Ольга уже несколько лет жила одна в небольшом домишке на окраине села. Впрочем, когда женщина слышала такое в свой адрес, ей становилось смешно:
— Да разве ж я одна? – отвечала она, — Неееет, вы что, у меня большая семья! Деревенские кумушки улыбались и кивали, а за спиной Ольги переглядывались, покручивая пальцем у виска, мол, бабенка-то с придурью, семья у нее, как же, ни мужа, ни детей, одно зверье…
Вот это самое зверье Ольга и называла семьей. И плевать ей было на мнение сельчан, считавших, что если уж держать живность, так для дела, скотину или птицу, ну, пса одного для охраны, да кошку, чтоб мышей ловила.
Кошек у Ольги было пять, и четыре собаки. И все они, подумать только, жили в доме, а не во дворе, где им самое место. Так говорили соседи.
Между собой говорили, потому что знали – «этой ненормальной» говорить бесполезно, она лишь рассмеется в ответ:
— Да вы что, нет-нет, хватит с них улицы, нам дома хорошо всем вместе. Пять лет назад Ольга потеряла мужа и сына в один день. Они возвращались с рыбалки, и на трассе груженая фура вылетела на встречку…
Кое-как придя в себя, Ольга поняла, что не может жить в квартире, где все напоминает о любимых людях, не может ходить по тем же улицам и в те же магазины, что и раньше, с ними. А еще, эти сочувственные взгляды соседей…
Через полгода она продала квартиру и вместе с кошкой Дусей переехала в небольшую деревню, купив дом на окраине. Летом занималась огородом, а как наступила зима, устроилась на работу в столовую в райцентре.
И всех своих животных привезла оттуда в разное время. Кто на вокзале попрошайничал, а кто к столовой приходил в поисках еды.
Вот так и собралась у одинокой женщины большая семья, состоящая из родственных душ, в прошлом тоже одиноких и немало настрадавшихся. Но доброе сердце Ольги исцеляло их душевные раны, и они отвечали ей тем же. Любви и тепла хватало на всех.
И еды хватало, хоть было и непросто. Женщина понимала, что не может бесконечно привозить домой животных, и в который раз обещала сама себе – больше никого…
***** В марте, после теплых солнечных дней, вдруг вернулся февраль, заметая проталины колючим снегом, загоняя по домам запоздалых прохожих и воя ледяным ветром по ночам.
Ольга спешила на семичасовой автобус, последний вечерний рейс до ее деревушки. Впереди были два выходных дня, и она после работы заскочила в магазины, купив еды для себя и хвостатого семейства, да кое-что несла из столовой, так что обе руки женщины оттягивали тяжелые сумки.
Помня данное себе обещание, Ольга старалась не смотреть по сторонам, думая о ждущих ее дома питомцах, и согреваясь этими мыслями. Но, как говорится в мудрой сказке, «зорко одно лишь сердце», и оно заставило женщину остановиться и повернуть голову, не добежав десяти метров до автобуса…
Под скамейкой лежала собака. Она смотрела прямо на Ольгу, но взгляд был отсутствующим, почти стеклянным. Лежала, видимо, давно, ее уже основательно припорошило снегом. А мимо шли люди, спеша, кутаясь в шарфы и капюшоны. Столько людей, неужели никто не видит?
Сердце у Ольги болезненно сжалось, она сразу забыла и про автобус, и про какие-то обещания. Подбежала к скамейке, бросила сумки и протянула руку к собаке. Та медленно моргнула.
— Слава Богу, живая! – выдохнула Ольга, — Давай, милая, вставай, иди ко мне… Собака не двигалась, но и не сопротивлялась, когда женщина стала вытаскивать ее из-под скамейки. Собаке было уже почти все равно, она собиралась покинуть этот жестокий мир…
Позже Ольга так и не смогла вспомнить, как дотащилась до здания автостанции с двумя тяжелыми сумками и собакой на руках. Войдя внутрь, она расположилась в самом дальнем углу в зале ожидания и принялась энергично гладить и растирать несчастную худышку, по очереди грея в ладонях ее заиндевевшие лапы.
— Давай, милая, приходи в себя, нам еще до дома добираться. Будешь ты у нас пятой собакой, для ровного счета, — приговаривала Ольга. Она достала из сумки котлетку и предложила собаке. Та сперва отказывалась, но, немного отогревшись, видимо, передумала покидать этот мир, взгляд ее оживился, ноздри задвигались, и угощение было принято.
Через час женщина с собакой голосовали на трассе, что поделать, автобус-то давно ушел. Ольга соорудила из своего пояса подобие ошейника и поводка, хотя собака, названная Милой, итак шла за ней, буквально прижимаясь к ногам.
А еще через десять минут, не веря в свою удачу, они забирались в теплый салон остановившейся машины.
— Ой, спасибо вам! Не переживайте, я собаку на колени посажу, она ничего не испачкает, — тараторила Ольга. — А я и не переживаю, — отвечал ей водитель, — пусть на сидении едет, зачем же на колени. Собачка-то не маленькая… Но Мила прижалась к Ольге, все еще дрожа, и действительно чудом уместилась на ее коленях.
— Просто… нам так теплее, — улыбнулась Ольга. Мужчина кивнул, ничего не ответив, только посмотрел на пояс, завязанный вокруг собачьей шеи, и включил посильнее печку. Ехали молча. Ольга обнимала пригревшуюся Милу и задумчиво смотрела вперед, на бешено мчащиеся навстречу снежинки, подсвеченные фарами.
Водитель украдкой поглядывал на красивый профиль сидящей рядом женщины, прижимавшей к себе спасенную собаку. Да, он догадался, что она подобрала ее и везла сейчас домой. Женщина выглядела немного усталой, но спокойной и счастливой.
Он подвез их к самому дому и вышел из машины, помогая донести сумки. Снегу намело уже так много, что мужчине пришлось хорошенько толкнуть плечом покосившуюся калитку. Ржавые петли не выдержали, надломившись, и калитка окончательно завалилась на бок.
— Не обращайте внимания, — Ольга вздохнула, — давно пора ремонтировать. Из дома доносился многоголосый лай и мяуканье. Хозяйка заторопилась к дверям, открыла, и вся ее большая семья высыпала во двор.
