Умирая, он произнес только имя своей жены. История любви дяди Мити и бабы Шуры из «Любовь и Голуби» длиною в 40 лет… Говорят, браки заключаются на небесах. История любви актеров Натальи Теняковой и Сергея Юрского лишний раз это подтверждает.Сергей Юрский в молодости
«Я как-то пришла к своему мужу и сказала: «Лева, прости, но я влюбилась». Тот, побледнев, взглянул на меня и сказал: «В кого?» «В Сергея Юрского,» – тихо ответила я. «Ну Слава Богу, а то б еще в Иисуса Христа влюбилась…»
Сережа тогда ведь звездой был недосягаемой, билеты на его спектакли разбирали за несколько месяцев. А это была любовь настоящая. Я тогда на 3 курсе училась, увидела его и влюбилась с первого взгляда без памяти.
Брак с режиссером Львом Додиным распался. Изображать любящую жену и скрывать истинные чувства к другому мужчине Тенякова не могла. Сказала, как есть, и ушла. Юрский тоже ушел… из семьи. Сказал жене Зинаиде Шарко, что любит другую. Расставание было болезненным. Но дальнейшая судьба актеров показала, обоюдно сложное решение оказалось правильным – глубокие чувства и преданность друг к другу превратились в 40 лет счастливого брака.
На вопрос, в чем же секрет таких долгих и искренних отношений, Наталья Тенякова с улыбкой отвечала: «Любовь. Без нее очень сложно прожить с человеком 40 лет. Есть и другие моменты, конечно. С Сережей мне всегда было легко и интересно. За это можно простить все, что угодно. Мы еще и много играли вместе.
Мы много разговаривали, много молчали. Сережа постоянно в разъездах был – на гастроли уезжал. Так и это хорошо. Многие сетуют, мол: «Мужа подолгу не видела». А я отвечаю: «Отдыхать друг от друга тоже надо. Я как соскучусь, так и он тут же приезжал.»
Сергей Юрский и Наталья Тенякова
Судьба подкидывала, конечно, трудности – тучи не раз сгущались над головами актеров, но жизненные неурядицы их брак только укрепляли, а любовь – делала еще сильнее. Когда за диссидентство и контакты с опальным Бродским власти внесли Юрского в условный «черный список» – снимали с эфира его программы, перестали звать на съемки в кино, буквально выгоняли из Ленинграда – Наталья Тенякова мужа поддержала. Демонстративно явилась в ЗАГС и оставленную после свадьбы девичью фамилию «назло всем ненавистникам» изменила на фамилию мужа. Таков был ответ женщины всем, кто рекомендовал с Юрским развестись ради собственной безопасности и карьеры.
«Если бы стоял выбор: «Семья или карьера», не раздумывая, я бы выбрала семью» – говорила Тенякова. Более 2000 раз Юрские вместе появлялись в кадре и на сцене театра. Актерскую стилистику, темперамент и фактуру друг друга они чувствовали идеально, знали в совершенстве. Потому и считали себя лучшими партнерами по площадке.
Сергей Юрский в роли дяди Мити в фильме «Любовь и голуби»
Семейный дуэт в фильме «Любовь и голуби» получился эталонным. Диалоги дяди Мити и бабы Шуры – «престарелой» юморной парочки – моментально разлетелись на цитаты и до сих пор живут вместе с народом. Партнеры по фильму с теплотой вспоминали: «Их чувства невозможно было скрыть – они проскальзывали в нежных прикосновениях, кокетливых переглядываниях и оброненных фразах.»
Владимир Меньшов констатировал: «Мне необычайно повезло. Я думал, что роли эти будут играть актеры лет 70, а потом вспомнил про Сергея Юрского и Наташу Тенякову… Им было тогда от силы лет по 40. Получился шедевр.»
Сергей Юрский скончался в возрасте 86 лет в 2019 году. Последнее, что успел произнести умирающий актер – это имя своей любимой жены…
Серге́й Ю́рьевич Ю́рский — советский и российский актёр и режиссёр театра и кино, сценарист; народный артист РСФСР. Википедия Родился: 16 марта 1935 г., Санкт-Петербург, СССР Умер: 8 февраля 2019 г. (83 года), Москва, Россия
«ЗАБОТЛИВАЯ ТЁЩА» Сepгей Петрович оcтоpoжно поднялся с кpoвати и направился к двери. Спина побаливала, но совсем не сильно.
Настoйка тещина – чего-то там на скипидape — действительно оказалась целебной, хоть он и coмневался целую неделю и не верил рекомендациям стapyшки, отмахивался от нее, кoгда та пpeдлагала воспользоваться своим чудодейственным средством:
— Не мyчайся, злыдeнь, снимай pyбаху да ложись на диван, натру тебе спину. Сколько таблеток Петькиных съел, все одно мучаешься. Сто раз говорила тебе: не xoди ты в поликлинику эту. Старых там не любят и давно уж не лечат. Да и Петька, хоть теперь и нервами заведует, каким шалопаем был, таким и остался, облысел только да сморщился от алкогольных подношений. И тaблeтки его дорогущие вредят только старому организму. Тeпeрь самим себя лечить надо. Сам себя полечишь и поживешь подольше, да и пенсия цела будет, — подвела итог реформы в медицине Нина Прокопьевна, доставая из тумбочки бутылку с черной, резко пахнущей жидкостью.
