Бабушка Ева * Есть у меня соседка по даче, бабушка Ева. Три лета назад она вдруг не приехала к своим любимым клумбам и грядкам. «Инсульт» — печально сказала ее дочь.
Два года назад бабушка Ева вернулась на дачу. Ее было не узнать. Похудела вдвое, почернела с лица. Интеллект и речь полностью восстановились. Ноги более-менее ходили. А вот руки болтались плетьми. Левая еще кое-как сгибалась в локте и сжималась в неуверенный кулак, с правой было совсем безнадежно.
Бабушка слонялась по участку и не знала, куда себя деть. Три радости у нее было в жизни, кроме внука: огород, рукоделие и домашние заготовки. И всех трех лишил проклятый инсульт…
Соседи поддерживали ее как могли. Как под копирку, пересказывали истории о дальнем родственнике коллеги троюродного брата, у которого был не просто инсульт, а вообще инсультище на всю голову.
«И что бы вы думали, восстановился полностью! Не сразу, да, лет пять прошло, но человеческий организм такая штука, так что ты, баб Ев, не теряй надежды!»
Прошлым летом бабушка Ева все так же сидела на крылечке или бродила по огороду. Несмотря на горы лекарств и сложную физиотерапию, за год она смогла только научиться зажимать в кулак левой руки ложку и с грехом пополам доносить до рта.
«Не надейтесь особенно» — сказали дочери врачи. Этим летом мы на дачу не поехали. Возили дитя на море после успешного поступления в университет. Добрались до огорода только в конце августа, яблоки-груши снять.
Первым делом смотрю – на соседнем участке бабушка Ева затопила буржуйку во дворе и варит варенье. Одной рукой мешает, другой кастрюлю придерживает.
Похорошела, надела яркий спортивный костюм, даже подкрасилась, кажется. Мы всей семьей к ней: поздравлять с удачной реабилитацией, расспрашивать… А бабушка Ева говорит: «Не было никакой реабилитации. Вылечила меня фельдшер скорой помощи. За одну новогоднюю ночь».
Вот такая удивительная и страшная приключилась история (в медицине не силен, со слов бабушки пишу). Новый год семья бабушки Евы решила встречать на этой самой даче. Как раз предыдущим летом дом утеплили, котельную построили, вот и захотели обновить.
Приехали, нарядили елку, стали накрывать стол, включили телевизор. Дочь с зятем готовят, внук возился на полу с игрушками, тут и уснул, бабушка тоже прикорнула в кресле. Внука стали будить, время кушать, а он не просыпается. И тут дочь кричит: «Он не дышит!»
Дальше бабушка Ева помнит все, как в тумане. Помнит, как стояла в дверях и молилась, чтобы если внук умрет, ей бы умереть с ним вместе. Как ее дочь рыдала, а зять пытался делать то искусственное дыхание, то непрямой массаж сердца, и они никак не могли понять, мальчик дышит хоть немножечко или совсем нет. Как бесконечно долго ехала скорая.
Как наконец приехали и стали что-то делать с ребенком. Вдруг из тумана выплыло суровое лицо молодой фельдшерицы.
«Слушайте внимательно, — строго произнесла она, — объяснять буду быстро, только на вас вся надежда. Видите, в каком состоянии родители?
А вы человек взрослый, серьезный. Сейчас они едут с нами в больницу, а вы берете бумагу, ручку, садитесь за стол и пишете во всех подробностях, как ваш внук провел день. Как спал, когда проснулся, что и когда ел, во что играл, были ли какие-то признаки нездоровья, заметили ли вы что-то необычное. Все-все, что вспомните. Для анамнеза мелочей нет. Утром в семь часов отнесете на вахту, будет наш экипаж проезжать, заберет, отвезет лечащему врачу. Поняли меня?» Бабушка Ева кивнула. Ну, откуда было фельдшерице знать, что у нее руки не работают? Тем более, это не оправдание`. Ради жизни внука она бы ногами, зубами, носом, собственной кровью – что угодно и где угодно написала бы.
Она попробовала зубами. И зажать ручку между пальцами ноги тоже попробовала. Не получалось. Воткнула кое-как крупный красный карандаш в непослушный левый кулак. Стала пытаться выводить буквы.
На четвертый час полного отчаяния без новостей (новогодняя ночь, сотовая сеть перегружена) стала дергаться от локтя правая рука. Потом кисть правой руки сложилась в щепоть.
Бабушка Ева переложила стопку бумаги на журнальный столик, прижала ее угол тяжелой книгой и стала рисовать Очень Крупные Буквы, сжимая карандаш одной рукой и подталкивая другой.
В шесть часов утра снова приехала фельдшер. Ее беспокоило состояние бабушки Евы. Стоит, не шевелится, вся то ли белая, то ли серая, то ли синяя. Мало ли, инфаркт, инсульт нагрянет от переживаний. Она же не знала, что инсульт уже был. Вот и придумала, чем занять пожилого человека на всю ночь.
И вот что она увидела: бабушка, склонившись в три погибели над журнальным столом, держит карандаш примерно как клюшку для гольфа, выводит огроменные буквы и рыдает в три ручья.
Потому что очень медленно все получается, и руки страшно болят, и поясница, и голова, и глаза. Через час относить анамнез на вахту, а она описала день внука только с семи утра до полудня.
А мальчик-то живой и дышит. Нашли полип в горле, удалили, но все же еще только начинается. Мало ли, как проснется после наркоза. Мало ли, что анализы покажут в этом полипе. Куковать родителям в больнице еще долго. Фельдшер все уже понимает про инсульт, а бабушка и говорит ей, что вот, пока старалась-писала, правая рука немножко заработала.
Фельдшер делает бабушке укол от давления и ласково говорит: живой ваш внучек, но лечиться еще придется. Эти бумажки я сейчас у вас заберу, а вы отдохните, теперь уже не к спеху. А как отдохнете, пишите дальше, пишите. Это врачу обязательно пригодится.
Не пожалела времени эта девочка, нашла родителей в больнице, говорит им: мама ваша инсультница мне целую летопись за ночь выдала, и другая рука у нее ожила.
Вы обратите внимание, скажите врачу, кто у нее там физиотерапию проводит, и пусть дальше пишет. Пусть все хорошо будет, с новым годом, что ли…
И вот прошло восемь полных месяцев… Мальчик жив и здоров, носится на самокате по всему товариществу`. Папа его, исполнившись впечатлений, прошел специальные курсы первой помощи.
А бабушка Ева переписала за весну печатными буквами «Руслана и Людмилу» и несколько десятков стихотворений, раскрасила цветными карандашами множество картинок и даже освоила немного пропись для первого класса. Человеческий организм, конечно, штука сложная, но без неземных чудес. Волосы уложить и красоту навести бабушке Еве все еще помогает дочь. Поднять тяжелое – зять.
Но поиграть с внуком в кубики и конструктор, сварить варенье, а самое главное, самостоятельно одеться-раздеться, помыться и почистить зубы она уже может. И почерк у нее даже не хуже пока, чем у внука.
