Раньше она не покупала себе красную икру просто так. Только 2 раза в год — летом, на день рождения и 31 декабря. А всё остальное время тратой необоснованной считала. Хотя любила её до одури. Особенно когда икринки во рту лопались и появлялся этот потрясающий вкус. Шашлыки, колбаски, котлеты — ко всему была равнодушна. А вот икру бы ела ложками. Но ограничивала себя. А зачем, получается? Надо было захотеть и купить. Выкроить денежку-то. Потому что надо себя баловать. Не только по праздникам. Никогда же не знаешь, какой из дней — последний…
С такими невеселыми думами, но с веселым настроем от скорого поедания любимого лакомства, Люсечкин еще раз взглянула на тарелку. Она целых две баночки купила. Представляла, как возьмет сейчас бутербродики, пойдет смотреть любимое кино. И не станет переживать, что дней впереди так мало осталось.
Сходила в коридор, свет выключить. По пути глянула на себя в тетино еще трюмо, старенькое. Лицо простое совсем, как говорит соседка Светка — деревенское. Все в веснушках. Облако чуть рыжеватых вьющихся волос. Про таких еще говорят — кровь с молоком. Люсечкин одернула платье. Ее любимого цвета, зеленое. И все в больших розах.
— Ты в нем на ожившую клумбу похожа! Вот реально! Словно газон встал с земли и идет навстречу! При твоей комплекции надо бы что-то темное носить. Не кричащее. Зачем 120 кг живого веса запихивать в эти цветочные яркие мотивы? Еще удивляешься, что одна. Нет в тебе ни стиля, ни вкуса! Еще и плюшки эти вечно трескаешь да шоколадки, — качала головой Светлана.
Сама она была худой до такой степени, что казалось, косточки через ткань вылезут. Это по мнению Люсечкина. Она на соседку не обижалась. И советам ее не спешила следовать. Что нравится, то и надевала. И ела. Ну, кроме разве икры. На ту все как-то денег не хватало.
Вообще-то «Люсечкин» — это прозвище. Люся ее имя было. А потом с чьей-то легкой руки прозвали вот. Еще Люсечкин топать любила. И ходила почему-то преимущественно на пятках. Случалось, засидится в гостях и пешком по ночному городу топает. — Да тебе можно так передвигаться. Это у меня вечно отбоя нет от пристающих мужчин. Даже днем. А тебя ночью увидят — сами спрячутся. Еще зашибешь ненароком! — шутила Светлана.
Люсечкин не обижалась. По характеру — веселая, добродушная. Только вот по тете сильно скучала. Той полгода назад не стало. Неожиданно. Два месяца болела — и все. Люсечкин одна осталась. Тетка ее и воспитывала. Мать когда-то бросила, отца вообще не знала.
Одиноко было. 35 лет. Никто дома не ждет. Уже думала кошку завести. Даже присмотрела одну на улице. Серенькую такую. Подкармливала ее. А как голова болеть сильно начала — передумала. Поняла, что с ней. У тетки-то также начиналось. И куда потом кошку? Только привыкнет к дому, вмиг на улице окажется, когда Люсечкина не станет.
Люсечкин вздохнула и приготовилась к трапезе. К поеданию «ништяков». Это слово от мальчика Тимоши с первого этажа услышала и почему-то оно ей понравилось.
Люсечкин уже тарелку взяла. Как вдруг услышала крики с улицы. Пошла в комнату, поглядеть. Смотрит, а там толпа. Ну, она восьмерых насчитала. Нетрезвые, орут. Среди них и с ее дома парочка была. Один с матерью жил, тетей Леной. Та все вздыхала, тяжко с таким сыночком-то. Миша вроде бы его зовут, подумала Люсечкин. Однажды на пузырь просил, совсем белый стоял. Дала, пожалела. Вдруг бы прихватило?
— И чего разорались? От их ора голова пухнет! — в сердцах подумала она.
Уже приготовилась уйти, чтобы включить телевизор. Но тут разглядела — любители горячительного к какому-то мужику привязались. Высокий такой, тощий. С портфелем и в шляпе. Все к себе его прижимал. На улице — никого.
Ну да, 22.30. Люди добрые по домам сидят. А с этими желающих связываться точно не будет. Люсечкин еще раз вздохнула. Тоскливо глянула на бутерброды с икрой. И стала поверх платья куртку натягивать.
Потом на кухню шагнула и сковороду решительно взяла. Пошла вниз. Была у нее одна черта — обостренное чувство справедливости. Люсечкин вмешивалась во все. И всегда защищала тех, кого обижают.
Вовремя она появилась. Жаждущие разборок перешли в наступление. Когда услышали ее грозный крик, остановились. Люсечкин решительно растолкала всех могучим плечом и оказалась возле мужчины в шляпе. Загородила собой.
— Ну-ка, граждане миряне, давайте расходиться! Кино хотела посмотреть, так орете, спасу никакого нет. К человеку зачем привязались? Не стыдно? Вас много, он один. Тут на первом этаже Оксана живет. У нее сыну всего годик, засыпает плохо. Уходите, а то ведь и навалять могу! А мне терять нечего! Меня через два месяца вообще не будет! Хоть получу напоследок удовольствие! — выпалила Люсечкин. И подумала: зачем про удовольствие-то ляпнула?
— Это что за бабища? Вот наглая! Да я ей щас! — начал было один.
Но его остановили. Тот самый Михаил из дома Люсечкина.
— Это Люсечкин. Наша она, своя. Живет тут. Пошли, мужики, правда. Люсечкин — хорошая. Она мне тогда 200 рублей дала. Когда совсем плохо было. Мать и то не дала. А Люсечкин — добрая.