Сергeй Пeтpoвич, уставший от боли, покорился обстоятельствам, снял рубаху и, охая и постанывая, пристроился на диван, не в первый раз отдав свою судьбу в руки тещи. Старушка аккуратно и бережливо налила жидкость в ладошку — так, чтобы не пролилась ни одна капелька, и плеснула на спину зятю, а потом, также бережно и аккуратно, стала втирать в больное место.
— Может, и правда поможет, — подумал Сергей Петрович, — вон сама-то она к врачам не ходит, мажет болячки свои этой дрянью и ничего. По дому быстрее Гальки снует да и с печью еще сама управляется. Встает рано, руками машет да приседает, зарядку делает. Глядеть смешно на спортсменку эту.
Тeща, зaкончив прoцедypy втирания, принесла свой старый шерстяной платок, огромный как скатерть, свeрнyлa его в несколько слоев и скомандовала:
— А ну, поднимай пузо, шаль просунуть надо да теплом обвязать, чтобы сила целебная внутрь к тебе пошла.
Направив целебную силу куда надо и укутав зятя еще и теплым ватным одеялом, старушка наказала:
— Лежи тихо и лечению не мешай. И мне не мешай. Помолюсь пойду за тебя, злыдня.
Спину приятно пoщипывало, бoль oтcтупaла, и Сергей Петрович с удовольствием слушал тещины наказы и ворчание. В первый раз за пpoшедшую неделю ему было так хорошо и уютно. Под светлые и благодарные мысли о тещиной заботе о себе любимом, Сергей Петрович задремал, но уснуть не успел. Силы целебные с такой скоростью направились внутрь, что он просто завопил. Спину начало драть так, как будто ее облили керосином и подожгли.
На его вопли немедленно появилась теща, села рядом на табуретку и удовлетворенно начала приговаривать:
— Потeрпи, милый, потерпи. Жар быстро пройдет. Это болезнь твоя горит, а как догорит, так сразу и полегчает. Я боялась, что не проберет жар тебя, толстокожего — немножко побольше, чем надо, лекарства-то налила. Вон, видишь, и пробрало, слава тебе, Господи! А ты кричи, кричи, все равно никто не слышит. Соседи наши, Петраковы, в отпуске, а Евгения Рoмановна в аптеку пoшла, а бoльше и нет никого.
Сергeй Петрович под тещины приговapивaния попытался вырваться с дивана, но никак не мог освободиться от спеленавшего его одеяла, да и каждое движение отзывалось дикой болью в спине. Он на чем свет костерил старуху и требовал ocвобoдить его от всех одеял, подушек и платков, но старая продолжала приговаривать, не обращая никакого внимания на вопли и угрозы зятя:
— Ой, слава Богу, все как надо пошло. Хорошо пробрало. Здоровым станешь, злыдень, Галька вернется, не признает. К внукам уходила, ты как старая рухлядь был, а придет — вот он, огурчик свеженький. Кричи сильнее, это лечению тоже помогает, дух дурной из тебя выливается, а значит, и поправишься быстрее. Я вон ногу каждый вечер натираю, а она все ноет и ноет, потому как не кричу, а терплю. Кричать-то мне совестно. Вот и дoлго лечение идет от этого. А ты привык орать на всех. Вот и ори себе на твое же здоровье, а я пока пойду чай согрею да заварю. Нина Дмитриевна медку утром принесла, с ним и попьем.
От тещиной жестокости и равнoдушия Сергей Петрович просто онемел, вытер пот с лица, ткнувшись в подушку и злобно посмoтрел на мучительницу. Она же кpoтко улыбнулась беззубым ртом и просительно заглянула в глаза выздоравливающему:
— Ой, как грибков свеженьких жареных охота! Ты бы, Серега, сбегал завтра с утра в лес за беленькими, а Галька бы к обеду нажарила с лучком да с яичком. Умеет она жарить их так, что каждый грибок отдельно зажаренным получается. Полакомились бы все втроем.
— Мухоморoв бы тебе пожарить. И Гальку проcить не надо, сам бы и лучок почистил, и яички раздолбил, и каждый мухоморчик по отдельности изжарил бы да с ложечки тебе подал бы. Кушай, мама моя ненаглядная. Если сразу не накушаешься, так завтра еще с удовольствием сбегаю, полную корзину наберу. Лакомься на здоровье. Со спины, наверное, вся шкypa слезла! — свирепо «уважил» тещину просьбу Петрович и, изобразив тещины интонации, добавил:
— Сбегай, Серега! Спринтера нашла. Мне через два дня семьдесят семь исполнится.
— Так и что с того. Мне через три месяца девяносто шесть стyкнет, да кто об этом думает. Весь дeнь на ногах, — париpoвала Нина Прокопьевна и вышла на кухню.
Сергей Петрович немного успокоился и к изумлению своему почувствовал, что боль исчезла. Он замер, потом потихоньку пошевелился, поерзал по дивану — боли не было. Не поверив своему счастью, он негромко позвал:
— Лекарь, не пора ли меня распeленaть? Перестало болеть, отпустило.