— Ну что, потеряли меня? Ну все, все, приехала, куда ж я от вас денусь! Знакомьтесь вот, пополнение прибыло… Мила неуверенно выглядывала из-за ног своей спасительницы. Ольгины собачки виляли хвостиками и тянули носы к сумкам, которые все еще держал мужчина.
— Ой, да что же мы стоим, — спохватилась хозяйка, — проходите в дом, если вас не пугает наша большая семья. Может, чаю хотите? Мужчина занес сумки, но проходить не стал:
— Поздно уже, я поеду. А вы кормите семью, они вас так ждали… ***** На следующий день, ближе к обеду, во дворе вдруг раздался какой-то стук. Накинув куртку, Ольга вышла из дома и увидела вчерашнего водителя. Он прибивал новые петли к калитке, разложив вокруг привезенные с собой инструменты.
Увидев Ольгу, мужчина улыбнулся:
— Добрый день! Я вам вчера калитку сломал, вот, чинить приехал… Меня, кстати, Владимир зовут, а вас? — Ольга… Хвостатое семейство с любопытством обнюхивало вчерашнего гостя. Он гладил их, присев на корточки.
— Оля, не мерзните, идите в дом. Я скоро закончу, и от чая не откажусь. Там, кстати, тортик в машине. И кое-какие гостинцы для вашей большой семьи…
Катя ходила возле витрин и ела еду. Глазами. Мысленно представляла себе, на что может хватить денег в ее тощем кошельке. Выходило, что надо экономить.
Вместо трех подработок у нее осталась одна. И от накопленных денег после маминых похорон не осталось вообще ничего… Если по порядку: осталась она, по сути, одна. Замужем никогда не была. Вначале училась. На бухгалтера.
Вообще-то Катя терпеть не могла цифры и все, что с ними связано. Но папа настоял в то время. Мол, без денег не останешься, нужная профессия. — Мне нравится ухаживать за кем-то. Ну, знаешь, чтобы человеке легче становилось. Подбадривать его и все такое! – робко говорила тогда отцу юная Катя. — Врачом, что ли? Толку-то хватит? Так-то бы оно хорошо, конечно. Докторов всегда уважают, — крякнул отец. — Нет, сестрой милосердия. А, пап? — откликнулась девушка. — Ничего не понимаю. Медсестрой, что ли? – нахмурился отец. — Ну… почти. Только еще и ухаживать чтобы за другими, — пробовала озвучить свои желания Катя. — Это как? Сиделкой? Санитаркой? Ты совсем из ума выжила? Глупости какие несешь! Профессия должна быть престижной! Дура ты, дура. И ведь правы были люди. Совсем ты у меня не от мира сего. Букашек всяких подбирала раньше, в коробочку складывала. Лапка оторвана, охи, ахи. За ящерицей бежала, пробовала хвост, на который Колька наступил, назад приделать. Катя! Опомнись, дочь! Человек должен стремиться быть лучшим, первым, великим! Вспомни Наполеона! – метался по комнате отец.
Катя опомнилась. Честно пыталась учиться на бухгалтера. Цифры ей снились ночью. Летали вокруг. Катя просыпалась в холодном поту. Ей хотелось сказать отцу, что Наполеонами могут быть не все. И в лучшие и первые тоже не хочется ей, не сможет, не боец. Просто бы жить. Помогать кому-то. Ей почему-то нравилось это.
Когда болела бабушка, именно маленькая Катя больше всех стремилась быть рядом. Тетя морщилась, отходила от старушки, кривилась и шептала, что пахнет плохо. Катя не понимала – как это, плохо? Это же бабушка! Ее руки всегда пахли булочками, травой, медом. Просто сейчас она болеет. Надо почаще говорить ей что-то хорошее. Переодевать ее. Менять постельку. Катя сидела рядом с бабулечкой. Читала ей сказки. Протирала лоб. И просила взрослых разрешить ей постирать что-то, помочь. Она может уже!
Когда бабушка умерла, все вокруг бегали и плакали. Тетя в полуобмороке лежала, причитая: «Унесли бы ее скорее. Боюсь, боюсь покойников!». Катя тихонько проскользнула в комнату. Бабушка словно спала с полуулыбкой. Катя прижалась щекой к ее руке. И заплакала. — Дочка! Испугалась? Уходи отсюда! – вбежал в комнату отец. — Нет, папа. Я плачу потому, что мне будет плохо без бабушки и нам всем. А ей сейчас хорошо. У нее больше ничего не болит, и она там, где так красиво, — вздохнула Катя. — Ты чего говоришь такое? Где красиво? Заболела? – отец наклонился к ней, не понимая.
Катя хотела ему рассказать, что на мгновение прикрыв глаза у бабушкиной руки, она увидела картинку: молодая бабушка (Катя видела фото) идет по дороге, вдоль которой растут сказочные цветы. Все залито золотистым светом. А на пригорке стоит большой белый дом с колоннами. И Катя услышала четко бабушкины слова: «Ну вот и все, родная. Я возвращаюсь домой. Не плачь, солнышко!». Но девочка промолчала. Побоявшись, что расстроит папу своими словами.
И она честно потом пыталась учиться на бухгалтера, но вскоре бросила учебу. Во-первых, потому, что ей не хватало воздуха и все время было ощущение, что она находится не там и словно проживает чужую жизнь. Во-вторых, из семьи ушел, влюбившись в другую женщину, папа. Мама плакала, не переставая, от переживания заболела. Катя умоляла отца вернуться, хотя бы до тех пор, пока мама не поправится. Он тихо что-то говорил, сбивчиво объяснял, краснел, бледнел и напоследок выпалив, что жизнь одна и надо брать от нее все, ушел.
Катя и мама остались одни. И вот тогда-то малахольная, как называли родные и знакомые Катю, удивила. Она не причитала, не жаловалась на жизнь. Бралась за любую подработку. Выучилась на медсестру. И была рядом с мамой. Сама ставила ей уколы. Выхаживала, подбадривала. К сожалению, болезни на нервной почве посыпались друг за другом. И бедная женщина по итогу не смогла даже ходить. — Что, племяшка, совсем у вас печально? Ты же молодая еще, могла бы мужика себе найти. А вот, мучаешься. Откуда в тебе это? Мелкая была, за бабкой все ходила. Теперь за мамкой. Охота вонь нюхать? Сдала бы ее куда. Сама виновата мать твоя, других вон мужья бросают, и ничего, живут себе дальше. И отец твой козел, конечно… — начала однажды тетка при встрече с Катей на улице.
