В полях

Две хижины стояли рядом у подножия холма, близ маленького курортного городка. Два крестьянина упорно трудились, обрабатывая плодородную землю, чтобы вырастить всех своих малышей. В каждой семье было по четверо ребят. С утра и до вечера детвора копошилась у дверей хижин. Двоим старшим было по шести лет, а двоим младшим — по году с небольшим: браки, а затем и рождения происходили в том и другом доме почти одновременно.

Обе матери с трудом отличали в этой куче детворы своих от чужих, а отцы и вовсе их путали. Восемь имен вертелись и мешались у мужчин в голове, и нередко, когда требовалось позвать одного ребенка, они окликали трех других и лишь потом того, кто был нужен.

В первой лачуге, если ехать от курорта Рольпор, жили Тюваши, у которых было три девочки и один мальчик; во второй ютились Валлены — одна девочка, трое мальчиков.

Все они перебивались с похлебки на картошку пополам со свежим воздухом. В семь утра, в полдень и в семь вечера хозяйки, как птичницы, сгоняющие гусей, скликали детвору и задавали ей корм. Ребятишки рассаживались по старшинству за дощатым столом, отполированным полувековой службой. Самый маленький еле дотягивался до него ртом. Перед ними ставилась миска с хлебом, накрошенным в варево из картофеля, полкочана капусты да нескольких луковиц, и выводок набивал себе животы. Меньшого мать кормила сама. Кусок мяса в котле по воскресеньям был для всех праздником; в такие дни отец подолгу засиживался за столом, повторяя:

— Вот бы всегда так обедать!

Однажды, августовским днем, у лачуг остановилась пролетка, и молодая дама, собственноручно правившая ею, сказала господину, который сидел рядом:

— Ах, Анри, ты только погляди на этих ребятишек! Как они мило возятся в пыли!

Мужчина промолчал: он давно примирился с этими восторгами, причинявшими ему боль и звучавшими почти упреком.

Спутница его не унималась:

— Нет, я должна их расцеловать! Ах, как мне хочется взять себе вот этого, самого маленького!

Выпрыгнув из экипажа, она подбежала к детям, подняла на руки одного из двух меньших, мальчика Тювашей, и осыпала страстными поцелуями его грязные щечки, белокурые, вьющиеся, припомаженные землей волосы и ручонки, которыми он отбивался от докучных ласк.

Затем дама села в пролетку и пустила лошадей крупной рысью. Однако через неделю она появилась снова, уселась на землю вместе с детьми, привлекла мальчугана к себе, напичкала его пирожными, оделила остальных конфетами и заигралась с ними, как девочка, а муж терпеливо ждал ее в своем хрупком экипаже.

Потом дама приехала еще раз, познакомилась с родителями и стала бывать там каждый день, привозя полные карманы сластей и мелкой монеты.

Звали ее г-жа Анри д'Юбьер.

Как-то утром муж вылез вместе с ней из пролетки, и оба, не задерживаясь около детворы, уже привыкшей к этим посещениям, проследовали в дом.

Хозяева, коловшие дрова для варки пищи, изумленно выпрямились, подали стулья, уселись сами и уставились на гостей. Молодая женщина, запинаясь, дрожащим голосом начала:

— Добрые люди, я приехала, чтобы… чтобы… Словом, мне очень хотелось бы забрать вашего малыша.

Крестьяне опешили и молчали, не зная, что сказать.

Она перевела дыхание и продолжала:

— У нас с мужем нет детей. Мы одни… Мы бы его воспитали. Вы согласны?

Крестьянка первая сообразила, в чем дело.

— Вы хотите забрать нашего Шарло? Ну, нет! Ни за что!

Вмешался г-н д'Юбьер:

— Жена выразилась не совсем определенно. Мы усыновим его, но он будет вас навещать. Если из него выйдет толк, на что есть все основания надеяться, мы сделаем его нашим наследником. Если у нас, паче чаяния, появятся свои дети, он получит равную с ними долю. А если он окажется недостоин наших забот, мы вручим ему в день совершеннолетия двадцать тысяч франков, которые теперь же положим на его имя у нотариуса. Подумали мы и о вас: вам будет назначена пожизненная рента в сто франков ежемесячно. Вы все поняли?

Крестьянка в ярости вскочила с места.

— Вы хотите, чтобы я продала вам Шарло? Ну, нет! Такого от матери не требуют. Нет, нет! Это же мерзость!

Крестьянин степенно и рассудительно помалкивал, но тем не менее кивал в знак согласия с женой.

Госпожа д'Юбьер потеряла голову, расплакалась, повернулась к мужу и, всхлипывая, как ребенок, приученный к тому, что все его желания немедленно исполняются, пролепетала:

— Они не согласны, Анри, не согласны!

Приезжие сделали последнюю попытку:

— Друзья мои! Подумайте о будущности вашего сына, о его счастье, о…

Крестьянка, вне себя, перебила:

— Обо всем мы подумали, все поняли, все решили! Убирайтесь, и чтоб духу вашего здесь не было! Где это видано, родных детей забирать!

Выходя, г-жа д'Юбьер вспомнила, что малышей двое, и с упрямством избалованной женщины, своенравной и нетерпеливой, спросила сквозь слезы:

— А другой мальчик ведь не ваш?

— Нет, соседский, — ответил папаша Тюваш. — Зайдите к ним, если хотите.

И он возвратился в дом, откуда доносился негодующий голос его жены.

Валлены сидели за столом, неторопливо пережевывая ломти хлеба; муж и жена скупо намазывали их маслом, которое поддевали концом ножа из стоявшей перед ними тарелки.