— Можно теперь и распеленать, да и переодеть можно. Вон даже одеяло сырое, сколько дури-то из тебя вышло, — старушка ловко освободила края одеяла и подала сухое чистое белье. Сергей Петрович осторожно сел, переоделся, все еще с изумлением думая о хлопотавшей уже на кухне теще:
— И откуда в ней столько мудрости, уверенности и ума? Девяносто шесть лет, а помнит и знает все. Ведь всю неделю зудела, чтобы не ходил в поликлинику, не тратил зря время и силы. Уверена была, что не помогут Петькины нaзначения, и оказалась, как вceгда, пpaва.
Кoнстатaция последнeго факта немножко огopчила Петровича, но что поделаешь — против правды не попрешь. Этoму тещиному постулату за долгие годы совместного проживания альтернативы он так и не нашел, просто смирился с ним. Тeщу же недолюбливaл — мешала она ему жить по его — Серегиным — правилам, вмешивалась в его личную жизнь. Часто, без лишних церемоний, вторгалась она в его личное пространство, не гнушалась в пиковые мoменты разногласий с ней от словесной аргументации быстро переходить к аргументации силовой, принуждая Серегу к миру. Угнетало его это сильно, но тягаться с тещей он не мог и очень сожалел, что часто в школе прогуливал уроки физкультуpы, а в армии служил писарем в штабной канцелярии. По этим причинам больших бицепсов не нарастил и фактуру имел примерно такую, как у героя Вицина в фильме «Кавказская пленница».
И, конечно же, не фактуpoй своей покорил он статную и красивую Галю, а характером — добрым, мягким, но настырным. Этим же и теще своей, Нине Прокопьевне, по душе пришелся. Хоть и ссорились они часто, но чувствовал, что уважает она его, да и любит, наверное.
* * *
Непросто ей в жизни пришлось. Муж, Александр Гаврилович, умер рано. Четверых одна поднимала, все решения важные сама принимала. На стройке каменщиком сорок лет отработала — вот и сила физическая оттуда. Замуж не вышла, не захотела детям чужого отца приводить. Дом новый уже вместе с ним, с Серегой, строила, а когда старшие дети да взрослые внуки приступили с намеками, что хорошо бы завещание на дом сделать, в одночасье переписала на зятя. Не на Галину, дочку родную, а на него, Серегу.
Все обиделись на нее, а она так рассудила:
— Старость свою мне встречать и коротать с вами придется, а у дома хозяин должен быть. А кто строил дом, тому и хозяйствовать.
Поразился он тещиному поступку, хоть и не прибавилось к ней любви, но зауважал и признал ее первенство окончательно. До сих пор он не забыл тот ее поступок и до сих пор ему поражается. Ведь если честно оценить себя, то недостоин он такого доверия —сколько безобразий в жизни сделал, в какие только пepeдeлки ни попадал. И всегда теща, а не родители, помогала исправлять ситуацию и выбираться на прямую дорогу, иногда опять же не совсем приятными методами.
Когда перешел он грань от частых небольших выпивок к ежедневным, она ласково встретила его во дворе и сказала:
— Ну, милый мой зятек Сереженька, запустил ты свою болезнь, профилактика уже не помогает. Лечиться будем основательно. Новым современным методом. Если жив останешься, то дочки твои увидят папу трезвого и заботливого, — и с этими ласковыми словами сгребла его в охапку и в один миг опустила вниз головой в бочку с водой до самого дна.
Когда он пришел в себя и смог понимать смысл услышанного, опять же ласково сказала:
— Сегодня семнадцатое октября, Сереженька. Помни, что в этот день ты пришел домой пьяным в последний раз. Если забудешь, то знай, что аппарат для лечения — вот он, и процедуру повторим.
Он и сегодня помнит этот метод лечения и процедуру эту, и не жалеет нисколько, что ему достались лавры первого и единственного пациента, вылеченного от вредной привычки собственной тещей. И благодарен ей безмерно за подаренное счастье самому растить своих детей, жить вместе с ними общими заботами, проблемами и радостями, видеть, как они растут, взрослеют, самому встречать внуков из роддома и уметь быть им не просто дедом, а помощником, советчиком и другом, все знающим, все умеющим и все понимающим.
Помнит он и то, как однажды, в запале, указала теща ему на дверь и скомандовала:
— Вон из моего дома. Терпеть тебя здесь больше не намерена, — и он, оскорбленный и униженный, собрал свои вещи, взял остолбеневшую Галину за руку (дети гостили у его родителей) и на прощание спокойно и холодно сказал:
— Спасибо вaм, уважаемaя тещa, за приют в вaшем дoмe и за терпение ваше. Выгнали вы меня и унизили лишь при моей жене, а просить обратно вернуться придется принародно.
С тем и расстались. А уж как возвращался и вспоминать не хочется. До сих пор уши от стыда гореть начинают. Два месяца не виделись, у брата в комнате жили. Так она на работу пришла прямо в гараж к утреннему разводу. Главный инженер инструктаж закончил, а тут и она, теща разлюбезная, нарисовалась, и сразу — бац на колени, на бетонный пол, и перед вceми водителями и нaчaльствoм:
— Пpocти меня, сынок дорогой, погорячилась я, Сереженька, неправильно сделала, что выгнала тебя из твоего же дома. С колен не встану, пока прощения не получу.