Но Катя ее вдруг перебила. Вообще-то она молчунья была и скромница, а тут – высказалась. — Не надо так говорить, тетя Галя. Мама очень сильно любит папу и не может без него. Он для нее, как вода. Вы сколько сможете не пить водичку? Вот и плохо ей. Пусть живет хоть сколько, мне в радость за ней ухаживать, потому что это мамочка моя. Какой мужик? Стоит все это мамы разве? Ее же никто и никогда на заменит, тетя. Мамы – это наши ангелы здесь, на земле. И папу не обзывай. Случилось и случилось. Бог с ним. Свой путь выбрал сам. Но он мой отец и я не позволю про него плохо говорить,- ровным голосом произнесла Катя. Тетка опешила. Она думала, что племянница, подобно другим, начнет жаловаться на тяжелую долю или поддержит ее мысль. — Точно, дура, — пробормотала она и пошла в сторону.
Мама умерла у Кати на руках. Из окна в этот момент слышался чей-то смех. Пахло сиренью. На тумбочке лежал мамин платочек. А ее самой рядом с Катей уже не было. И потянулись будни. Серые, вязкие. Катя часто смотрела на небо. Видела там то крылья ангелов, то диковинные вышивки цветов, похожие на те, что мама делала.
Тишина дома стала невыносимой. Катя словно бабочка, жила в коконе. Не обращая внимания на новости, людей. Хотела устроиться в местную больницу. Потому что из трех подработок осталась одна. Но силы ее словно оставили, она даже ходила с трудом, чувствуя страшную слабость. Без мамы было так плохо… — Катерина! Стой, расскажу! А ты знаешь, тут говорят, там происходит… — встретила ее у подъезда с чередой новостей-сплетен соседка Елена Петровна. Лицо пожилой женщины было крайне озадаченным и озабоченным. — Все хорошо будет… Вы не слушайте, что говорят. Не ловите негатив. Заведите курочек летом на даче. Или к морю съездите. Там ракушки красивые, привезете себе. Если большую раковину поднести к уху, можно даже здесь шепот моря слушать! Надо радость повсюду искать, — Катя, не останавливаясь, прошла дальше. По лестнице навстречу ей спускалась молоденькая девушка в белой красивой курточке. В модных сапожках. Словно с картинки. В воздухе разлился аромат каких-то волшебных духов. Катя восхищенно взглянула на незнакомку. Та неодобрительно стрельнула глазами и выпалила: — Чего уставилась? Больше всех надо? На себя смотри! — Извините. Вы просто очень красивая. И духи такие… волшебные. Простите еще раз. Это было невежливо с моей стороны, да, — проговорила Катя. Отвернувшись, хотела идти дальше. — Эй, погоди. Постой. Это ты… извини. Папа болеет сильно. И я стала бросаться на людей. Мне страшно, и я злюсь. До свидания! – раздалось за ее плечом. — Видела? Хамка. Отец ее три квартиры скупил на верхнем этаже у нас. Дочка балованная. Только по салонам красоты таскается да ездит везде отдыхать. Он-то вроде хороший мужик был, — принялась просвещать Катю догнавшая ее Елена Петровна. — Почему был? Дочь же вроде сказала, что он болеет, — удивилась Катя. — Считай, почти помер! – и Елена Петровна устремилась домой.
А Катя пошла в магазин. Не делать запасы, просто чего-нибудь купить. — Надо срочно на работу выходить! Хоть куда на первое время. Иначе не хватит ни на что. Ладно, растяну деньги немного. Чего бы купить? – подумала Катя. И тут увидела молодую женщину с коляской, которая держала за руку мальчика лет пяти. Она выглядела растерянной. Ребенок просил сок и мороженое. — Лешенька, потом купим, малыш. У мамы денежек нет теперь совсем. Мы только макарошки возьмем, вот мелочь осталась, — донеслось до Кати.
Она обернулась и встретилась глазами с незнакомкой. Та смущенно отвела взгляд и вдруг расплакалась: — Представляете, у меня кошелек выпал! Не знаю, где. Вернулась по тому маршруту, а его уже нет. Там детские все, недавно сняла. Как мы теперь? — Аферистка! Не слушайте ее, женщина! Таких сейчас везде полно. Попрошайки! Еще и детьми прикрываются! – негодующе вступила в беседу дама в длинном пальто и в дорогих сережках с полной тележкой продуктов. Незнакомка с коляской, ничего не ответив на это, пошла в сторону. Ее малыш тянул ручки к полкам.
Катя словно очнулась. Если ей не хватает денег и хочется вкусного, то что сейчас чувствует ребенок? Так не должно быть. Так нельзя. — Погодите! Вот, возьмите. Купите поесть. И мороженое ребенку. Берите-берите. У меня много денег! Я даже и не замечу, что вам отдала. Я богатая! – Катя сунула последние деньги незнакомке и пошла в своем старом пуховике и потертых ботинках, не оглядываясь. Она не слышала, как вслед раздалось: — Ну вот, Лешенька, Господь все управил. Спасибо тете доброй!
Катя не думала о том, что теперь ей не на что купить еду. И дома кроме пары картофелин и двух пожухших морковок ничего нет. И даже если она выйдет на работу завтра, деньги получит не сразу. Она смотрела на сапфировое небо. Запах в воздухе напомнил ей аромат волшебных духов ее молодой соседки. Скоро ручьи побегут. Когда-то они с папой пускали кораблики в них. Это теперь он живет далеко отсюда. И почти не звонит. Ну да ладно, зато жив-здоров.
В почтовом ящике лежало извещение. Катя удивилась. Некому было ей посылки слать. Но на почту пошла. Ящик был большой. Отправитель: Матрена Никифорова. Катя побледнела. Это было имя бабушки. Адрес – та самая деревня, откуда бабушка родом. — Девушка! Вы посылку-то берите, не задерживайте очередь! Катя отошла. Как же так? Посылка ей, это, вне всякого сомнения. Ее адрес, данные. Не помнила, как дошла до дома.