Видимо, для остальных это стало весомым аргументом. Компания моментально рассосалась. Люсечкин посмотрела на спасенного ею. Лицо тонкое, интеллигентное такое.
— Спасибо вам, милая дама. Шел, никого себе не трогал. И вот тут-то они и привязались. Со своим «огоньку не найдется?». Я им начал говорить о том, что легкие беречь надо. Ну и понеслось. Меня, кстати, Вольдемаром зовут, — откликнулся мужчина.
— Нашли кому говорить. Вы бы им еще про балет рассказали, — хмыкнула Люсечкин.
И тут же спохватилась:
— Да у вас плащ порван! Пошли ко мне, зашью. Не идти же вам домой в таком виде. Да не бойтесь вы меня!
— А я и не боюсь. Впервые вижу такую решительную девушку! — улыбнулся Вольдемар.
Люсечкина девушкой никогда не называли. Сколько себя помнила. Она даже смутилась немного.
Пока она плащ зашивала, гость чай пил.
— Праздник у вас какой? Не вовремя я, наверное, — протянул он, окинув взглядом тарелку с бутербродами.
— Да я их так хотела поесть. Все раньше денег жалела на икру-то. По праздникам, вы правы, и покупала. Сейчас какой ближайший? Новый год. А я и не доживу! Берите плащ, супруга-то заждалась вас. И давайте такси вам вызову. Или сама провожу. Не переживайте, меня когда увидят, никто не пристанет! — И Люсечкин снова принялась натягивать куртку.
— Подождите, не спешите. Во-первых, я не женат. А во-вторых, насчет того… Что осталось два месяца, не доживете и прочее. Можно поподробнее? — и Вольдемар подошел к Люсечкину вплотную.
Она плечами пожала и рассказал. Про тетю. Про то, что это у них наследственное, наверное. И не лечится.
Вольдемар Люсечкину в глаза посмотрел. Голову потрогал. Потом стал подробно так спрашивать.
— У вас, милая дама, похоже просто переутомление сильное. Не вижу я симптомов того, о чем вы мне только что сказали! — улыбнулся он.
— Не видит он. Как же. Вы что, врач? — усмехнулась Люсечкин.
— Да, — последовал краткий ответ.
— Обалдеть! — только и смогла ответить Люсечкин.
На следующий день Вольдемар ее на работу к себе позвал. И Люсечкин долго думала, в чем пойти. Потом махнула рукой и втиснулась в очередное платье. На этот раз красное, с пионами.
Ее встретили приветливо.
— Вы, наверное, Людмила? Вольдемар Сергеевич предупредил, что к нему придет девушка Людмила. Проходите, пожалуйста, — обратилась к ней блондинка в белом халате.
И Вольдемару белый халат очень шел. Импозантный он такой стал. Пронеслись такие мысли у Люсечкина.
— Итак, я был прав. До чего у нас некоторые люди любят порой себе несуществующее придумывать, да себя накручивать, к докторам надо идти. Здоровы Bы совершенно, Людмила! Поздравляю! — вынес вердикт Вольдемар после обследования.
Люсечкин ему на шею от порыва чувств кинулась. Обниматься. Потом смущенно отстранилась. Покраснела.
— Спасибо. Пойду я, — и тяжелой поступью направилась к двери.
— Людмила! Постойте! Вы куда это так быстро? Я собственно, еще хотел сказать. Как вы смотрите на то, чтобы вместе поужинать? — спросил Вольдемар.
Через три месяца они поженились. Серенькую кошку Люсечкин в тот день, как ее Вольдемар на ужин пригласил, домой взяла. А что? Жить она до ста лет теперь планирует.
Кстати, Михаил и компания теперь, когда их встречают, в унисон приветствуют: «Здравствуйте, Вольдемар Сергеевич! Здравствуй, Люсечкин!». Просили на них зла не держать, мол, всякое бывает. А Люсечкин не держит. Смеется, что благодаря всей этой истории и нашла она своё счастье.
СОЛНЫШКО НЕЗАКАТНОЕ… – Ну вот скажи мне, пожалуйста, Гришин, чему ты улыбаешься? Мне плакать хочется, а он всё улыбается, – сказала Ольга своему мужу. – А почему это, интересно, я должен плакать? – Потому, Гришин, потому. Сам не догадываешься? – Нет, – ответил Ольге муж. – Хорошо, объясняю для… Ольга на секунду замолчала, подбирая из всех обидных прилагательных самое необидное. – Объясняю, – повторила она, – для особенно недогадливых. Твоя жена, Гришин, то есть я, была сегодня у врача-гинеколога. И врач этот констатировал у меня беременность. Пять недель. – Хорошо, – ответил Ольге муж. – Это я уже слышал. И что из этого? – А то, Гришин, из этого. Ужас просто из этого. – Никакого ужаса я лично не вижу, Оль. У тебя что, мужа нет? Вон сколько одиноких женщин рожают себе спокойно детей – и никакого ужаса. А у тебя законный муж есть. Какие проблемы? – Гришин, ты что, совсем забыл? Или тебе паспорт мой показать, чтобы ты вспомнил? – Что я должен вспомнить, Оль? – А то, сколько мне лет. Среди молоденьких двадцатилетних девочек я буду выглядеть в роддоме как динозавр. Все сбегутся на меня посмотреть. Старушенция пришла рожать. – Ну какая ты старушенция, Оль? Женщины вон рожают и в более позднем возрасте. А тебе всего тридцать девять лет. И потом, для меня ты всегда молодая, – муж обнял Ольгу за плечи и прижал к себе. – Так стыдно, Гришин. Это ты во всём виноват, – сказала Ольга и теснее прижалась к любимому мужу. – Конечно я, солнышко ты моё незакатное. А кто же ещё? – ответил Ольге муж. – И потом… – Ольга отстранилась от мужа, – что мы Сашке нашему скажем? Аист ему братика или сестрёнку принёс? Или в