Господин д'Юбьер сделал им то же предложение, только более вкрадчиво, велеречиво, со всеми ораторскими уловками.

Сперва крестьяне отрицательно мотали головой, но когда им посулили сто франков ежемесячно, они переглянулись, словно совещаясь, и заколебались.

Чета, раздираемая противоречивыми чувствами, долго молчала в нерешительности. Наконец жена спросила:

— Что скажешь, отец?

Муж наставительно изрек:

— Скажу, что тут стоит поразмыслить.

Тогда г-жа д'Юбьер, дрожа от волнения, завела речь о будущности мальчика, его счастье и деньгах, благодаря которым он впоследствии поможет родителям.

Крестьянин осведомился:

— А эту ренту в тысячу двести вы назначите через нотариуса?

Господин д'Юбьер подтвердил:

— Разумеется. Завтра же.

Крестьянка подумала и добавила:

— Сто франков в месяц — это маловато. Вы же заберете у нас малыша, а он еще несколько лет — и работать сможет. Вот если бы сто двадцать!..

Госпожа д'Юбьер, постукивавшая ногой от нетерпения, сразу согласилась и, так как ей хотелось увезти ребенка немедленно, подарила родителям еще сто франков, а муж ее тем временем составил письменное обязательство. Тут же пригласили мэра и одного из соседей, которые охотно засвидетельствовали документ.

И молодая дама, сияя, увезла отчаянно ревущего малыша, как увозят из магазина желанную безделушку.

Тюваши молчаливо и сурово смотрели с порога вслед уезжающим, сожалея, может быть, о своем отказе.

Маленький Жан Валлен как в воду канул. Родители его каждый месяц получали у нотариуса положенные сто двадцать франков, но перессорились с соседями, так как мамаша Тюваш честила их на все лады, внушая кому только можно, что они выродки, продавшие родное дитя, а это мерзость, низость, разврат.

У нее вошло в привычку брать своего Шарло на руки и, чванясь, горланить, словно тот способен был уразуметь ее слова:

— А вот я тебя не продала, маленький, нет, не продала! Я детьми не торгую. Я не богачка, но детей своих не продаю.

Это тянулось из года в год, изо дня в день; ежедневно на пороге лачуги раздавались злобные намеки, выкрикиваемые так, чтобы слышно было в соседнем доме. В конце концов мамаша Тюваш убедила себя, что она выше всех в округе — она ведь не продала своего Шарло. И каждый, кто вспоминал о ней в разговоре, соглашался:

— Соблазн был большой, что и говорить, но она поступила как настоящая мать.

Ее ставили в пример, и Шарло, которому было уже под восемнадцать, так свыкся с этой вечно повторяемой при нем мыслью, что тоже считал себя выше сверстников — его-то ведь не продали!

Валлены получали свою ренту и жили припеваючи. Старший их сын отбывал срочную службу, младший умер.

Это вселяло непримиримую злобу в Тювашей, так и не выбившихся из нужды. Шарло, единственный работник в семье, не считая старика отца, из кожи лез, чтобы прокормить мать и двух младших сестер.

Ему доходил двадцать первый год, когда однажды утром к лачугам подкатила щегольская коляска. Из нее вылез молодой господин с золотой часовой цепочкой и помог сойти почтенной седовласой даме.

Дама сказала:

— Здесь, дитя мое. Второй дом.

И приезжий, как к себе, вошел в лачугу Валленов.

Старуха мать стирала свои фартуки, одряхлевший отец дремал у очага. Они подняли головы, и юноша поздоровался:

— Добрый день, папа; добрый день, мама!

Старики вздрогнули и выпрямились. От волнения крестьянка выронила мыло, и оно упало в воду.

— Это ты, сынок? Ты? — выдавила она.

Молодой человек обнял и расцеловал ее, повторяя:

— Здравствуй, мама, здравствуй!

А старик, хотя и дрожал, твердил своим всегдашним невозмутимым тоном, словно они расстались какой-нибудь месяц назад:

— Значит, вернулся, Жан?

Когда первая неловкость прошла, родители потащили сынка по деревне — надо же его показать. Они завернули к мэру, к помощнику мэра, к кюре, к учителю.

Шарло с порога своей лачуги глядел им вслед.

Вечером, за ужином, он сказал отцу:

— И дураки же вы были, что дали взять мальчишку у Валленов!

Мать упрямо возразила:

— Я не хотела продавать свое дитя.

Отец помалкивал. Сын продолжал:

— Экое несчастье знать, что тебя загубили!

Старик Тюваш сердито пробурчал:

— Ты что ж, попрекаешь нас, зачем мы тебя не продали?

Парень начал грубить:

— Да, попрекаю, потому как вы дураки. Такие родители — беда для детей. Вот уйду от вас, — так вам и надо.

Старуха уткнулась в тарелку и расплакалась. Она хлебала суп, расплескивая добрую половину, и причитала:

— Вот после этого и надрывайся, расти детей!

Парень безжалостно гнул свое:

— Лучше вовсе не родиться, чем стать таким, как я! Поглядел я сегодня на того, и вся кровь во мне закипела. Я подумал: вот чем я мог бы теперь быть.

Он встал.

— Знаете, мне лучше отсюда уехать, не то я вас с утра до вечера корить буду и всю вашу жизнь отравлю. Запомните: я вам никогда не прощу.

Уничтоженные, заплаканные, старики молчали.

— Мне думать-то об этом невмоготу. Пойду, устроюсь где-нибудь в другом месте.

