убежала, если можно так сказать, еле шатаясь, скрылась в неизвестном направлении. Нисколечко не чувствуя привязанности к маленькому комочку и не желая брать на себя ответственность за его жизнь. Конечно, ее найдут, попытаются вернуть, будут уговаривать забрать сына… Бесполезно. Ей всего девятнадцать. Единственный близкий человек — бабушка. Но она умерла год назад. Потом был парень, который много обещал, но бросил. Все её бросили.Мама и папа — в детстве, погибли глупо: перевернулись в машине. Папа детдомовский, а у мамы были сестрички, но они уже давно живут в Италии вместе со своим отцом, ее дедушкой. А бабушка… Бабушка любила свою девочку, но вот — бросила.
С дедушкой и тетками связи не было.Какая- то нелепая история, где много обид, злости, какого-то дележа, поначалу была неинтересна, а потом, когда бабуле стало и вовсе худо — она попала в больницу — стало как-то не до историй. А сейчас и она бросила своего кроху. В этом году должна была закончить техникум. Одноклассники пишут дипломную работу, а она… Ну, ничего, ничего. Одна как- нибудь, но только- одна. А ребенок, ребенок — это тяжело. А ей и так тяжело, как они все этого не понимают. Она ведь совсем одна. Приходят, что- то говорят, а кто они, зачем — неизвестно, да и ну их… Вот, сил немножко прибавится, и нужно будет как-то жить дальше.
А Тимошке нужно не потом. Ему сейчас, вот прямо сейчас! Прислониться щекой к маминой груди, покушать материнского молока, почувствовать биение сердца…
Нету, нету материнского тепла, очень страшно и одиноко. Берут на руки, руки всё время разные, чужие. Кормят, но это не мамино молоко, все время болит и крутит маленький животик. Сон тревожный, ведь даже сквозь свой неспокойный сон малыш бы узнал мамин голос. Но голоса все чужие.
Но Тимошка умел ждать. И ещё хотеть. И он представлял себя в маминых руках, окутанным теплом и заботой. Он ждал. Он молился своим младенческим богам. Своими мыслями, своими ощущениями. И, может быть, даже сопением своего крохотного носика.
Главврач роддома, милая женщина с добрым сердцем, и стала таким младенческим богом. Она никак не могла смириться с тем, что такой милый крошечный ангелочек остался без мамы. Но и другой мамы младенцу не желала. Только родную. Она воспользовалась всеми своими связями, но нашла-таки за далёкой границей дедушку мамы и прадедушку Тимошки, даже связалась с ним. Долго, очень долго беседовали два человека по видеосвязи.
Приехали. Нет, не дедушка. Приехали мамины сестрички. Обе. Нашли Тимошкину маму. Той было очень плохо. Нестерпимо болела и горела грудь. Молоко сцеживалось — иначе ну очень больно. Юная мамочка долго не могла понять, что вообще происходит. Но как-то сама по себе вдруг появилась кроватка, комод наполнился крошечной одеждой… А ещё с ней разговаривали, её кормили. Гмм, паста… макароны и макароны. Паста почему-то. Не важно. Важно — что уже и не одна. Важно, что есть кто-то, кто спросил: ты, вообще, как? Ты ела, ты пила? Может, поспишь?
А потом все вместе поехали в больницу. Две галдящие тетки и она, притихшая мамочка. Ей дали халат и подвели к маленькому человеку. Тот внимательно смотрел своими глазёнками, морщил носик и корчил рожицы. Узнала. Конечно же, узнала. На руки взяла. Всё. Свершилось. Больше не отпустит. Она не одна. Она с двумя громкими тётками. С заграничным дедушкой. И с Тимошкой.
Вы думаете, это рассказ о мальчике Тимошке, или его маме, молодой и глупой? Да нет же, нет. Это рассказ о младенческом боге, о главвраче. О милой, неравнодушной женщине, которая выполняет свои профессиональные обязанности и ещё чуть- чуть больше. И это » чуть-чуть больше» становится счастьем для маленького человечка. А мы, мы делаем ещё чуть-чуть?
Большая рыжая собака лежала на асфальте. Именно туда её и принесли бывшие хозяева. Люди, так сказать. Куда делись щенки, было неизвестно. Только торчащие соски выдавали в собаке маму. Да ещё тоска в глазах. Бесконечная, такая, знаете ли, тоска. Неизбывная. Она и не пыталась бегать за людьми и просить поесть. И к мусорке не подходила.
Она тихонько умирала.