капусте нашли? – Ну, про аиста и про капусту рассказывают детям в три годика. А в пять они уже всё знают со всеми подробностями. А нашему детинушке уже почти девятнадцать лет. Нога вон больше моей. Сам уже жених. Сын Сашка принял новость о том, что у него скоро будет братик или сестрёнка, очень спокойно. Только сказал: – Ну, родители, вы даёте! Намного сложнее приняли новость обе бабушки. Они примчались с разных концов Москвы со скоростью света. – Я всегда знала, что ваша семейка ненормальная. Но не до такой же степени! Вы в гроб меня загнать хотите?! – возмущалась Гришина мама и хваталась за сердце. – Какие дети в вашем возрасте?! Пятый десяток обоим скоро. Пенсия вон уже не за горами, а они в роддом собрались. – Да и потом, это же очень опасно, рожать в таком возрасте, – поддакивала сватье мама Ольги. – Здоровье у тебя, Оль, слабенькое. Одного ребёнка подняли – и хватит. Поживите для себя. В Москве столько возможностей. Театры, выставки, музеи. А тут опять пойдут пелёнки, бессонные ночи. Обе мамы были похожи на неожиданно встревоженных наседок. У мамы Гришина шляпка съехала набекрень и смешно покачивалась от каждого поворота головы. Гришин и Ольга одновременно рассмеялись, глядя на неё. – Они ещё и смеются! – всплеснула руками мама Ольги. – Плакать надо горькими слезами, а они смеются. Обиженные мамы уходили от Гришиных под ручку. – И не провожайте нас. – И не звоните! – И на нашу помощь даже не рассчитывайте! – Крутитесь тут сами как хотите. Мамы громко хлопнули на прощанье входной дверью. Ночью Ольга и Гришин не спали. – Ты о чём думаешь? – спросил Гришин у Ольги. – А помнишь, когда меня в роддом увезли, я Сашку нашего целых три дня никак родить не могла, пока мне кесарево не сделали. А ты все эти три дня под окнами роддома простоял. Тебя тогда ещё все называли сумасшедшим папашей. Другие мужчины приходили и уходили, а ты всё время стоял… Утром с разных концов Москвы примчались обе мамы. Не сговариваясь, они привезли Ольге свежевыжатый морковный сок и заставили тут же его выпить. С новостью о том, что они во второй раз скоро станут бабушками, они переспали и за прошедшую бессонную ночь примирились с ней. И даже решили, что одну свою квартиру они оставят Сашке, а другую внуку или внучке – смотря кто родится. Ровно в срок Ольга родила чудесную девочку с такими красивыми ресницами, что на неё приходил полюбоваться весь медицинский персонал роддома. На второй день после родов Ольге разрешили вставать. Она подошла к окну и с высоты четвёртого этажа посмотрела вниз. Под окнами роддома, задрав голову вверх, стоял и смотрел на неё любимый муж Гришин. Он улыбался. – Ну и что ты тут, Гришин, стоишь и улыбаешься? – спросила его Ольга беззвучно. – А я всегда улыбаюсь, когда смотрю на солнце, – ответил ей Гришин так же беззвучно. Но Ольга его услышала. Автор Лариса Гладких
Наташка с Егором и Олегом лучшие друзья. Все об этом знают. Футбол? Да, пожалуйста, уже почти пол команды есть. По гаражам бегать? Эта троица уже там. Если в прятки играть, нашёл одного, остальные рядом где-то сидят.. В школу вместе, в школе , со школы, после школы.
Единственное различие, Наташка в музыкальную школу ходила, Олег в художественную, а Егор спортсмен, тот в спортивном ориентировании награды получал.
Неразлучная троица, когда подросла, многие с интересом наблюдали, как же дальше будут развиваться события.
Наташка выбрала Егора, всё произошло так, как и предполагало большинство друзей, что Наташка выберет спортивного, сильного, напористого Егора.
Олег был лишь бледной тенью друга…
В молодости мы любим глазами, а во взрослом возрасте сердцем. Наташка ещё так молода, стоит ли осуждать её, что выбрала она самоуверенного, немного нагловатого Егора.
Ничего не видела счастливая Наташка, ничего не замечала…
Егора в армию призвали, он не бегал от армии, не собирал справки, не ложился в больницу.
Сказал Наташке, как отрезал
-Отслужу, год отработаю и женимся. Как раз отучишься
Счастливая Наташка плакала на плече лучшего друга, Олега, когда автобус с призывниками тронулся в направлении взрослой жизни ребят.
Почему счастливая? Потому что Егор при всех сделал предложение Наташке, и подарил колечко, чтобы уж наверняка ждала любимая своего солдата. Да она и так собиралась ждать, а тут уже официально.
Егор писал письма, от которых так и веяло боевым духом, говорил что армия Олежку сделает человеком, если того туда возьмут.
А Наташке в каждом письме слал стихи про армию, и спрашивал строго, ждёт ли она своего солдата…
Олег в армию ушёл через год, Егор был старше ребят на год.
Олега провожали тоже весело, но любимой девушки, которая будет ждать его, так как Наташка ждёт Егора, у него не было. Просто было много друзей, было весело, Олежку все любили за лёгкий и весёлый нрав.
Уже два солдата пишут Наташке письма. Один со стихами, о том, как коварная невеста не дождалась жениха -солдата, о Родине, которую защищает пацан, пока мирное население ходит на танцы и обнимает их, пацанских девчонок. Наташка плакала над каждым письмом от Егора.
