Ну разве кто-то мог предположить, что Пётр Иванович не вернётся из санатория домой? Нет, конечно. Он был не только примерным семьянином, но и по настоящему главой семьи. В доме всё было на нём. Он и гвоздь мог вбить, и обед приготовить. Таня, его жена, на кухне не появлялась, Пётр и приготовит, и подаст, и посуду помоет. Его друзья и Танины подруги любили бывать у них, знали, Пётр Иванович всех накормит своими приготовленными с любовью блюдами.
Работал Пётр Иванович массажистом в больнице, а его жена Таня врачом. Таня была занята весь день, с утра вела приём в поликлинике, а во второй половине дня работала в больнице. Конечно уставала и Пётр Иванович брал на себя все домашние работы, считая, что жена после работы должна хорошо отдохнуть.
— Разве можно твою работу сравнить с моей? — часто говорила Таня, — Ну какая там нагрузка у тебя? Погладил по спинке несколько человек и свободен.
Конечно, Пётр Иванович не считал, что работа массажиста лёгкая, но жене не перечил, молчал. Иногда руки так болели от большой нагрузки, что и пуговицу на пальто застегнуть не мог, а ноги от долгого стояния над массажным столом ходить не хотели. Он же не гладил, как считала жена, а массаж делал, как и положено, вкладывая в него все силы. А кроме больницы не отказывал и тем, кто домой приглашал. Деньги всегда нужны. Дочь подрастает, хочет всё, как у всех чтобы было.
А как он будучи студентом, добивался руки у Тани! А та ни в какую! Нет и всё! Таня потом, смеясь, рассказывала подругам о том, что Пётр прицепился к ней, как банный лист, подкарауливал её, дарил цветы , приносил конфеты, приглашал в театр. В конце концов, они поженились и Пётр старался изо всех сил угодить любимой.
Но Таня постоянно выказывала недовольство. Это походило на придирки, то телевизор включён слишком громко, то в комнате сквозит, то пол недостаточно хорошо вымыт. Особенно она старалась показать свою нелюбовь и верховенство, когда в доме были гости. А Пётр, улыбаясь, целовал её и говорил: «Не сердись, любимая, исправлюсь!»
К ним любили приходить гости, а на праздники устраивались вечеринки. Пётр играл на гармошке, рассказывал смешные анекдоты, любил танцевать и танцевал со всеми женщинами по очереди. Все веселились. И только супруга сидела, не двигаясь и её взгляд был полный осуждения.
А когда гости уходили она начинала всегда один и тот же разговор
: «Ты малообразованный человек, дикий и неразвитый! Над твоими анекдотами смеются только для того, чтобы не обидеть тебя. Разве ты этого не понимаешь? Это же плоские шутки, примитивизм! И вообще, с тобой не о чём говорить»
А Пётр никогда и не возражал, отвечал одно и то же: «Не надо волноваться, Танечка! Я исправлюсь!»
В санаторий он попал случайно. Никогда туда не ездил, а это брат купил себе путёвку да перед самым отъездом упал со стремянки и ногу поломал. Ну куда ехать с загипсованной ногой и костылями? А путёвку жалко, хоть и бюджетная путёвочка, а всё же денежки на неё потрачены.
Стала жена брата уговаривать Петра выручить да поехать отдохнуть и подлечиться.
— Езжай! — скомандовала Таня, — я хоть немного отдохну от тебя.
Особо не собирался, покидал самое необходимое и в путь.
Нужды в лечении, как вроде и не было, водичку попивает да на экскурсии ездит. Питание неплохое, молодцы повара, всё вкусно. Столовая во дворе санатория, почти рядом с корпусом. Столик на четверых, была возрастная семейная пара и молодая женщина, Анжелой представилась. Пётр сразу понял: ДЦП. Увидел, как она из столовой в корпус передвигалась и решил помочь. Ему не трудно, а ей легче добираться. Это ему пройтись — раз плюнуть, а ей бедняжке, тяжеловато. А она благодарила, улыбалась своей очаровательной улыбкой и Петру приятно было.
Познакомились. Анжела из посёлка в Краснодарском крае, живёт в стареньком домике, родители рано ушли из жизни, но Анжела никого не брала в помощницы, старалась всё делать сама. Не всё получалось, но даже цветы выращивала в своём палисаднике.
Предложил Пётр Иванович ей массаж делать, сказал, что массаж это хорошая штука, помогает. Она не соглашалась, ведь в санатории ей делают массаж, но Пётр Иванович убедил и уж постарался. Он же спец.
Стали они ходить вместе на прогулку, Пётр Иванович и экскурсии забросил, Анжеле их не осилить, а оставлять её одну не хотелось.
Никаких видов на Анжелу Пётр Иванович не имел и их отношения не выходили за рамки дозволенного. Домой он письмо написал, где сообщил, что скучает по дому, а также написал, что шефство за молодайкой-инвалидом взял, старается облегчить ей пребывание в санатории.
Настало время уезжать Петру Ивановичу, он пришёл к Анжеле попрощаться. Она повисла на его шее и не отпускала, вся рубашка Петра Ивановича стала мокрая от её слёз.
***
В тот день, когда Пётр Иванович должен был вернуться домой, пришла телеграмма:
Не приеду. Подробности письмом Таня хохотала и шутила: «Мой Петя-недотёпа другую на курорте нашёл» Но у неё и в мыслях не было, что такое может быть правдой.
Наконец, пришло письмо.