Он-то точно знал, что не встанет, пока своего не добьется, поэтому, сгорая от стыда, выпалил:
— Да прoщаю я тебя, прощаю. Иди домой, вечером дома поговорим.
Цeлый месяц вeсь гараж потешался. Он помалкивал и шуточки мимо ушей пропускал. Этим и защитился. Потихоньку отстали и забыли.
Теща же свой норов не умерила, но в выражениях стала осторожнее и на дверь больше не указывала. Да и сам он стал потише и посговорчивее. Со временем притерпелись друг к другу. И когда теща уезжала в Питер, к старшей дочери, в доме становилось пусто и неуютно, и тогда он сам звонил и недовольно выговаривал:
— Ты, мaть, не загостилась ли там? Или к гоpoдской жизни приладилась и от удобств оторваться не можешь? Давай возвращайся. Я пока не очень загружен на работе, у поезда тебя встречу.
Она тут же резко oтвечала:
— А ты, злыдень, мне команд не подавай. Жену муштруй. Без меня, наверное, все грязью заросли и в доме и на улице, — и уже миролюбиво добавляла:
— Назавтра велю Людке билет взять на вечерний поезд, а утром послезавтра и встречай.
Тут же трубку выхватывала Людмила и начинала кричать:
— Пусть мама у меня еще побудет. Она и отдохнуть толком не успела.
— Вот дома и отдохнет,— перебивал он горластую свояченицу и передавал трубку жене, которая еще долго пыталась урезонить сестру и, совсем расстроившись, опускала трубку и переключалась на него:
— Из-за тебя, неуемного, всегда скандал с Людмилой. Пусть бы и правда пожила мать у нее. Не живется тебе в покое, бурю подавай. Вот и прибудет скоро буря эта, радуйся.
На что Сергей Петрович отвечал:
— Нечего ей там долго жить, нервничает она там. Домой ей охота. Дома она жить привыкла. Спокойней ей тут, да и нам спокойнее. Ты давай иди да в комнате ее к приезду все приготовь, промой да протряси, а то буря не мне, а тебе будет.
* * *
Из кухни донесся звон пocyды. Это теща расставляла чашки и накрывала на стол. Сергей Петрович, наблюдая за ней в двepной проем, дyмал:
— Пoчти сто лет, а целый день хлопочет, все успевает, словно мотор в ней сидит. Мы скрипим еле-еле, а ей хоть бы что. Чем держится — непонятно.
Словно подслушав его мысли, Нина Прокопьевна позвала зятя:
— Иди к столу, коль полегчало. Чаю с медом попьем, да на молитву мне пора, только ей и держусь, да терпению Гoсподню удивляюсь. Скoлько же держать меня еще тут бyдeт? Устала я, десятый десяток завершаю, да и нужды во мне уж ни у кого нет.
— А ты, мать, потерпи да не торопись и Бога глупыми вопросами не донимай. Молись, как молилась, да знай, что ты еще тут нужна — нам с Галей нужна да ихэх внукам с правнуками. А за грибами беленькими я утром обязательно сбегаю и, будь уверена, принесу полную корзину!
Сергей Петрович сел на стул, придвинул к себе чашку с чаем и с умилением смотрел на эту старую, взрывную и вредную тещу свою, всю жизнь прожившую заботами о них, и мысленно желал ей завершить десятый десяток и разменять одиннадцатый, понимая, что и они сами, и дети, и внуки тоже держатся ее молитвами, идущими из самого сердца и достигающими самых вершин неведомого небесного мира….
А в чём ей ходить-то? Рукава вон коротки! Здоровячка же, вся в тебя… И сапог нету.
Сергей высок был ростом, Таня ему по плечо.
Татьяна сжала тугие, тёмные губы, обиделась на мужа за то, что тот считает ее какой-то транжирой. А она изо всех сил старается зря деньги не тратить.
Сергей себе многого не требует, и она себя во всем ограничивает.
Все для детей. Недавно женился сын. Как не помочь молодым? Подрастала дочка …
Татьяна пересчитала деньги, которые только что достала с полки шкафа, и вышла, что-то бормоча. Скрежетом ей отозвались и дверные петли.
Эти деньги были отложены на юбилей её матери. Отмечать собирались – восемь десятков лет.
Жила она с ними. Верней, правильней будет сказать – они с нею, в старом материнском доме.
Татьяна сама же и предложила подарить матери что-нибудь значительное. Сидели тут в августе на кухне, ели арбуз. Ещё несколько зелёных больших арбузов лежали тут же – на полу кухни.
Текло по подбородку у Полины – дородной четырнадцатилетней дочки. Она такой была всегда — пышненькой. Полнота пока красила её. Лицо нежное, розовое, голубые большие глаза, слегка вздёрнутый носик.
С удовольствием ел арбуз и Сергей, и Татьяна.
И тут к тарелке с нарезанным арбузом, привстав за столом, потянулась бабушка. Звали ее Василиса. Взяла кусок и прикусила медленно и как будто осторожно, держа морщинистую ладонь снизу, чтоб не капнуть. Откусила и не жевала, как будто пыталась понять вкус и насладиться. Татьяна аж рот открыла.
– Мам, ты чего это ты? Ты ж не любишь его, арбуз-то. Не ела никогда…
Мать подняла на неё глаза, тоскливо поглядела на дольку в руках.