Очень тихонько, совершенно никого не беспокоя и не отягощая своим присутствием. Она лежала, свернувшись калачиком возле небольшого заборчика, отделявшего тротуар от жилых домов. Иногда тяжело вздыхала. Наверное, вспоминала своих исчезнувших щенят. Соски набухли и болели, но что поделаешь.
Маленькая кошечка, непойми какой породы и цвета наткнулась прямо на большой торчащий наружу живот рыжей собаки. Совсем ещё котёнок, кошечка ткнулась носом во вкусно пахнущий и тёплый сосок, и вдруг открыв маленький розовый ротик схватила его.
Рыжая собака дёрнулась и скосила глаза. Она с удивлением увидела, как маленький бело-рыжий котёнок сосёт её молоко. Тяжело вздохнув и посмотрев на малышку, собака свернулась вокруг неё колечком и стала облизывать. Насосавшись молока, кошечка долго мурлыкала под собачьим языком, а потом уснула.
Так она и осталась возле выброшенной и осиротевшей собаки. Только, вот теперь у новоявленной мамочки возникла проблема. Первая, радость – появился щенок. Ну, не совсем щенок. И собачка скосила глаза на кошечку. Радость, всё-таки. Есть о ком заботиться.
А, вот второе – это то, что умирать теперь никак.
На второй день смертельно проголодавшаяся кормящая мать встала с асфальта и пошла искать еду. Кошечка побежала следом. Это ведь её мама. Она тёрлась о собачку головой и всё время возбуждённо рассказывала ей что-то своё. А кому ещё рассказать, как не маме? Вот только, где найти еду большая худая рыжая собака не знала. Ведь раньше ей давали корм, а теперь куда идти? И тут помог её новый щенок, то есть котёнок. Кошечка, увидев, что мама не знает где поесть, толкнула её головой и повела вперёд.
Подойдя к свалке малышка оставила внизу растерявшуюся собаку и полезла наверх. А через пару минут появилась с большим куском пиццы. Она поднесла её к собаке и положив возле её ног потёрлась о свою новую маму.
Мама поела, и они пошли на старое место. Конечно, наверное можно было найти место и получше. Но, во-первых, большая рыжая собака не знала таких мест, а во-вторых она думала о своих щенках. А вдруг. Вдруг.
Так они и жили там. Месяц. Кошечка научилась носить еду своей собачьей мамочке прямо туда. А потом прижималась к ней и тихонько мурлыча засыпала. Засыпала и собака, обернувшись колечком вокруг своего котёнка. А люди ходили вокруг. Всё время проходили вокруг. Спеша куда-то. Наверное, очень спеша. Потому, что остановится, покормить или просто погладить собаку приютившую котёнка у них времени так и не хватило.
А потом пошли дожди. Холодные, осенние дожди. И большая рыжая собака закрывала своего котёнка от пронзительных обжигающих струй падавших с неба. Люди теперь не проходили, а пробегали. Они кутались в плащи и прикрывались зонтами. А собака смотрела на них. Теперь просительно. Она очень хотела, чтобы они забрали её кошечку. Чтобы хоть ей повезло в жизни.
Большая, черная машина пролетела совсем рядом разбрызгав воду из лужи. Облив прохожих и собаку с котёнком. Собачья мамочка плотнее обернулась вокруг своего сокровища, надеясь защитить её от холодной воды. Люди вокруг чертыхались и махали вслед машине кулаками. Но никто даже не обернулся на собаку прикрывшую собой своего пушистика.
Она не обижалась. Она давно привыкла к тому, что люди проходят мимо, а машины проезжают. Прямо напротив её глаз остановились два больших мужских ботинка. И голос удивительно мягкий и не похожий на мужской, сказал:
— Господи. Господи. Да что же это такое? Как же это так?
Собака подняла голову и увидела лицо пожилой женщины. Большие растоптанные мужские ботинки не по размеру принадлежали ей. Доброе лицо наклонилось, и собака давно отвыкшая от внимания вдруг замахала хвостом и улыбнулась. Она подвинулась и глазам женщины в стареньком плаще предстала маленькая кошачья мордочка, смотревшая на неё снизу-вверх.
На лице женщины сперва отразился полный шок, а потом она вдруг опустилась на колени, прямо на мокрый холодный асфальт, и достала котёнка из объятий его собачьей мамы. Кошечка сперва радостно мяукнула и потёрлась о добрые и тёплые руки, но потом.
Потом вдруг вырвалась и прыгнула поближе к своей маме. Так они и смотрели на женщину в больших растоптанных ботинках. Прижавшись друг к другу и дрожа. Женщина ещё раз взяла кошечку на руки и сказала твёрдым, решительным голосом, не терпящим возражений. Правда, почему-то, он у неё всё равно дрожал.
