«Вот разъедутся дети, разведусь,»- думала Нина, глядя на мужа. Вроде, и причин особых не было.
Николай не пил, как некоторые. Праздники не в счет. Руки не распускал. Ну, курил, так к этому Нина уже давно привыкла, приучила его курить на балконе, и ладно. Хоть в квартире табаком не воняло. В изменах Николай тоже замечен не был. И всё же… Как и каждой женщине, Нине хотелось, чтобы её любили. А Николаю просто было с ней удобно. Обстиран, обглажен, сыт, дети присмотрены, в доме порядок… Всё его устраивало: семья состоялась, жизнь удалась. Ну, и говорить не о чем. Тем более, Николай был молчун, слова из него не вытянешь. Нину одиночество вдвоем тяготило. «Уж лучше совсем одной, чем вот так вдвоем,»- думала Нина.
Она часто представляла себе, как будет жить без Николая. Как будет ходить в театр и в гости к подругам, приглашать их к себе домой. На балконе разведет цветы. Дома будет пахнуть пирогами, а не табаком. И, наконец, она избавится от любимого кресла Николая, он этим креслом дорожил, а Нину раздражал этот мебельный реликт, занимавший полкомнаты. Но выбросить: ни-ни! Тем более, Николаю было куда уйти. После смерти свекрови мужу досталась её квартира на другом конце города. И на работу ему оттуда будет ближе ездить. Давно уж пенсию по горячей сетке заслужил, а все никак не уйдет с завода. Говорит, что не может без работы. А она не может жить вот так, с нелюбимым и не любящим человеком. От развода её удерживали только дети. Их муж любил. И они его тоже. Но дети выросли, дочка вышла замуж, уехала за мужем-офицером в гарнизон, сын в Москву собрался. «Вот уедет сын, я на развод и подам,»- решила Нина. …
Она проводила сына на поезд и вернулась домой. Надо бы порядок навести, собирались второпях, вон, футболка сына на полу… Нина нагнулась и упала.
Попыталась встать, но у неё ничего не получилось. Она не чувствовала половину тела, правая рука и нога не слушались, голова сильно кружилась… Нина хотела закричать, позвать на помощь, но у неё ничего не получилось. Она плохо помнила, как пришел домой муж, как они ехали в больницу, как её везли на каталке… Несколько дней слились в какую-то смесь кошмара и беспомощности. Постепенно Нине стало лучше. Говорить она не могла, рука и нога по прежнему не слушались. Она ничего не могла делать самостоятельно. Николай кормил её с ложки, причесывал, менял одежду. Он стал её нянькой и практически жил в больнице.
По вечерам молчаливый Николай даже читал ей книжки вслух. Самые её любимые. «Надо же, откуда он знает?»- удивлялась Нина. Через месяц её выписали. Муж привез её домой и на руках внес в квартиру. На столе в гостиной стояли цветы, в комнате было прибрано, и, самое главное, там не было кресла! Муж проследил за взглядом жены.
-Выбросил,- коротко сказал он,- чтобы не мешало.- Николай бросил работу и ухаживал за женой. Иногда к ней в гости приходили подруги.
Муж поил их чаем и уходил, чтобы начавшая говорить Нина могла с ними посекретничать. Постепенно визиты подруг и сослуживцев сошли на нет. Дети приезжали, но уехали снова. Рядом был только муж. Как-то он застал жену в слезах: — Ну, ты чего? Все будет хорошо. Я с врачом разговаривал, он говорит, что ты полностью восстановишься. Я помогу. Ты не плачь… Не могу я на это смотреть. Люблю я тебя, и всю жизнь любил…
Но, Нина продолжала плакать, думая, какую ошибку она чуть не совершила. И от того, что поняла, как сильно она любит мужа. Врач не обманул. Нина восстановилась полностью. От бывшей болезни остались только воспоминания и нежность к молчаливому мужу.
Он попал в автокатастрофу, в которой серьезно повредил обе ноги. И всё закончилось…
Хороший бизнес, где ему светило место генерального директора и большая зарплата. Поездка на горнолыжный курорт с женой. Встречи с друзьями по выходным. Всё…
Ноги собрали по кусочкам и выписали его домой. А что ещё можно было сделать? Только надеяться на Бога и везение. Он и надеялся, а по ночам кричал от боли. И лишь уколы дважды в день, утром и вечером, позволяли ему немного подремать.