– Кто тебе сказал? – выпрямилась, вздохнула.
– Так ты и говорила. И не ела никогда…
– Так ить это, и отец не ел. Это ж мы, шоб вам больше досталось, – она взглянула на лежащие на полу арбузы, – А теперь уж времена другие. Теперь можно и попробовать, – И она аккуратно откусила ещё кусочек.
Вот тогда Татьяна и растрогалась, сказала, что мать надо одеть к юбилею. Совсем у нее ничего нет, так и ходит в старье заношенном. А коли брат приедет, так и отметить надо.
Если честно, они и сами-то не особо себе обновки позволяли, донашивали – чего есть. Все больше о детях заботились. Вон в школе все какие нынче разодетые! Хотелось, чтоб и их дети были не хуже.
Видно так от родителей и пошла традиция – традиция самоотречения ради детей. Передалась с кровью.
Но деньги на одёжку матери то откладывались, то растворялись на более серьезные и необходимые нужды. И необходимость эта была никак неоспорима.
Ну, хоть ты тресни!
– Ну кто ж знал, что крыша потечёт! А ведь осень на дворе! Дом затопит, потолок, обои менять… Не до юбилеев! – брала деньги Татьяна.
– Хоть бы материну пенсию отложила! – ругался Сергей.
Безропотную тихую тещу ему всегда было жалко, а деньгами в их семье заведовала бойкая Татьяна.
– Да ты что! Не потянем мы тогда. Так ведь и мама сама мне ее получать велела. И не обижаем мы ее, чего ты… Что хочет, так всегда … Но ведь не барствуем.
Но все же некоторые деньги подкопились ближе к юбилейному дню.
И тут… Полинка не влезла в старую куртку и сапоги.
– Пуховик новый нужен Поле, – сказала за обедом Татьяна, когда сидели за столом они вдвоем с мужем.
– Опять мать без обновок на День рождения! – угрюмо произнес Сергей.
– Ну, мать подождёт, куда ей ходить-то? А Польке в школу – не в чем. Что теперь прикажешь, ребенка голым на мороз отправлять? Поедем в субботу.
– Так ведь в субботу и Юбилей.
– А мы вечером отметим. Вон Нюра мне шарф подарила на женский день, так и лежит – вот и подарок.
– Эх, и подарок! – Сергей махнул рукой.
***
А бабе Василисе и правда ходить было особо некуда. Не привыкла она к подаркам.
Вся ее дорога – к соседке Шуре, да к мужу Вене – на кладбище. Да уж и на кладбище-то в последнее время ходила редко. Дорога не близкая.
Баба Василиса встала в субботу рано. Небо ещё было темно и серо. Она села на кровати, подняла подушку так, чтоб удобнее было упереться спине, надела очки и посмотрела за окно.
Из этого маленького окна она смотрела на мир многие годы, ещё тогда, когда была молода, когда сразу за их огородами начиналась деревенская околица, был виден луг и речка. И не было ещё новых построенных домов, складов, рифлёной крыши нового магазина.
Домашние тоже встали, куда-то суетливо собирались. Баба Василиса поднялась на подушках повыше, нашла на столе гребень, дотянулась и расчесалась.
Зайдут может – поздравят. Восемьдесят ей сегодня.
Как в насмешку, рядом со шкафом в её комнате висело огромное старое зеркало в рыжих пятнах. Оно все последние годы намекало на возраст хозяйки, разрастаясь своими изощрёнными пятнами.
Никто не зашёл.
«Видать, решили, что сплю, «– подумала она совсем спокойно.
Значит, потом вспомнят. Дочка никогда не забывает. Праздника, конечно, не делают, но и не нужно ей этого. Уж годы не те… А вот маленькие подарочки дарит. В том году матрёшек вон…Только зачем ей эти матрёшки?
Она спустила отекшие ноги. Сегодня она пойдет к Вене. В дни рождения их она всегда ходит на кладбище. Тем более, что Веня родился летом, а она вот не очень удачно – поздней осенью.
Баба Василиса умылась, надела старый серый плащ, который достался ей от Татьяны, калоши, повязала серую шаль, спрятала под нее такие же серые седые пряди.
Она шла с сумкой, в которой лежали две папироски, конфеты, булка сдобная – любимая Венина еда, маленькая щётка, чтоб с могилы смести, лопаточка и цветы.
Налетал ветер, прошумел в поредевших кронах лип, понес по дороге навстречу Василисе сухую листву. Она порадовалась, что надела под плащ теплую кофту. И опять вспомнила свое старое зелёное пальто.
Именно с этого пальто и начались их с Вениамином отношения. Познакомились они поздно. Когда было ему уж за сорок, а она на десять лет его моложе. Замужем она не была, а вот он побывал, да развелся, двое детей было уже.
Приехал сюда агрономом временным, а остался на всю жизнь. Так и лежит тут.
А она бригадиром тогда в поле была. Хоть и росла сиротой с бабкой, а бабы её уважали, сами выбрали – в бригадиры выдвинули. Убирали они картофель в поле.
Дождь, холодище, а убирать надо. Побежали погреться под навес, костер развели, а тут агроном.
– Эх, бабоньки, не успеем! Пропадет картошка!