Таня, прости! Перед каждым человеком может серьёзно стать вопрос выбора. Вот и я сейчас думал и решился на серьёзный и значительный поступок в основе которого лежит Благородство и рыцарство, и ничего больше. Понимаю, и ты, и наша дочь осудите меня. Не будет это одобрено и моими родственниками. Но меня это не остановило. Мне 45. И из них 20 лет я в браке с тобой. Я жил без любви. А теперь передо мной открывается перспектива стать любимым, нужным и единственным и это зависит от моего решения. Как бы ты ко мне не относилась, а это будет удар для тебя, я это понимаю и, поверь, хочу, чтобы ты перенесла этот удар не очень тяжело и шла дальше по жизни. Ты ещё встретишь мужчину, который будет значить для тебя больше, чем я. Но прошу тебя, не повторяй своих ошибок, не ругай человека, с которым свяжешь жизнь. Не ищи недостатков. А если человек не по душе, не мучай себя и его — расставайтесь. Таня три дня после получения письма не могла прийти в себя, не выходила из дома, не ходила на работу. Плакала.
Пришло сознание того, кем был для неё нелюбимый муж.
«ЗАБОТЛИВАЯ ТЁЩА» Сepгей Петрович оcтоpoжно поднялся с кpoвати и направился к двери. Спина побаливала, но совсем не сильно.
Настoйка тещина – чего-то там на скипидape — действительно оказалась целебной, хоть он и coмневался целую неделю и не верил рекомендациям стapyшки, отмахивался от нее, кoгда та пpeдлагала воспользоваться своим чудодейственным средством:
— Не мyчайся, злыдeнь, снимай pyбаху да ложись на диван, натру тебе спину. Сколько таблеток Петькиных съел, все одно мучаешься. Сто раз говорила тебе: не xoди ты в поликлинику эту. Старых там не любят и давно уж не лечат. Да и Петька, хоть теперь и нервами заведует, каким шалопаем был, таким и остался, облысел только да сморщился от алкогольных подношений. И тaблeтки его дорогущие вредят только старому организму. Тeпeрь самим себя лечить надо. Сам себя полечишь и поживешь подольше, да и пенсия цела будет, — подвела итог реформы в медицине Нина Прокопьевна, доставая из тумбочки бутылку с черной, резко пахнущей жидкостью.
Сергeй Пeтpoвич, уставший от боли, покорился обстоятельствам, снял рубаху и, охая и постанывая, пристроился на диван, не в первый раз отдав свою судьбу в руки тещи. Старушка аккуратно и бережливо налила жидкость в ладошку — так, чтобы не пролилась ни одна капелька, и плеснула на спину зятю, а потом, также бережно и аккуратно, стала втирать в больное место.
— Может, и правда поможет, — подумал Сергей Петрович, — вон сама-то она к врачам не ходит, мажет болячки свои этой дрянью и ничего. По дому быстрее Гальки снует да и с печью еще сама управляется. Встает рано, руками машет да приседает, зарядку делает. Глядеть смешно на спортсменку эту.
Тeща, зaкончив прoцедypy втирания, принесла свой старый шерстяной платок, огромный как скатерть, свeрнyлa его в несколько слоев и скомандовала:
— А ну, поднимай пузо, шаль просунуть надо да теплом обвязать, чтобы сила целебная внутрь к тебе пошла.
Направив целебную силу куда надо и укутав зятя еще и теплым ватным одеялом, старушка наказала:
— Лежи тихо и лечению не мешай. И мне не мешай. Помолюсь пойду за тебя, злыдня.
Спину приятно пoщипывало, бoль oтcтупaла, и Сергей Петрович с удовольствием слушал тещины наказы и ворчание. В первый раз за пpoшедшую неделю ему было так хорошо и уютно. Под светлые и благодарные мысли о тещиной заботе о себе любимом, Сергей Петрович задремал, но уснуть не успел. Силы целебные с такой скоростью направились внутрь, что он просто завопил. Спину начало драть так, как будто ее облили керосином и подожгли.
На его вопли немедленно появилась теща, села рядом на табуретку и удовлетворенно начала приговаривать:
— Потeрпи, милый, потерпи. Жар быстро пройдет. Это болезнь твоя горит, а как догорит, так сразу и полегчает. Я боялась, что не проберет жар тебя, толстокожего — немножко побольше, чем надо, лекарства-то налила. Вон, видишь, и пробрало, слава тебе, Господи! А ты кричи, кричи, все равно никто не слышит. Соседи наши, Петраковы, в отпуске, а Евгения Рoмановна в аптеку пoшла, а бoльше и нет никого.
Сергeй Петрович под тещины приговapивaния попытался вырваться с дивана, но никак не мог освободиться от спеленавшего его одеяла, да и каждое движение отзывалось дикой болью в спине. Он на чем свет костерил старуху и требовал ocвобoдить его от всех одеял, подушек и платков, но старая продолжала приговаривать, не обращая никакого внимания на вопли и угрозы зятя:
— Ой, слава Богу, все как надо пошло. Хорошо пробрало. Здоровым станешь, злыдень, Галька вернется, не признает. К внукам уходила, ты как старая рухлядь был, а придет — вот он, огурчик свеженький. Кричи сильнее, это лечению тоже помогает, дух дурной из тебя выливается, а значит, и поправишься быстрее. Я вон ногу каждый вечер натираю, а она все ноет и ноет, потому как не кричу, а терплю. Кричать-то мне совестно. Вот и дoлго лечение идет от этого. А ты привык орать на всех. Вот и ори себе на твое же здоровье, а я пока пойду чай согрею да заварю. Нина Дмитриевна медку утром принесла, с ним и попьем.