-Пойдем-ка ко мне домой. Где трое там и ещё двое поместятся. Ничего. Проживём.
Большая рыжая собака радостно виляла хвостом и заглядывала благодарно в глаза женщине. У неё и мысли не промелькнуло, что её тоже могут взять. Самое главное. Главное было то, что добрая женщина в больших мужских растоптанных ботинках заберёт в тепло её котёнка. Кошечка жалобно закричала и протянула лапки к своей маме.
-Да возьму. Возьму я её, успокаивала женщина кошечку, гладя её по голове. -Ну, пошли, пошли, что смотришь, сказала она собаке и поднявшись показала той знаками, чтобы она шла за ней. Собака вскочила и с радостным весёлым лаем запрыгала вокруг своей спасительницы, поднимая веера брызг из холодных луж. -Побежали быстрее, сказала женщина и сложив зонт положила его в сумку. А потом.
Потом прижала к себе котёнка и смешно топая по осенним лужам большими мужскими растоптанными ботинками, побежала по направлению к одному из домов. За ней прыгала весело лая большая рыжая собака. Она всё пыталась заглянуть на руки женщины и увидеть своего щенка. Прошу прощения — котенка. А с неба всё шел и шел противный холодный дождь, закутывая город в осеннюю слякоть и холод. И люди шли по своим неотложным делам, завернувшись в плащи и прикрывшись зонтами. А большие черные машины проносились мимо, обливая их струями воды из луж. И свинцовое небо сердилось и хмурилось. Хотя. Нет. На одну. Только одну секунду, тучи вдруг раздвинулись и из мрака дождя и холода один единственный луч упал на землю. И в этом луче были пожилая женщина в больших разбитых мужских ботинках с котёнком на руках, и большая рыжая собака не замечающая ничего вокруг и весело прыгавшая возле неё. Они спешили домой.
Почему. Почему, дамы и господа. Ни машины, ни люди так и не увидели ничего.
Почему это всегда замечают женщины в старых, разбитых мужских ботинках не по размеру?
Может, у них глаза устроены иначе? А может, они смотрят на наш мир другим взглядом?
— Машка, ты где? Подь сюда! – Матрена поставила ведро на лавку и вытерла руки.
— Что, мамань?
— Дуй к бабе Зине и попроси у нее соли. Скажи, я потом отдам.
— Сейчас! – Машка, прыгая на одной ноге натянула второй валенок и уже в дверях оглянулась. – Мам, а ты лепешки печь будешь?
— Буду! Вот соль принесешь и буду. И покличь там Васятку со двора. Холодно. Если он с ребятами, то пусть сюда идут и в избе играются.
Машка кивнула и выскочила за дверь.
Матрена огляделась. Вроде все переделала. Еще полчаса и нужно идти. Председатель ждать не станет. Сегодня день тяжелый. В хранилище холодно, а картошка сама себя не переберет. Не забыть бы рукавицы…
— Мама! – Машка влетела в избу, забыв закрыть за собой дверь. – Там такое!
— Марья! Мороз на улице! Дверь прикрой!
— Потом! Мама, да послушай же!
— Ну, что ты кричишь? – Матрена шуровала в печи. Дети уже большие, сами поедят, но лучше поставить чугунки поближе. Как бы не перевернули.
— Там детей привезли!
— Каких детей? – Матрена оглянулась на дочку.
— Таких детей! Эвакуированных. У правления. Целых двое саней! Баба Зина сказала тебя покликать.
Матрена накинула платок и махнула рукой дочери.
— Не ходи со мной! Дождись брата! И не забудь козлят покормить.
— Не забуду!