В тот день она налила нам сливового компота из большой кастрюли, половником. Чокнулась с нами чашечками и опрокинула чашечку в себя, не пролив ни капли.
Дай бог бабушке Еве долгих лет жизни и крепкого здоровья. Дай бог всякому внуку такую бабушку.
А пили мы тогда за фельдшера Светлану. Компот, да, потому что нельзя алкоголь после инсульта. Светлана в ту ночь не только внука бабушке спасла, но и спасла внуку – бабушку. Так что, дорогой бог, дай ей, пожалуйста, всего, всего, всего, и побольше… ~~~~~~~~~~~~ Валерий/'пикабу
Когда мать вышла замуж за этого Петра Константиновича, Антон только хмыкнул недовольно. Выдумала тоже. Не нужен им никто! Ну и что, что отец ушёл. Значит, мать что-то не так делала. Была ему плохой женой.
Антон хотел уехать с отцом. И тот ему пообещал, что заберёт обязательно. Только вот так и не забрал. Более того, совсем исчез. Даже не написал и не позвонил ни разу. Но Антон всё равно был уверен, что это из-за матери всё. Наверное, она запретила отцу с Антоном встречаться.
А мать с новым мужем вскоре и ребёнка себе завели. Дочку. Дашку.
Сестру Антон никак не воспринимал, как и нового материного мужа. Хоть тот и хорошо носился к пасынку. Отказа парень ни в чём не знал. Телефон Антоше новый — пожалуйста. Репетитора по английскому — будьте любезны.
Учился Антон хорошо. Нравилось ему первым быть. Хотя никаких особых достижений мать с отчимом от него и не требовали. Петр Константинович старался найти подход к парнишке. То на рыбалку пригласит, то в гараже помочь попросит. Но на все предложения отчима Антон только кривился.
— Петь, ты попробуй его интересами пожить. — Уговаривала жена. — Может быть, так лучше будет.
Но, как ни пытался мужчина, пасынок лишь иронично улыбался:
— Мне интересно то, чего вам не понять.
Когда Дашке исполнилось семь, Петр Константинович внезапно скончался от инсульта.
Мать как-то сразу поникла. Второй муж, бравший на себя все заботы о семье, стал для неё настоящей опорой. Оставшись в одиночестве, женщина ощутила, как не хватает ей рядом крепкого мужского плеча. Да и финансово стало тяжелее. Её небольшой зарплаты и Дашкиного пособия хватало лишь на повседневные нужды.
— Придётся искать другую работу. — Пожаловалась она старшему сыну.
— Как знаешь. — Буркнул он в ответ.
* * *
К тому времени Антон уже учился в университете и подрабатывал, получая весьма неплохие деньги.
Жил, по-прежнему, с матерью, особо не вникая в её трудности, и лишь недовольно морщился, не обнаруживая в холодильнике чего-нибудь вкусного. Впрочем, проблемой это не было. Антону не составляло труда отправиться ужинать в одно из заведений города или заказать еду в ближайшем ресторане. Чем питаются мать и младшая сестра, его интересовало мало.
Даша никак не могла понять, почему брат не обращает на неё никакого внимания, и с недоумением спрашивала у матери:
— Мама, почему Антоша меня не любит? Он же мой братик.
— Он любит, Дашенька. — Отвечала мать. — Просто Антон уже взрослый и у него свои заботы.
Почти всё, что он зарабатывал, Антон спускал на весёлые студенческие вечеринки, клубы и развлечения. Ему ничего не стоило купить себе очередную модную электронную вещицу и, спустя пару недель, забросить её в ящик стола.
Как-то мать решилась подойти к нему с просьбой.
— Антош, — попросила она — не мог бы ты заплатить за Дашкину изостудию в этом месяце? Мне до зарплаты совсем не хватает.
— Для чего тратить деньги на её каракули? — Возмутился сын. — Если бы хоть рисовала нормально, а то… И изостудия, и бассейн, и танцы.
— А когда её отец, не считая, тратил деньги на твоих репетиторов? — Не выдержала мать.
— Я его не просил! — Крикнул Антон.
— Ты не просил. Но только благодаря его заботе о тебе, ты сейчас получаешь хорошее образование и нашёл достойную работу. И Даша — тебе не чужая. Она твоя сестра!
— Упрекаешь меня? — Антон прищурился. — Ты сама решила, что тебе нужен второй ребёнок. Вот и воспитывай её сама!
— Хорошо. — Матери трудно дались эти слова, но она все же нашла силы их произнести. — Тогда, дорогой мой, взрослый и самостоятельный сын, будь добр участвовать в ведении нашего общего домашнего хозяйства. Плати свою долю за коммунальные услуги, убирай сам свою комнату, участвуй в покупке необходимых вещей для дома и продуктов, за которыми ты регулярно заглядываешь в холодильник.
Антон, хлопнул дверью и бросился вон из дома. Упрекнула всё-таки! Он всегда знал, что не нужен ни матери, ни мужику её. Ну и что из того, что Дашкин отец тратил на него свои деньги. Не заставлял же Антон его в конце концов. Почему он теперь должен что-то делать?
— Я ухожу! — Бросил он матери, вернувшись. — Буду квартиру снимать. Раз мешаю вам. И не лезьте ко мне.
— Антош. Ты сейчас не прав, сын. Я люблю тебя, что бы ни случилось. И всегда буду любить. И на Дашку ты зря злишься. Она ребёнок. И родной тебе человек. Когда-нибудь ты это поймешь.
— Я вижу, как любишь. Аж из дома выгнала, куском попрекаешь. — Внутри у него всё кипело от обиды.
— Ты сам решил уйти. Мне жаль, Антон, что однажды я не заметила, как мой сын становится таким, и не смогла это изменить…
— Ладно. — Оборвал её «причитания» парень. — Счастливо оставаться.
* * * * *
Жить самостоятельно оказалось несколько тяжелее, чем он думал. На оплату съёмной квартиры и коммунальных услуг уходила приличная часть его средств. Содержать жильё в чистоте тоже оказалось непросто. Особенно после вечеринок, на которые охотно являлись не только его приятели, но и их многочисленные знакомые.
Хозяйка квартиры уже предупредила парня, что если от соседей поступит ещё хоть одна жалоба, она попросит его освободить жильё. И пару замечаний в университете он тоже уже получил. Хорошо ещё, что хоть с работой пока всё было более менее стабильно.
Телефонный звонок раздался, когда Антон выходил из аудитории. Номер оказался незнакомым.
— Антон? Извините…
Вслушиваясь в глухой негромкий голос, он пытался сообразить. Мать в больнице, состояние тяжёлое. Девочка одна. Надо приехать. Какая девочка? Куда приезжать? Ах, да. Сестра.
Дашка сидела в обнимку с облезлой плюшевой собакой и ревела. Антон смотрел на неё с удивлением. Надо же. А она похожа на него, маленького. И как только он раньше не замечал. И собака это его. Он в детстве не засыпал без неё. Потом вырос. И был уверен, что игрушку эту выбросили давно.