А вот письма Олега заставляли её хохотать до упаду.
Он присылал ей смешные зарисовки из своей солдатской жизни. Писал, что потолстел, потому что режим, описывал смешные ситуации, в которые попадал он и его товарищи.
Наташка ждала Егора с армии, писала ему чуть ли не каждый день, как прошёл её день, что она делала.
Встала, умылась, позавтракала, сходила в институт, потом в библиотеку. Пришла домой, поучила, посмотрела телевизор, почитала немного и легла спать
Вот так примерно описывала свой день Наташа.
Когда писала Олегу, она ему могла написать, как смешно воробьи купаются в первых мартовских лужах, а их отгоняет заботливая ворона, наверное, боится, чтобы малыши — воробушки не простыли.
Или о том, как прочитала книгу про эльфов и гномов, про странных маленьких существ, живущих в земляных норках, теперь едет на учёбу и представляет себе, что вон сидит гордая эльфийка, а вон зашёл гном с большим мешком, там видно драгоценные камни…
Олег же в ответ присылал ей картинки эльфиек, в которых просматривались её, Наташкины черты. Только она этого не замечала, ей было легко и весело от писем Олега, и тяжело и грустно от писем Егора.
Как будто служили ребята в разных армиях.
Егор в мрачной и тяжёлой, где, как одна, изменяют девчонки солдатам, бросают их обезноженных, где злые командиры и угроза из под каждого куста. Где изматывающие тренировки и марш — броски, но они мужики, это их долг.
Олег же служил в какой-то весёлой армии.
Там не было злых командиров, там был батя, сослуживцы все, как один были весельчаками и балагурами.
Служба была лёгкой и весёлой, вокруг горы, красота.
Наташке бы здесь понравилось, он прям представляет, как стоит она, Наташка, на горе, на самом верху, в серебряном развивающемся наряде, волосы ветер треплет, а в волосах обруч серебряный с молочного цвета камнем, и играет Наташка на скрипке какую — то невозможную мелодию, космическую.
Такую, что люди плачут, делаются добрее их сердца и прекращаются всякие войны на земле, и наступает мир и братство…
Егор пришёл с армии весь в аксельбантах, со значками разными, фуражка на затылке, ремень чуть ли не на коленях, сапоги, начищенные до блеска и смяты в гармошку…
Уезжают в родные края Дембеля, дембеля, дембеля И куда не взгляни В эти майские дни Всюду пьяные ходят они(с)
Только и слышно было целый месяц эту песню везде, где бы ни появился Егор.
Сначала он пришёл к Наташке, взрослый, возмужавший
-Ну что…ждала солдата? А?
-Ждала, — прошелестела Наташка
-А если узнаю, а? Не боишься? А если спрошу?
-Чего мне бояться?
-Ладно, ладно. Знаю что ждала, ребята писали
-Вот как, моего слова тебе не достаточно?
-Ладно, не ерепенься, я так, для порядка… Знаю, что ждала, Наташка… Дай мне месяц, с друзьями отдохнуть, пожить холостяцкой жизнью, повеселиться, покуражиться. а потом уже на работу устроюсь, ну и к свадебке будем готовиться.
А месяц ты меня не трогай, у тебя мужик с армии вернулся, Натаха… Два года гражданских не видел, вот где у меня эта казёнщина, — рубанул себе рукой по подбородку, наелся я дерьма, милллааая, отдохнуть хочу, развеяться… Эээх, Натаха, заживём с тобой… Ну всё, я пошёл, не теряй меня.
И пошёл — то с друзьями — товарищами погулять, то к одному сослуживцу поехать, то к другому. Так месяц затянулся на три.
А Наташка? А что Наташка, она ждала… Для неё ничего не поменялось, так же учёба, библиотека, дом
-Наташ, ты считаешь это нормальным? То есть ты два года носа из дома не показывала, а теперь ещё и гулянки его терпишь, — спрашивала младшая сестрёнка Наташки, Тонечка…
-Ой, Тонечка, ну маленькая ты ещё
-Угу, маленькая…Мне, между прочим, четырнадцать…
А Олег продолжал слать смешные и наивные письма, которых ждала Наташа, как глоточек свежего воздуха, которых врывается в дом, когда откроешь плотно запечатанную форточку…
-Вот кого выбирать надо было, вот кого любить, — настаивает Тонечка
-Ты что такое говоришь, глупая, я Егора люблю…
Егор, вдоволь нагулявшись, устроился на завод. Через пять лет ему обещали квартиру, если, конечно, у Егора будет семья. Поэтому со свадьбой долго не затягивали.
Горько плакала Тонечка на свадьбе у Наташки и Егора. Все думали что боится, что сестрёнка перестанет с ней общаться. Гости уговаривали, успокаивали девочку. а она перед тем, как ехать на регистрацию, успела шепнуть Наташке, что можно сбежать…
Наташа грустно посмотрела на неё и опустила глаза.
Мама Наташина была не в восторге от будущего зятя, но что поделаешь, появится мужчина в их женской семье. Жили они бабушка, мама и две дочки.
Олег прислал красивое поздравление ребятам. А Наташке Тоня передала лично для неё для Наташки написанное стихотворение, в котором будто парень прощается с любимой девушкой и говорит ей о своей любви.
Наташка сунула стих, завёрнутый в газету, в спрятанный на дне чемодана томик рассказов про революцию. Там были спрятаны важные для Наташки вещи. Рисунки Олега, где гордая эльфийка с лицом Наташки, играет на скрипке, его письма, ей почему- то хотелось спрятать их, чтобы никто не трогал. Напечатанные на машинке стихи Бродского. Не то, чтобы он ей нравился, этот поэт, но всё же… Видимо из духа противоречия, который проявлялся вот так, в хранении стихов… Ведь в жизни Наташка старалась никому не перечить…
Егор не мог понять, что это за работа у его жены такая, пиликать на скрипочке, и предлагал устроить её на завод, на хорошую зарплату.. Злился, что не может найти Наташка общий язык с женами его друзей, в основном, работниц того же завода.