Он распахнул дверь. Ворвался шум голосов: Валлены праздновали возвращение сына.

Шарло топнул ногой, обернулся к родителям, громко бросил:

— Эх, вы, мужичье!

И растаял в темноте.

Ги де Мопассан

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Тайна ( реальная история из современной жизни)

Марина была поздним ребёнком. Матери было 42 года, а отцу 45, когда счастье улыбнулось им и у них появилась долгожданная доченька. Дедушек и бабушек уже не было. Они не дождались этого радостного момента.

Отец бывший военный, а позже, начальник охранного агентства, мама — библиотекарь. Они души не чаяли в своей Мариночке, но в то же время, воспитывали её в строгости.

С юных лет ей внушали, что девушка должна вести себя скромно, получить хорошее образование, беречь девичью честь.

У них была дружная семья. Они любили активный отдых: летом ходили в туристические походы, сплавлялись на лодке по рекам. Зимой ездили на турбазу покататься на лыжах.

Марина после школы поступила в медицинский институт. Она старалась не огорчать родителей, понимала, что они люди в возрасте.

Впервые она познакомилась и поцеловалась с парнем в 22 года. Саша тут же был представлен родителям, которые дали добро на их дружбу, но поженились они только через два года. Отец считал, что чувства надо проверить, брак должен быть один и на всю жизнь. Вот так старомодно у них всё получилось. Марина не хотела перечить родителям. Она их любила и берегла.

После свадьбы Саша переехал к ним. Квартира была трёхкомнатная, сталинской постройки, с высокими потолками и широкими коридорами. У Марины и мысли не было оставить мать и отца. Они уже давно были на пенсии.

Жили они дружно и весело. Марина и Саша работали в онкологии. С детьми пока не торопились. Марина хотела утвердиться, заявить о себе и ей это удалось. Вскоре её заметили и пригласила в известную частную клинику.

Марине было 33 года, когда совершенно неожиданно, во сне умерла мама. После похорон отец сильно сдал.

Однажды он позвал её в свою комнату,

— Доченька, пришла пора нам с тобой серьёзно поговорить. У нас с твоей матерью была договорённость, последний из оставшихся расскажет тебе правду. Это нелёгкая участь досталась мне. Сегодня я должен открыть тебе нашу семейную тайну.

Мариночка, дело в том, что ты у нас приёмная дочь. Моя жена, а твоя мама, царствие ей небесное, всю жизнь лечилась по женской части и мечтала родить, но не получилось. Мы уже смирились, что будем жить без детей. В детском доме брать не хотели, мало ли какая наследственность…

Но судьба улыбнулась нам.

Однажды мне позвонил троюродный брат. Мы с ним редко встречались. Он с семьёй жил в деревне. Брат попросил приютить его жену Таисью на несколько дней. Её отправили на обследование в наш город. Она беременна пятым ребёнком. Беременность протекает тяжело, надо сделать УЗИ, сдать анализы. Мы, конечно, согласились.

Таисья приехала через два дня. Утомлённая, замотанная деревенская женщина. Она стала жаловаться, что ей совсем не нужен пятый ребёнок этих бы поднять. Муж не то что пьяница, но при случае не упустит. Не хозяин. Ленивый и равнодушный, копеечку заработать ни ума ни умения нет. Денег постоянно не хватает. У неё была мысль оставить ребёнка в роддоме, но муженёк встал на дыбы, типа он никогда от своего чада не откажется.

— Конечно, не ему же ночами вставать, да обихаживать дитя. Всё на моих руках, — жаловалась она.

Таисью положили в стационар, что-то у неё было неладно. Мы ходили её проведать, носили передачи. После выписки она приехала к нам и сказала, что последнее УЗИ показало двойняшек.

— Только этого мне не хватало для полного счастья, — печалилась Таисья.

Вот тут мы и предложили Таисьи вариант. Она родит двойняшек, одного ребёнка увезёт домой мужу, а от другого откажется в нашу пользу. И ей будет полегче, и нам хорошо. Всё-таки ребёнок будет не совсем чужой, а нашего роду племени.

Таисья подумала и согласилась. Мужу она про двойню не сказала. Рожать приехала в город. Всё у нас получилось. Она родила двух девочек. Одна была поздоровее, Таисья её забрала с собой и уехала домой.

Вторая девочка, это была ты, слабенькая, с очень маленьким весом. До двух лет мать моталась с тобой по больницам, ты часто болела. Мне кажется, что в деревне ты бы и не выжила.

Через два года мы продали квартиру и переехали из Сибири в Сочи. Что стало с семьёй брата я не знаю. У нас с ним связь потерялась, — закончил свою исповедь отец.

Сказать, что Марина была в шоке, это ничего не сказать! Сколько на неё навалилось — смерть матери, новость о своём рождении.

Она хотела сразу начать поиски своих настоящих родителей, сестёр и братьев. Как она мечтала в детстве, чтобы у неё были сестра или брат! Оказывается их было много, а она не знала.

Скоро сказка сказывается да не скоро дело делается. Планы по поиску родни пришлось отложить, у неё случилась беременность и ей стало немного не до того. В положенный срок Марина родила сына Андрея.

Потом сильно заболел отец. Внуку и года не было, когда деда не стало.

Сын подрос, ему исполнилось два года. Марина решила серьёзно заняться поисками своей настоящей семьи.

Муж подключил своего друга, работающего в органах. Оказалось, что деревня, в которой жили биологические родители, развалилась и исчезла. Они обосновались в небольшом городке в том же районе.