— Это твоя собака, да? — Девочка всхлипнула. — Мне мама сказала. Когда ты ушёл, мы её наверху в шкафу нашли. Мама хотела выбросить, а я не дала.
— Это Тобик. — Хрипло сказал Антон. — А почему не дала?
— Она хорошая. — Просто сказала Дашка. — Мне её жалко стало.
— Слушай, Даш, а как вы с мамой жили, когда она дома была? Ну, школа там или что…
— Я на продлёнку хожу. Потом мама меня забирает. В среду и пятницу изостудия. Антон, а мама умрёт, да? — И она снова заплакала.
— Да что ты, нет. — Не очень уверенно ответил он. — Мама поправится. Может, только не очень скоро. А в бассейн и на танцы ты что, не ходишь больше?
— Нет. Я маме сказала, что не надо. А меня в детский дом не заберут? Тётя Оля сказала, что детей, у которых родителей нет, забирают в детский дом.
— Но у тебя же мама есть.
— А если не будет. Я боюсь. Папа ведь умер. Вдруг, и мама тоже…
— Не выдумывай, — буркнул он — иди лучше спать.
На следующий день позвонил хозяйке и предупредил, что съезжает.
— Ваше дело. — Ответила та. — деньги не верну. И квартиру проверю, учтите!
— Себе оставьте. И проверяйте сколько угодно.
***
Утром проснулся от запаха чего-то горелого. Бросился в кухню.
— Я омлет пожарила. — Сообщила сестра, отковыривая вилкой со сковороды пригоревшие остатки. — Тебе не горелое положила. Антон, а мне в школу сегодня идти?
— Идти. — Морщась, сообщил он. — Мне в универ, и на работу.
— А к маме пойдём?
— Не знаю. — Есть не хотелось, и он подвинул тарелку Дашке. — Не ешь горелое, возьми это.
— А ты не будешь? — Огорчилась сестра.
— Не голодный.
Она расстроенно моргнула, но не заплакала. Принесла портфель, послушно встала на пороге.
Отвёл Дашку в школу. На лекции совершенно не слушал преподавателя. Что будет, если мать вдруг умрёт? Он никогда не думал. Зачем? Антон давно в ней не нуждается. А Дашка? С ней как? Она плакала, что в детский дом заберут. Ну и заберут. Там тоже люди живут.
Внезапно Антон вспомнил, как маленьким попал в больницу. Маме не разрешили с ним. Так страшно и одиноко было ему тогда, что он целую ночь проревел. А утром его, опухшего от слёз, отдали матери под расписку. И только потом он узнал, что она всю ночь просидела в приёмном покое, не решаясь оставить его одного.
Под ложечкой засосало. От того, что голодный или от чего-то ещё, Антон не знал. Еле дождался окончания пары и поехал в больницу.
— Не буду скрывать, лекарства нужны. — Врач черкнул пару названий на белом квадратике. — И с сестрами договоритесь, чтобы присмотр за вашей мамой организовали. Антон договорился. Сунул несколько бумажек молоденькой сестричке. Та пообещала, что всё хорошо будет.
— Ты зря все деньги одной отдал. — Девушка, по виду его ровесница, смотрела серьёзно и сочувственно.
— Почему?
— Они меняются. — Объяснила девушка. — Приходится договариваться с каждой отдельно.
— А ты откуда знаешь?
— У меня мама давно лежит. Скоро, наверное, уже на выписку. А у тебя кто?
— Тоже мать. Только вчера положили. Говорят, состояние тяжёлое.
Девчонка присвистнула, но тут же осеклась и смущённо оглянулась по сторонам, не слышал ли кто.
— Ничего, здесь врачи хорошие. — Успокоила она Антона. — Меня, кстати, Кира зовут. Если что, обращайся. Я здесь каждый день.
— Антон. — Смутился парень. — Спасибо.
* * * * *
Съездил на работу. Забрал с продлёнки Дашку. Она с расспросами не приставала. Шла рядом, держась за его руку, и смотрела под ноги. Он посмотрел сверху вниз на её понурую фигурку и вдруг понял, что кроме вот этой вот притихшей нахохлившейся птахи, да матери, лежащей сейчас в страшной (это он по детству помнил) больничной палате, у него, Антона, и нет никого. И вдруг опять стало страшно и одиноко, как тогда, в детстве.
Чего он, в самом деле, взъелся на них, на мать, на сестру? Разве слышал когда-то хоть грубое слово в свой адрес? Всё «сынок» да «сынок». Хорош сынок оказался. Других в школе, вон, заставляли с младшими братьями — сестрами нянчиться, а его мать раз лишь попросила часок посидеть, но он так грубо ответил, что больше она к нему с такими вопросами не обращалась.
Он гордился: поставил на место. Отстоял собственную независимость. А толку в такой независимости? Сейчас, например, когда просыпаешься в чужой, загаженной после вчерашней вечеринки, квартире, и голова гудит. И будит тебя утром не запах блинчиков, а вонь от не вынесенного накануне мусорного ведра. Здравствуй, взрослая жизнь!
Хорошо, что до дома от Дашкиной школы не так далеко. А то бы Антон себя сгрыз изнутри. Во дворе неказистый мужичонка продавал ёлки. Озирался опасливо, видно, что без разрешения. В отличии от самого продавца, ёлки были, чудо как, хороши: пушистые, зелёные.
— Почём?
— Тыщща всего! Бери парень, не пожалеешь. Гляди, какие ёлки!
— Ого! Целая тысяча? — Дашка потянула брата за руку. — Пойдём, Антон.
— Давай за восемьсот. — Неожиданно быстро согласился мужик, покосившись на Дашку.
Пока сестрёнка соображала, насколько предложенная цена меньше предыдущей, Антон достал деньги, и ухватив ёлку за ровный стволик, понес к подъезду.
— У нас в шкафу тоже ёлочка есть. — Любуясь на зелёную красавицу, заметила Дашка.
— Я знаю. Но эта живая. Она лучше.
Последние лет пять он и новый год дома не отмечал. Отговаривался тем, что ребята пригласили. Поэтому, только возвращаясь, бросал взгляд на украшенную ёлку.
— Игрушки есть? — Спросил у сестры.
Она кивнула и, подставив табурет, полезла в шкаф. Достала коробку, протянула ему.
— Сейчас поедим и будем украшать.
— У нас нет ничего. — Дашка открыла холодильник. — Только яйца. Ой, нет, ещё сосиски. А суп прокис.
— Я заказал. — Антон показал глазами на телефон. — Скоро привезут.
— Можно было макароны сварить. Я умею.
— Как омлет?
— Он случайно сгорел.
Дашка втянула голову в плечи и отошла. Антону стало жаль её, он хотел было сказать сестре что-то ободряющее, но в дверь позвонили. Курьер привёз еду.