-Вот пошла бы на нормальную работу, и были бы у тебя нормальные подруги. А не эти…флейтистки… Вон, Семёновы на сплав собираются, семьёй, а нам нельзя, у нас же ручки…
Олег пришёл из армии незаметно, без помпезности.
Наташа сидела у открытого окна, и читала книгу. Вернее делала вид, что читала, она смотрела на ту самую эльфийку.
Была весна, цвела черёмуха и сирень, окно было открыто и майский ветер задувал в комнату прозрачные занавески.
Почувствовав, что не одна, Наташа повернула голову.
В дверях стоял Олег, прислонился к косяку и стоит, молчит и улыбается. Вроде и не было этих двух лет, немного вытянулся, чуть в плечах раздался волосы выцвели будто…
-Олежка…
Наташа подбежала и остановилась перед парнем.
Прилично ли замужней женщине проявлять свою радость при виде чужого мужчины, пусть это и друг детства…
И Олег замер, любуясь девушкой, угловатость подростка прошла, перед ним стояла очаровательная молодая девушка…или женщина?
Что -то между, что Олегу захотелось взять карандаш и поймать это мгновение. Он постарался запечатлеть в памяти, чтобы, оказавшись наедине сам с собой, смакуя и наслаждаясь, перенести этот момент на бумагу…
Так и стояли друг возле друга, Наташка, вся поддавшись вперёд, вытянувшись, как струнка, и Олег, опустивший руки… чужая, не твоя, пронеслось в голове у парня…
Очарование момента нарушил голос Егора, идущего с работы. Наташа вмиг потускнела, засуетилась, начала готовить стол.
Друзья крепко обнялись, сели ужинать. Егор расспрашивал про службу, Олег отшутился, что работал при штабе, писарчуком и автомат видел только мимолётом.
Егор снисходительно посмотрел на друга и весь вечер рассказывал, как он прыгал с самолёта, какая трудная была у него служба, и как гоняли их дембеля, но и они потом на салажатах оторвались, а как, это закон такой…
-Не, -ответил Олег, — у нас дедовщины не было в таком смысле, так по приколу если только…
-Ну да, куда вам, чё могли вам деды сделать, заставить гусиными перьями писать? Ха-ха-ха
А ты сам- то что как? А то может к нам, на завод? Я могу устроить, вон зову свою музыкантшу, говорю зарплата хорошая, опять же ближе к мужу, к друзьям, нет упёрлась со своей скрипкой, рогом не сдвинешь. Это тёща её так настропалила, ну ничё, я скоро возьмусь за них, за всех…
Олег недолго побыл в родном городе, уехал куда-то, в Москву, писал письма, правда на адрес Наташиной маме, Тонечка их складывала всё туда же, в Наташин «сейф», в редкие приходы сестры, она отдавала их ей, и плакала, глядя на то, как тускнеет, растворяется её сестра…
Егор, как и обещал, «взялся» всерьёз за Наташу, заставил уволиться из местной филармонии, как раз накануне гастролей, ещё чего не хватало, и устроил на завод.
-Вот теперь заживём, Натаха, вот квартиру получим, машину купим, и тогда уже о ребёнке можно думать. Мы не будем, как эти Скворцовы, не успели жениться, уже двоих нарожали, и чё? Ну получили они квартиру, дак сидят сиднем дома. А мы с Семёновыми на сплав летом, на месяц, Натаха, в тайгу, на природу, ммм…
А чё, Наташка, Олег -то пишет? Да ладно тебе, а то я не видел, как он смотрел на тебя, ха-ха-ха. да только куда ему со мной тягаться, ты мой приз, Натаха, держись мужа, и всё у нас будет, чики-пуки…
-Какой приз? Егор, ты о чём?
-Ха-ха-ха, молодые были, чё считай пацаны, ты, блин, ходишь и тому улыбаешься и тому, ну я и решил сам поговорить с Олегом, уйди говорю в сторону, видишь она со мной хочет быть. А тот тоже же упрямый, ну… Не согласен, типа пусть дама выбирает, ну это типа ты, Натаха, ха-ха-ха, дама, млин..
Короче, мы с ним поспорили, он там чё-то пытался мне втирать про честность, да мне плевать. Выиграл смелый, умный, красивый, замечательный твой муж, Натаха…
А Олежка, ну что Олежка, он в сторону отошёл, думаешь не видел, как он на тебя смотрит, да куда ему…
Он даже в армии-то толком не служил, при штабе два года просидел…
Однажды к Наташке подошла тетя Клава, женщина хорошая, добродушная, жалела она Наташку, всё полегче пыталась работу ей подсунуть, хотя, как на заводе можно найти полегче работу, но тётя Клава находила. Все женщины сокрушались, зачем Егор свою музыкантшу привёл на завод…
Тётя Клава сказала Наташке, что её от завода выдвинули ехать в Москву, на какой-то слёт, и она берёт с собой её, Наташку. Мол, не умеет она тётя Клава эти разговоры вести, да и вообще…
Егор обрадовался конечно, но наказал голову там в столице не терять…
Наташка порхала, давно мама с бабушкой и сестрёнкой не видели её такой, такой весёлой и воздушной.
Славно они отдохнули с тётей Клавой, и на слёт, и по музеям, и на Красную Площадь, и в Мавзолей.