Марина сначала позвонила им, пригласила к себе, но они отказались, сказали, — Лучше вы к нам, а то нас сильно много.-

Марина поехала одна. Муж остался с сыном дома. Встретили её сдержанно, без восторга.

Мать оказалась еще нестарой женщиной, но какой-то неприветливой. Она злилась, что раскрыли её тайну, никто до сей поры не знал, что она в последний раз родила двойню.

Со старшей сестрой и тремя братьями общение ограничилось несколькими фразами. Они заторопились домой в небольшое село неподалёку. Отец вообще только поздоровался, больше Марина от него слова не слышала.

С сестрой — близняшкой Оксаной они были похожи, как две капли воды внешне, но характеру совершенно разные. Оксана торговала на рынке в магазинчике » Фрукты-овощи», который держал выходец из некогда союзной республики.

Муж, вернее, сожитель тоже был оттуда. Детей у Оксаны не было. Она призналась, что в молодости по глупости не захотела ребёнка и пошла на прерывание, а теперь детей не будет. Она нисколько не горевала по этому поводу и считала, что это к лучшему. Нажилась в многодетной семье, хватит!

Честно сказать, тем для общения у сестрёнок было немного. Они обменялись телефонами, занесли друг друга в друзья в социальных сетях, и Марина с чувством выполненного долга поехала домой. Никто не пытался её задерживать, видно было, что родственники вздохнули с облегчением.

С момента их встречи прошло где-то полгода.

Однажды Марина получила сообщение от Оксаны в контакте. В нём Оксана обвиняла Марину, что ей повезло больше и возможно она заняла её место.

Марина жила, как сыр в масле, а она Оксана всю жизнь прозябала с непутёвыми родителями, с 17 лет в зной и холод стоит на рынке.

У Марины высшее образование и престижная работа, а Оксана даже школу не закончила.

Зачем, вообще Марина появилась в её жизни? Теперь Оксане вдвойне обидно, что счастливый билет достался не ей, а Марине.

Так бы Оксана жила и не знала какой шанс упустила, ведь могли отдать в хорошую семью именно её, а не Марину!

После этого письма Оксана оборвала связь с Мариной. Она везде удалила свою страничку, поменяла симку.

Марина сначала хотела ещё раз съездить к ней, объясниться, но муж запретил. Потом Марина вернулась на работу, и желание исчезло само по себе.

Жила она столько лет ничего о них не зная, и дальше будет жить. Да, ей действительно повезло с хорошими и любящими родителями, но это не её вина или заслуга, что перст судьбы пал на неё.

Правильно отец тогда сказал, что в древне она вряд ли бы выжила.

Больше Марина не пыталась наладить отношения со своими кровными родственниками, а они, тем более, забыли о ней.

P.S

А надо ли было отцу открывать тайну рождения любимой дочери?

Кому стало легче от его признания?

Наталья Сергеевна

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Невестка…

…Анна Ивановна всегда была дамой строгой и требовательной. Правда, эти два качества распространялись на кого угодно, но только не на неё саму.

Как ей казалось, за свою жизнь она хлебнула и горя, и бед. Замуж вышла за простого работягу, который ухаживал за ней чуть настойчивее других.

Впрочем, этих других, чего уж греха таить, было-то и немного.

Можно сказать, почти не было. Откуда им взяться, если Анна Ивановна трудилась в библиотеке, куда ходили в основном женщины да женатики.

А Петька был холостым, молодым и упёртым — носил ей на работу конфетки и цветочки.

Ну, в общем, Анна Ивановна вышла замуж за Петра потому, что он после нескольких месяцев робких ухаживаний решился-таки познакомить её со своими родителями.

А где родители — там и свадьба.

Сам Пётр даже не успел понять, как это произошло. Бац! — и он уже муж…

Анна Ивановна сразу взяла бразды правления семьёй в свои худенькие, но сильные ручки. И у неё получилось!

Родители мужа обожали свою невестку, которая ловко справлялась с домашними делами, держала мужа на коротком поводке, не позволяя ему гудеть с друзьями в гараже или на стадионе. Их Петька, начавший было втягиваться в регулярные дружеские попойки с коллегами по цеху, после женитьбы забыл прежние развлечения. Он ходил с женой на рынок за продуктами, ездил на дачу к тёще и пахал там на грядках, с получки или аванса он больше не пропадал в пивнушках, а приносил все деньги жене.

Вот какая золотая жена ему досталась!

Когда родился Матвей, Анна Ивановна категорично решила — больше никаких детей.

Потому что Мотя рос слабым и болезненным. Он отнимал всё её время, а муж как-то отодвинулся на второй план. И ведь надо же — не уследила она! Напился, наглец, в день получки и попал в вытрезвитель.

Уж Анна Ивановна побегала по месткомам, профкомам и парткомам — всё пыталась замять этот позор семьи. Ведь Петка стоял в очереди на отдельную квартиру. А за такое могли и лишить права на получение жилья…

Получилось уговорить нужных людей — замолвили словечко за её оступившегося муженька.

Однако Петька как будто развязался — начал попивать регулярно. Сначала понемногу — то дома, то после работы в субботу у бочки пивной задержится с товарищами…

А потом родители его покинули этот мир один за другим в течение двух месяцев — и Петька словно с цепи сорвался.

Моте было девять лет, когда он помогал матери искать отца и тащить его домой — чтобы он не попался опять пьяным…

Наконец, завод выделил Петьке квартиру на всю семью — двухкомнатную, в новом доме. И Анна Ивановна перестала выслеживать мужа и возвращать его домой из очередного злачного места. А тот, потеряв контроль во всех смыслах этого слова, однажды упился до смерти.