Вставать с кровати пару месяцев он не мог, поэтому, использовал медицинскую утку. Дай Бог здоровья его жене. А когда начал подниматься и пытаться ходить с помощью ходунков, боли вернулись десятикратно.
Знаете, что такое уколы в живот, чтобы не образовывались тромбы и пролежни, когда вынужденно и долго лежишь? Я вам, дамы и господа, сейчас расскажу. Это, когда ни чихнуть, ни кашлянуть, ни, простите меня, в туалет сходить так, как раньше. И тут нужны крепкие нервы.
А какие тут, прости Господи, могут быть нервы? Нет уже никаких нервов. И сил терпеть никаких нет.
Но время шло, и он научился помаленьку опять ходить. Плохо, спотыкаясь и чуть не падая при каждом шаге. Но, всё же, это был прогресс.
А друзья исчезли — не звонили и не интересовались. На работе, на его место и на место гендиректора взяли другого человека. И когда закончатся его мытарства и главное, чем? Это был вопрос.
Короче, сами понимаете, настроение никудышное. Перспективы инвалидные. Слава Богу, что жена не бросила…
Когда он при помощи костылей и под наблюдением жены впервые вышел на улицу, солнечный свет больно ударил в глаза. Он аж задохнулся. И заплакал. Никому не нужный инвалид на костылях. Это всё, что осталось от него и его жизни.
Жена отошла в сторону, чтобы дать ему немного побыть одному, а он попытался пройти пару шагов на костылях, морщась от солнечных лучей и понемногу привыкая к весеннему ветерку.
Снизу кто-то требовательно мяукнул. Мужчина посмотрел. Возле левого костыля сидел маленький серый котик.
— Чего тебе? — спросил он. Животные как-то все эти годы выпадали из поля его зрения, и как обходиться с ними, он не знал. Кот посмотрел на него и тихонько жалобно попросил есть.
— Принеси, пожалуйста, ему котлетку, — сказал мужчина жене. А когда та вернулась, взял из её рук лакомство и, осторожно нагнувшись, дал его коту. Тот внимательно посмотрел на мужчину на костылях и приступил к обеду.
На завтра, когда они вышли во двор и он, постанывая, думал о том, сколько шагов сегодня удастся пройти, его ждало уже три кота. Судя по всему, они сидели тут давно.
— Ну, вы даёте! — усмехнулся мужчина. И боль даже на секунду отпустила его. Жена недовольно, но всё же принесла три котлетки. И он, морщась от боли, наклонился и дал каждому.
На следующий день их ждали пять котов и две маленькие собачки. Жена ругалась в голос. Но он настоял, чтобы она сходила в маленький магазинчик рядом и купила там килограмм сосисок, которые честно разделил между всеми хвостатыми.
Они перекусили и стали бегать вокруг мужчины на костылях, будто затягивая его в игру. Мужчина сердился и смеялся одновременно, но делал несколько шагов. И собачки заливались радостным смехом, то есть лаем.
На следующий день было ненастно и накрапывал небольшой дождик, и жена страшно ругалась и обещала отобрать костыли, но он настоял на своём и сам спустился вниз. Первый раз за много месяцев.
— Они же ждут меня, — объяснял он ей. — Как же я могу не прийти? Я обязан. И он пришел. И пять котов с двумя собачками танцевали вокруг него, а он радовался. Шел тёплый весенний дождик, и мужчина на костылях гонялся за двумя маленькими собачками, заливавшимися счастливым лаем, а за ними бегали пять котов.
Позади них, возле входа в дом, стояла с зонтиком жена. Она смотрела на мужчину, бегавшего по двору под дождем, и улыбалась…
Время шло. И вскоре вместо двух костылей остался один, а потом и его не стало. Костыли мешали бегать за хвостатыми друзьями. И только теперь мужчина вдруг понял, что очень давно ноги не болели.
На работе его не ждали. Им не нужен был инвалид, хромавший на обе ноги. Ему выплатили большую компенсацию, и он уволился по собственному желанию. Времени было хоть отбавляй, и он решил написать обо всём, произошедшем с ним.