Руки тряслись, пока распаковывала. Вышитое полотенце, рушник. Тряпичный мешочек с ароматной сушеной малиной. Сушеные грибы, много. Чай. Полно конфет в золотистых обертках. Смешной игрушечный поросенок. И старая советская открытка. — Дорогая Катюша! Пишет тебе Матрена Никифорова, да-да, милая. Звать меня, как твою бабушку. Очень давно дружили мы с ней, в детстве. Мы ж из одной деревни. И вот однажды играли у озера. И бабушка твоя вдруг сказала, что мы должны друг другу через энное количество лет посылку послать- даже загадали, через сколько. Я еще смеялась, мол, старая же совсем тогда буду! С той поры переписывались мы. Последнее письмо Матрены дошло до меня. Знала я, что она уйдет скоро. И писала она, чтобы я свое обещание не забывала и обязательно посылку в указанный срок отправила, только уже на твое имя. Обещание выполняю. Иконку Божией Матери тебе шлю, от меня уже. Пусть она тебя хранит да помогает во всем. Бабушка твоя золотым человеком была! Еще она все молилась за то, чтобы тебе, когда вырастешь, достойный человек встретился! Никто, Катюша, не должен быть один! Одному плохо! Если еще не встретила свою судьбу, верь, да будет так! — было написано там. Катя икону держала и молилась. Плакала. О бабушке. О маме. О себе. — Простите меня. Глупая я. Неудачница. Ничего не нажила. Не добилась. И одна совсем осталась. Но… я вас так люблю! – шептала Катя.
И тут в дверь забарабанили. Она аж подскочила. Открыла. На пороге в облаке своих духов стояла молодая соседка в белой курточке. — Здравствуйте еще раз! Я… Меня Вика зовут. Я что пришла… Папа мой опять буянит. В смысле, психует. Тут доктора к нему приезжали, не стал даже разговаривать. Он сложный человек. Знаете, так бывает. Всегда был сильным, а тут из-за болезни стал слабым. Меня прогнал из комнаты. Но ему надо лечиться. Та женщина сверху сказала, что вы умеете. Вы нам поможете? Папе нужно укол поставить! – сбивчиво начала Вика. Катя ответила, что она не может, пусть нормального врача зовут. — Вы укол же в состоянии поставить, ау? Такое же не забывается, если вы умеете! И мне завтра надо уехать, а папа и сиделку выгнал! Я не знаю уже, что делать. Ну, помогите, а? У вас глаза добрые. Я заплачу, сколько скажите! – не отставала девушка.
И Катя пошла с ней. Немного задержалась в прихожей. В квартире было шикарно, она оробела немного. Мужчине на постели на вид казалось лет 55. Суровый подбородок, холодные глаза. Дочка что-то объяснять стала, он отвернулся. Катя вдруг шагнула вперед и заговорила. Про то, что ничего и никогда не заканчивается. Что он еще молодой и сильный и ему, в отличие от нее, есть ради кого жить. Есть эта девушка Вика. Много чего она говорила, завершив словами: «Господь все управит!».
Вика радостная порхала по квартире – ее отец Катю не прогнал. — Папа! Что заказать поесть тебе? – спросила она. — Я бы супа поел грибного. Нет, нет. Не заказывай. Не найдешь такого. Из настоящих грибов. С дивным запахом. Как у мамы в деревне, — откликнулся ее отец. Катя вдруг вскочила и убежала домой под недоуменными взглядами отца и дочки. А потом вернулась. С мешочком сушеных грибов и малины. Икону захватила. А потом они все вместе ели ароматный грибной суп. И пили малиновый чай. Катя выходила отца Вики. Его, кстати, Виктором звали. А потом и замуж за него вышла. Денег у мужа хватало с лихвой, но она все равно пошла помогать людям в больнице, говоря, что в этом ее призвание. И когда видела обращенные к ней глаза, отчаявшиеся от боли, всегда тихо говорила: «Господь все управит. Надо только верить!». Автор: Татьяна Пахоменко
Маша выскочила из квартиры без шапки и варежек, помчалась куда глаза глядят, лишь бы подальше от дома. Руки вскоре стали ледяными, пальцы на ногах пощипывало, хотя она старательно шевелила ими. А что ожидать от старых ботинок в −18? Проклятая зима пришла раньше времени — ещё только ноябрь.
Можно зайти в магазин, погреться, но ей даже в голову не приходила эта мысль. Она попробовала бежать, чтобы согреться, но морозный воздух плотным туманом входил в лёгкие и не давал дышать. Маша обессиленно села на корточки, прислонившись к забору, обняла колени руками, засунула ладони в рукава и спрятала лицо.
Вот будет здесь сидеть, пока не замёрзнет! Тогда мать спохватится, будет причитать, плакать, но только поздно будет! Хотя из-за чего будет плакать мать неясно. Будет ли она жалеть дочь или то, что ей больше не перечислят скудную пенсию.
Её начало трясти от холода — под курткой не было свитера. Надо встать и пойти. Но куда? Домой не хочется.
— Милая, что случилось? — услышала она взволнованный женский голос.
— Всё нормально, — буркнула в ответ, не поднимая головы.
— Почему ты здесь сидишь?
— Устала, сейчас отдохну и уйду, — голос выдавал её: слова давались тяжело, рот не хотел открываться.
— Милая, да ты же совсем замёрзла. Нельзя так, вставай, пойдём, — женщина мягко подняла её на ноги.
Маша дёрнула было плечами, мол отстаньте от меня, но увидела в глазах незнакомой женщины то, что никогда не видела в глазах родной матери — нежность. Сразу захотелось плакать, девочка опустила плечи и сдалась в ласковый плен незнакомки. А та стянула с шеи широкий шарф, мягко обернула вокруг Машиной головы, прикрыв и покрасневшие уши и открытую шею. Затем сняла варежки и надела на покрасневшие ладони девочки.
— Холодно сидеть, пойдём, — женщина взяла Машу под локоть и куда-то повела.