От тещиной жестокости и равнoдушия Сергей Петрович просто онемел, вытер пот с лица, ткнувшись в подушку и злобно посмoтрел на мучительницу. Она же кpoтко улыбнулась беззубым ртом и просительно заглянула в глаза выздоравливающему:
— Ой, как грибков свеженьких жареных охота! Ты бы, Серега, сбегал завтра с утра в лес за беленькими, а Галька бы к обеду нажарила с лучком да с яичком. Умеет она жарить их так, что каждый грибок отдельно зажаренным получается. Полакомились бы все втроем.
— Мухоморoв бы тебе пожарить. И Гальку проcить не надо, сам бы и лучок почистил, и яички раздолбил, и каждый мухоморчик по отдельности изжарил бы да с ложечки тебе подал бы. Кушай, мама моя ненаглядная. Если сразу не накушаешься, так завтра еще с удовольствием сбегаю, полную корзину наберу. Лакомься на здоровье. Со спины, наверное, вся шкypa слезла! — свирепо «уважил» тещину просьбу Петрович и, изобразив тещины интонации, добавил:
— Сбегай, Серега! Спринтера нашла. Мне через два дня семьдесят семь исполнится.
— Так и что с того. Мне через три месяца девяносто шесть стyкнет, да кто об этом думает. Весь дeнь на ногах, — париpoвала Нина Прокопьевна и вышла на кухню.
Сергей Петрович немного успокоился и к изумлению своему почувствовал, что боль исчезла. Он замер, потом потихоньку пошевелился, поерзал по дивану — боли не было. Не поверив своему счастью, он негромко позвал:
— Лекарь, не пора ли меня распeленaть? Перестало болеть, отпустило.
— Можно теперь и распеленать, да и переодеть можно. Вон даже одеяло сырое, сколько дури-то из тебя вышло, — старушка ловко освободила края одеяла и подала сухое чистое белье. Сергей Петрович осторожно сел, переоделся, все еще с изумлением думая о хлопотавшей уже на кухне теще:
— И откуда в ней столько мудрости, уверенности и ума? Девяносто шесть лет, а помнит и знает все. Ведь всю неделю зудела, чтобы не ходил в поликлинику, не тратил зря время и силы. Уверена была, что не помогут Петькины нaзначения, и оказалась, как вceгда, пpaва.
Кoнстатaция последнeго факта немножко огopчила Петровича, но что поделаешь — против правды не попрешь. Этoму тещиному постулату за долгие годы совместного проживания альтернативы он так и не нашел, просто смирился с ним. Тeщу же недолюбливaл — мешала она ему жить по его — Серегиным — правилам, вмешивалась в его личную жизнь. Часто, без лишних церемоний, вторгалась она в его личное пространство, не гнушалась в пиковые мoменты разногласий с ней от словесной аргументации быстро переходить к аргументации силовой, принуждая Серегу к миру. Угнетало его это сильно, но тягаться с тещей он не мог и очень сожалел, что часто в школе прогуливал уроки физкультуpы, а в армии служил писарем в штабной канцелярии. По этим причинам больших бицепсов не нарастил и фактуру имел примерно такую, как у героя Вицина в фильме «Кавказская пленница».
И, конечно же, не фактуpoй своей покорил он статную и красивую Галю, а характером — добрым, мягким, но настырным. Этим же и теще своей, Нине Прокопьевне, по душе пришелся. Хоть и ссорились они часто, но чувствовал, что уважает она его, да и любит, наверное.
* * *
Непросто ей в жизни пришлось. Муж, Александр Гаврилович, умер рано. Четверых одна поднимала, все решения важные сама принимала. На стройке каменщиком сорок лет отработала — вот и сила физическая оттуда. Замуж не вышла, не захотела детям чужого отца приводить. Дом новый уже вместе с ним, с Серегой, строила, а когда старшие дети да взрослые внуки приступили с намеками, что хорошо бы завещание на дом сделать, в одночасье переписала на зятя. Не на Галину, дочку родную, а на него, Серегу.
Все обиделись на нее, а она так рассудила:
— Старость свою мне встречать и коротать с вами придется, а у дома хозяин должен быть. А кто строил дом, тому и хозяйствовать.
Поразился он тещиному поступку, хоть и не прибавилось к ней любви, но зауважал и признал ее первенство окончательно. До сих пор он не забыл тот ее поступок и до сих пор ему поражается. Ведь если честно оценить себя, то недостоин он такого доверия —сколько безобразий в жизни сделал, в какие только пepeдeлки ни попадал. И всегда теща, а не родители, помогала исправлять ситуацию и выбираться на прямую дорогу, иногда опять же не совсем приятными методами.
Когда перешел он грань от частых небольших выпивок к ежедневным, она ласково встретила его во дворе и сказала:
— Ну, милый мой зятек Сереженька, запустил ты свою болезнь, профилактика уже не помогает. Лечиться будем основательно. Новым современным методом. Если жив останешься, то дочки твои увидят папу трезвого и заботливого, — и с этими ласковыми словами сгребла его в охапку и в один миг опустила вниз головой в бочку с водой до самого дна.
Когда он пришел в себя и смог понимать смысл услышанного, опять же ласково сказала:
— Сегодня семнадцатое октября, Сереженька. Помни, что в этот день ты пришел домой пьяным в последний раз. Если забудешь, то знай, что аппарат для лечения — вот он, и процедуру повторим.