А ей баб, бригаду жалко – замерзли все. Подошла к нему, за запястье его рукой взяла, прям, сунула под рукав свою ледышку-руку – мол, посмотрите, какие ледяные мы. А руки её всю жизнь такими были, порой и в жару…
Сколько потом вспоминали они этот жест её, когда холодные ступни к нему под ноги прятала, а он, аж стонал от их холода. Такими они были разными, и такими родными.
И вот, после этого случая, пришел он к ней под дом с этим пальто. Купил.
Она не взяла.
Так и ходил он каждый вечер к ней с пальто на руке. Пока как-то в холодный вечер на плечи не накинул, да так и оставил. Сукно теплое, с начесом, тяжёлое. Сейчас уж таких и нет. Много лет она в нем проходила, пока не располнела совсем после вторых родов.
До кладбища дошла она с трудом. Бухнулась на скамью, поблагодарила мысленно далёкого сына, который эту скамью сколотил на отцовой могиле. Посидела, тяжело дыша, подняв ворот плаща от ветра.
Если при жизни они понимали друг друга так, что и слов не нужно, зачем уж теперь слова? Но одно Василиса сказала вслух.
– Холодно мне без твово пальта, Вень…
***
Тем временем Сергей, Татьяна и Полина вернулись с рынка. Догадались – мать на кладбище.
Полинка прыгала от счастья, примеряя обновки на скорую руку, собиралась бежать на стрижку. Татьяна восхищалась покупками, улыбалась, глядя на радость дочери. Сергей убежал по рабочим делам.
Была в доме суета, все спешили. Полинка вертелась перед большим зеркалом в бабушкиной комнате, потому что оно было ближе к матери, к кухне.
Назад вернулась баба Василиса еле ступая, не чувствуя саму себя. Ни о чем не думалось, ничего не хотелось. Ветер гнал её всю дорогу, она замёрзла. Василиса измучилась, в груди ныло.
Видно, пришла пора, когда далёким уже для ее пешего хода стало и кладбище на окраине села. Она открыла дверь своим ключом, руки дрожали.
Дома никого не было.
Баба Василиса грохнулась на табурет прямо в одежде, обутая. Отсиделась, и только потом пошла раздеваться. Хотелось полежать.
Она отворила крашеную дверь своей комнаты и вдруг … Вдруг на своей постели увидела – зелёное пальто. Оно было точно в цвет тому – Вениному. Она подошла поближе, сначала не смея даже трогать. Сделано по-другому, ткань совсем не такая, современная, но цвет – прям в точку.
Подарок!
Баба Василиса ни капли и не сомневалась, что подарки будут, но чтоб такой!
Тут же отошла усталость. Она вытерла руки об висящее здесь полотенце, очень аккуратно взяла пальто и надела. В пору! И пуговицы хороши. Длинновато немного, но– в пору.
Знает Татьяна её размер, дочка же.
И вот уже и зеркало растворило в себе старые рыжие пятна, и зарябило его зазеркалье. И из зеркала смотрит тридцатилетняя Василиса. И пальто обнимает, дарит тепло, как будто Вениамин подошёл сзади и греет её всю, и дышит на её замёрзшие руки.
Баба Василиса с затуманенными зазеркальем глазами, аккуратно сняла пальто, повесила его на руку и присела на койку. Долго так сидела, а потом повалилась на подушку и задремала, прижимая к груди драгоценный подарок.
Когда вернулись вместе Татьяна с Сергеем, Полина с новой стрижкой уже была дома.
– Нут-ка, нут-ка, дай я на тебя гляну! А чего? Мне нравится.
Но Полина была напряжена.
– Мам, там бабуля в обнимку с моим пальто спит. Я хотела забрать потихоньку, а она прям вцепилась, – Полина помолчала, – Я вот подумала, а вдруг она решила, что это подарок ей на День рождения?
– Так, а почему она должна так решить-то? – Таня развела руками.
– А я его на её кровати разложила, ну, так, чтоб отлежалась мятость….
– Поля!
Они заглянули в комнату бабушки. Следом шёл Сергей. От звука двери Василиса открыла глаза, поднялась. Пальто в ее руках зашуршало, она опустила на него глаза, вспомнила.
– Вот. Спасибо вам! Спасибо…, – шептала она, а на лице разливалось блаженное умиротворение.
– Мам! С юбилеем… А пальто … , – она оглянулась на Полину, на Сергея, те тоже выглядели растерянно, – А пальто ты померяй-ка, впору ли?
Мать кивнула, по-прежнему, сидя и обнимая пальто.
– Впору. Угодили. И зелёное… Ты помнишь да, Тань?
И Татьяна вспомнила, что много лет у матери в шкафу, действительно, висело толстое пальто похожего цвета.
– Помню, мам, – она ещё раз взглянула на Полину, ещё сомневаясь, видя расстроенную дочь, помня её радость от покупки.
– Поэтому и взяли, – сказал четко и громко Сергей, не спуская глаз с дочери.
Поля широко открыла глаза, а потом выдохнула и кивнула.
– Бабуль, с Юбилеем! Но ты ж всё-таки померяй…
На Василису надели пальто. Она и правда была моложе в нем.
– Почти как то, что Веня подарил. Мне все кажется, что он вернулся и подарил, – а глаза налиты слезами счастья.