Почему-то получилась пьеса, довольно объёмная. И когда последняя страница была перевёрнута, он поехал по театрам, которых в городе было несколько, но…
Ему везде отказали. Никто не перезвонил и не проявил интереса, кроме одного маленького народного театра, располагавшегося в небольшом полуподвальном помещении. Через неделю ему перезвонил режиссер и сказал:
— Будем ставить. Только надо кое-что сократить, изменить и переписать. Месяц они с режиссером сидели над страницами пьесы с красными лицами и ругались за каждое слово. А ещё через месяц была назначена премьера.
В маленьком зале с небольшой сценой было всего пятнадцать зрителей. Даже ползала не было заполнено, но для мужчины это были пятнадцать самых важных людей в его жизни.
Он страшно нервничал и боялся посмотреть в зал, а когда прозвучали последние слова и упал занавес, в зале воцарилась гнетущая тишина, и всё внутри мужчины упало. Душа, сердце и надежда. Ему казалось, что молчание длится полчаса, а на самом деле прошло всего несколько секунд и…
Бурные аплодисменты разорвали тишину! Они просто взорвались. Радостные, улыбающиеся актёры кланялись и выходили на бис.
Второе представление проходило при полном аншлаге. Люди стояли и сидели в проходе и в коридоре. А овации были такие, что упал занавес, подвешенный на честном слове.
Вскоре труппа сняла центральный зал города, где и собирались теперь театралы, чтобы обсудить очередную пьесу восходящей звезды.
Мужчина купил себе очень дорогой костюм, и на поклон к зрителям всегда выходил со своей женой. А как же иначе? А иначе, никак.
Вы, дамы и господа, спросите — а что же случилось с двумя собачками и пятью кошками во дворе? А я отвечу.
Двух собачек и двух кошек они взяли домой. А трёх оставшихся разобрали почитатели его таланта.
О чем эта история? Да так… Ни о чем.
А может, о том, как важно, когда у своих ног ты видишь глаза, полные надежды, и уже не можешь упасть. Ты должен выстоять…
Я с десяти лет ненавидела своего отца. И мою тетю Наташу, к которой он ушел, бросив меня и мою маму. Но я не за это их ненавижу. Когда мне было десять лет, моя мама ждала второго ребенка. Как показало УЗИ – мальчика. Родители мои были счастливы. Папа от того, что у него будет сын, а мама от того, что счастлив папа. Я, конечно, больше хотела сестренку, но и братику была рада, очень уж мне поводиться с малышом хотелось. Я его тогда представляла большой живой куклой. У моей подружки Маринки была маленькая сестренка, так Маринка ей даже сама памперсы меняла. Папа мой в то время ездил по вахте на Север, по месяцу. Мама работала у местного фермера бухгалтером. Мы жили в небольшом поселке, с работой там всегда была проблема, так что мама держалась за свое место, все ж в тепле, да и оплачивали неплохо. Как в декрет ушла, все переживала, что подсидят ее, не дождутся, когда она выйдет.
Но перед самыми родами мама забыла и про работу, и про нас с папой, она почему-то стала молчаливая и хмурая. Когда папа в очередной раз уезжал на вахту, мама сказала ему, что по срокам ей рожать через неделю, врач сказала, что с ребенком есть небольшие проблемы, поэтому она поедет рожать в краевую больницу. Папа встревожился, хотел взять отпуск за свой счет, но мама категорически была против, сказала, что сама прекрасно справится, а он пусть едет деньги зарабатывать, они им очень пригодятся, семья-то теперь будет больше.
Папа тогда нехотя согласился, помню, мне, как настоящей хозяйке, наказал маме во всем помогать, а я и рада, что со мной, как со взрослой. Уехал он, а через шесть дней и мама поехала в больницу, в краевой центр. Это в ста пятидесяти километрах от нас. Меня с тетей Наташей оставила, своей младшей сестрой. Два дня мама мне даже не звонила, а потом я случайно услышала, как тетя Наташа, разговаривая с мамой, ахнула: — Лена, это же ужасно! Неужели ты…– тут она увидела меня и ушла в другую комнату. Мне стало страшно, ведь, рождение ребенка должно быть радостным, почему же тетя Наташа говорит про что-то ужасное? Когда я ее прямо об этом спросила, то тетя нехотя сказала мне, что ребеночек родился мертвым. И я заплакала, мне было жалко маленького братика, с которым я не успела даже познакомиться.