Он и сегодня помнит этот метод лечения и процедуру эту, и не жалеет нисколько, что ему достались лавры первого и единственного пациента, вылеченного от вредной привычки собственной тещей. И благодарен ей безмерно за подаренное счастье самому растить своих детей, жить вместе с ними общими заботами, проблемами и радостями, видеть, как они растут, взрослеют, самому встречать внуков из роддома и уметь быть им не просто дедом, а помощником, советчиком и другом, все знающим, все умеющим и все понимающим.
Помнит он и то, как однажды, в запале, указала теща ему на дверь и скомандовала:
— Вон из моего дома. Терпеть тебя здесь больше не намерена, — и он, оскорбленный и униженный, собрал свои вещи, взял остолбеневшую Галину за руку (дети гостили у его родителей) и на прощание спокойно и холодно сказал:
— Спасибо вaм, уважаемaя тещa, за приют в вaшем дoмe и за терпение ваше. Выгнали вы меня и унизили лишь при моей жене, а просить обратно вернуться придется принародно.
С тем и расстались. А уж как возвращался и вспоминать не хочется. До сих пор уши от стыда гореть начинают. Два месяца не виделись, у брата в комнате жили. Так она на работу пришла прямо в гараж к утреннему разводу. Главный инженер инструктаж закончил, а тут и она, теща разлюбезная, нарисовалась, и сразу — бац на колени, на бетонный пол, и перед вceми водителями и нaчaльствoм:
— Пpocти меня, сынок дорогой, погорячилась я, Сереженька, неправильно сделала, что выгнала тебя из твоего же дома. С колен не встану, пока прощения не получу.
Он-то точно знал, что не встанет, пока своего не добьется, поэтому, сгорая от стыда, выпалил:
— Да прoщаю я тебя, прощаю. Иди домой, вечером дома поговорим.
Цeлый месяц вeсь гараж потешался. Он помалкивал и шуточки мимо ушей пропускал. Этим и защитился. Потихоньку отстали и забыли.
Теща же свой норов не умерила, но в выражениях стала осторожнее и на дверь больше не указывала. Да и сам он стал потише и посговорчивее. Со временем притерпелись друг к другу. И когда теща уезжала в Питер, к старшей дочери, в доме становилось пусто и неуютно, и тогда он сам звонил и недовольно выговаривал:
— Ты, мaть, не загостилась ли там? Или к гоpoдской жизни приладилась и от удобств оторваться не можешь? Давай возвращайся. Я пока не очень загружен на работе, у поезда тебя встречу.
Она тут же резко oтвечала:
— А ты, злыдень, мне команд не подавай. Жену муштруй. Без меня, наверное, все грязью заросли и в доме и на улице, — и уже миролюбиво добавляла:
— Назавтра велю Людке билет взять на вечерний поезд, а утром послезавтра и встречай.
Тут же трубку выхватывала Людмила и начинала кричать:
— Пусть мама у меня еще побудет. Она и отдохнуть толком не успела.
— Вот дома и отдохнет,— перебивал он горластую свояченицу и передавал трубку жене, которая еще долго пыталась урезонить сестру и, совсем расстроившись, опускала трубку и переключалась на него:
— Из-за тебя, неуемного, всегда скандал с Людмилой. Пусть бы и правда пожила мать у нее. Не живется тебе в покое, бурю подавай. Вот и прибудет скоро буря эта, радуйся.
На что Сергей Петрович отвечал:
— Нечего ей там долго жить, нервничает она там. Домой ей охота. Дома она жить привыкла. Спокойней ей тут, да и нам спокойнее. Ты давай иди да в комнате ее к приезду все приготовь, промой да протряси, а то буря не мне, а тебе будет.
* * *
Из кухни донесся звон пocyды. Это теща расставляла чашки и накрывала на стол. Сергей Петрович, наблюдая за ней в двepной проем, дyмал:
— Пoчти сто лет, а целый день хлопочет, все успевает, словно мотор в ней сидит. Мы скрипим еле-еле, а ей хоть бы что. Чем держится — непонятно.
Словно подслушав его мысли, Нина Прокопьевна позвала зятя:
— Иди к столу, коль полегчало. Чаю с медом попьем, да на молитву мне пора, только ей и держусь, да терпению Гoсподню удивляюсь. Скoлько же держать меня еще тут бyдeт? Устала я, десятый десяток завершаю, да и нужды во мне уж ни у кого нет.
— А ты, мать, потерпи да не торопись и Бога глупыми вопросами не донимай. Молись, как молилась, да знай, что ты еще тут нужна — нам с Галей нужна да ихэх внукам с правнуками. А за грибами беленькими я утром обязательно сбегаю и, будь уверена, принесу полную корзину!
Сергей Петрович сел на стул, придвинул к себе чашку с чаем и с умилением смотрел на эту старую, взрывную и вредную тещу свою, всю жизнь прожившую заботами о них, и мысленно желал ей завершить десятый десяток и разменять одиннадцатый, понимая, что и они сами, и дети, и внуки тоже держатся ее молитвами, идущими из самого сердца и достигающими самых вершин неведомого небесного мира….
Лена знала, что на родине мужа её не любят, и ехала туда с тяжёлым сердцем. А как бы относилась она к такой снохе на их месте? «Ну, точно бы не так», — оправдывала она себя. И тут же мысли закруглялись и шли по бесконечности…
А как — не так? Ведь родители мужа, его бабушка Лида, в принципе, её привечали, встречали их накрытым столом и натопленной баней. Никогда не слышала она от них плохих слов в свой адрес, но …
По оговоркам свёкра, по шипению на него его матери, по их переглядкам, и так было понятно: неспособность Елены родить им внучат за двенадцать лет брака с их сыном перечеркивали все её достоинства.
