Как-то случилась у нас беда с котиком. Есть перестал. До этого момента ел как не в себя, а тут хлоп и как обрезало. Мы ему:»Киса-кис!» А он и ухом не ведет. Котик, надо отметить, был особенный. Привезли его к нам в коробке. Глянули на него и замерли, до чего ж зверь рожей страшен. Нукак есть малолетний преступник. Как только его на веранде из коробки высадили, тут же к нему для знакомства щенок пожаловал. Котик не мешкая, лапой ему по морде и зарядил. Сразу видно — характер. Кликуху котенок получил в соответствии с семейной особенностью мужского населения — Лысый. Позже к титулу присовокупили — уголовник. Дома кисонька только кушал и спал, где шлындал все остальное время, не известно. На допросах молчал и вместо ответов издевательски вылизывал орудие подвигов. Силы кот был неимоверной. Умудрился как-то двухкилограммового карпа из ванны выловить, живого причем, и сожрать возле места ловли. Вот и случилась с Лысым беда. Зима. Котик ходит по двору, хвост трубой, харя в форточку не пролезает, а еду не ест. Батя за ним наблюдает, с вопросами пристает, мол расскажи, что гнетёт тебя? А котик лапой миску с курицей отталкивает, да шерсть вылизывает лоснящуюся. Так и перезимовал, можно сказать, на подсосе. Весна пришла, ручьи, сосули, неба синь и воробьи чирикают, температура в плюс рискует перевалить. Батя собрался мясо, которое в алюминиевой кастрюле огромной хранил, в холодильник перенести. Он его перед зимовкой уложил в каструльчик, сверху крышку, на крышку гирю в шестнадцать килограмм, чтоб ветром не сдуло. Так и оставил под навесом. Полез папaня в кастрюльчик, а гирьки на месте нет — валяется рядом. Мяса внутри кастрюли тоже нет, бабай унёс. И тут и Лысый из-за угла вырулил к месту пропитания. Объясняться мужчины не стали, сразу начали действовать. Но у котика реакция лучше, плюс молодость и здоровье. Ушел от контакта… Через три дня кот вернулся, тут и батя подостыл уже, отменил расстрельный приговор. Потом гирю в тридцать два килограмма припёр откуда-то.
Гоша путался у Галины под ногами, вопросительно заглядывая в глаза и периодически забираясь в большую сумку. Галя вздыхая, вынимала кота и продолжала собираться. Муж уже отнес часть вещей в машину и она не хотела задерживаться.
Родители Галины слегли оба сразу. Сначала матери стало стало плохо прямо на грядках, а следом схватился за сердце и отец. Уже из больницы позвонив дочери, они попросили приехать вместе с мужем и присмотреть за домом. Оформив отпуск за свой счет, Галя с мужем засобирались в деревню.
Кота Гошу решили с собой не брать, хотя как он мог им помешать, непонятно. Но волнение за родителей так затуманило голову Гале, что ни о ком, кроме как о них, она не могла думать. И Гошу отнесли к соседям…
— Гошенька, ты голодный? Иди поешь.
Соседка позвала кота, но он как приклеенный сидел на подоконнике и немигающим взглядом смотрел на улицу. Иногда он срывался и бежал к входной двери, прислушиваясь к шагам. Убедившись, что это совсем не те, он снова возвращался к окну.
Гоша затосковал… Чужие прикосновения были ему неприятны и он не давал до себя дотронуться. Соседка была женщиной понимающей и оставила котика в покое. Он не мог есть, не мог спать… Он ждал. Но так и не дождавшись своих людей, решил сам отправиться на поиски.
Он терпеливо дожидался, когда допустят оплошность и дверь окажется открытой. И однажды ему повезло. Выскользнув в подъезд, Гоша со всех лап бросился на улицу. Там он на мгновение остановился, поднял мордочку, распушил усы и закрыл глаза. Он вспоминал…
Хозяева собираясь, говорили о какой-то деревне, Гоша был там один раз — его брали с собой, когда ездили туда за свежим мясом. Уловив одному ему понятные сигналы, Гоша уверенно отправился в нужном направлении.
Непривычный к долгой ходьбе, кот быстро уставал, да и спать кошкам полагается большую часть суток, но он твердо держался выбранного направления и все шел и шел. Проголодавшись, он подходил к людям на стоящих вдоль трассы заправках и долго смотрел им прямо в глаза.