Ноги замёрзли так сильно, что даже не сгибались в коленях, она чувствовала, как щиплет кожу под штанами, а пальцы начали болеть. Хорошо хоть руки чуточку отогрелись. Ей было так холодно, что она даже не спрашивала, куда они идут, просто шла, ведомая женщиной.
— Вот и дошли, — сказала та, наконец, — Я живу на четвёртом.
Они зашли в подъезд, и Маше показалось, что это самое тёплое место в мире. Покорно поднялась по ступенькам за незнакомкой, глядя себе под ноги.
— Вот и пришли. Заходи, не бойся, — та почувствовала сомнение.
Маша перешагнула порог и её нос уловил аромат еды. Вот как должно пахнуть в нормальном доме! В их квартире воняло чем угодно, но только не едой. Аккуратно сложила варежки и шарф на тумбочку и встала в нерешительности. Что дальше?
— Заходи, тебе надо отогреться. Я тебя не отпущу, покуда не согреешься. Так недолго руки-ноги отморозить.
Маша повесила куртку на крючок, стянула ботинки, пряча дырку на носке. Женщина взяла её за руку, повела в комнату, усадила в кресло и накрыла пледом.
— Забирайся с ногами, укутайся, давай не стесняйся. Сейчас чайник поставлю. Щи любишь? — Маша кивнула, — Вот и отлично. Давно не обедала в компании, всё одна да одна, а вдвоём всяко веселее будет.
Маша снова кивнула. Что говорят в таких случаях она не знала, потому что не может припомнить, чтобы кто-то проявлял к ней доброту. Вскоре лицо начало гореть, она почувствовала что краснеет, перестали дрожать ноги — из них вышел весь холод, тело расслабилось, глаза стали закрываться.
— У меня всё готово, пойдём, — из сладкой дрёмы вывел всё тот же мягкий голос, — Руки в ванной можешь помыть.
Через пять минут Маша сидела за столом и глаза её разбегались: колбаса, сыр, душистый хлеб, дымящаяся тарелка щей, от вида которой у неё мгновенно отключился рассудок. Незамысловатый обед, да только к такому девочка не привыкла. Она опустошила тарелку за минуту, подняла глаза на женщину и ей стало стыдно.
— Давай ещё положу, только ты сейчас не торопись, с хлебушком ешь, сметанки добавь, если любишь.
Маша только кивнула и хрипло сказала:
— Очень вкусные щи у вас, никогда таких не ела.
— Как зовут тебя?
— Маша, — заворожённо глядя на дымящуюся тарелку, ответила она.
— Машенька, Мария, — нараспев сказала женщина, — Ты ешь, не стесняйся. Я давно живу одна и мне в радость, когда мою еду едят с таким аппетитом.
— Понятно, — Маша сосредоточилась на еде, потому что не знала о чём говорить.
Пообедав, женщина усадила Машу в то же кресло, вручила пульт от телевизора, а сама занялась посудой. Девочка заснула в кресле, а проснувшись обнаружила себя укрытой пледом. За окном стемнело.
— Машенька, тебя, наверное, дома ждут.
Та помотала головой.
— Ты уверена? Родители могут волноваться.
— Она будет волноваться, если ей выпить нечего, — буркнула девочка.
— Ты о маме?
— Ага.
— А папа?
— Нет его.
— Ясно, выпало, значит, на твою долю.
Девочка засопела, а женщина мягко продолжила:
— Знаешь, а говорят, что Бог людям по силе даёт испытания.
— И вы верите? — звонко воскликнула она и карие глаза вспыхнули огнём — Если бы он был, то разве допускал бы такое, а? Все эти войны, беды, да и вообще…
— Знаешь, у меня к нему тоже много вопросов. Например, почему так рано ушёл мой муж, а сын даже пожить не успел. Для чего он забрал их, а меня одну оставил?
— Вот и я говорю — если бы он был не допустил бы всего этого! — перебила Маша.
— Не знаю я ответов на твои вопросы, Маша. Но думается мне сила в тебе огромная заложена, всё что на твою долю выпало, тебя сильнее сделает.
— А зачем мне эта сила? Всё равно жизнь — дрянь. Почему у всех есть всё, а некоторым фиг с маслом?
— Маша, у тебя большое преимущество перед теми «у кого всё есть».
— И какое же? — недоверчиво хмыкнула девочка.
— Ты знаешь чего не хочешь.
Маша грызла ноготь.
— Все знают… Думаете кто-то хочет вот так жить? — она вытянула ногу из-под пледа и покрутила ступнёй — В дырявых носках ходить и нормальную еду по праздникам видеть?
— А, не скажи… Не все знают, потому что не жили такой жизнью, не видели её изнутри. А ты видела и точно знаешь, что так не хочешь.
— Ну и что из этого? Какой толк от этих знаний? Что от меня зависит? Мне всего 13, что я могу сейчас сделать? — возмущалась девочка.
— От тебя зависит, какой дорогой ты дальше пойдёшь. Случается так, что те «у кого всё есть» сами не понимают чего хотят, за них родители решают: куда поступать, где жить, кем работать. От этих оков душа их страдать начинает. Живут они и вроде бы всё у них есть, а счастья нет, душа плачет. А ты точно знаешь, что не хочешь жить как мама, поэтому уже сейчас можешь делать шаги в сторону своей жизни. Как ты жить хочешь?
— Не знаю… Нормально хочу жить! Чтобы еда вкусная на столе, чтобы не орал никто, чтобы никакая пьянь по дому не шастала.
— А что для этого надо сделать?
— Да откуда я знаю?!
— Мне, кажется, всё ты знаешь, только никогда не спрашивала себя об этом. Я понимаю тебя, Маша, твоя жизнь ежедневная борьба за выживание. То, что ты испытала некоторые и во взрослой жизни не проходят. Но если ты не хочешь, как мама, значит, надо делать то, чего она не делает.
— Ну, например?
— Например, заботиться о себе. Знаешь, чем взрослый отличается от ребёнка? Тем, что он отвечает за свои поступки. Ты рано повзрослела и можешь взять ответственность за саму себя.
— А как? Вы говорите так, будто это легко и просто! Да никому дела до меня нет. Где мне денег, например, взять? На работу меня не возьмут, как мне отвечать за себя?