Как-то проговорился двоюродный его брат о том, что отец и дядька мужа уговаривают его найти себе другую — детородную. И хоть было это и в пьяной беседе, но, как говорится, что у трезвого на уме….
Елена вышла замуж девчонкой, а через месяц вдруг … что-то не то. А через два с приступом оказалась в больнице. Внематочная. Вердикт врачей был положительный: вторая труба в норме, беременность наступит. Но…шли годы, шло бесконечное и выматывающее длительное лечение. Елена плохо переносила некоторые курсы, поправлялась до одышки, затем худела, потом начинала всё новый и новый круг лечения, которое продолжалось месяцами.
Первое время каждый месяц прислушивалась к себе, мечтала, представляла, что вот … именно сейчас уже живёт в ней новая маленькая жизнь, но каждый раз приходило и приходило разочарование. Это длилось так долго, что Елена уже привыкла. Невозможно ждать чуда постоянно. Временами она уже думала, что всё напрасно, опускала руки. А временами вдруг приходила надежда и казалось, все будет, надо только подождать.
Надо сказать, что об ЭКО в те годы ещё только слышали, но для простых граждан, коими и были Елена с мужем, оно ещё было недоступным.
Поезд стучал колесами. Как её встретят? Она могла бы и не ехать, конечно. Но лет шесть назад скользнуло у Елены некое подозрение, что на малой родине у Алексея есть зазноба. Тогда и скандал был, и она даже уходила, но … Алексей уломал, упросил вернуться. Ни в чем не клялся, ничего не отрицал. Взял любовью.
И сейчас именно он уговорил ее поехать вместе. Надолго, на поллета. Отпуск на севере у них был большой. И Елена решила: коль плохо примут, уехать всегда смогу.
Приняли неплохо. Но всё время было ощущение, что что-то недоговаривают и прячут глаза.
«Ну и ладно,- решила Лена, — я же чужая, стесняются, может, или просто недолюбливают».
Решила поменьше на это обращать внимание. Помогала, чем могла, по хозяйству, нянчилась с полугодовалой племянницей, выгуливала полуслепую бабушку Лиду, которая смотрела на нее как-то сквозь слезы. А вечерами ходили с мужем гулять на реку.
Вроде всё было нормально, но какое-то тревожное чувство сидело и сидело в груди. Однажды вечером Елена пришла на речку одна, и нахлынуло…
Спокойное урчание реки вдруг вызвало поток слёз. Они лились и лились, и остановить их было ничем невозможно.
Старушка с трясущейся правой рукой, пришедшая за пасущейся козой, постояла, а потом присела рядом.
— Что милая, совсем тяжко?
— Тяжко, — просопела носом Лена.
— А что так?
— Деток хочу, а Бог не даёт.
— Плохо, — вздохнула старушка. — А просила?
— Миллионы раз!
— Добрых дел Бог от тебя, значит, ждёт. Вот, как дождётся, так и даст. Не горюй. Бог знает, что делает.
И своей трясущейся рукой старушка перекрестила Лену.
Старушка ушла, её словам Лена не то, чтобы поверила, но эти слова её, почему-то, успокоили. И верно, будь, как будет.
Как и принято во всех российских сёлах, с приездом сына, отправились на кладбище к старикам — оградку подкрасить, цветы пересадить. А потом в часовенку — за упокой.
Лена ждала родню у часовни. По высоким перилам лазала девочка лет четырех. Невзначай соскользнула и повисла очень неудачно — нога застряла в узористой ковке. Лена подскочила, помогла выбраться.
— Спасибо, тетя! — бойко прокомментировала ничуть не испугавшаяся девчушка. — А Вас как звать?
— Я тетя Лена. А тебя?
— Я Лиза. Пойдёмте, я Вам что-то покажу.
Она взяла Елену за руку и потащила в глубь кладбища.
— Смотрите, какие маленькие могилки. Здесь детки маленькие лежат. Надо Вам крестик погладить. Давайте.
— Зачем это? — Лена не понимала настойчивости девочки.
— Надо надо. Чтобы не бояться.
Лена не боялась нисколько. И больше для того, чтобы угодить настойчивой девчушке, подошла и погладила крестик, а потом достала салфетку и вытерла пыль с него.
— Лиза, а к кому ты пришла?
— Я к маме. Но она далеко отсюда, на том конце кладбища, за леском.
— Лиза! Ты где? — позвали девочку от часовни.
— Я тут, я бегу,- крикнула она вдаль, — До свидания, Вы — хорошая, я знаю! — и умчалась на зов.
Странная девочка. Жаль, что без мамы, — подумала Лена. Ещё немного побродила среди маленьких могилок, подумала о том, какое это неимоверное горе — ребенка иметь и потерять. Этим матерям гораздо тяжелее, чем ей. И нечего пенять ей на судьбу.
С часовни вышли все, кроме бабушки. Елена вызвалась за ней сходить, и краем уха услышала о чем молила Лидия.
— Прости ты меня, Господи, за Ксению. Так хотела счастия внуку, что накликала беду. Это я виновата…
Тогда Елена ничего не поняла. И не вникала даже.