Мама приехала очень грустная, она ни с кем не разговаривала, даже со мной. Потом приехал папа. Он не был похож на себя. Осунулся, ничего не хотел кушать. Только обнимал маму и что-то шептал ей на ухо. Уже через пару дней мама оттаяла, даже немного повеселела. Потом она вышла на работу, радовалась, что не успели занять ее место. А через полгода произошло это. Папа только вернулся с вахты. У него заболел зуб, и он поехал на своей машине в городскую поликлинику. А вернулся ужасно злой. Когда вечером мама вернулась с работы он бросился к ней и закричал: — Где свидетельство о смерти ребенка? Где справка о его смерти? Хоть что-нибудь? Тебе должны были дать какую-то бумагу! Мама стояла бледная, она что-то бормотала, вся тряслась, и тут папа ударил ее ладошкой по лицу. Я вскрикнула, тогда папа грубо взял меня за руку и вывел из комнаты. Ругались они еще долго, но уже потише. А потом он взял большую сумку, с которой ездил на работу, собрал какие-то свои вещи и ушел. Я сначала растерялась, а потом услышала, как зарыдала мама и бросилась к ней. Мама крепко меня обняла и долго сидела, зарывшись лицом в мои волосы. С того дня я возненавидела своего отца. За то, что он бросил нас в такое трудное время. Мама еще не забыла потерю ребенка, а тут его предательство. Я не могла поверить, что мой папа, такой заботливый, любящий и, вдруг, взял и ушел, да еще и маме наговорил гадостей, ударил ее. А ушел к моей тетке, которая осталась одна с двумя маленькими сыновьями, мужа она недавно выгнала за то, что он изменил ей с соседкой.
Когда я узнала об этом, то дала себе слово, что больше никогда с отцом даже разговаривать не буду, никогда его не прощу. Папа часто приходил к школе, ждал меня после уроков, хотел поговорить, но я, увидев его, сразу убегала. Он пытался подойти ко мне на улице, я отталкивала его, кричала ему в лицо, что он подлец и мне такой отец не нужен. Папа со слезами просил меня не прогонять его, говорил, что не может мне всего рассказать и объяснить, что он не специально ушел к тете Наташе, просто живет у нее, потому что свой дом оставил нам и ему некуда идти, но я его не слушала. А через два года папа с тетей Наташей и ее детьми уехали жить на Север. Он и оттуда звонил мне, присылал деньги и подарки, но я ни разу ему не ответила.
Мама вскоре после того, как папа с тетей Наташей уехали, познакомилась с дядей Пашей и привела его к нам жить. Он, в общем-то, неплохой дядька, но слишком уж нудный. Все всегда ему не нравится. Хорошо, хоть меня не пытался воспитывать. Этим полностью занималась моя мама. После девятого класса я поступила в техникум, окончила его и вскоре вышла замуж за моего любимого Витю. Он у меня замечательный. И я уверена, что никогда не предаст.
Перед свадьбой он спросил у меня, позову ли я на торжество своего отца, я и рассказала ему все, как было. Витя ужаснулся, но сказал, что все же позвал бы его, родной отец как-никак. Я с ним не согласилась. Но отец узнал о нашей свадьбе, наверно, ему мама позвонила, и прислал нам в подарок большую сумму денег. Я хотела отправить эти деньги ему назад, но мама смогла меня убедить не делать этого, сказала, чтоб я их лучше отложила на ребеночка, если не хочу тратить на себя. Хорошо, что я ее послушалась.