Глядя на то, как неуверенно она ковыряет кусок мяса, он ловко порезал отбивную на маленькие кусочки.
— Ешь. Может, пиццу хочешь?
Она помотала головой и послушно положила мясо в рот.
— Как тебе?
— Вкусно. — Кивнула Дашка. И виновато добавила. — Только у мамы вкуснее.
«Да.» — Мысленно согласился он. — «У мамы вкуснее.» Когда начал есть в разных заведениях, понял, что какой бы изысканной не была кухня, однажды всё равно захочется маминого борща, или голубцов, или самого простого домашнего печенья. Они молча поели.
— Давай ёлку нарядим что ли?
— Антон, а почему ты не спрашиваешь про уроки? Сделала я или нет?
— А надо?
— Ну, мама всегда спрашивает.
— И что? Сделала?
— Да, почти. Только задачку не решила. Ты поможешь?
— А почему у учительницы не спросила?
— Я не успела. — Прошептала Дашка испуганно.
— Ладно, давай посмотрю.
Задачка оказалась ерундовая, и вскоре они уже занимались украшением ёлки. Он уже и забыл, как это. А ведь раньше любил.. Когда-то, давно. Они с мамой всегда делились: мама вешала игрушки на верхние ветки, а он — на нижние, где мог достать.
С мамой… А отец? Антон начал вспоминать. Отец приходил поздно, часто, покачиваясь, иногда совал Антону слипшиеся конфетки или мелкие деньги и шел спать. Он казался мальчику очень добрым. Когда они с матерью ругались, она всегда закрывала дверь, чтобы Антон не слушал взрослые разговоры. Но ему казалось, что мать зря ругает отца, и виноватой в том, что отец ушёл, он считал тоже её.
Сейчас, вспоминая своё детство, парень вдруг понял, что отца почти никогда не было рядом. Ни когда он болел, ни на праздниках в школе. Даже, когда мальчик победил в городском конкурсе, отец так и не пришёл на награждение. На вопрос сына ответил, что по телевизору видел. Антон тогда и матери так сказал. А она не стала его разочаровывать, хотя то событие и не снимал никто, а уж, тем более, нигде не показывали…
— Давай, я на верхние ветки вешать буду, а ты — внизу. — Предложил он Дашке.
Она кивнула и, вдруг, прижав ладошки к глазам, заплакала.
— Даш, ты чего? — Испугался брат.
— Мы так делали с мамой и папой. — Плакала девочка. — Потом папа поднимал меня, и я на ёлку надевала звезду. А в прошлом году мы звезду не надевали, потому что папы уже не было. Я не хочу, чтобы мама тоже умерла.
— Не плачь. — Антон неловко обнял сестру. Она прижалась доверчиво, словно ждала от него этого жеста. — Мама не умрёт. Врачи сказали, что вылечат её обязательно.
— Правда? Ты был в больнице? — Дашка перестала плакать.
— Был.
— И врач так сказал?
Антон утвердительно кивнул, хотя, конечно, ничего подобного никто ему не говорил. Да и сказать не мог. Редко кто может пообещать то, в чем сам не уверен.
Дашка повеселела и начала примерять на зелёные пахучие ветки ёлочную мишуру. Подумав, Антон протянул ей большую серебристую звезду.
— На, держи.
Она взяла недоверчиво, опасаясь подвоха, и стояла, прижимая блестящую ёлочную макушку к груди. Антон подхватил сестру и поднял её повыше.
— Ну, надевай!
Дашка надела звёздочку, и они какое-то время, любуясь, рассматривали ёлку.
— Ты сильный. — Тихо сказала сестрёнка, робко дотронувшись до его руки. — Мама сказала, что ты меня любишь, просто у тебя много своих дел.
— Так и сказала? — Антону стало неловко.
— Да, а ещё мама и папа говорили, что ты умный и способный, и мне надо тоже стараться быть, как ты.
— Не надо, как я, — буркнул он — лучше, как мама.
И торопливо добавил:
— Мама у нас добрая, весёлая, готовит хорошо.
— Я тоже научусь. — Пообещала Дашка.
— Научишься, конечно. А сейчас, давай спать, поздно уже.
***
Прошло несколько дней. Дашку, как и многих младшеклассников, раньше отпустили на каникулы, и Антону приходилось оставлять её дома одну. К матери пока не пускали, но он всё равно приезжал в больницу. И не только затем, чтобы узнать о состоянии мамы, это можно было выяснить по телефону, но и для того, чтобы лишний раз увидеть Киру.
— Мою маму завтра выписывают. — Сообщила она Антону.
— Жаль, не увидимся больше.
— Ну, почему. Мы же в одном городе живём. Запиши мой номер, звони, если что.
Он записал. Но совсем не уверен был, что решится позвонить. Однако пришлось. И раньше, чем он думал. Однажды вечером позвонили из больницы:
— Состояние вашей мамы ухудшилось. Вы не пугайтесь, но лучше бы было вам приехать. У нас сестёр катастрофически не хватает. Сможете побыть с ней сегодня?
Дашке говорить нельзя. И как её на всю ночь одну оставить? Соседку попросить. Придётся объяснять. Он набрал номер Киры.
— Кир, привет. Это Антон. Понимаешь, мне из больницы позвонили, а сестру на ночь оставить не с кем.
— Адрес говори.
Дашка удивлённо рассматривала неожиданную гостью.
— Даша, это Кира. Меня на работу вызвали срочно. Она побудет с тобой до утра. Ты ей покажи всё. И покорми, хорошо?
— Хорошо. — Серьёзно кивнула девочка. — А она твоя невеста?
— Даш!
— Я же просто спросила.
Кира улыбнулась девочке и повернулась к Антону.
— Иди, не волнуйся, всё будет хорошо.
Он понял, о чём она и благодарно кивнул.
* * * * *
Мать была в сознании. Бледная, сильно похудевшая за последнее время, смотрела на Антона и слабо улыбалась.
— Сынок. Приехал.
— Да, мам. — Острое чувство жалости захлестнуло его. — Как ты?
— Лучше скажи, как вы? Справляетесь?
— Справляемся. Хорошо всё. Дашку на каникулы отпустили. Она ждёт тебя. Ты поправляйся.
— Я стараюсь. Ты, Антоша, прости меня, если обидела. — Говорила она с трудом, а он смотрел и не понимал, за что мать просит у него прощения. Это ведь он обижал её, психовал, хамил.
— Мам, ты не волнуйся за нас. И, знаешь, это ты меня прости. За то, что я так с тобой…
Почувствовал, как слёзы покатились по щекам, уткнулся головой в её руку. А она слабо гладила его по растрепавшимся волосам и шептала:
— Не плачь, хороший мой, сильный мой сынок, мы справимся, всё будет хорошо.
Он так и заснул под утро головой на её постели.
— Молодой человек, — медсестра тронула его за плечо — проснитесь.
Он дёрнулся и испуганно посмотрел на мать.
— Всё в порядке. — Успокоила его девушка. — Она просто спит. Ей сил набираться надо. Чуть погодя, переведем в общую палату. А вы можете ехать домой.