Его нашли утром недалеко от дома.

Анна Ивановна громко и горько оплакивала почившего супруга, однако быстро оправилась и заметно похорошела.

Матвей к тому времени уже отслужил в армии и находился у неё на иждивении — искал работу.

Анна Ивановна глубоко в душе боялась, что сынок пойдёт работать на завод и там сопьётся, как и его папаша.

Однако Матвей решил учиться и поступил в институт.

Там он и познакомился с Катькой, своей женой.

Ух, и невзлюбила Анна Ивановна эту Катьку! С первого взгляда.

Мало того, что она была старше Мотьки на два года, так ещё и приезжей оказалась. Ни кола своего здесь, ни двора, как говорится… Когда Матвей привёл её домой, Анна Ивановна сразу дала понять, что Катька не пришлась ей по душе. Уж она её унижала, высмеивала, задавала обидные вопросы — а той хоть бы что! Улыбается себе и глазки опускает.

Тьфу, дурочка какая-то!

Мотя оказался упрямым — несмотря на материнский запрет, он женился на этой Катьке. И ведь денег у матери ни копейки не попросил!

Анна Ивановна понимала, что не может повлиять на сына, но всё равно демонстрировала свою нелюбовь к невестке всякий раз, когда общалась с Матвеем.

— Мам, я не могу понять, чем тебе Катюшка не глянулась? Она умная, красивая, добрая.

— Умная, точно ты говоришь, — шипела мать. — Квартирку нашу захапать хочет.

Матвей устал уже объяснять упрямой матери, что его жена вот-вот сама получит квартиру. И не претендует на их с матерью квадратные метры.

Но даже когда Матвей с Катей переехали со съёмной в свою квартиру, Анна Ивановна не успокоилась. На этот раз она вбила себе в голову, что невестка отваживает сына от матери.

Катя тогда только родила Соню, она не справлялась, поэтому Матвей брал на себя часть забот о дочке. Конечно, на мать времени не хватало.

— Она специально тебя нагружает. Чтобы ты ко мне не приезжал, — ворчала Анна Ивановна, когда сын выбирался к ней вместе с семьёй. — Один не мог приехать? Чего баб своих ко мне притащил? Не наобщался дома? А мать-то одна.

А вот тут Анна Ивановна лукавила. Она уже давненько завела небольшой роман с вдовцом из соседнего подъезда.

А что? Ей всего шестьдесят. И без мужской руки одинокой женщине тяжело — гвоздик, там, прибить, кран починить… Раньше сын помогал, а теперь он совсем позабыл про неё.

Но так случилось, что сосед слёг с инсультом, проболел месяц да и помер. Анна Ивановна горько оплакивала его уход — не успел полочку в ванной повесить, плинтуса заменить на кухне…

И с новой силой принялась грызть семью сына.

Внучка Соня подросла, Приходила к бабушке вместе с родителями, но долго находиться там не могла, тяготилась, просилась домой.

— Невоспитанная она у вас, — ворчала Анна Ивановна. — Не научили бабушку любить!

Матвей за свою Соню был горой. И каждый раз, когда мать критиковала внучку, он вступался за дочь.

— Вот, так я и знала, так и думала, — начинала плакать Анна Ивановна, — твоя Катька тебя против меня настраивает. И специально тебе дочку родила, чтобы ты от меня отдалился. Ох, сынок, хлебнёшь ты ещё со своими бабами.

А когда однажды Матвей тихим, но полным ярости голосом потребовал от матери прекратить высказывания в адрес его семьи, та выдвинула ультиматум:

— Знаешь, сынок, здесь уже тебе решать, кто дороже тебе — мать или чужая баба.

Матвей тогда задохнулся от гнева.

— Эта, как ты говоришь, чужая баба — мать моего ребёнка. Ты в своём уме, мама?!

— Ну вот, дожила, — картинно заламывала руки Анна Ивановна. — Сын назвал сумасшедшей… Пошёл вон из моего дома! Ты мне больше не сын! Живи со своей Катькой.

Матвей какое-то время пристально смотрел на мать, пытаясь отыскать признаки невменяемости.

Но Анна Ивановна была в здравом уме.

Матвей забрал своих женщин и ушёл из её дома. Даже не попрощался. Катька с внучкой попрощались, а он нет.

Ну и пусть!

Пожалеет ещё.

Но через неделю с ней случился приступ — скорая, которую Анна Ивановна успела вызвать, повезла её в больницу.

— Кому из близких позвонить нужно? Есть у вас кто-то? — спросил врач скорой.

Она боялась умереть в одиночестве, а потому назвала телефон сына.

Но вместо сына в больницу примчалась Катька — вся растрёпанная, испуганная. Чего примчалась?

— Анна Ивановна, Матвей уехал в командировку. На два месяца. Я побуду с вами…

Если бы не болезнь, Анна Ивановна рассмеялась бы ей в лицо — придумали бы что-нибудь получше!

В таком вот неверии в историю с командировкой сына она вынашивала идею, как ему отомстить.

И придумала!

Надо сказаться тяжело больной. И сынок прискачет к ней, умирающей. И покается в своих грехах.

Сначала Анна Ивановна притворялась — закатывала глаза, тяжело дышала, держалась за сердце. Катька почти всё время была рядом. А Матвей так и не пришёл.

Потом что-то случилось…

То есть, Анне Ивановне не надо было больше притворяться! Она на самом деле почувствовала, что здоровье стремительно ухудшается.