Матрена бежала по переулку, тяжело переставляя ноги по снежному крошеву. Пропади пропадом эта зима! Ни конца ей, ни краю. Уже и потеплеть должно, а все никак. Матрена вздохнула, на ходу прикрывая рот концом платка. Где-то там еще Федор. И холодно ему, и не способно… Скорее бы уже закончилось это бесконечное горюшко… Сколько извещений принесли за последнюю неделю? Ой, много… Только Матрена, да еще Катя соседка, не получали. Особо страшно было, когда три дня назад бабе Зине принесли снова страшную эту бумажку. Больше носить не будут. Не на кого… Семь сынов и муж… Не должно быть так! Не может баба, родившая столько детей, оставаться одна как перст… Матрена поежилась, вспоминая, как взяла бумажку баба Зина. Никто из женщин даже не решился подойти к ней. С сухими глазами, прямая как струна, она стянула с головы черный платок, и простоволосая пошла по деревне. Страшно… Матрена снова порадовалась, что ее дети еще маленькие. Васятка едва в школу пошел, а Матвейчик еще совсем маленький, только-только два сравнялось. Рожала его Матрена уже без мужа. Младшего сына Федор пока не видал. Ничего! Вот справятся с этой заразой и вернутся домой мужики! Только поскорее бы…
Матрена выскочила к правлению и ахнула. Детишек казалось было гораздо больше, чем влезло бы в двое саней. Махонькие и постарше, они сидели на ступеньках правления или тихо стояли, прислонившись к бревенчатой стене. Никто из них не гомонил. Было очень тихо. Матрена присмотрелась и сердце у нее зашлось. Худющие какие! Аж страшно глянуть! Она окинула взглядом малышей, сидевших на ступеньках и охнула. Пробежав последние несколько шагов, она на ходу подхватила со ступенек маленькую девочку в туфельках, которая уже клевала носом, засыпая и ногой саданула по двери правления, распахнув ее.
— А ну! Быстро внутрь все! К печке! Бегом!
Бегом, конечно, никто не побежал. Сил у детей не было. Они потянулись за старшими ребятами, которые поднимая на ходу малышей, подталкивали их к входу.
— Матрена! Ты что это самоуправничаешь?
— А! Михалыч! Старый ты хрыч! Что это ты детишек на морозе бросил? Чай, не лето на дворе! Совесть есть у тебя, аль нет? Ты посмотри в чем их привезли-то? Это тебе не валенки! – Матрена рывком поставила у печи табуретку и живо стянула с девочки и легкие туфельки, и рваные чулки. Осторожно приложив ножки ребенка к теплой печке, она принялась растирать ручки девочке.
— Моя ты рыбонька! Замерзла?
Девочка подняла глаза на незнакомую женщину, которая так громко кричала. Она была совсем не похожа на маму. Но, что-то в ней было такое, что девочка не стала долго раздумывать, а, уткнувшись в грудь этой женщины, тут же уснула.
— Намаялось дите… — Матрена аккуратно переложила ребенка поудобнее и повернулась к председателю. – Михалыч! Вот ты вроде умный мужик, но как дело людей касается – совсем ума нема у тебя! Это ж дети! А ты их на улице бросил! Пусть замерзают?
— Да что ты мне… — Кузьма Михайлович включил было командный тон, но тут же притих, потому, что Матрена шикнула на него и запричитала, запела колыбельную. Перейдя на шепот, он продолжил. – Ты мне тут не устраивай чего не надо, поняла? Их же только-только привезли. Не успел я еще. Да и глянь на них! Там же караул! Они мылись, небось, последний раз незнамо когда!
— А хоть бы и так! Что ж им теперь на морозе вместе с животностью своей замерзать? Не выдумывай мне! А то сейчас баб покличу, так живо на тебя управу найдем!
— Загрозила! Ты чего пришла-то? В хранилище ж должна быть ужо. Как там без бригадира?
— То и пришла, что Машка прибежала и сказала, что детвору привезли. Кто они, Михалыч? Да откудова?
— Из Ленинграда. – Михалыч понял, что гроза миновала и подошел поближе. Говорил он теперь тихо, так чтобы дети не услышали. Хотя предосторожность эта была и вовсе ни к чему. Детвора, которая намерзлась в дороге так, что ломило руки и ноги, разомлела в тепле и уже большей частью спала, привалившись к теплой печке там, где хватило места, или приткнувшись по углам. – Беда там, Матренушка, беда страшная…
— Что беда, про то я знаю. А куда детвору-то теперь? Родня какая есть у них?
— Да какая родня?! – махнул рукой Михалыч. Ты глянь на них. Половина и имени своего произнести не умеет. Сопровождающие ихние, что везли-то, аккурат все полегли, когда поезд… Детву повыпихивали, кого успели, а сами… Эх! – Михалыч отвернулся, пряча слезы.
Сколько уж они видали этих эвакуированных… Но, раньше-то это были взрослые. А если кто и попадался с ребятишками, то при мамках или родне дети были. А тут хоть плачь, хоть рыдай…
— Что ж делать будем, Михалыч? Глянь, какие они заморенные. Нельзя их дальше отправлять. Не доедут они никуда.
— Что предлагаешь?
— Давай народ собирать.
— Думаешь возьмет кто? Свои по лавкам скачут.
— Или мы не люди? Где свои, там и этим место найдется.
Михалыч отловил соседского мальчишку и отправил его по дворам и в хранилище, где работали сегодня женщины.