* * * * *
Кира встретила его тревожным вопросительным взглядом. Он ободряюще кивнул, и она улыбнулась ему в ответ.
— Как вы? — Спросил он у Дашки.
— Хорошо. — Сестрёнка не отходила от Киры. — Сегодня омлет не подгорел. И Кира показала мне, как правильно рисовать собак. А то у меня не получалось.
— Для своего возраста твоя сестра хорошо рисует. — Похвалила Кира. — Она способная девочка.
Дашка улыбнулась смущённо. А Антон, вспомнив, как он обозвал Дашкины рисунки каракулями, опустил глаза.
— Спасибо тебе, Кира. — Он подвинул к себе тарелку с завтраком. — Маме стало лучше. Если так пойдет дальше, переведут в общую палату.
— Это хорошо, значит, дело пошло на лад. В общую переводят, когда человек начинает выздоравливать.
— И мы сможем её навестить? — Подпрыгнула Дашка.
— Конечно.
— Кирочка, а ты ещё к нам придёшь? — Даша с надеждой смотрела на собирающуюся домой Киру.
— Если пригласите, обязательно приду.
— Я тебя приглашаю! — Обрадовалась Дашка.
— А ты? — Кира лукаво взглянула на Антона.
— И я приглашаю. Даш, ты побудь дома. Я Киру провожу и вернусь.
Они шли по заснеженной предновогодней улице. Кругом суетились люди, готовясь к Новому году.
— Зайдём на минутку! — Кира толкнула дверь небольшого магазинчика.
«Всё для художников» — Прочитал Антон. Кира выбрала краски в симпатичном футляре, попросила завернуть.
— Положи это под ёлку для Даши.
— Для Даши? Надо же, а я и не купил ничего. Не подумал.
— Ну, ещё бы, когда с мамой такая беда, — не до подарков.
Антон покраснел. Ему стыдно было признаться, что дело совсем не в этом. За все эти годы он ни разу не сделал матери и сестрёнке ни одного подарка.
— Не расстраивайся, время ещё есть. — Успокоила его девушка
«Время ещё есть» — Подумал он. — «Главное, успеть, пока не стало поздно»
* * * * *
Проводив Киру, вернулся домой. Сунул сверточек на верхнюю полку шкафа. Дашка сидела в обнимку с облезлым Тобиком и смотрела мультфильмы.
— Проводил? — Спросила она.
— Проводил.
— Антон, Кира — очень хорошая.
— Я знаю.
— Она мне понравилась.
— Ты ей тоже.
— Правда? Антон, а мы когда к маме пойдём? Я очень соскучилась.
— Пойдём. — Вздохнул он и машинально повертел в пальцах белую коробочку, стоявшую у зеркала.
— Любимые мамины духи. — Сказала Дашка.
— Что?
— Ты держишь. — Сестрёнка бережно взяла у него коробочку и поставила на место. — Это любимые мамины духи. Только они уже закончились. Папа раньше дарил, теперь вот. Только коробка осталась.
— Даш, а ты какой подарок попросила бы у Деда Мороза?
— Я бы попросила, чтобы мама не болела больше. — Вздохнула Дашка. — Только ведь Деда Мороза не бывает. А подарки под ёлкой всегда оставлял папа. И чего ты, Антон, хитришь, как маленький? Ты тоже сам всегда приносил мне подарок.
— Я? — Антон поперхнулся от неожиданности.
— Ну да! — Хитро усмехнулась сестра. — Думал, я не догадаюсь? Ну, вот скажи, кто ещё, кроме папы и мамы мог дарить мне подарки, если Деда Мороза нет? Только ты. Я это сразу поняла. А когда спросила у мамы, она только улыбнулась.
— Даш, я… — Антон не знал, как сказать сестре правду, а, главное, нужна ли ей сейчас эта правда. — Прости, что я с тобой никогда не играл, не гулял…
— Да ладно. — Дашка пожала плечами. — Мне мама говорила, что ты очень занят. Я сначала не верила, а потом поняла, что это правда. Я когда ходила и на плавание, и на танцы и в художку, тоже была всё время занята.
— А сейчас хотела бы опять всем этим заниматься?
— Не очень. Мне рисовать больше нравится. Антон, а ты можешь научить меня кататься на коньках? Мама говорила, что ты умеешь.
— Умею. Хочешь, сходим на каток вместе: ты, я и Кира?
— Очень хочу! — Обрадовалась Дашка.
* * * * *
— Мама! — Дашка бросилась к матери. Длинный, наброшенный на плечи, халат путался у неё в ногах. — Мамочка, как же я скучала!
— И я скучала, малышка.
— Мама, Антон водил меня на каток. Мне очень понравилось!
— Здорово!
— Мама, а ты скоро вернёшься домой?
— Если вы обещаете ухаживать за своей мамой и не огорчать её, то на Старый Новый Год я отпущу её домой. — Заглянувший в палату врач, подмигнул Дашке.
— А почему бывает Новый новый год и Старый новый год? — Спросила Дашка.
— Потому что… — Начал было Антон, но она перебила его.
— Подожди! Я кажется сама знаю. Потому что в этот день окончательно уходит всё старое и плохое, да? А остаётся только новое и хорошее! Мама, Кира, я правильно угадала?
Они сидели, любуясь на искрящиеся среди зелёных иголок огни.
— Вот уже скоро и ёлку разбирать надо. — Задумчиво сказала мать.
— Ну, а пока есть ёлка, то, наверное, есть что-то и под ёлкой? — Антон посмотрел на сестру. — Ну что ж ты, Даш?
Девочка опустилась на четвереньки и заглянула под ёлку.
— Здесь подарки! Для всех! Смотрите! Маме, и Кире, и мне! Ещё мне! Девочка поочередно доставала пакеты из-под ёлки.
— Мои любимые духи! — Мама держала в руках скромную белую коробочку.
— Кира! Смотри! Это настоящие коньки! Твои — побольше, а поменьше — мои! И краски! Ой, а это кто? — Дашка вытащила забавную игрушечную собаку.
— Антон, это мне?
— Наверное, Дед Мороз решил, что у каждого ребенка должен быть свой Тобик.
— А разве Дед Мороз тебе ничего не принёс? — Спросила у брата Дашка.
— Принёс, Даш. Он принёс мне очень дорогой подарок. Такой большой… — Антон обвёл взглядом всех троих.
— Что он просто не поместился под ёлкой.
— И всё же, ты хорошо смотрел? — Сестрёнка хитро прищурилась.
— Ну, Антон, посмотри ещё, пожалуйста!
С большого листа улыбались ему четыре старательно нарисованных человечка: все они вместе. Он — самый высокий, Дашка — самая маленькая. Внизу старательно выведено:
Мария надела белый халат, накрахмаленную шапочку и маску, посмотрелась в зеркало и осталась довольна своим видом.