Ещё все были слегка ошарашены, ещё Полина, настроенная идти в обновке завтра в школу, кусала губы, но никто б сейчас не посмел сказать матери, что пальто предназначено было не ей.
Сергей вышел на крыльцо, закурил. Скрипнула дверь, вышли Татьяна с дочкой. Сергей, не глядя на своих, как будто стыдился и сам того, что не сделали, не смогли они сделать нормального подарка осознанно, произнес:
– И не думайте никогда ей сказать, что пальто Полькино! Видели ведь…
– Да что ты! Что мы не люди что ли! – утирала пальцами набежавшие слёзы Татьяна.
– А тебе, Полин, я денег найду. Купим новое…
– Ладно, – кивнула Полина, – Давайте уже праздновать. Юбилей ведь у бабули
Лена знала, что на родине мужа её не любят, и ехала туда с тяжёлым сердцем. А как бы относилась она к такой снохе на их месте? «Ну, точно бы не так», — оправдывала она себя. И тут же мысли закруглялись и шли по бесконечности…
А как — не так? Ведь родители мужа, его бабушка Лида, в принципе, её привечали, встречали их накрытым столом и натопленной баней. Никогда не слышала она от них плохих слов в свой адрес, но …
По оговоркам свёкра, по шипению на него его матери, по их переглядкам, и так было понятно: неспособность Елены родить им внучат за двенадцать лет брака с их сыном перечеркивали все её достоинства.
Как-то проговорился двоюродный его брат о том, что отец и дядька мужа уговаривают его найти себе другую — детородную. И хоть было это и в пьяной беседе, но, как говорится, что у трезвого на уме….
Елена вышла замуж девчонкой, а через месяц вдруг … что-то не то. А через два с приступом оказалась в больнице. Внематочная. Вердикт врачей был положительный: вторая труба в норме, беременность наступит. Но…шли годы, шло бесконечное и выматывающее длительное лечение. Елена плохо переносила некоторые курсы, поправлялась до одышки, затем худела, потом начинала всё новый и новый круг лечения, которое продолжалось месяцами.
Первое время каждый месяц прислушивалась к себе, мечтала, представляла, что вот … именно сейчас уже живёт в ней новая маленькая жизнь, но каждый раз приходило и приходило разочарование. Это длилось так долго, что Елена уже привыкла. Невозможно ждать чуда постоянно. Временами она уже думала, что всё напрасно, опускала руки. А временами вдруг приходила надежда и казалось, все будет, надо только подождать.
Надо сказать, что об ЭКО в те годы ещё только слышали, но для простых граждан, коими и были Елена с мужем, оно ещё было недоступным.
Поезд стучал колесами. Как её встретят? Она могла бы и не ехать, конечно. Но лет шесть назад скользнуло у Елены некое подозрение, что на малой родине у Алексея есть зазноба. Тогда и скандал был, и она даже уходила, но … Алексей уломал, упросил вернуться. Ни в чем не клялся, ничего не отрицал. Взял любовью.
И сейчас именно он уговорил ее поехать вместе. Надолго, на поллета. Отпуск на севере у них был большой. И Елена решила: коль плохо примут, уехать всегда смогу.
Приняли неплохо. Но всё время было ощущение, что что-то недоговаривают и прячут глаза.
«Ну и ладно,- решила Лена, — я же чужая, стесняются, может, или просто недолюбливают».
Решила поменьше на это обращать внимание. Помогала, чем могла, по хозяйству, нянчилась с полугодовалой племянницей, выгуливала полуслепую бабушку Лиду, которая смотрела на нее как-то сквозь слезы. А вечерами ходили с мужем гулять на реку.
Вроде всё было нормально, но какое-то тревожное чувство сидело и сидело в груди. Однажды вечером Елена пришла на речку одна, и нахлынуло…
Спокойное урчание реки вдруг вызвало поток слёз. Они лились и лились, и остановить их было ничем невозможно.
Старушка с трясущейся правой рукой, пришедшая за пасущейся козой, постояла, а потом присела рядом.
— Что милая, совсем тяжко?
— Тяжко, — просопела носом Лена.
— А что так?
— Деток хочу, а Бог не даёт.
— Плохо, — вздохнула старушка. — А просила?
— Миллионы раз!
— Добрых дел Бог от тебя, значит, ждёт. Вот, как дождётся, так и даст. Не горюй. Бог знает, что делает.
И своей трясущейся рукой старушка перекрестила Лену.
Старушка ушла, её словам Лена не то, чтобы поверила, но эти слова её, почему-то, успокоили. И верно, будь, как будет.
Как и принято во всех российских сёлах, с приездом сына, отправились на кладбище к старикам — оградку подкрасить, цветы пересадить. А потом в часовенку — за упокой.
Лена ждала родню у часовни. По высоким перилам лазала девочка лет четырех. Невзначай соскользнула и повисла очень неудачно — нога застряла в узористой ковке. Лена подскочила, помогла выбраться.
— Спасибо, тетя! — бойко прокомментировала ничуть не испугавшаяся девчушка. — А Вас как звать?
— Я тетя Лена. А тебя?
— Я Лиза. Пойдёмте, я Вам что-то покажу.
Она взяла Елену за руку и потащила в глубь кладбища.