Уверенный вид, заявка на породу и какой-то неведомый кошачий магнетизм делали свое дело — Гошу кормили. Только раз молодой мужик раздраженно хотел пнуть подошедшего к его машине кота, но поднятая было нога остановилась в воздухе. Гоша, не двигаясь с места, строго и укоряюще смотрел на мужика. Тот чертыхнулся и достал из машины беляш.
Кот, аккуратно забрав его из рук, боднул мужика головой и исчез на заросшей обочине. Парень сам от себя не ожидая, крикнул вслед:
— У меня еще есть, если что…
Но Гоша уже шагал дальше. Ему было очень трудно… А уж страшно как и не описать. Для домашнего кота, покидавшего квартиру лишь в автомобиле, это был огромный стресс, пугало почти все… Он спасался бегством даже от крупных насекомых. Но он все шел, ловя усами и всем телом направление и почти через месяц пути вышел к деревне.
Напряжение, терзавшее все это время Галину, немного отпустило — родители пошли на поправку. Она наконец смогла не безвылазно сидеть в больнице, а заняться домом и огородом, чтобы подготовить их к возвращению отца с матерью.
Выпалывая сорняки возле забора, она отвлеклась на шум… Возмущались домашние птицы. Выглянув на улицу, Галя не поверила своим глазам. По пыльной дороге бежал ее Гоша, спасаясь от двух уток. Птицы, заметившие кота неподалеку, решили, что он покушается на их выводки и набросились на него.
Испуганный и усталый кот был легкой добычей и две почтенные мамаши атаковали его со всех сторон, уже успев повыдергивать с боков немало шерсти.
— А ну кыш отсюда!
Бросившись наперез, Галя шуганула уток. Те, не теряя достоинство, важно удалились. А Гоша в одном прыжке взлетел Галине на руке.
— Гошка, ты как здесь? И как нашел то?
Кот, рыдавший почти по человечески, прижимался к хозяйке. Один глаз заплыл от попавшего песка, ухо было подрано встретившейся кошкой, а когти были обломаны почти все… Но он дошел и нашел успокоение в любящих руках.
Отоспавшийся кот теперь ни на шаг не отходил от Гали.
— Да не денусь я больше никуда, иди вон, за бабочкой побегай.
Но Гоша решил, что теперь больше никогда не оставит своих хозяев, ведь тоска по ним едва не разбила его маленькое, верное сердечко.
— Кошки не плачут. Кошки не плачут, — как мантру повторял Гриша, глядя, как жмущиеся друг к другу еще секунду назад, неуверенно смотрящие на него худой черный кот с подранными, будто кудрявыми ушами, и серая, в белых носочках маленькая кошка, почти одновременно ставят дрожащие лапы ему на колени.
— Кошки не плачут. Кошки не плачут, — продолжал шептать мужчина, словно в замедленном кино наблюдая за радужными бликами переливающихся капелек, собравшихся в уголках раскосых кошачьих глаз.
— Кошки не плачут. Кошки не плачут! — срывающийся голос разрезал тишину комнаты и, выругавшись сквозь зубы, Гриша подхватил неуклюже пытающихся забраться на него животных, чтобы уже через секунду прижать их, совершенно несопротивляющихся, к груди и, судорожно вздохнув, посмотреть на застывшую в проеме двери жену.
Эти двое появились в доме благодаря ей — его упрямой, ни секунды не сомневающейся в своем решении, женщине. Появились не больше недели назад, и все это время жались по углам квартиры, боясь лишний раз попасться ему на глаза.
Как же он ругался, когда вместо оговоренного котенка Оля притащила из приюта это недоразумение. Мало того, что возрастные, потрепанные, так еще и расцветки самой что ни на есть обычной, неприметной. Глазу зацепиться не за что.
Но супруга была непоколебима. Вцепилась в черно-серый, будто склеенный, клубок мёртвой хваткой, скупила весь кошачий магазин за один заход и, как наседка, сидела каждый вечер на полу, напротив большой лежанки, повторяя, что красивее в своей жизни никого не видела. И ведь не было в них никакой красоты. Ничего не было. Хвосты как плети, усы поломанные – ну что в этом красивого?