И даже с Олежкой встретились, он их в ресторан сводил, и как только узнал, что они в Москве? Встретил у гостиницы с двумя букетами цветов, чем очень смутил тётю Клаву, а уж Наташку и подавно.
Ей просто так только Олежка в детстве цветы дарил… давно, Егор скуп на эмоции для Наташки, так, на восьмое марта три гвоздички, вроде положено…
После поездки совсем захирела Наташка, а тут ещё донесли до неё, что путается Егор с Ольгой. Девушкой высокой, красивой, статной. Передовичка, под стать Егору.
Стал муженёк Наташкин в ночные смены часто ходить, попивать начал, и «учить» Наташку.
Однажды, сидя у матери, Егор был в ночную смену и милостиво разрешил жене пойти переночевать у мамы, мама увидела на руке Наташи синяки.
-Упала, — объяснила дочь.
В следующий раз ударилась о стол, о кровать, об угол дивана, упала с лестницы…
Егор чуть ли не в открытую начал гулять с Ольгой, та нагло и хамовито разговаривала с Наташей, смотрела на неё свысока. И отпуск у Наташи с Егором не совпал, зато говорят, совпал у Ольги…
-Ну ничего, Натах, не переживай. В следующий раз поедем на сплав, а сейчас я один, без тебя…
-Ох, девка, смотрю на тебя, ты как привидение, — говорила тётя Клава, — плохо тебе здесь, какой завод с такими ручками, бедная ты…
После отпуска Егор совсем распоясался, кто-то ему сказал, что виделась в Москве с Олегом, ну и что же, что с тёткой Клавой …
В тот вечер убежала Наташка, но не к маме, а к тёте Клаве, к маме побоялась…
Муж тёти Клавы, порывался пойти, поговорить с подлецом, да женщины не дали…
Всё хуже становилась жизнь Наташи и Егора, она раздражала его во всём, то ли дело Оля.
-Отпусти меня, Егорушка, — просила Наташа,- мне ничего не надо, приводи Олю, живите счастливо, только дай мне уйти…
-Ага, щааасс, чтобы ты к этому, к герою побежала, нееет, терпи, ты мой приз, захочу выгоню, захочу всю жизнь мучить буду. Ненавижу его….
-Кого? Егор?
-А ты будто не знаешь, дружок наш с тобой, писарчук, мля, вон орден ему прислали, ранен, мол, был, а товарища спас, командира к тому же, по горам где- то тащил, вывел к своим. Ещё разобраться надо, знаем мы их… награда нашла героя, — выплюнул он последние слова. Полгода в госпитале где-то провалялся, с@ка, а нам тут заливал, автомат два раза видел…
Наташу, как током ударило. Долго писем не было а потом, пол года, чуть ли не каждый день. Воевал, а не сказал ни разу…
-Мать его даже не знала, что сынок герой. Стоит, глазами лупает, ты, говорит, знал, Егорушка, вы же друзья? Соврал, что знал, типа нельзя говорить, тайна военная, мля…
Так что вот, Наташа, будешь ты жить со мной, пока я этого хочу, шиш ему, твоему Олежику, я то знаю, что все почести и награды мира он за тебя бы отдал, а вот хрен ему, на постном масле…
А так-то хороша была бы парочка, музыкантша и художник, богема, мля…
Пнул сапогом подвернувшегося котёнка и пошёл…
-Егор, ты куда?
-Куда не ходят поезда, ложись спать, меня не жди… Приз, мля… Чемодан ты без ручки, Наташка, нести тяжело, и бросить жалко…
Вскоре Ольга родила ребёнка, мальчика.
Наташа даже обрадовалась, думала Егор отпустит её, но не тут то было. Он особо и не скрывал, что Оля родила от него, «обмывал» сына, принимал поздравления, ходил шальной от счастья…
А Наташа? Что Наташа… Наташа тлела, а не жила…
Однажды, сидя дома, Егор опять ушёл в «ночную» смену, плавно переходящую в день, Наташа задумалась о том, что жить ей не зачем. А для чего?
Лишили любимого дела, муж счастлив на стороне, она всего лишь приз, игрушка.
Любви к Егору давно уже не было, выветрилось детское чувство, осталась чернота. Лишь где-то глубоко, в недрах души дрожал маленький росточек нежного чувства к светловолосому юноше, но он был так далеко, и закрыт стеклянным колпаком, что сама Наташа про него забыла…
Наташа машинально оделась и вышла из дома, ноги сами привели к дому Олега, вернее, где жила его мама. Наташка помнит, как маленькие, прибегали они к тёте Марине есть вкусные блины и пироги, как сидела, замерев на лавочке, а Олежка, чуть поодаль, быстро делал наброски карандашом
-Наташа?
-Ой, тёть Марина, я мимо шла, что-то вспомнила, как к вам бегали пироги есть…
-Заходи девочка, я совсем одна. Олежка звонит, но не приезжает, — говорила тётя Марина, разливая вкусный чай, -говорит, что работы много.
Ты заходи ко мне, Наташенька. А ты музыку бросила, да? Прости, прости, лезу не в своё дело.
А вот награды Олежкины, он ведь тебе писал , из армии, ты тоже не знала, где он? Не знала, да? Вот так, долг отдавал, интернациональный, никто не знал…
-Не плачьте, тётя Марина, уже всё в прошлом…
Так стала Наташка опять бегать к тёте Марине, правда тайком. Егор узнав, что Наташа ходит к Олеговой матери, сильно «проучил» Наташу, и постарался наступить на пальцы тяжёлым каблуком кирзового сапога, она успела отдёрнуть руку…
-Уйди от него, — просила Тонечка, мы уедем, далеко-далеко…
-Я его боюсь, и куда мне идти, Тонь? Я ведь ничего не умею…
-Ты хороший музыкант, ты устроишься куда-нибудь, ну решай…
-Посмотри на мои руки, — усмехнулась Наташа, — разве это руки музыканта?