— Катя, детка… Скажи Матвею, пусть придёт, прошу тебя…

— Он обязательно придёт, Анна Ивановна, — сказала невестка. — Он уже в пути. Прервал командировку. Вы только не волнуйтесь.

****************

…Домой Анна Ивановна вернулась лежачим инвалидом. Надежды на то, что она встанет, было мало.

Катька за ней ухаживала — мыла, кормила, массировала парализованную часть тела, делала уколы и капельницы. Но Анна Ивановна ещё больше ненавидела её.

Она выплёвывала кашу или суп, которыми Катька пыталась её накормить. Кричала, когда вовремя не был поменян подгузник.

Матвей почти не приходил. Так, раз в неделю забежит вместе с Соней — проведать. Не побыть с ним наедине, не поговорить.

Хотя говорить Анне Ивановне теперь было сложно. Но от этого обида на сына не уменьшалась.

А Катька — вот же бестолковая! — ни разу на неё не обиделась. Всё с улыбочкой, с шуточками делала. Противно даже…

Шли недели. Анна Ивановна настолько привыкла, что в определённое время в квартире появляется невестка, над которой можно поиздеваться и развеять тем самым скуку, что когда никто не пришёл, она очень удивилась.

Потом разозлилась. Потому что время завтрака прошло, наступило время обеда — а она ещё утренний туалет не совершала!

Набрала сына.

— Да, мам, — сухо ответил он.

— Что твоя жена себе позволяет? Я со вчерашнего дня не ела, я тону в грязи. Где она болтается?

— В реанимации, мам… Я сейчас пришлю к тебе кого-нибудь… Извини.

И отключился.

Анна Ивановна разозлилась. Опять напридумывали! Только бы ей насолить!

Ближе к вечеру, когда она уже в голос ревела от несправедливости, которая обрушилась на её несчастную голову, открылась входная дверь.

В комнату вошла незнакомая полная женщина.

— Здрааавствуйте, — пропела она, — меня зовут Людмила, я ваша новая сиделка. Давайте-ка сменим наше бельишко.

Она бесцеремонно поворачивала Анну Ивановну, совершала привычные процедуры без души…

Анна Ивановна, впервые вдруг почувствовавшая себя слабой и беспомощной, пыталась что-то сказать новой сиделке, но та делала свою работу и не отвлекалась на беседы.

Наконец, завершив работу, Людмила посмотрела на умытую, накормленную безвкусной кашей Анну Ивановну и спросила:

— Ну как? Всё в порядке? До завтра побудете одна, я вам пульт от телевизора вот здесь положу. А завтра я приду в одиннадцать часов.

Она выключила свет и удалилась.

Анна Ивановна осталась в темноте и одиночестве. И вдруг осознала, как хорошо было с Катькой!

Она позвонила сыну, но тот не отвечал.

Ночь была длинной и тревожной. На душе у Анны Ивановны было тяжело. Не нравилась ей эта Людмила. Холодная она.

А Катька со своими шуточками, с улыбкой, с наваристым супчиком казалась такой родной…

Почему Матвей трубку не берёт?

Вдруг страшная мысль проскочила в её мозгу.

В реанимации?! Почему Катька в реанимации?! Что с ней случилось?

Столько вопросов и ни одного ответа… И эта длинная страшная ночь.

…Наутро Анна Ивановна умудрилась сесть. Набрала сына.

— Алло…

Голос уставший, чужой.

— Сынок, что с Катюшей?

— Мам, её машина сбила. Она в реанимации… Очень тяжёлая. Мы молимся…

И Матвей заплакал.

— Я тоже… буду молиться…

Дни для Анны Ивановны потекли, как тягучая патока. Приходила Людмила, меняла подгузники, впихивала в неё пищу, делала уколы и уходила.

Надоело. Противно это всё было.

Анна Ивановна подумала, что не такой жизни она хотела. Надо как-то менять всё это. И рассчитывать не на кого. Только на себя.

Сын заходил раз в неделю. Весь чернее тучи. С синяками под глазами.

Анна Ивановна просила у него прощения, но он словно не слышал. Кивал головой и дежурно улыбался.

А Катька улыбалась всегда искренне!

Однажды ночью Анна Ивановна перебирала свои воспоминания. И что-то вдруг накрыло её теплом. Словно кто-то накинул невидимую пуховую перинку.

И так под этой перинкой стало хорошо, уютно! И силы появились.

Утром, когда явилась Людмила, Анна Ивановна чётко произнесла:

— Милочка, подите прочь. Я сама справлюсь.

Потом позвонила Матвею и требовательно заявила:

— Хочу к Катюше. И не возражай!

Матвей удивился, но быстро примчался. Увидел мать в почти полном здравии. Повёз к Кате в больницу.

…Анна Ивановна смотрела на худое, бледное личико своей невестки. И сердце переполнилось нежностью.

«Девочка… Как же ты нам нужна! Мне. Матвею. Сонечке. Возвращайся!»

Анна Ивановна попыталась воссоздать ночную пуховую перинку, которая исцелила её ночью. Просто вспомнила, как ей было хорошо.

А потом заплакала.

— Катька… Не вздумай нас бросать, слышишь?! Ты наше солнышко! Прости меня, девочка!

Вошёл Матвей. Увидел плачущую мать, заплакал сам. Потом вывел её.

— Мам, я тебя прошу… Хоть ты не мучай меня. Ты вчера на ногах не стояла. Давай домой. Всё, свидание окончено.

************

— Борис Сергеевич! Ваша пациентка пришла в себя! Которая после аварии в коме была.

Дежурная медсестра вбежала в ординаторскую.