Вот только Оля упорно стояла на своем, и Гриша спустя неделю сдался. Пришел после работы и вместо того, чтоб, как раньше, проигнорировать направленные на него настороженные взгляды, по какому-то наитию сел на диван, глянул на замершую парочку и буркнул:
— Ладно уж, права жена — красивые…
А им словно того и надо было. Переглянулись, не веря, вскочили со своей лежанки шустрее котят маленьких и…
— Оля, почему они плачут?! — прижимающий к себе животных мужчина вопросительно посмотрел на улыбающуюся супругу и, покрепче перехватив приникших к нему питомцев, нахмурился.
— А ты у них спроси, — ответила Оля и, ласково глянув в сторону жмущихся к Грише кота и кошки, прикрыла глаза, мысленно возвращаясь в тот самый день, когда пришла в приют за котенком.
Что ее дернуло остановиться у находящихся в дальней части комнаты клеток, Оля не знала. Просто вдруг зацепился взгляд за переплетенные сквозь прутья вольеров лапы. Приклеился к двум живым и, в тоже время, почти мертвым существам. Обреченные… Другого слова она и подобрать бы не смогла. Просидевшие в приюте не один год. Не надеющиеся ни на что, но продолжающие упорно тянуть лапы друг другу, словно цепляясь за видимый им одним спасательный круг.
Сколько они прожили в соседних клетках? Нескладный черный кот, чьи подранные кудрявые уши и поломанные усы совсем не вписывались в стандарты кошачьей красоты, и неприметная серая кошечка с белыми носочками на лапах. Оба взрослые, неказистые и совсем не умеющие привлекать к себе внимание.
Старожилы – так назвали их волонтеры. Животные, у которых практически нет шансов. И будущего тоже нет. Ну кому они такие нужны? Ни ярких пятен, ни звонкого мурчания. Тени… Блеклые тени самих себя, вопреки всему, спасенные с улиц города и хотя бы здесь, в тесном пространстве клеток, получившие возможность дожить свой век в сытости.
Мимо них проходили не глядя. Молча. Торопясь и как-то нервно отворачиваясь. Словно боясь задержать взгляд, боясь остановиться, разглядеть… И утонуть в собственной жалости к тем, кто провел в стенах приюта бесконечно много времени. А потом, радостно воркуя, прижимая к себе маленького котенка или яркую, похожую на облако сахарной ваты, пушистую кошку, исчезали навсегда, чтобы там, дома, строить свой мир с тем, кто достоин. Приметен. Красив. В конце концов, молод…
Откуда-то пришло понимание, что они не обижались. Давно уже разучились это делать. Какие обиды, когда рядом с тобой полная миска, а под боком мягкий лежачок. Это ли не счастье, после вечной гонки на выживание и уличного одиночества, в котором каждый день, как маленький личный ад? А здесь они есть друг у друга. Пусть через прутья стоящих рядом клеток, самыми кончиками мягких лап…
Может, потому и смотрели они, не отворачиваясь, на покидающих стены приюта сородичей. Не зло смотрели. Не просительно. А с той затаенной нежностью, что есть во взгляде старых, умудренных жизнью животных. Радовались. За маленьких, вертлявых котят радовались. За пушистых красивых кошек и длинноусых, статных, похожих на статуэтки котов. За всех тех, кому, в отличие от них, неприметных, посчастливилось стать нужными. Важными. И познать что-то гораздо большее, чем огораживающие тебя от сумасшедшего мира стены приютской клетки…
Оля помнила, как сажала их в переноску. Не верящих. Растерянных. Как суматошно подписывала договор и что-то отвечала на вопросы не сумевших скрыть слезы радости сотрудников приюта. Как плакала сама, украдкой заглядывая в смотрящие на нее из переноски две пары внимательных глаз.
— Не котята. Не красивые, — шептал ей по пути домой ветер…
— Глупости! Самые настоящие глупости! — спорила с ним всю дорогу Оля.
Она красивее никого и не видела, хоть и посмотреть успела немало. А теперь вот муж спрашивает, чего они плачут. Да от счастья они, глупый, плачут. От счастья. Оттого, что на старости лет нужны оказались. Оттого, что красивыми назвал и заметить соизволил. Что вместо прутьев холодных, к рукам твоим прижаться могут, вместо опостылевших приютских стен в глаза твои смотреть…
Много ли им, старикам, надо? Вон как носами в щеки твои тычутся, будто щеки эти валерьянкой намазаны. Хотя…
Оля присмотрелась к влажным дорожкам на любимых мужниных щеках, нахмурилась…
— Да нет, глупости все это,- пробормотала, — не плачут мужчины. Ведь не плачут же?