-Сестричка, -плачет Тонечка и целует руки Наташи, это просто кожа, она загрубела, мы её вылечим…
Однажды, когда Егор в очередной раз «учил» Наташу, в дверь громко постучали
-Кого там чёрт принёс… Оооо, какие люди, любовничек нарисовался.
На пороге стоял Олег, он шагнул в комнату, бросив взгляд на пьяного Егора
-Стопээ, а ты куда? Мы может здесь с женой игрища устраиваем, а ты что хочешь быть третьим, может, спросим у Наташки? Хотя зачем, давай, как тогда, в детстве, на кулаках, а? Чё боишься, если выиграешь, забирай эту…музыкантшу… А уж если проиграешь, прости брат, буду бить долго и больно, обоих… Она мой приз, или ты забыл, а?
-Хэк, -произнёс странный звук Егор, медленно оседая на пол
— А это за Наташу,- добавил сверху Олег, -прости, брат, не удержался, не по солдатски это бить слабых и беззащитных… И она не приз, Егор. Ты зачем сломал её, чтобы доказать мне, что ты лучше? Дурак ты…
-Пойдём, Наташ, Егор не провожай нас, счастливо тебе…
Шатаясь, и тряся головой, Егор встал, и попытался ударить Олега в спину табуретом. Он увернулся, прикрывая Наташу, рубанул ребром ладони по горлу
-Проспись, брат…
***
-Ой, мамочка, я так волнуюсь, это же мой первый концерт, у меня коленки дрожат.
-Успокойся, дочь, ты через столько прошла к своей мечте, всё будет отлично, мы любим тебя…
-Сестричкаааа, какая ты у меня красавица, люблю тебя, -Тонечка обнимала взволнованную Наташу, — а где мой зять?
-А я здесь, милые дамы, — Олег вышел из тени, я здесь, Тонёныш, это он так младшую сестру жены звал, — я здесь, всегда рядом…
-Так приготовьтесь, Наталья Юрьевна, ваш выход…
***
Родные сидели в первом ряду. Наташа с любовью смотрела на них, как же они ей дороги…
А сестричка, Тонечка. это ведь в большей степени её, Тонина заслуга, что стоит она здесь, на это сцене. Это ведь Тонечка написала письмо Олегу и всё ему рассказала…
Но теперь всё в прошлом… Она извлекла урок…
Теперь только радость, Наташа поднесла смычок к скрипке, и прикрыла глаза…
Кусочек счастья для Ани * Этот небольшой эпизод из жизни десятилетней Ани, произошёл в те времена, когда телевизоры были чёрно — белые, девочки не скачивали себе песни на телефон, а записывали их в толстые тетрадки, ходили в школу в коричневой форме, собирали марки, открытки и фантики от конфет.
В то самое время, когда солнце по — особенному светило, пробиваясь сквозь зелень тополей, косыми лучами обрушиваясь на серый асфальт и рисуя на нём узоры из теней и света, похожие на сказочных зверей. А по небу лениво плыли облака, словно груды сладкой ваты, они тоже были не просто облака, а каждый видел в них что — то своё. Так сложилось, что Аня жила с дедом. У неё больше никого не было, только дедушка, а у дедушки только Аня. Жили они на пятом этаже в двухкомнатной квартире.
Девочка очень любила свою комнату, зелёные полосатые обои напоминали лес, игрушки без всякого контроля размещались на полу, полке, подоконнике. Полированный письменный стол обычно являлся островком порядка, к учёбе дед был строг. Учебники должны стоять на полке, зелёные тетрадки в прозрачных обложках — аккуратной стопкой лежать на столе, а для ручек и карандашей отводилась специальная жестяная коробка из — под печенья. Но сейчас за окном царило лето`! Письменный стол был завален бумагой, карандашами и клеем. Здесь вырезались бумажные куклы, создавались девичьи анкетки и в песенники вклеивались самые красивые розы с открыток.
Если встать на подоконник, то видно начинающиеся за городом поля — они словно отрезы ткани расползались бурыми, зелёными и желтоватыми лоскутами. И во всём этом уютном мирке десятилетней девочки, её угнетал лишь один факт — кроме деда у неё никого не было.
Она завидовала подружкам у которых были мамы и папы, братья и сёстры. Светка Миронова жила в квартире напротив и являлась лучшей подругой Ани, она любила бывать у неё в гостях.
Тётя Алла — Светкина мама была большая модница и рукодельница — она пекла восхитительные кексы, шила себе и дочке нарядные платья, а из обрезков одёжки для кукол, выглядела она как актриса ярко и эффектно и Аня взирала на неё с немым восхищением.
В довершение всего, однажды Светка поведала по секрету, что вскоре у неё будет братик или сестричка. Аня с завистью наблюдала, как день ото дня растёт живот у Тёти Аллы и в конце концов стал огромный как арбуз. Совсем скоро в семье появится малыш, а у Ани никогда не будет младших братьев и сестёр…
Когда Светкины родители были на работе, девчонки доставали мамину шкатулку с бижутерией, увешивали себя рядами бус, цепляли на уши клипсы и чувствовали себя королевами красоты.
Открывали коробочку с рассыпчатой пудрой «Театральная» и она розоватым облаком вырывалась наружу, приводя девчат в восторг, флаконы с духами манили разнообразием ароматов, тюбики с губной помадой открывались с благоговейным трепетом.