— Чего звал, Михалыч? – Катерина, первая певунья на деревне и подруга Матрены, осеклась, шагнув за порог. – Это ж что такое?
— Дети, Катя! Не шуми! – Матрена потрогала пяточки девчушки, которая посапывала у нее на руках и потянула с себя верхний платок.
Катя молча подошла и помогла ей освободить конец, на котором лежал ребенок. Матрена укутала ножки девчушки и кивнула на ребят.
— Видала?
— Страх какой! А худущие! Словно не кормили их…
— Так и не кормили же почти. Они из Ленинграда, Кать.
— Ох, горюшко! И куда их теперь?
— Сама как думаешь?
— Нельзя их дальше.
— Вот и я о чем. Бабы! Что делать будем?
— Деревня у нас большая. По дворам разберем. Только их все равно много. – Мария, соседка Матрены покрутила головой. – Если только по двое-трое на двор.
— Я не возьму! – Капитолина, вдова с другого конца переулка Матрены, покачала головой. – Своих трое, куда мне еще? Не прокормимся.
— Правление поможет. – Михалыч кивнул на вопросительный взгляд Матрены.
— Много напомогаешь ты, Михалыч? Тут до весны бы протянуть…
— Ладно. Давайте так. У кого совсем беда – те пустые. А кто может – те возьмут.
— Ты это затеяла? – Капитолина нахмурилась, глядя на Матрену.
— Жизнь это затеяла, Капа. И перестань тут себя жалеть. Вон сколько тут бабонек и чуть не каждая с такой же бумажкой, как у тебя. Не хочешь – не бери. В твою сторону косо никто не глянет. Все знаем, что еле управляешься.
Девочка всхлипнула во сне и Матрена покрепче прижала ее к себе, покачивая.
— Глянь-ко, в чем я эту пигалицу с крыльца забрала! – Матрена показала Капитолине туфельку. – И чулки как кружево у бабы Зины. Как не поморозилась еще!
Зинаида растолкала баб и наклонилась над мальчишками, которые спали вповалку в углу.
— На Мишаньку моего похож… Возьму его. И вот этих двоих.
Дело пошло веселее. Женщины тихонько будили детей и уводили их по домам.
— Мама! – девочка на руках Матрены вздрогнула и закричала.
— Тихо, тихо, моя рыбонька! Все хорошо будет!
Ребенок рванулся из ее рук. Поняв, что бежать ей больше некуда, девчушка разревелась.
— Ах ты, горюшко мое! Что ж ты плачешь, маленькая?
— Павлиииик… — малышка тянула руки к ребятам, которые столпились в другом углу избы.
— Павлик? Кто такой? – Матрена повернулась к мальчишкам.
— Это я. Она моя сестра.
Невысокий ладный паренек шагнул к печке, и девочка тут же успокоилась.
— Двое вас?
— Теперь – да. Была еще сестра. Да только… в поезде она осталась.
Мальчишка опустил глаза и протянул руки к девочке.
— Куда нас теперь?
— Ко мне пойдете? Матреной меня звать, фамилия – Зотова.
Мальчик поднял глаза, и Матрена ахнула. Такой синевы она никогда не видела. Мальчишка внимательно смотрел ей в глаза и думал. Потом медленно кивнул.
— Пойдем. Спасибо!
— Как звать-то ее?
— Ниночка.
Так дом Матрены пополнился двумя новыми жильцами. После того как Матрена в семи водах отмыла их в бане, махнув рукой на смущение Пашки и вопли Ниночки, оказалось, что кудри у девчушки точно такого же цвета, как косы у Маши, а Пашка хоть и долговязый, но худой настолько, что сквозь кожу видно каждую косточку.
— Что ж вас, совсем не кормили что ли? – подкладывала кашу по мискам Матрена. – Ешьте, никто не отберет. Маша, молочка плесни им еще.
— Кормили. – Павлик ел медленно, хотя больше всего ему хотелось проглотить эту кашу с миской вместе. Ему казалось, что ничего вкуснее он никогда не пробовал. – По норме, как положено.
Он взял нож и отрезал небольшой кусочек хлеба.
— Вот столько давали нам.
Матрена зажала рот рукой.
— Как же ж вы…
— Мама нам свой хлеб отдавала. Только я брать не хотел. А она ругалась…
— Мамка ваша…
— Нет ее. Еще до нашего отъезда не стало.
— А батя? – Маша подвинула Павлику кружку с молоком.
— А отец на фронте… был… в самом начале еще он… — Павлик заплакал, уткнувшись в сложенные на столе руки.