Дни отпуска уже подходили к завершению. Елена всегда находила себе дела. В одном дворе стояли два дома, и рядом с родителями и бабушкой жила семья сестры Алексея. С ней у Лены сложились добрые отношения. Там она и пропадала. Но вот однажды, когда уже легла спать и вдруг вспомнила, что не повесила сушить белье, вышла во двор и случайно услышала, как Алексей ругается с сестрой.
— Да не могу я, как ты не понимаешь! Это будет конец. Было уже, я же знаю.
— Она имеет право знать, как ты не понимаешь! — громко шептала сестра.
Заснуть в эту ночь Лена так и не смогла. А на утро разбудила Алексея и потребовала рассказать о чём они шептались с сестрой. Пригрозила, что иначе уезжает…что расстаются, что не хочет жить во лжи. Она думала, конечно, об измене.
И, в общем-то, не ошиблась. Лет шесть назад Алексей приехал сюда один. А после весёлых посиделок оказался в постели с бывшей одноклассницей. Как это случилось, и сам не помнил. Знает, что очень этому поспособствовала баба Лида. Все время Ксюху за него сватала.
Алексей рассказал не всё. Потому что знал он не всё. Потом его рассказ продолжила сестра:
— Лен, ты прости. Это такая наша семейная беда, что и рассказать трудно. Бабуля все глаза выплакала, молится каждый день. Из церкви под руки выносим. Всё прощения просит. Она всегда своевольная была, добивалась того, что хотела. Тогда, как помешалась. Ксюху сама Алексею подложила, и подпоила его сама. Всё надеялась, что он тебя бросит и вернётся сюда, если Ксюха от него родит. И Ксюша родила девочку, да только сама потом заболела и через год умерла.
А бабуля теперь на себя грешит, что это она виновата, и в гибели её себя винит, и в том, что девочка сиротой растёт.
— А сейчас ребенок где? — спросила Лена потом у Алексея.
— Она с прабабушкой живёт, с бабушкой Ксении. Так вышло.
— Пошли. Знакомиться будем.
— Я её сам приведу сегодня. Всё равно собирался. После той нашей ссоры, думал — не простишь. Прабабка её болеет. Забрать её хочу. Должен, понимаешь?
У Елены стоял ком в горле. Она никак не могла понять свои чувства. Почему-то уже не было обиды от измены. Но не было и никаких чувств к чужому для неё ребёнку. Нет, она, наверное, не сможет принять девочку, совсем чужого и незнакомого ребёнка.
В доме происходило то, чего ждали несколько лет. Вся семья готовилась к встрече Елены с дочкой Алексея. Было тихо, но все суетились, зачем-то накрывали стол. Бабушка Лида сидела у икон. Алеша ушел за дочкой и её старой больной прабабушкой.
Наступил момент, когда приготовления были закончены и наступила вообще гнетущая тишина. Слышно было только тиканье часов.
— Идут, — увидела в окно и выдохнула сестра.
Хлопнула калитка, раздались шаги в прихожей, дверь открылась.
И тут, как колокольчик, разрезающий тишину зазвенел детский голосок:
— Тетя Лена, это Вы? Я так и знала, что Вы моей второй мамой будете. А ещё у меня скоро будет сестричка, да? Только братика не надо, я мальчишек вообще не очень люблю.
— Лиза, солнце! Как я рада тебя видеть! Какой братик? Ты что?
— Сестричка! Она уже тут! И Лиза обняла Лену за талию и приложила ухо к животу. — Я ее слышу.
И только тут до Елены вдруг медленно стало доходить, что возможно так оно и есть, она совсем забыла о счёте дней. Признаки все. Даже утренняя тошнота.
Лена так рада была видеть Лизу, как-будто там, на кладбище, между ними возникла какая-то невидимая связь. Она подняла глаза, а на пороге стояла старушка с трясущейся рукой — прабабушка Лизы. Она улыбалась.
— Слава тебе, всемогущий Господи! Простил! — раздалось от икон.
Обычно сыновья приводят в родительский дом жену и невестку. Николай привёл только жену… На следующее утро после свадьбы, когда родители мужа мыли на кухне посуду, туда зашла невестка.
— Пока ваш сын Николай спит, — сказала она, — хочу поговорить с вами…
Свекровь вытерла руки и настороженно присела на стул.
— Слушаем тебя, доченька, — сказала она, забирая у мужа полотенце, которым он вытирал вымытую посуду.
— Вам, наверное, Николай сказал, что я детдомовская, — начала невестка. — Я никогда и никого в жизни не называла «мамой» и «папой»… Поэтому и вас буду называть Ольга Семёновна и Пётр Андреевич…
Свекровь растерянно посмотрела на мужа. Пальцы её задрожали и, скрывая это, она начала теребить конец полотенца. Пётр Андреевич молча смотрел на невестку.
— Как тебе удобнее, доченька, так и называй, — наконец, сказала Ольга Семеновна дрогнувшим голосом.
— А если вы для меня Пётр Андреевич и Ольга Семёновна, — продолжала невестка, — то и я для вас никакая не «доченька» и не «невестушка», а Елена или Лена….
Когда невестка вышла из кухни, Ольга Семёновна глянула на мужа.
— Видать, чего-то обиделась на нас, — тихо сказала она.
— Говорил тебе: свадьбу нужно было справлять не дома, а в ресторане, — торопливым шёпотом ответил Пётр Андреевич, забирая из рук жены посудное полотенце. – Так ты же за копейку готова удавиться…
— Было бы этих копеек у нас побольше… — шёпотом ответила жена.