— Ты можешь отвечать за свои мысли. Не разрешать думать о себе, как о пропащем человеке, не опускать рук, поставить себе цель и идти к ней. Подумай кем бы ты хотела работать, куда для этого нужно поступить, есть ли там общежитие. Это не делается в один день, но начать думать никто не мешает. Не варись в негативе, знаю, что тяжело, тем более когда постоянно видишь плохое. Подумай, где ты можешь отвлекаться от всего этого.
Маша быстро-быстро обкусывала ногти, в её голове словно рой пчёл жужжали мысли, перебивая друг дружку. Одна её часть хотела спорить и доказывать, что таким невезучим нечего и дёргаться — для них нет места под солнцем. Вторая её половина хваталась за слова незнакомки и шептала, что всё у неё может быть хорошо. Женщина, видя её смятение, мягко добавила:
— Маша, ты умница и красавица. И бог, посылая тебе испытания, знает, что тебе под силу справиться.
Губы девочки задрожали, она посмотрела на своё отражение в зеркале напротив. Красавица, как же! Нос длинный как у вороны клюв, лицо худое с противными красными прыщиками, губы тонкие и длинные, волосы обрезаны как попало, да к тому же грязные, сальные. «Разве, что в ужастиках сниматься» — хмыкнула она про себя.
— Тебя точно дома не хватятся?
— Нет, я уже много раз не ночевала дома, когда пьяная ей вообще всё равно.
— А где же ты ночуешь?
— Обычно у соседей.
— Бедная девочка! Оставайся сегодня у меня, а завтра посмотрим. А хочешь ещё чаю?
Маша кивнула.
На следующее утро женщина вручила Маше пакет:
— Возьми, тебе пригодится. Это мне дарили в своё время, но мне мало́. И выкинуть жалко и отдать некому, словно тебя дожидались. Там не так уж много, но самое нужное: носки, колготки тёплые, водолазка.
Маша недоверчиво смотрела исподлобья. Жалеют её, что ли, как бездомную?
— Маша, ты посмотри там всё с бирками, новое. И размер глянь: маленькое. Вещи-то сейчас сплошь китайские, размер часто не совпадает. Могла бы, я тебе больше дала бы, но нет ничего больше. Возьми, пожалуйста, я прошу.
— Ладно, спасибо.
— Завтракать будешь? Не знаю любишь ли ты кашу, поэтому нажарила котлет. Они у меня вкуснее каши получаются.
— Буду, — улыбнулась девочка.
— Вот и замечательно! Мне так приятно тебя угощать, а то всё одна да одна.
— А вас как зовут? Я даже не спросила.
— Тётя Марфа.
— Необычное у вас имя, редкое.
— Да наверное, Машенька. Как говорится, не имя красит человека, а человек имя. Ну пойдём, я переживаю, что мама тебя потеряла. Поэтому ты сходи домой, ладно?
— Куда ж я денусь…
Сытно позавтракав, попив чай с конфетами, девочка нехотя собралась домой.
— Маша, ты адрес мой запомни и в случае чего приходи ко мне, — наставляла её на пороге Марфа, — Вот возьми, я тебе тут конфет и печенья положила, чай попьёшь.
— Ладно, спасибо, — смущалась девочка.
— Обязательно приходи! Днём я на работе до 17, а вечерами почти всегда дома.
— Хорошо, я приду…
Но Маша больше не пришла.
Дома она застала органы опеки и не протрезвевшую мать с собутыльниками, поспешно покидающими квартиру. Опека и раньше приходила к ним — жаловались соседи и участковый. Но этот раз оказался решающим — девочку забирали в реабилитационный центр. Маша смотрела на шатающуюся мать, притворно орущую: «Не отдам мою кровиночку!» и в ней поднималась волна ненависти и презрения. Это был тот редкий случай, когда дети добровольно уходят от родителей, потому что в любом другом месте, лучше, чем в родном доме.
— Куда меня отвезут? — спрашивала она строгую женщину.
— Пока в реабилитационный центр, поживёшь там полгода. Если за это время мама не остепенится, то лишим её родительских прав. Мария, детям нельзя жить в таких условиях. И ночевать где попало нельзя. Где ты спала сегодня?
Маша прижала к себе пакет с вещами и промолчала.
Она часто вспоминала разговор с тётей Марфой и её вкусную еду. Однажды она поняла, чего не хватает в её жизни — порядка. И тут же подумала, что хотела бы учиться в кадетской школе-интернате. Такая имелась в двух кварталах от её дома. Иногда она сбегала из дома и сидела неподалёку, наблюдала.
Ей нравилось, что все дети в одинаковой форме, не отличить. Нравилось, что они всё делают сообща: маршируют, работают, идут на обед. Нравилась предсказуемость их жизни: они точно знают во сколько маршировать, во сколько пробежка и что обеденный стол не будет пустым. Их не ждёт сюрприз в виде пьяных товарищей матери. И они не сбегают из дома, устав от драк.
Целый месяц она вынашивала эту мысль, прежде чем решилась поговорить с самой доброй, на её взгляд, воспитательницей. Та пообещала узнать условия поступления, и через несколько дней сообщила новости. Во-первых, поступить туда Маша может, но нужен высокий балл. А во-вторых, если её мать лишат родительских прав, у неё появится льгота. Попробовать поступить в школу-интернат можно и в этом году и в следующем, но чем раньше, тем меньше конкурс.
Так у Маши появилась цель. Первая серьёзная цель в жизни.
В этой четверти оценки уже не исправить, но есть ещё две. После зимних каникул она подошла к классной руководительнице и попросила подтянуть по математике. Самостоятельно занималась остальными уроками и, если что-то не понимала, заставляла себя подходить к учителям. Вначале стеснялась, чувствовала себя недостойной внимания, но видя, что учителя идут навстречу, успокоилась.
Были минуты, когда хотелось всё бросить. Но тогда она вспоминала родную квартиру, опухшие рожи маминых друзей и, вздыхая, бралась за учебники. В реабилитационном центре сделать это проще: бытовые вопросы решаются без её участия.