Ниночка, глядя на брата, заревела тоже.
Матрена покачала головой и почти силком подняв голову Павлика, заглянула ему в глаза.
— Не плачь, родный мой! Есть у вас теперь и дом, и родня. Родителей помните своих и чтите, а вот плакать не надо. Отплакались!
Матрена подошла к шкафчику и достала оттуда тряпицу, в которую был завернут сахар. Отколов несколько кусочков, она раздала его детям.
— Посластитесь! И пусть горе подождет за порогом. Не пускайте его в дом.
Дети прижились в семье Матрены. Павлик охотно брался за любую работу, помогая Матрене по хозяйству и охотно занимаясь с ребятами уроками. Маша не уставала удивляться, сколько он знает.
— Папа говорил, что нужно много читать! В знании вся сила! – Павлик объяснял Маше очередную тему, и она ахала, как легко и понятно он это делал.
— Павлик, тебе надо учителем в школе работать.
— Может быть и буду. Но, это очень много учиться надо. А негде пока.
— Ничего, сынок, вот закончится беда эта и будет все. И учиться будешь, и другим ума дашь. У тебя это хорошо получается.
Ниночка, как будто успокоившись, что больше никуда бежать не надо, неожиданно разболелась. Она металась в бреду, сгорая от жара и Матрена тихонько затеплила лампадку, которая осталась ей от бабушки.
— Помоги, Господи! Сколько вынесли эти дети… Спаси и сохрани!
Маша видела, как молится ночами мать, не отходя от кровати, где бредила Ниночка и тихонько шептала следом за ней.
— Помоги…
Почему-то ей совсем не было совестно. Мало ли, что говорили в школе. Мама всегда знала все лучше. И если она так делает, значит это точно поможет. Вот только говорить об этом никому нельзя. Это Маша знала и понимала. Когда-то бабушка сказала ей:
— Не все верят, Машутка. Кто-то считает, что Бога и вовсе нет. Только я тебе так скажу. Коль нет Его, так и волноваться нечего, а коли есть Он там, на небе, так не грех и спасибо сказать Ему, и попросить, о чем нужно. Бог ведь Он такой. Все видит, все знает. И все может. Это ты хорошо помни. А еще запомни вот что. Если ты чего просишь, да не получаешь, не спеши пенять Ему. Может не на добро просила. Мы ведь думаем по-своему, маленьким умишком, а Он-то большим. И видит дальше, и знает больше. Поняла? Я вот тебе расскажу. Была у меня сестра. Ты ее не помнишь, давно это было, еще мамка твоя не замужем была, а махонькой девчонкой бегала. Сестра моя была красивая. Многие ее замуж звали, а только пошла она по любви. Батюшка наш ее сильно жалел и неволить не хотел. Выбрала сама, кого хотела. Да только он ее не выбирал. Уж как она молилась. Ночи на коленках стояла. Вот и вымолила себе того, кого присмотрела. Как уж там получилось, не знаю, а только позвал он ее замуж. Да только хорошего ничего там не вышло.
— Почему?
— А потому, что она его любила, а он ее – нет. Бил, издевался всяко. Троих детей она в сыру землю положила, а после и сама туда легла. Как думаешь, на добро просила?
— Нет!
— Вот и мне так кажется. Бог-то даст, а вот что делать с этим добром потом – большая задача.
Маша тогда кивала, не понимая и половины того, что говорила бабушка, но старалась запомнить каждое слово. И сейчас все это вдруг всплыло в памяти и слушая мамину молитву, Маша тихонечко добавляла:
— На добро дай, Господи!
Ниночка поправилась. Зинаида принесла последнюю оставшуюся с лета крынку с медом. Капитолина, которая была знатной травницей, меняла составы, выпаивая Нину, и охала:
— Бедное дите! Нечем ей бороться-то… Сил нет.
Вместе, сменяясь у постели, они выходили Ниночку и к весне, как только побежали ручейки по улицам, бледная, но уже окрепшая девочка садилась у окошка и смотрела, как пускают кораблики ее братья.
— Мама! Там опять! – Маша распахнула дверь и тут же ее прикрыла. Не хватало еще Ниночку застудить снова!
За год Матрена приняла в своем доме больше двадцати ребятишек. Женщины качали головой.
— Куда столько? Как справляешься?
— А хорошо мы справляемся! Вот Федор вернется, так еще лучше будем!
Матрена лукавила. Тяжело было. Тяжело и хлопотно. Но, глядя, как укладываются спать ее дети, она улыбалась. В тепле, не голодные и кричать по ночам перестают через какое-то время. Значит страх уходит. Значит чувствуют они, что безопасно им в ее доме.