С появлением в доме невестки жизнь в нём начала меняться. Всё заметнее становилось разделение семьи на четырёх жильцов, проживающих в одной квартире. Объединяли их теперь только общая кухня и санузел, у дверей, которых жильцы и встречались. Со временем и эти встречи были упорядочены Еленой.
— Я хотела бы узнать, — обратилась как-то невестка к Ольге Семёновне, встретившись с ней на кухне. — Когда вам лучше готовить еду?
— В смысле плиты? – растерялась свекровь. – Так нам с Петей одной горелки хватит… Три остальные твои… Я тебе не буду мешать…
— Ольга Семёновна, мы с вами не плиту делим, — раздражаясь, сказала невестка. – Я не хочу толкаться здесь с вами целый день, поэтому давайте договоримся: кто занимает кухню до обеда, кто после…
Свекровь с трудом сообразила, что ей хотят выделить время, когда можно будет заходить на кухню. Сбиваясь, она объяснила невестке, что по утрам Пётр Андреевич принимает лекарства. А перед приёмом он должен обязательно что-нибудь поесть.
— Поэтому, мне лучше с утра, — попросила Ольга Семёновна.
— А кто будет готовить завтрак вашему сыну? – спросила невестка.
— Я могу, — с готовностью предложила свекровь. – Ему и тебе…
— Ещё чего? – дёрнула плечом невестка. – Я ещё в состоянии приготовить себе сама…
В итоге Елена «разрешила» свекрови пользоваться кухней после обеда. Расстроенная Ольга Семёновна сыну, как всегда, ничего не сказала. Не пожаловалась и мужу. Обиды и слёзы она скрывала. Сын ничего не замечал. От мужа скрыть слёзы удавалось не всегда. После очередной обиды, нанесённой жене невесткой, Пётр Андреевич порывался поговорить с Еленой. Но жена удерживала его.
— Трудно ей, — говорила она мужу. — Мы ведь все свои, а она одна… Не привыкла ещё к нам… Ей нужно время…
— Сколько? – спрашивал Пётр Андреевич, остывая.
Теперь жизнь Ольги Семёновны была подчинена только одному — ничем не навредить сыну. Она молила Бога дать ей мудрости и терпения. Просила помочь избежать в семье ситуаций, когда сыну пришлось бы выбирать между женой и матерью. Не допуская этого, она молча терпела от невестки обиды и оскорбления. Лишь бы о них не узнал Николай и, защищая мать, не поссорился с женой. Первоначальная тревога Николая – найдут ли родители общий язык с женой, со временем исчезла. Внешне ровные и спокойные отношения между ними, которые он видел, успокаивали его. Но настоящие их чувства проявлялись в отсутствие Николая. Почти каждый вечер Ольга Семёновна со слезами задавала мужу один и тот же вопрос: — За что она так нас не любит?
Хотя уместней было бы спросить: за что она их так ненавидит? Только подобным чувством можно было объяснить поведение невестки. Утром, заходя на кухню, Елена демонстративно мыла в ней пол, чистила плиту и мойку. Хотя Ольга Семёновна с вечера оставляла кухню чуть ли не в стерильном состоянии. В туалет невестка каждый раз заходила со шваброй, своей тряпкой и дезодорантом, струей которого, как лучом фонарика, прокладывала себе путь к унитазу. Даже рулон туалетной бумаги приносила свой и уносила с собой. Перед тем как загрузить общую стиральную машину бельём, она дезинфицировала её так, будто до неё в ней стирали бельё прокажённых. Если кто-либо из родителей пылесосил постеленный в коридоре палас, то через несколько минут после них, ещё не остывшим пылесосом его начинала чистить Елена. Всё, что делала невестка, не поддавалось логике и не имело никакого смысла. Но постоянство этой бессмысленности делало весь этот процесс ещё более болезненным и унизительным. Никогда Ольга Семёновна и Пётр Андреевич не чувствовали себя такими униженными и оскорблёнными. Если бы Елену спросили: зачем она всё это делает? Она призналась бы только себе – она мстила! Первое время после свадьбы, скорее интуитивно, а затем осознанно, она мстила Ольге Семёновне за свою мать. За то, что именно её мать бросила ребёнка, а не свекровь. За то, что свекровь создала семью, где царит любовь и доброта. Где уже женатого сына называют «сыночком» и перед сном он желает родителям спокойной ночи, а мама целует его. Где чистота и порядок не только в доме, но и в отношениях между членами семьи. И всё это держится на материнской доброте, терпении и любви свекрови.
Елена сравнивала женщину, родившую её и оставившую младенцем под дверью детского дома, с Ольгой Семёновной. И, понимая, что родительница проигрывает, Елена пыталась приуменьшить, хотя бы в своих глазах, достоинства свекрови, как женщины и человека. И делала это преднамеренно больно, прекрасно понимая, что молчаливое страдание свекрови ещё больше возвышает её. Но иначе она вести себя не могла. Она не могла простить свекрови её материнскую любовь к сыну. Любовь, которой никто и никогда не любил её – Лену. Родившаяся внучка ни на кого не была похожа. Поэтому каждый родственник считал, что похожа она на него. Когда пришло время давать внучке имя, Николай сказал родителям, что хочет назвать её в честь бабушки – Олей.
— Я думаю, Леночка не будет возражать, — сказал сын, выходя из родительской комнаты.