У кабинета уже сидели пациенты в ожидании начала приёма. Медсестра Вера Семёновна, дородная женщина с сердитым, вечно недовольным выражением лица, ушла за карточками. Торопить её — себе дороже. Будет бубнить потом весь день. Мария вздохнула. Ничего, сделает записи на листочках, потом вклеит в карточки.
— Кто первый, проходите, — спросила она в открытую дверь кабинета.
Одна из женщин вскочила со скамейки и с неожиданной для нее прытью засеменила к двери. Приём начался. Мария выслушивала бесконечные жалобы на повышенное давление, бессонницу и боли в суставах, выписывала рецепты, мерила давление…
Наконец, в кабинет плавно вплыла медсестра со стопкой карточек. Она с размаху опустила их на край стола, подняв облачко пыли. Мария чихнула.
— Будьте здоровы, — Вера Семёновна с невозмутимым видом села напротив.
– Кто у нас следующий по записи?
— Можно? — В приоткрытую дверь заглянул мужчина, держа платок у носа.
Он натолкнулся на свирепый взгляд Веры Семёновны и торопливо зашёл в кабинет, прикрыв за собой дверь. Присел на краешек стула у торца стола и громко чихнул, успев прикрыть нос платком. Из глаз его полились слёзы.
— Почему врача на дом не вызвали? – Мария постукивала ручкой по столу.
— У вас и так вызовов много, а у меня только насморк, – прогнусавил мужчина и высморкался в платок.
Вера Семёновна недовольно вздохнула и оперлась пышной грудью на сложенные на столе руки.
– Перезаражаете тут всех. -уничтожающим взглядом она смерила мужчину с красным носом и слезящимися глазами.
Мария узнала его сразу, хоть прошло лет двадцать со дня их знакомства. Обрадовалась, что маска закрывает половину лица и узнать её практически невозможно.
«Как же его звали? Дима? Виктор?»
«Виктор Олегович Шумский», — прочитала она на тонюсенькой карте.
Ладони стали влажными, воздуха под маской не хватало. «И чего я так разнервничалась? Волнуюсь, как школьница перед экзаменом».
Она скользнула по лицу мужчины взглядом и заметила, что он внимательно разглядывает её. «Неужели узнал? Вряд ли. Подумаешь, танцевали вместе пару раз. Мужчины не запоминают такие мелочи. Возьми себя в руки. Успокойся», — приказала она себе.
— Разденьтесь до пояса. – Мария писала в совершенно пустой карточке, пока пациент снимал через голову джемпер и рубашку.
Она с силой прижала диафрагму фонендоскопа к груди мужчины с накаченными мышцами, чтобы руки не предали, не задрожали, не выдали. Никак не могла справиться с волнением.
«С чего бы? Подумаешь, проводил до дома после вечеринки».
***
Маша собиралась на встречу нового двухтысячного года. Мама ворчала, что дочь сильно подвела глаза, что на первом курсе надо думать об учёбе, что впереди трудная сессия, от которой многое зависит…
— Не капни на платье, пятна видны будут. И не пей много. Веди себя хорошо. Ты девушка из приличной семьи… — поучала мама Машу.
— А ты что молчишь? Дочь идёт неизвестно куда на ночь глядя… — пыталась мама в который раз привлечь внимание отца.
Отец молчал и не отрывал невозмутимого взгляда от экрана телевизора.
Маша с радостью выскочила за дверь с пакетом, в котором лежали туфли и всякая необходимая мелочь.
— А шапку? – Догнал её на лестнице возмущённый крик мамы.
Маша накинула на голову капюшон, чтобы не испортить причёску. Маршрутки ещё ходили, и она быстро добралась до общежития.
В тесной комнате было душно и шумно. Девчата накрывали на стол, а парни сгрудились в углу, откуда периодически раздавался хрипловатый гогот, похожий на ржание молодых необъезженных жеребцов.
Под бой курантов девчата жгли записки с желаниями, бросали их в бокалы и торопливо, давясь пузырьками газов, выпивали. Закусывали колбасой, мандаринами и салатами. Потом пошли в актовый зал на танцы. Вращающийся под потолком зеркальный шар отбрасывал разноцветные блики на стены и лица танцующих. На ватных, непослушных ногах Маша прыгала и кружилась вместе со всеми под грохот ритмичной музыки.
А потом её пригласил симпатичный парень на медленный танец. В зале осталось всего несколько пар. Остальные вышли покурить, ещё выпить или целоваться. И снова танцевали, прыгали, восторженно кричали под зажигательные ритмы зарубежной эстрады. Часам к трём веселье начало стихать.
Маша вошла в комнату. Мигающие огоньки небольшой ёлки осветили кровать, на которой обнималась целующаяся парочка. В темноте она долго рылась среди одежды в поисках своего пальто.
Парочка не обращала на неё внимания, занимаясь своим делом. Наконец, растрёпанная и раскрасневшаяся, Маша выскочила в коридор. Тот самый парень в куртке ждал её.
— Я провожу, — просто сказал он, и Маша обрадовалась.
Они шли пешком. Кое-где во дворах выстреливали петарды, взрываясь над крышами домов яркими разноцветными искрами под одобрительные крики зрителей. Одна из них с хлопком взорвалась прямо над их головами. Маша отшатнулась, провалилась в сугроб, зачерпнув в сапожки обжигающий холодный снег.
Виктор за руку вытащил её из сугроба. Он присел на корточки, расстегивал молнии на сапожках и вытряхивал из них снег. От прикосновения теплых рук к своим ногам Маша вздрагивала, держась рукой за его плечо. Шёки горели от выпитого шампанского, танцев и смущения.
Он учился на последнем курсе политеха. К ним в общежитие его позвал друг. Маша в пол уха слушала его рассказ о себе и кивала, думая о своём. Что завтра у неё будет болеть голова от выпитого шампанского, учить не получится. Останется меньше дней на подготовку к экзаменам. Салюты петард больше не взлетали в небо. Светящихся окон в домах почти не осталось. Маша мечтала скорее прийти домой, переодеться и лечь спать, чтобы прекратилось противное головокружение.
— Пойдём завтра на каток? Или в кино? — предложил Виктор, когда они остановились у её подъезда.
Маша подняла голову и увидела в светящемся окне кухни маму. «Только бы целоваться не полез», — подумала она, а вслух сказала:
— Спасибо, что проводил. Сессия трудная. Готовиться надо. Давай потом? — и нырнула в подъезд, пока он не успел ничего сказать.
Не было у них никакого потом. Он писал диплом, сдавал зачёты и экзамены. Виделись на бегу пару раз. Маша часто вспоминала, как он вытряхивал снег из её сапог…
***
Как и все врачи, она привыкла делать много дел одновременно: записывать в карту, задавать вопросы, слушать и думать.
«Возмужал, но совсем не изменился. Всё такой же привлекательный. Наверное, отбоя от женщин нет», — некстати подумала она и окончательно успокоилась.
Через несколько дней он пришёл снова закрыть больничный. После его ухода на краешке стола осталась лежать коробка конфет. Вера Семёновна фыркнула неодобрительно.