Федор вернулся. Единственный из всей деревни целый и на свои ногах. Кроме него да младшего сына Зинаиды, бумаги на которого пришли по ошибке, из мужиков в деревню не вернулся никто. Зинаида хлопнулась в обморок от счастья, а потом на радостях накрыла стол и сидела с сыном, держа его за руку чуть не до утра.
— Мама, я живой, живой! Ну, не плачь! Мы же теперь вместе! Никуда уж больше от тебя не денусь.
Федор, которому еще на станции Михалыч рассказал, что творится у него дома, сначала ошалел.
— Письма были давно. Шестерых взяла, писала.
— Так, то когда было! – усмехнулся Михалыч.
— Почта! Будь она неладна! Так сколько, Михалыч?
— Много, Степаныч, ох и много! Богатый ты теперь!
— Ну, жена, знакомь с детями! – Федор только крякнул, увидев, какая орава теперь живет в его доме. И замолчали самые языкатые сплетницы, глядя, как шагает вереница из парней вслед за отцом по деревне.
— Экая семья знатная получилась! – улыбался в усы Михалыч, провожая взглядом Матренин выводок.
***********************
Наши дни.
— Вот, Машенька. Здесь твоя прабабушка. А это, значит, прадед. Очень хорошие люди были.
— Я вижу, бабуленька! Раз, два, три…
— Двадцать шесть. Четверо своих и двадцать два приемных. – Ниночка протерла памятник, бережно смахивая пыль с подписей под именами родителей. – Все выросли. Ни одного не потеряли. Все в люди вышли. Да ты и сама видела.
Ефим был одинокий, по характеру добрый, рукастый мужик, жил с мамой. Мамы не стало, а Ефиму уже под 50 лет. В гостях случайно познакомился с Виолой.
Эффектная темноволосая женщина с темными глазами сразила наповал. Влюбился, сколько нерастраченной любви-то в нем было! Ему от мамы досталась «трешка». Виола жила в однокомнатной. Поэтому планировала, чтобы будущий супруг перебрался к ней, а его квартиру заняла ее дочка Лена с мужем и внучкой Катей (те пока жили на съемной). Ефим не возражал. Зачем ему столько лишних метров? А тут хоть и однокомнатная, но с просторной кухней, да и любимая женщина рядом.
Переездом решили заняться осенью. Тогда же и свадьбу сыграть, чтобы все через ЗАГС, по закону. А пока наслаждались жизнью на даче. Ефим баню строил. Все вскопал, сам посадил. Виола только подругам говорила, до чего рада, что теперь-то сможет отдохнуть, а уж работой есть кому заняться!
— Я дачу люблю. Свежий воздух, ягодки да зелень своя. Вот только напрягало грядки копать. И не сажала особо ничего. Так, набегами. Я же женщина! Мне нельзя надрываться. Но теперь все по-другому. Ефим мужик работящий, все у него кипит. Не сад, а конфетка будет! — хвасталась Виола.
Внучка Катя с ними за городом жила. И попросила у бабушки подарок на день рождения — щеночка. И Виола Викторовна подсуетилась, как раз объявление увидела. Приехали с Ефимом. Забрали. Просто так отдавали, что хорошо, подумала Виола. Щенок пах молочком. Залез Ефиму под сердце, когда тот его в ветровку положил, за пазуху. Потом выполз и лизнул. И мужчина растаял. Он, никогда не державший животных, прикипел к собачонку. Кормил его, гулял. Играл с ним вместе с Катей. — Мякиш, Мякиш! Родненький! — кричал Ефим и щенок несся к нему со всех ног. — Ты бы его хоть на чужих учил лаять. Бестолковый пес какой, бесполезный! Думала, его на зиму тут оставить, да куда там! Лизун такой! С таким охранником можно все имущество выносить, он еще воров расцелует за это! — вздыхала Виола. Но Ефим ее не слушал. Высокий, крепкий мужчина с крупными чертами лица, он просто таял, когда мокрый носик тыкался ему в щеку. Когда лапки цокали по полу. Когда доверчивое теплое создание безмятежно засыпало рядом.
Сезон прошел. Зарядили дожди. Катя уже давно была дома, с родителями. В сентябре-октябре на даче они еще жили. Сад готовили к следующему сезону. Ефим все что-то строгал, копал, а Мякиш беззаботно бегал за ним, переваливаясь. Потом решили сворачиваться. И тут Ефиму срочный заказ подвернулся. Он печи умел в домах устанавливать. Уехал на несколько дней. — Ты не спеши. Мне зять поможет все вывезти. Занимайся там своими делами! — напутствовала Виола. С зятем и приехали добро домой паковать.