Пациентка из седьмой палаты. Женщина, которую сбил автомобиль, находилась в коме уже несколько дней. Состояние было безнадёжным. И он думал, как убедить мужа дать согласие на отключение от аппаратов жизнеобеспечения.

— Ты не путаешь? Это не рефлексы?

— Посмотрите сами…

Пациентка не просто пришла в себя. Она была активна и даже могла бы говорить, если бы не эндотрахеальная трубка.

— Это просто чудо какое-то… — удивился доктор. — У неё тёплые руки. Как будто она их грела под одеялом…

Любовь и покаяние могут творить чудеса. Надо просто в это верить…

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Цельная натура
Задиристый, ершистый, мелкий Димка Корольков был полной противоположностью высоченному, клешнятому, спокойному Мишке Котлову. Непонятно, как свела судьба этих совершенно разных парней. Хотя чему там удивляться: на пересыльном пункте они оказались рядом совершенно случайно и даже не смотрели друг на друга, пока лощеный офицер-«покупатель» не сгреб их обоих, словно борзых щенков из корзины, и не увел за собой.

Служба в армии, а точнее, в части, дислоцировавшейся на территории Германской Демократической Республики, у Королькова и Котлова началась с карантина: рота находилась в глухой изоляции от всех остальных. Но строить начали сразу: сержант Приходько следил за ними не хуже родной мамки.

Корольков, оплакав свою свободу и оставленную в родном городе любовь, как-то сразу влился в учебный процесс. А Котлову было нелегко отвыкать от маманиных драников и заботы многочисленной родни, проживавшей где-то под Минском. Именно они, эти дядьки и тетки, провожая в армию любимого «деточку», строго-настрого наказали дорогому Мишатке:

— Ты, сыночек, смотри там в оба. Что ценное — держи, родненький, при себе, чтобы не уворовали, не дай бог.

Мишатка, крепко уверовав в слова родни, так и поступил.

На зарядке все ребята, раздетые по пояс, бегали кросс в одних галифе. Штаны, невероятно удобные для армейской службы, были широки в бедрах и узки в икрах, чтобы легко и свободно можно было прыгнуть в кирзачи. Корольков, взглянув на Мишу, так удивился, что выскочил за разметку плаца: Котлов выглядел, как шамаханская царица, в своих подозрительно раздутых шароварах, гремящих при каждом его прыжке.

Оказывается, Миша, следуя заветам родни, все, что должно по уставу находиться в тумбочке, методично запихал себе в карманы. Приходько, заметив вопиющее безобразие, заставил Котлова при всей роте опростать воистину бездонные штаны. На плацу росла гора богатств: мыло в мыльнице, зубная щетка в футляре (она-то и гремела предательски), зубная паста, бритва, два куска хлеба и пара шерстяных вязаных носков.

— Рядовой Котлов, потрудитесь объяснить, что это такое? — гремел Приходько.

— Та мама дала… — мычал Мишка.

Весь взвод был построен в шеренгу. Торжественно, чеканя шаг, рота отправилась на похороны всего Мишкиного имущества. Мамины носки полетели в мусорные баки. Мишка едва сдерживал рыдания.

За «маму» он и получил свой первый наряд вне очереди. Правда, наказание не возымело на практичную крестьянскую натуру Котлова вообще никакого воспитательного действия.

Сержант Приходько при очередном осмотре солдатских тумбочек поднял на уши роту и построил ее в таком ракурсе, чтобы всем было видно, что находилось на хранении у Мишки. Среди мыльных-рыльных принадлежностей, положенных по уставу каждому бойцу СА, занимала важное место пузатая трехлитровая банка с вареньем.

— Рядовой Котлов, трата-та-тра-та-та, что это? — рычал сержант.

— Ды… куды ж я ее подену, — оправдывался Мишка, — мама же…

Приходько был в ярости: как этот бугай протащил через все кордоны злосчастную банку, когда любые посылки за границу были запрещены?

В общем, за «маму» Котлов получал наряды стабильно, на протяжении шести месяцев. А потом начал получать за другие свои дела. И не только наряды.

В казарме Димка и Мишка расположились на противоположных койках. Оба — наверху, как молодые. Дедушки отдыхали на нижних ярусах. У каждого бойца в хозяйстве было по два вафельных полотенца: одно для лица, а другое — для ног. Димка уже лежал на своем шконаре, когда Котлов еще долго возился в умывалке. Прошлепав голыми ногами по полу казармы, Мишка, воровато оглянувшись и убедившись, что его никто не видит, схватил полотенчико старослужащего Бафани, отдыхавшего сверху, и вытер ноги. Цельная натура заставляла Котлова беречь свои вещи. Подвела Мишу невнимательность: Бафаня увидел, как Котлов ухаживает за своими лапищами, пользуя вещь, предназначенную для дедушкиного лица.

— Мишаня, пойдем со мной в красный уголок, — ласково поманил пальцем Бафаня.

Оторопевший Мишка попер следом за ласковым дедом. Вернулся утром. Димка подскочил к угрюмому Котлову:

— Ну? Что было?

— Проводили беседу аб личной гигиене у Советской Армии, — чуть не плача, ответил Мишка.

— Ну ты дурак, соображалка должна быть какая-никакая, — протянул Корольков.

— Якая ужо там соображалка, — махнул рукой расстроенный Мишка.

Уж сколько раз Димка говорил Мишке, что нужно уметь за себя постоять — где там — Котлов хоть и родился на свет с пудовыми кулачинами, но размахивать ими не желал — сказывалась миролюбивая порода. Димка махнул рукой на друга. Зря.