Через месяц подруга Лариса позвонила и пригласила к себе встречать Новый год. Мария пыталась отказаться. Но родители безвылазно обосновались на даче, как вышли на пенсию. Дочка сразу предупредила, что встречать Новый Год будет с друзьями. И Маша уступила. Не одной же сидеть у телевизора.
— И правильно. Давно пора личной жизнью заняться. Я скоро уеду, одна тут со скуки умрёшь, — одобрила взрослая дочь.
– Папочка уже за это время двух детей успел родить, а ты всё одна. И чтобы подкрасилась и волосы завила, — добавила шестнадцатилетняя дочь Варя.
Мария выбрала в подарок Ларисе книгу, а её мужу кружку. Когда она пришла к ним, за столом уже сидели две семейные пары, нетерпеливо поглядывая на праздничный стол и запотевшую бутылку с вином. Вскоре раздался звонок в дверь. Кто-то из мужчин выдохнул облегчённо:
— Ну, наконец-то. — И стал открывать бутылку.
В комнату следом за Ларисой вошёл Виктор Шумский. Мария опустила глаза и склонила голову над тарелкой. Рядом с ней был свободный стул и именно на него сел новый гость.
«Понятно, Лариска не случайно пригласила меня, а чтобы парой ему была». Она гневно взглянула на подругу, но та делала вид, что занята гостями.
Они проводили уходящий год, потом шумно встретили под бой Курантов новый, а потом стали танцевать. Лариса с мужем эффектно исполнили танец из старого клипа на песню «Не зная горя, горя, горя, в краю магнолий плещет море, Сидят мальчишки на заборе…»
— Разрешите? – раздался над головой Марии голос.
Она оглянулась и встретилась с внимательным взглядом светло-коричневых глаз. Ток прошёл по позвоночнику, а ладони предательски повлажнели.
— Я не…
— Бросьте стесняться, здесь все свои. – Он потянул её за руку из-за стола.
Голова кружилась, ватные ноги не слушались. Как давно она вот так не танцевала с мужчиной? Целую вечность. Муж не любил танцевать, а после него у Марии никого не было.
— У меня такое чувство, что я вас знаю. – услышала она и не сразу поняла, что слова обращены к ней.
Мария думала только о том, как бы не наступить на ноги партнёру.
— Ещё бы. Месяц назад вы приходили ко мне в поликлинику. – нашлась, наконец, она.
— Правда? Я не узнал вас без маски. Нет. Я знал вас раньше. Я приехал сюда полгода назад. Пригласили работать. А раньше учился в этом городе в институте. Но вы врач. Так откуда я вас знаю? – он замолчал, вспоминая.
– Мне показалось, вы тоже меня знаете.
Мария не ответила, глядя в сторону. «Не буду напоминать. Если вспомнит, то…» Он что-то снова спросил, она не расслышала за музыкой.
— Я спросил, вы не замужем? — он посмотрел на её правую руку.
— Развелась, — уклончиво ответила она.
— И у вас есть дочка. – Он заметил ее удивленный взгляд и улыбнулся.
– В кабинете под стеклом я видел её снимок. Я тоже разведён. Жена не хотела детей, боялась испортить фигуру.
А потом он провожал её домой. Но уже не пешком, а на «Ауди». В салоне уютно пахло кожей, освежителем воздуха и выпитым шампанским.
— Может, завтра сходим куда-нибудь? – спросил он у её дома.
— На каток? Или в кино? – усмехнулась она.
Виктор задумался на миг, а потом хлопнул ладонью по рулю.
— Вспомнил! Новый год в общежитии. Сейчас… — он снова задумался.
– Двухтысячный год, верно? Бывает же такое. Это судьба, что мы снова встретились.
Маша дала ему номер телефона, рассудив, что всё равно возьмёт у Лариски. Они договорились созвониться завтра. Она вышла из машины и подняла голову. На фоне светлого окна кухни темнел силуэт Вари.
— Вижу, хорошо отметила. Раскажешь, кто тебя привёз на крутой тачке? – дочь в пижаме встретила Марию в дверях.
— Знакомый. Давай спать. Завтра всё расскажу. — Мария демонстративно зевнула.
Все новогодние каникулы они провели с Виктором вместе. И Мария влюблялась в него всё сильнее. Потом он встречал её у поликлиники после работы. Она боялась вспугнуть обрушившееся так неожиданно счастье. Надеялась, что, может, всё сложится у них сейчас, через двадцать лет.
Они встречались у него украдкой. Варя понимающе усмехалась на оправдания Марии, что в очередной раз задержалась на работе. Дочь окончила школу и поступила учиться в Санкт-Петербург. Они перестали скрываться. Через три месяца Мария забеременела, к восторженной радости Виктора. Только тогда они расписались.
Странная штука – любовь. Сколько не убегай от неё, она всё равно найдёт, соединит двух людей, разрушив все прежние связи, что были до встречи.
«Судьба всегда на несколько шагов впереди… Когда два человека смотрят на небо с разных концов земного шара, где-то там высоко их взгляды непременно пересекаются. Возможно, они еще не знают, что им предстоит быть вместе, но это лишь вопрос времени. Поэтому никогда не опускайте головы и не переставайте верить!»
Мне было шесть, когда я сделала скукоживающее душу открытие: мой дедушка — ужасный человек. Обманщик, предатель, и совсем не любит бабушку.
Если вдуматься, мало кто из детей размышляет о чувствах старшего поколения. Ну, живут люди вместе — дети у них, внуки, собака, попугай Каркуша. И возраст "за шестьдесят", и понятие "любовь" — шестилетки от этого так далеки. Деда, расскажи лучше, как одуванчики закрываются жёлтыми, а открываются пушисто белыми?…
Они жили как-то… как все, наверное? Дедушка, покряхтывая, ворошил лопатой землю — бабушка, напевая, закапывала семена. Дедушка приносил с рынка (а он его терпеть не мог!) пакет, из которого топорщились застывшими мурашками куриные ноги. Бабушка превращала их в суп — вокруг морковочных солнц кружили масляные жёлтые звездочки. Зимой, нагулявшись, мы с дедушкой заваливались домой — в снежных колтунах, мокрых носках, с деревянными от холода пальцами, и он кричал: "Каааатяяя, чаааююю!".
Бабушка заваривала нам чай, листья смородины и мелиссу, и мы хлебали обжигающее лето — со скошенной травой, раздавленными ягодами и радугой, пролившейся дождем на смородиновый куст. Бабушка ругалась, что дед опять не надел варежки, а ведь она ему уже три пары связала с осени! А дед громко бряцал кружкой об стол и таращил глаза из-под густых чёрных бровей: "А я просил варежки? Сорок лет с тобой живу — нельзя что ли запомнить, что я не ношу варежки? Я просил носки! Носки, Каааатя!"