Впервые Маша вышла ударницей за четверть. Это воодушевило. А классная руководительница, поговорив с девочкой и выяснив мотивы, сказала, что поможет с оформлением документов для заявления.
Маша с удивлением заметила, что мир идёт ей навстречу и не такой уж он враждебный. К концу учебного года мать лишили родительских прав, девочку одолевали противоречивые чувства. Она плакала, сердце сжималось и ныло. Но вспоминая голодные дни, бессонные ночи, рваные носки и вонючие простыни, понимала, что с мамой её ждёт болото.
Она часто вспоминала тётю Марфу, хотела сходить в гости, вот уж у кого уют, а не казённый быт. Но даже на весенних каникулах не смогла вырваться — учителя задали ей много дополнительных работ, желая помочь. Она понимала, что не может их подвести и высокий балл ей необходим.
К концу учебного года Маша просто устала как морально, так и физически. Но годовые оценки радовали — всего несколько четвёрок, остальные пятёрки. Когда её похвалили на итоговой линейке, она заплакала, выпуская скопившееся напряжение.
Подходил к завершению срок проживания в реабилитационном центре, её должны перевести в детский дом, но директор пошла навстречу и оставила в центре до получения результатов вступительных экзаменов в кадетской школе.
Вместе с классной руководительницей собрали пакет документов, подали заявку, учительница сопровождала Машу на экзамен, чтобы девочка меньше переживала. Маша дважды ходила к тёте Марфе, но не застала дома, а стучаться к соседям постеснялась. Бродила вокруг дома, ждала у подъезда, но так и не встретила.
Близился день объявления результатов, от волнения она почти перестала есть и спать — решалась её судьба. Детский дом или школа-интернат. Воспитатели видя, что она худеет на глазах, приносили домашних пирожков, в надежде пробудить аппетит.
В то июльское утро в комнату девочек вошла директор, Маша вскочила с постели, чувствуя, что та принесла новость для неё.
— Машенька, — тихо начала директор и сердце девочки ухнув, упало: слишком успокаивающий тон, — Маша, ты большая молодец. Я горжусь тобой, ты зачислена в кадетскую школу-интернат! Твои результаты оказались чуточку выше нижней границы, но льгота и небольшой, для восьмого класса конкурс, помогли. На следующий год было бы сложнее.
Последние слова Маша уже не слышала — плакала от счастья, а девочки, обнимали столпившись вокруг неё обнимали. Директор наставляла:
— Девочки, берите пример с Маши. Она сделала огромную работу, и я уверена, что её ждёт светлое будущее. Вы тоже можете, вы всё можете, но надо постараться!
В конце августа Маша съездила к матери, собрала нехитрые пожитки, сказала ей новость и переехала в интернат. Так начался новый этап в её жизни.
Пожилая женщина возвращалась домой из магазина. Хотелось быстрее подняться в квартиру и скинуть одежду — июнь выдался жарким. Возле подъезда стояла высокая женщина в форме. Марфа пригляделась, нет форма не полицейская, видно кого-то ждёт.
— Тётя Марфа, это вы? — окликнула её женщина.
— Да, — устало выдохнула она: не хотелось ни с кем общаться, но к ней приходят за помощью и зная себя, она была уверена, что не откажет и выслушает незнакомку.
— Вы не узнаёте меня?
— Нет, милая, извини.
— Я Маша. Много лет назад вы подобрали меня на улице в мороз, накормили щами и котлетами. Помните?
— Машенька, Господи это ты?! Какая же ты стала взрослая! — Марфа поставила сетку на скамью и обняла Машу, едва достав ей до плеч, — Я думала, никогда тебя не увижу, переживала. Пойдём скорее в дом, всё расскажешь.
Через полчаса они сидели в маленькой кухоньке, в кружках остывал чай, Мария рассказывала как она поступила в кадетскую школу-интернат, как училась день и ночь, держалась за своё место.
— Потом уехала отсюда и поступила в военное училище, а после военную академию. В общем, связала свою жизнь с армией, о чём ни капли не жалею. Мне очень нравится и моя работа и те трудности, которые она предполагает. Переезжать с места на место мне несложно, никто меня не держит.
— Умничка, Маша, какая ты умничка. А какими судьбами здесь оказалась?
— Полгода назад мама умерла, вот приехала вступать в наследство. На похороны приезжала, но буквально одним днём, а сейчас я в отпуске, поэтому надо все бюрократические вопросы закрыть.
— Грустный повод.
— Я пыталась её лечить, хотела с собой забрать, но она отказывалась. Это её выбор.
— Да, Машенька, ты права. Ты сделала свой выбор, выбралась отсюда, а за неё отвечать не можешь.
— А вы-то как, тётя Марфа?
— Я хорошо, живу всё так же одна, как и двадцать лет назад. Я тебя вспоминала, но кроме имени ничего о тебе не знала, очень переживала, думала, ты в беду попала, жалела, что не проводила тебя до дома в тот день.
— Я приходила к вам до поступления в интернат, но вас не было.
— Той весной я сломала ногу и долго восстанавливалась, в реабилитационном центре лежала — сложный перелом. Наверное, в это время ты и приходила. Я оставила у соседей записку, на случай если ты придёшь.
— А я постеснялась к ним зайти, глупая же была, всех боялась.
— Но я рада, что ты пришла сейчас! Помню, как ты сидела в кресле и прятала дырку на носке, а сейчас у тебя идеально выглаженная одежда, причёска волосок к волоску. Красавица! А как семья, Маша? Замуж вышла?
— Пока нет, но не переживаю, мне всего-то 33, успеется. Не хочу торопиться и выходить замуж, потому что надо. Сейчас встречаюсь с офицером из моей части, так что нельзя сказать, что я одна.
— Правильно, придёт время и всё устроится.
— Многие наши женщины уходят преподавать, когда выходят замуж. Если надоест армия, пойду в академию или в кадетский корпус. Сама ведь знаю, каково там и как много зависит от учителей. Я боялась дедовщины, но нигде с ней не столкнулась, а всё благодаря отцам-офицерам.
— Хорошо, что ты выносишь такие уроки из жизни, стала рассудительной, взрослой.