— Так, горшки взяли, одежду сложили. Ничего не забыли? — говорила женщина, уезжая с дачи. А Мякиш из последних сил бежал следом…
Он не мог понять, почему эта железная штука, называемая людьми машиной, уезжает без него. Но сил не было Мякиш отстал. Вздохнул. Было холодно. И он пошел тихонько назад, к дому. Его же надо охранять! И ждать хозяина. Он скоро приедет. И похвалит, какой Мякиш молодец.
— Мать! Собаку-то, может, хоть до города надо было довезти? Куда он там? — спрашивал зять Виолу Викторовну дорогой. — Да больно надо! Сам дойдет, если приспичит. Там, может, подберет кто. Или накормит. Кате мы котенка купили. А этого куда? Я собак не люблю. Ефиму скажу, что вам отдала, а вы уж выкрутитесь как нибудь.
Ефим вернулся через неделю. Долго шуршал пакетами в прихожей. Потом стал звать щенка. Не с пустыми руками приехал — телятинки ему привез, люди добрые дали. Но дома стояла тишина. — Виолочка, а Мякиш-то где? — недоуменно спросил он жену. — Кате отдала. Зять забрал. Она это… скучала по нему. Что тебе, жалко? Жену бы лучше обнял! Виола Викторовна принялась обнимать мужа. А Ефим стоял грустный такой…
— Все, Фима! Закрыли вопрос! Нам еще к празднику готовиться, дел полно! — улыбнулась Виола Викторовна. С утра она унеслась на прическу. А Ефим не выдержал. Поехал к ее дочери и зятю. Что уж они, издалека на Мякиша поглядеть на дадут? Во двор к качели как раз вышла Катя.
— Катюша! Золотце! Здравствуй! А Мякиш дома, да? Ты бы мне его хоть из окошка показала. Я же тоскую. Или может, погулять с ним вместе сходим? — спросил Ефим. Вокруг кружились снежинки. — Мякиша нету у нас. Только котик, — ответила Катя. Внутри сразу стало холодно. Ефим, закусив губу, стал беспомощно оглядываться по сторонам. И тут из подъезда вышел зять Виолы Викторовны.
— Где моя собака? Где? Говори, что вы с ней сделали? — мужчина подбежал и схватил его за воротник. — Дядь Фим, ты чего? Да кому она нужна, твоя собака? Мать сказала, на даче оставить. Да он, поди, ушел уже куда. Ну ты чего, дядь Фим? Пошли, приезд твой отметим! — отнекивался тот. Но Ефим его уже не слышал. Дрожащими руками он завел машину и поехал. — Успеть бы. Снег. Как же так… — думал он дорогой, вытирая лицо рукавом. Что-то родное, дорогое уходило вновь.
Открыв калитку, Ефим вбежал внутрь. Сердце подпрыгнуло вверх и словно замерло. Он увидел запорошенный снегом маленький пушистый комок возле крылечка. — Не успел… Не успел, дурак. Не уберег! — Ефим упал на колени и обхватив голову руками заплакал навзрыд.
Очнулся от того, что что-то шевелилось у ног. Поднял глаза. Мякиш. Его трясло от холода, шерсть была в инее, но из глаз лилась все та же любовь, он хотел тявкнуть от радости, но из горла вырывался только хрип. Ефим взял его на руки, снял куртку, завернул. Сам остался в футболке, не замечая снега и ветра.
— Ничего, брат! Сейчас, выкарабкаемся. Я там тебе мяса принес. Вкусного, как ты любишь. Согреешься. Молочка с медом можно. Меня мама в детстве так отпаивала. Потерпи. Прости меня. Родной, прости, — шептал Ефим, а щенок все облизывал его щеку. Вошел в квартиру, не глядя на опостылевшую в одночасье бабу собрал вещи… Виола Викторовна сочиняла вначале, что щенок сам потерялся и прочее. Только Ефим ее слушать не стал. — Ты и меня потом также… Как Мякиша. Выкинула бы и забыла. Привыкла использовать, а сердца у тебя нет — только и сказал Ефим на прощание.
Мякиш простыл сильно, долго болел. Пришлось Ефиму помыкаться по ветлечебницам, но щенка удалось спасти. Так они и гуляют теперь: угрюмый на вид мужчина с золотым сердцем и мохнатый добряк- пес, похожий на медвежонка. Ефим и Мякиш.