На 8 марта дедушка дарил ей дежурные солнечно-пупырчатые мимозы. На день рождения розы — по-взрослому скучно-красные. И всегда неуклюже, смущаясь, целовал её в щеку. А на новый год всегда приносил домой живую ёлку, и бабушка причитала, мол — да зачем ты опять, есть же красивая искусственная! Ёлку он и правда выбирал ужасную — лысую, дешёвую, и я всегда боялась, что дед мороз под такую не принесёт подарки. А дедушка недовольно твердил, что он, знаете ли, тоже просил носки ему связать, а воз и ныне там.
Всё стало другим в сентябре. В тот вечер папа поговорил с дедушкой по телефону, положил трубку и тихо сказал маме: — Пришли анализы, всё плохо. У неё … … И сказал непонятное слово. Мне увиделось, что оно было хищным, оскалило клыки и попасть в его когти было очень страшно. Я не успела спросить у папы, что это за слово такое — он ушёл в ванную и почему-то мылся так долго, что я уснула под шум воды.
Бабушку положили в больницу. Родители часто ездили к ней, возили еду, какие-то свёртки, книжки и клубки колючих ниток. А дедушка — нет. Он вдруг выгнал из гаража свой старый «Жигуль» и принялся кататься на нём по городу. Особенно по магазинам — строительным и хозяйственным. Один раз «Жигуль» заглох и мы с папой тащили его на тросе. Из багажника машины торчали доски и деревяшки, приветливо помахивая встречным водителям красной ленточкой. А окна распирали тюки в плёнке с некрасивыми скучными буквами. «У-те-пли-тель». Казалось, что этих тюков так много, что они выдавят стекло и поскачут мягкими кубиками по улице.
— Папа, а деда ездит в больницу? — спросила я, разглядывая пятно ржавчины на капоте «Жигулей». Смахивает на карту, кажется, на Африку… — Ой, нет, Анют. Ему на даче хватает… развлечений.
Папины слова вдруг отдернули меня от ржавой Африки и пронзили мыслью: «Как же это так! Бабушка в больнице, а он — развлекается! Видимо, он совсем по ней не скучает…»
Скоро бабушку выписали. Как раз выпал первый снег. Его размазало по дорогам и тротуарам больничной овсяной кашей — чавкающей, серой, с комками. Бабушкино лицо было такого же серого цвета. Через несколько дней папа сказал, что дедушка перевёз бабушку на дачу и теперь они будут жить там. Я похолодела от страшной догадки: дед решил избавиться от неё! Начинается зима, бабушка замёрзнет! Но папа сказал, что дедушка всё это время утеплял дачу и теперь там можно жить круглый год. Мы стали приезжать к ним по выходным. Бабушка была всё такая же худая и грустная.
Однажды, ночуя у них в гостях, я проснулась рано утром, разбуженная шумом за окном. Я выглянула на улицу и чуть не закричала: бабушка босиком шла по снегу — охая, кривя лицо, а дед вёл её за руку, приговаривая «Кааатя, не упирайся! Мы из тебя всёооо выбьем! Выгоним заразу!» Теперь я точно знала — он хочет бабушку выбить. Точнее — добить, раз болезнь не справилась.
Через неделю я услышала, как папа говорит по телефону: — … на лыжах? Ну, молодцы какие! Только одевайтесь тепло!
Всю ночь я не спала. Я думала, что вот с таких людей, как мой дед, и писали сказку «Морозко». И что дедушка наверняка на этих лыжах дурацких заведёт бабушку под ёлку в лесу и бросит. Я представляла, как мимо неё, посвистывая вьюгой, будет проходить Морозко, и спросит: «Тепло ли тебе, девица?» а там не девица, а бабушка! Я зажмуривала глаза и шептала: «Морозко, миленький, найди мою бабушку в лесу и не дай ей замёрзнуть! Она свяжет тебе варежки!». Сон тянул в своё царство и мне виделось, как Морозко удивлённо поднимает белые брови и трескуче гудит: «Варежки? Но мне нужны носки, Кааатяя. Носкиии….»
Отмечать Новый Год, как обычно, решили вместе, на даче. Мы с родителями ехали в машине, празднично загруженной яркими пакетами. И настроение было таким, как снег за окном, как гирлянды в окнах, как шарики на ёлках — мерцающим, переливающимся. Мне доверили держать ананас с колючим кустиком на макушке, а в багажнике на кочках хрустально пересмеивались стеклянные бутылки.
Из дома, встречая нас, выскочил дедушка. Он хлопнул себя по карманам дублёнки: — А я думал, вы позже приедете! Ещё и не готово ничего! — Так вместе и приготовим, пап! — приветственно обняла его мама. — Анютка, тащи свою колючку домой, а то заморозишь тропического жителя! — подгонял меня папа, занося пакеты в дом. — Мам! Принимай провизию! — прокричал он с порога.
Мы толкались в прихожей, скидывая шапки и стягивая сапоги, но бабушка не шла. — А бабушки нету, сынок. Она сегодня на лыжах попросилась одной пошастать. — И ты пустил? — голос папы дрогнул. — А чего не пустить? Уж не первый раз она сама! Окрепла! Да и лес вон за забором, лыжня вся кругом тут вьётся. Далеко не убежит!
Пумс! Это сочно упал ананас. Выскользнул из моих размякших рук и остался лежать, колючим кустиком набок. Из живота в горло выкатился комок ужаса. Отвёл! Все-таки отвёл! Бедную мою бабулечку! Под ёлку!..
— Аня! Ну что ты там застряла! Иди на кухню! Я, всхлипывая, взяла ананас, прямо за эту несчастную колючку, и поплелась туда, где шумели и смеялись. В кухне села в самый уголок, между батареей и холодильником. Я смотрела на дедушку, насыпающего в маленький термос какую-то траву, шевелящего губами, и вспоминала тот наш чай со смородиной и мелиссой. Его всегда делала бабушка, потому что дедушка не умел готовить, даже чай заварить толком не мог…
Хлопнула входная дверь. Лыжи в коридоре весело стукнули. Дедушка вскинулся, всплеснул руками, рассыпал траву. Подскочил к батарее, аккуратно отодвинув меня, схватил с неё махровые носки и выбежал в коридор. — Аня! Что с твоим лицом! Ты что, об ананас укололась? Иди умойся, а то бабушку напугаешь! — шикнула на меня мама.
Я вышла в коридор и увидела бабушку, присевшую на стульчик. Перед ней, опустившись на колени, сидел дедушка. Он надевал ей носки — те самые, махровые, подогретые на батарее. «Носки, Каааатяяя!» — тихо пронеслось по коридору. И он неуклюже поцеловал её в щёку. А бабушка, наконец-то, была совсем не серая, а розово — румяная, как шарики на куцей живой ёлке в гостиной. И так бабушка улыбалась, и держала его за руку… И была точно, совершенно — здорова.
Тут-то я всё и поняла.
Мне было шесть, когда я сделала такое важное, греющее душу открытие: какой прекрасный, настоящий человек мой дедушка. И каким огромным бывает то, что совсем незаметно…