Ночью Ольга Семёновна плакала от благодарности и счастья. Сказанное сыном она восприняла, как награду за своё терпение и возможность примирения с невесткой. Большего счастья они с мужем не желали. Но внучку молодые родители почему-то назвали Наташей… Узнав об этом, свекровь снова плакала несколько ночей. Теперь от обиды и обманутой надежды на воцарение мира и согласия в доме. Когда Николай попытался объяснить матери произошедшее, Ольга Семёновна поспешно закрыла его рот ладонью и тихо сказала: — Молчи. Я всё понимаю, сынок…
В отличие от бабушки, плакавшей по ночам, Наташенька плакала и днём, и ночью. Сердца дедушки и бабушки разрывались от жалости к внучке и выбивающейся из сил невестке. Попытки Ольги Семёновны помочь молодой маме пресекались Еленой на корню. Предложение Петра Андреевича постирать пелёнки, закончилось скандалом, после которого Лена запретила даже заходить к ней в комнату. Через месяц невестку было трудно узнать. Осунувшееся лицо, ввалившиеся щёки и глаза, красные от бессонных ночей и дней без отдыха.
— Нужно сказать Николаю, пусть поможет ей, — говорил дедушка, вынимая из ушей ватные тампоны, спасавшие его от плача внучки. – Так она скоро совсем свалится…
— Какой из него помощник? – отвечала Ольга Семёновна. – Ему самому помог бы кто…
Николай выглядел не лучше жены. За месяц до рождения дочери, он нашел себе подработку. Но сил лишала не столько работа, сколько невозможность выспаться из-за плача дочери… Лена почувствовала, что её руки сейчас разомкнутся и она выпустит дочь. Невестка перестала ходить по комнате и села на диван. Ребёнок заплакал ещё громче. Лена попыталась встать, но не смогла – она засыпала на ходу. Инстинктивно чувствуя опасность, грозящую ребёнку, Лена из последних сил наклонилась, приложила дочь к спинке дивана и упала рядом.
…Очнулась она, когда за окном была уже ночь. Отчего-то стало страшно. Сообразила – от тишины. Не было слышно привычного плача дочери. Потрогала диван рядом – Наташеньки не было. Хотела броситься искать её. Остановил тихий голос свекрови, доносившийся из соседней комнаты.
— Не нужно плакать, роднулечка моя. Бабулечка сейчас оденет Наташеньке всё чистенькое и сухое. И будет внучечка моя самой красивой. Ну, конечно, как наша мамочка. А как же?! Наша мамулечка самая красивая. И ты будешь красавицей. У тебя и носик, как у мамы, и бровки, как у мамы, и глазки. Только плакать не нужно. Мамочка поспит немножко, а когда проснется покормит нашу девочку. Только не плачь. Пусть мамочка поспит…
Лену пронзила мысль: «Так ещё никто в жизни не оберегал её сон!» Она замерла, боясь утратить ощущение блаженства от осознания того, что её жалели!.. Её жалели! Впервые в жизни жалели, как маленькую девочку, о чём она так мечтала ночами в детском доме. Незнакомое чувство, похожее на спазм, подступило к горлу Елены и перехватило дыхание. Стало трудно дышать. Она открыла рот, чтобы не задохнуться. Откуда-то из самого нутра, из глубины её души вырвался стон. Стараясь заглушить его, она схватила зубами подушку и, сцепив их, задохнулась от толчков сотрясавших всё её тело. Часто испытываемое, но всю жизнь подавляемое чувство жалости к себе, невысказанные никому обиды, скрываемое сострадание к своему одиночеству в этом огромном, но пустом без материнской любви мире, пробилось сквозь сжатые зубы и вырвалось криком, который услышали в квартире все. К двери, из-за которой он доносился, из разных комнат, подбежали свекровь и её муж.
Ольга Семёновна торопливо отдала внучку дедушке: — Иди в залу…
— А ты? – шёпотом спросил жену Пётр Андреевич.
— Зайду к ней…
— Давно не пила валерьянку? – попытался остановить он жену.
Лена почувствовала прикосновение чьей-то руки к своим волосам. Догадалась – свекровь. И столько было в этом прикосновении неизведанной прежде нежности и сострадания, что разрыдалась ещё сильнее. Рыдая, Елена вдруг физически ощутила, что всё, о чём она мечтала ночами в детском доме – находится здесь рядом. Во всём, что её окружает в этой семье. И, главное, в доброте и терпении живущих рядом людей, любящих её, как дочь, жену, мать. Ужас от своего неблагодарного, бесчеловечного отношения к сидящей рядом женщине, вдруг до боли сжал её сердце. Ей показалось, будто она на миг почувствовала боль, множество раз причиняемую свекрови. Лена резко повернулась, схватила руку, лежавшую у неё на голове, и прижала к своим пересохшим губам.
— За что, девочка моя? – сквозь слёзы спросила свекровь.
— За всё…
Свекровь опустилась возле дивана на колени. — Доченька, бедная доченька, – целовала она мокрое от слёз, осунувшееся лицо невестки. – Несчастная ты моя…
Их слёзы перемешались… С каждым поцелуем свекрови Лена чувствовала, как что-то необъяснимо-тяжёлое, долгое время незримо мешавшее ей жить, покидает её, освобождая. Казалось, распахнули окно, в которое хлынул свежий воздух. Рыдания прекратились. Рука свекрови гладила голову невестки, словно снимая тяжесть с её измученной души.
— Мама, — тихо прошептала Лена. – Мамочка…
Слышно было, как скрипят половицы в зале, где дедушка ходил с затихшей у него на руках, внучкой. Часы на городской площади пробили четыре раза. Город спал под звёздным куполом Божьей благодати…