В ленинской комнате появилось чудо-юдо — видеомагнитофон. Солдатики одурели от счастья — в родной стране видеосалоны открывались, но не везде. Димка, насмотревшись кино про Рэмбо, влетел в казарму.

— Мишка, вставай! Буду тебе уроки давать!

Котлов вставать не хотел — когда еще удастся урвать часок хорошего сна.

Димка не отставал. Как же, Рэмбо, все эти кувырки и выпады — крутяк!

— Димка, отчапися. Я ж цябе расшибу!

Корольков все никак не унимался: до того домахал ногами, что угодил пяткой прямо Мишке по носу. И Мишка первый раз в жизни озверел. Он вскочил со своей койки и погнался за «Рэмбо». Казарма — это вам не джунгли, здесь не спрячешься среди лиан, не погрузишься в болото от врага. Корольков улепетывал от противника, прыгая по панцирным сеткам второго яруса кроватей, как гимнаст. У него, мелкого и легкого, словно блоха, это здорово получалось. Но произошла «авария». Особенно высоко прыгнув, Димка ударился головой о плафон. Искры, осколки, порезы — несерьезные, конечно. Но со стороны «Рэмбо» выглядел как в боевике — весь в крови. Корольков упал на пол и зажмурил глаза.

Котлов страшно перепугался, схватил «умирающего» на руки и помчался в санчасть:

— Дзимачка, трымайся! — кричал Мишка на родном языке. — Узе будзе добра!

Корольков глаза не открывал — он же помирал на руках друга. Но ему, поганцу, было страшно интересно увидеть горькие слезы на Мишкиных глазах. Приоткрыл свои хитрованские очи и… был обнаружен. Котлов три дня с ним не разговаривал, а в части появился новый анекдот «о ранетом Рэмбо и его верном трымайсе».

В конце ноября дивизию отправили на Украину — пала Берлинская стена. На солдатиков посыпались письма и посылки от родных, словно из рога изобилия. Мишка отправился на почту за гостинцами от родных, прихватив с собой разнесчастного Димку (тому пришла весть, что невеста не дождалась и вышла замуж за другого)

— Не трэба, Димка. У мяне сястра — добрая дэвка. Женю тябэ на ей! — успокаивал Котлов друга. Друг уныло шмыгал носом и ничего не говорил. Но Мишка принял его молчание как согласие.

В посылке от мамы ребята обнаружили копченого гуся. Вот это да! Решено было отпраздновать такое событие походом в кино. Посмотреть новый фильм, согреться и поесть. Мишка и тут начудил: в темноте зала нечаянно выронил коробку, а жирный гусь ускользнул от хозяина куда-то под сиденье. Начались судорожные поиски потерявшегося хавчика: Котлов ползал на брюхе и шарил вокруг руками. Тут и там послышались возмущенные и испуганные визги потревоженных девиц. Разразился страшный скандал: парубки украинских девчат не верили в легенду о пропавшем гусе. Включили свет.

— Тикаем, — прошипел Корольков, схватив Мишку за руку.

— А гусь как же?

— Бросай своего гуся, идиот, сейчас нам морды начистят! — скороговоркой проговорил Димка.

Выбежали из кинотеатра, как из бани, взъерошенные, злые — сегодня оба солдатика переживали вселенское горе — правда, каждый — свое.

На Украине Димка очумел от огромного количества красивых девушек: все они были как на подбор — статные, грудастые — Корольков был к таким неравнодушен. Невесту свою он простил и отпустил — куда ей до местных. Сколько раз он сбегал в самоволку, сосчитать было трудно. Один раз Королькова чуть было не женили бойкие родители одной из дев. Хорошо, что Котлов, неизменно следовавший за Димкой, отбил друга от оков Гименея. Делал он это из своих шкурных интересов: сестре уже было написано письмо о приезде после дембеля бравого жениха.

Димка еще ни сном, ни духом, а под Минском невеста приданое собирала. Мишка ничего не говорил, терпел до самого приказа — нечего пугать Королькова, а то еще сбежит.

Отслужив честно положенный cрок, Корольков, собрав свой чемоданчик, думал отправляться на Родину, но Мишка лаской и уговорами заманил друга в свое родное село. Три дня Корольков гудел на всеобщем празднике. За огромным длинным столом Димку усадили рядом с красавицей-девицей, сестрой Мишки — Галиной. Галя была — мечта всей Корольковской жизни: высокая, пышная, с бровями вразлет и нежным румянцем на смуглых щеках.

Через неделю привольной жизни в гостях Корольков понял, что попал — родители девицы уже называли его сыночком, а Мишка — зятьком. Капкан захлопнулся.

Пришлось подавать заявление, отбивать матери телеграмму, да и готовиться к свадьбе. Мишка, довольный, потирал свои ручищи, а родители плакали от умиления.

Димкиной маме, кстати, Галя очень понравилась. После свадьбы Димка привез ее к себе в Ленинградскую область. Галка перепахала весь материнский огород, развела на участке прорву живности, что очень здорово помогло всей семье пережить лихие девяностые.

Галина и Дмитрий счастливо прожили тридцать лет, родили троих сыновей и воспитывают пятерых внучат. Родственники из Минска приезжают к ним каждый год. Михаил Иванович каждый раз ругает белые ночи, мешающие ему почивать в гостях у зятя, но все равно, с завидным упорством собирается к Корольковым каждый июнь. Он искренне считает, что без его чуткого руководства пропал бы Димка и никогда не узнал бы про настоящее счастье.

Автор Анна Лебедева

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.