— Самый первый учитель — это вы. Вы научили не вариться в негативе. Я ваши слова на всю жизнь запомнила, что только я отвечаю за свои мысли и поступки, что могу выбирать. Я выбрала не идти по материнской дороге и только сама знаю, как сложно порой было не свернуть. А как меня в школе классная поддержала? Как с дочкой на экзамены ходила. Всякие конечно, преподаватели встречались, особенно тяжело в академии было, но я решила быть непохожей на них.
— Думаю, из тебя выйдет замечательный педагог, ты сама такую школу жизни прошла! Я ведь говорила, что в тебе сила огромная заложена и не зря бог тебе с рождения такие испытания послал. Он в тебе не ошибся.
— А помните, вы сказали, что не знаете для чего на свете живёте, раз все близкие умерли? А я знаю! Вы живёте, чтобы спасать тех, кому сложно, и дарить им надежду. Не подбери вы меня тогда, не знаю что со мной стало бы.
Бабушка Марфа вспомнила всех тех людей, что приходят к ней за советом, а позже некоторые возвращаются с благодарностью и кивнула:
— Да, Маша, думаю, Бог в нас не ошибся. Ты останешься у меня?
— Если вы не против?
— Конечно, не против!
— Тогда я вещи из камеры хранения заберу и к вам. Но предупреждаю — отпуск у меня длинный.
Мама моя была очень сердобольным человеком. Жила она в старинном доме на Амурской улице. Была она роста невысокого, всегда носила фартуки, повязывала голову белым платком, одевалась только в юбки и кофточки, а платья не любила. У неё была большая коса, которая с годами только меняла свой цвет, становилась все белее и белее, а красоту свою хранила. Она всегда была заплетена и уложена в корону на голове. От этого вид у мамы был царственный. Взгляд у моей мамы был особенный. Она всегда смотрела собеседнику прямо в глаза, не мигая, и слушала человека так внимательно, как будто боялась пропустить что-то мудрое, что мог он ей сказать. Голоса своего она никогда ни на кого не возвышала, и никогда никому не возражала. Делала она все по-своему. Переубедить её было невозможно. -Я так решила! И фраза эта говорилась виноватым голосом. Вот уж решила она так, что тут поделаешь. В голосе была надежда на уступчивость, а в поступках её не было. Я получила профессию акушерки, у меня было двое детей. Раньше как было? Выйдет женщина из декретного отпуска двухмесячного, и милости просим на работу! Хотела я сыночка своего в ясли отдать. -Нет! – сказала мама, — буду сама нянчить. -Но ты же одна в доме! Отца уже нет! У тебя печка, у тебя дрова и уголь. -Справлюсь! Велика забота! Не допущу, чтобы крошка такая без пригляду в яслях была казенных. При живой-то бабушке! Я возражала, а сама была так рада! Зима стояла лютая. Попробуй, повози на автобусе ребенка в ясли в ватном одеяле. Надорвешься! Стал мой Артемка у бабушки жить. Мы с мужем каждый вечер их навещали. И дрова, и уголь нашей заботой были, и воду из колонки носили, и стирала я за сыном все сама. Приезжаем как-то вечером к маме моей, заходим в дом, а у неё двое малышей. Оказывается, через дорогу в многоквартирном доме семья жила. Ребенок у них был поздний, долгожданный как будто, но мать его Лиля такой крученой была. Снабженцем работала, и работу бросить не могла. А мальчик в яслях болеть начал сильно. Вот она и уговорила маму мою наняться в няньки. Деньги какие-то смешные маме обещала платить. Я так возмутилась! -Мама! Мало тебе с нами горя было? Ты нас пятерых в войну поднимала. Ты внуков нанянчилась. Все на твоих руках выросли! Теперь моего сына поднимаешь, хоть и силы у тебя уже не те, что были прежде. Пожалей себя! -Я так решила! Понятно мне стало, что возражать бесполезно. Посмотрела я на этого маленького Диму, и сердце у меня от жалости дрогнуло. Сидит, как мешочек. Глазки тусклые такие. Гайморит уже, потому что под носиком все воспалено. Ест только из бутылки, хотя в полгода уже нужно к ложке приучать и давать протертые супы. Давай я его лечить. Животик у малыша болеть перестал при правильном кормлении. Носик его задышал, потому что мама ему кроватку у печки поставила. Спит в тепле, ручонки раскинет. Вид у него такой трогательный был и доверчивый. С моим сыном, хоть он и старше был на два месяца, сдружился так, что они шкоды вдвоем устраивали. Пока мама отвлеклась, подползли к кошке и молоко у неё из миски выпили. Мама чуть не плакала. -Ничего! Здоровее будут! – смеялась я. Пошли Артемка и Дима почти одновременно. Весной на веранде гулять стали. Постепенно мама моя их и к горшку приучила, и есть самостоятельно ложкой научила. Едят они, да ещё причмокивают. Летом мы с Лилей в садик мальчишек отдали, но там у них животики болеть стали. Мама опять вмешалась и забрала их назад. Ещё одну зиму они у неё прожили. Потом мы отдали их в детский сад и горя не знали больше. Почти и не болели мальчики наши. Такими крепышами стали, любо-дорого глянуть. Лиля эта мою маму не забывала. Снабжала её всем необходимым. А Дима так во дворе у моей мамы и вырос. И велосипед его у нас в сарае стоял, и мотоцикл потом он здесь ставил. Что и говорить, что с Артемом моим они крепко дружили, хоть и жили в разных концах города и учились в разных школах, а в медицинский институт вместе поступили. Мама моя долго прожила на свете. Ушла она тихо. Не проснулась утром – и все. Дима провожал её, как родную свою бабушку. И горевал о ней очень сильно. И деньги на похороны дал немалые. И венок с лентой «Любимой бабушке» принес самый красивый. И за могилкой смотрит. А я себя виноватой чувствую. Почему я тогда так возражала, почему так против была того, чтобы мама с Димой нянчилась? А она у меня мудрой была. Далеко видела. Вот и вчера мы с мужем поехали на кладбище, чтобы могилки к родительскому дню привести в порядок, а мамина могилка уже ухоженной стоит. Значит, Дима уже успел, уже позаботился. Значит, память его о маме моей жива. Нужно делать добро людям. Оно чаще всего добром и возвращается!