— Смотрите, какие маленькие могилки. Здесь детки маленькие лежат. Надо Вам крестик погладить. Давайте.
— Зачем это? — Лена не понимала настойчивости девочки.
— Надо надо. Чтобы не бояться.
Лена не боялась нисколько. И больше для того, чтобы угодить настойчивой девчушке, подошла и погладила крестик, а потом достала салфетку и вытерла пыль с него.
— Лиза, а к кому ты пришла?
— Я к маме. Но она далеко отсюда, на том конце кладбища, за леском.
— Лиза! Ты где? — позвали девочку от часовни.
— Я тут, я бегу,- крикнула она вдаль, — До свидания, Вы — хорошая, я знаю! — и умчалась на зов.
Странная девочка. Жаль, что без мамы, — подумала Лена. Ещё немного побродила среди маленьких могилок, подумала о том, какое это неимоверное горе — ребенка иметь и потерять. Этим матерям гораздо тяжелее, чем ей. И нечего пенять ей на судьбу.
С часовни вышли все, кроме бабушки. Елена вызвалась за ней сходить, и краем уха услышала о чем молила Лидия.
— Прости ты меня, Господи, за Ксению. Так хотела счастия внуку, что накликала беду. Это я виновата…
Тогда Елена ничего не поняла. И не вникала даже.
Дни отпуска уже подходили к завершению. Елена всегда находила себе дела. В одном дворе стояли два дома, и рядом с родителями и бабушкой жила семья сестры Алексея. С ней у Лены сложились добрые отношения. Там она и пропадала. Но вот однажды, когда уже легла спать и вдруг вспомнила, что не повесила сушить белье, вышла во двор и случайно услышала, как Алексей ругается с сестрой.
— Да не могу я, как ты не понимаешь! Это будет конец. Было уже, я же знаю.
— Она имеет право знать, как ты не понимаешь! — громко шептала сестра.
Заснуть в эту ночь Лена так и не смогла. А на утро разбудила Алексея и потребовала рассказать о чём они шептались с сестрой. Пригрозила, что иначе уезжает…что расстаются, что не хочет жить во лжи. Она думала, конечно, об измене.
И, в общем-то, не ошиблась. Лет шесть назад Алексей приехал сюда один. А после весёлых посиделок оказался в постели с бывшей одноклассницей. Как это случилось, и сам не помнил. Знает, что очень этому поспособствовала баба Лида. Все время Ксюху за него сватала.
Алексей рассказал не всё. Потому что знал он не всё. Потом его рассказ продолжила сестра:
— Лен, ты прости. Это такая наша семейная беда, что и рассказать трудно. Бабуля все глаза выплакала, молится каждый день. Из церкви под руки выносим. Всё прощения просит. Она всегда своевольная была, добивалась того, что хотела. Тогда, как помешалась. Ксюху сама Алексею подложила, и подпоила его сама. Всё надеялась, что он тебя бросит и вернётся сюда, если Ксюха от него родит. И Ксюша родила девочку, да только сама потом заболела и через год умерла.
А бабуля теперь на себя грешит, что это она виновата, и в гибели её себя винит, и в том, что девочка сиротой растёт.
— А сейчас ребенок где? — спросила Лена потом у Алексея.
— Она с прабабушкой живёт, с бабушкой Ксении. Так вышло.
— Пошли. Знакомиться будем.
— Я её сам приведу сегодня. Всё равно собирался. После той нашей ссоры, думал — не простишь. Прабабка её болеет. Забрать её хочу. Должен, понимаешь?
У Елены стоял ком в горле. Она никак не могла понять свои чувства. Почему-то уже не было обиды от измены. Но не было и никаких чувств к чужому для неё ребёнку. Нет, она, наверное, не сможет принять девочку, совсем чужого и незнакомого ребёнка.
В доме происходило то, чего ждали несколько лет. Вся семья готовилась к встрече Елены с дочкой Алексея. Было тихо, но все суетились, зачем-то накрывали стол. Бабушка Лида сидела у икон. Алеша ушел за дочкой и её старой больной прабабушкой.
Наступил момент, когда приготовления были закончены и наступила вообще гнетущая тишина. Слышно было только тиканье часов.
— Идут, — увидела в окно и выдохнула сестра.
Хлопнула калитка, раздались шаги в прихожей, дверь открылась.
И тут, как колокольчик, разрезающий тишину зазвенел детский голосок:
— Тетя Лена, это Вы? Я так и знала, что Вы моей второй мамой будете. А ещё у меня скоро будет сестричка, да? Только братика не надо, я мальчишек вообще не очень люблю.
— Лиза, солнце! Как я рада тебя видеть! Какой братик? Ты что?
— Сестричка! Она уже тут! И Лиза обняла Лену за талию и приложила ухо к животу. — Я ее слышу.
И только тут до Елены вдруг медленно стало доходить, что возможно так оно и есть, она совсем забыла о счёте дней. Признаки все. Даже утренняя тошнота.
Лена так рада была видеть Лизу, как-будто там, на кладбище, между ними возникла какая-то невидимая связь. Она подняла глаза, а на пороге стояла старушка с трясущейся рукой — прабабушка Лизы. Она улыбалась.
— Слава тебе, всемогущий Господи! Простил! — раздалось от икон.