Осмелев они доставали из шкафа мамины платья и примеряли. Потом откинув с проигрывателя прозрачную крышку, ставили пластинку и долго скакали под музыку, воображая себя взрослыми и красивыми, ловя своё отражение в высоком трюмо. Равнодушная зеркальная гладь отражала их раскрасневшиеся детские мордашки, но они упорно видели там взрослых дам в бусах и платьях до пола.
После такого беспечного веселья, тяжело было возвращаться домой. Здесь не пахло духами и ванилью, не витал по комнатам незримый аромат присутствия женщины, что зовётся мамой.
Ма — ма… Эти два слога сладко замирают на губах, отзываются комом в горле и на глаза Ани наворачиваются слёзы.
Вселенская печаль наваливается на девочку, неужели для неё не найдётся в этом мире маленького кусочка счастья`? Дед кряхтит возле телевизора, вращая рогатую антенну, в бессилии стучит по нему кулаком, но на экране всё равно красуется серая рябь.
«О пришла Анютка! — улыбнулся он, — Ступай на кухню, я супчик сварил…» «Не хочу я супчик`! — зло буркнула Аня, — Тётя Алла хворост пекла, я хворост хочу. Почему ты его никогда не делаешь?» «Какой такой хворост? — не понял дед, — Я не знаю даже как его варят или жарят?»
Девочка с шумным вздохом протопала к себе в комнату.
«Ну что ты дуешься, — растерянно сказал дед, — Завтра вечером схожу в гости к Егор Санычу, у него супруга в столовой всю жизнь проработала, проинструктирует меня насчёт этого твоего хвороста.»
Конечно дед понимал, что причина плохого настроения внучки не в хворосте. Он много чего не мог дать ей, в первую очередь заменить мать. Старик сокрушённо качая седой головой, опустился на диван, забыв про телевизор. На следующий день, Аня ездила в гости к своей однокласснице Ире на другой конец города. Когда она самостоятельно предпринимала такие путешествия, то чувствовала себя невероятно взрослой.
Сначала нужно было ехать на трамвае, а потом ещё идти пешком. Одноклассница жила в большом частном доме похожим на муравейник, где все многочисленные домочадцы сновали, галдели, ругались и мирились. Ане было приятно ощущать себя частью этого.
А потом отец Ирки выгнал из гаража свой мотоцикл с люлькой и начал катать местную детвору, Аня визжала от восторга, летя вперёд, ветер, пыль и мошкара во рту всё нипочём!
Тем временем вечер вступал в свои права, краски дня поблекли и Аня с сожалением отправилась домой. Полная ярких впечатлений она подходила к дому, чувствую себя невероятно самостоятельной после длительной поездки на трамвае.
Оклик соседки выдернул её из приятной задумчивости: «Ань, это к вам «скорая» приезжала? Деду плохо`?» Девочка непонимающе посмотрела на соседку и внезапно смысл сказанного дошёл до неё.
Она бросилась бегом к темнеющему входу в дом, нырнула в сумрак подъезда, прыгая через две ступеньки и цепляясь за гладкие борта перил, мигом оказалась на пятом этаже.
В квартире было тихо, только тополя стучались тонкими веточками в оконные стёкла. Аня не разуваясь пробежала по комнатам, деда нигде не было.
«Его увезли в больницу`!» — осенила её страшная догадка. Может он переволновался, что она долго не возвращается от подруги.
А она, глупая девчонка и не торопилась! Что теперь будет? Это она во всем виновата, вечно рассказывала деду про семьи своих многочисленных подружек, будто ставя ему в вину, что у неё не так.
Глупая девчонка! Вечно отлынивала от домашних обязанностей, даже сегодня постель не убрала. Аня кинулась к своей кровати, застелила её бело — голубым покрывалом, красиво поставила подушки, накинув на них кружевную паутинку. Замерла, словно ожидая от своих действий волшебного эффекта. Но дома было по — прежнему тихо. Может дедули и вовсе уже нет`! И больше никогда не будет он читать ей на ночь книжки, не будет ругаться на телевизор крутя антенну, не будет уговаривать её есть гречневую кашу…
Аня вся похолодела изнутри, острое чувство одиночества пронзило её. Глупая девчонка! Всё мечтала о каком — то призрачном кусочке счастья, а оно у неё было!
Дедушка и был тем самым счастьем, был у неё на свете родной и близкий человек! Что будет теперь? Наверное её заберут в детдом. Аня живо представила себе как будет жить в одной комнате с двадцатью такими же сиротами. Все будут носить одинаковые полосатые костюмы, как у заключённых, постоянно плакать и голодать. Именно таким рисовало её пылкое воображение детдом.
Когда за ней придут? Как это вообще происходит, может нужно уже собирать вещи. И есть ли в принципе у сирот свои личные вещи? Забыв о том, что полчаса назад она чувствовала себя взрослой, Аня зарыдала совсем как маленькая, всхлипывая и размазывая слёзы по лицу.
Звук открывающийся двери заставил её подпрыгнуть. Пулей метнулась она в прихожую, застав там вполне здорового деда: «Что стряслось Анюта`? — обеспокоенно спросил он, — Твой плач с улицы слышно!»
Шмыгая носом и заикаясь, теперь уже счастливая девочка поведала ему о своих страхах.
«Так ведь «скорая» за Светкиной мамой приезжала, — ответил дед, — Она рожать… Вообщем за ребёночком она уехала…
А я тебе давеча говорил, что к Егор Санычу вечерком наведаюсь, а ты напридумывала себе невесть что! Смотри, вот принёс штуки специальные, чтобы хворост тебе печь в виде снежинок и цветов…»
Аня взяла у него кошелку: «Не надо ничего дедулечка, любимый мой, родной! Ложись и отдохни, а я сама испеку этот хворост. Ведь я уже взрослая`!»