Забеременела я сразу. В первый же месяц. Витя даже заплакал, когда я ему об этом сказала, так счастлив был. Я сначала тоже радовалась, но потом мне стало очень тяжело. Сначала жуткий токсикоз, потом угроза выкидыша, больница, три месяца на сохранении и уже перед самыми родами мне сообщают врачи, что у нашей девочки патология внутренних органов. Делать прерывание уже было поздно, так что я и Витя с тревогой ждали рождения малышки. Роды тоже были нелегкими, сказалось напряжение, в котором я прожила последний месяц. Дочку мне показали мельком и сразу унесли, я только успела подумать, что так и не услышала ее голос. В палате ко мне пришла врач и сказала, что девочка родилась с патологией, с которой она может умереть через несколько недель. В принципе, возможно сделать ей операцию, но она стоит очень много денег и не всегда проходит успешно, лишь около тридцати процентов детей излечиваются. Поэтому будет лучше, если я напишу отказ от ребенка. Тогда ее лечением уже займется государство или другие люди, если малышку кто-то удочерит. Я выслушала доктора внимательно и твердо ответила: — Я хочу увидеть дочку. Я не брошу ее. Врач долгим внимательным взглядом посмотрела на меня и кивнула. Меня отвели в другое отделение и показали мою девочку. Я смотрела, как она спит и плакала. Я знала, что не смогу ее предать. Витя, как только узнал обо всем, тоже сказал, что мы обязательно ее вылечим. Что у нас все получится. Я ему верила, я очень хотела, чтобы это было так. — Доченька, — взволнованно говорила мама, когда пришла ко мне в роддом, — Подумай, может, и правда, откажешься, оставишь девочку в больнице? Ну откуда у вас столько денег? Нет, конечно, есть те, отцовы, со свадьбы, но их же точно не хватит. Зачем тебе такие проблемы? Она же все равно умрет. А ты родишь себе другого, здорового. Ты же еще такая молодая! И вдруг Витя тебя бросит? Мужики, они ж не любят больных детей. Подумай, Любочка. Я смотрела на свою маму с ужасом, разве можно бросить своего родного ребенка умирать в больнице? Даже если мы не сможем найти необходимую для операции сумму, если наша малышка не выживет, она проживет это, отведенное ей время, в любви и заботе, с родными людьми, а не с чужими, в больнице. — Нет, мама, я не смогу так поступить, не смогу, это невозможно – ответила я, качая головой. — Это не так страшно, со временем забудется, ты сможешь, доченька, только надо решиться, я же смогла, — тут мама вдруг побледнела и закашлялась, — Что-то душно здесь, мне нужно выйти на воздух. — Нет, стой, мама, — вскрикнула я, схватив ее за рукав, — О чем это ты? Что ты смогла? Рассказывай. Я не отпущу тебя, пока ты все не расскажешь. Мама долго отнекивалась, а потом нехотя призналась, что тогда, десять лет назад, у нее родился не мертвый ребенок, а больной. Мама знала о патологии еще до родов и заранее договорилась о том, что откажется от сына. Нашлись люди, которые были готовы взяться за его лечение, маме нужно было только оформить документы. Она соврала, что с мужем давно не живет, что это не его ребенок, так что ее отказа им было достаточно. Мама вернулась домой одна, и как сложилась судьба мальчика она не знает. Пробовала один раз выяснить хоть что-то про него, но ей в этом отказали. Осталось только надеяться, что он здоров и счастлив. Я слушала маму и не могла поверить, неужели она смогла так поступить? А потом я ужаснулась, я поняла, почему ушел отец. Он как-то узнал, что мама цинично бросила своего, их ребенка. Я знала, что папа бы так не поступил, он бы не отказался от больного сына. Он ушел, потому что не мог простить жене то, что она, не посоветовавшись с ним, сама решила судьбу новорожденного мальчика, отдав его, больного, в чужие руки и солгав о его смерти. А мне ничего не сказал, потому что не хотел, чтобы я возненавидела свою маму, он принял весь удар на себя! Я в тот же день позвонила отцу. И попросила у него прощения. Он не обижался на меня, я услышала, как дрогнул его голос, он был рад моему звонку и очень расстроился, узнав о болезни своей внучки. Папа сказал мне, что обязательно найдет деньги на лечение, возьмет кредит, займет, но найдет. Он не смог помочь своему сыну, поэтому все сделает для спасения Дашеньки. А еще он скромно сообщил мне, что у меня есть сестренка Ника, которой недавно исполнилось четыре годика. Через три месяца я и моя доченька, после успешно проведенной операции, вернулись домой. У Вити даже руки задрожали, когда она взял на руки нашу малышку. Она была очень похожа на него. И она уже умела улыбаться.
Вскоре приехал папа, с тетей Наташей и Никой. Мы немного поплакали, крепко обнявшись прямо на вокзале, а потом махнули рукой на все плохое и пошли, улыбаясь, навстречу счастью. Мама попросила у всех нас прощение. Папа, может, и не простил ее, но и упрекать больше не стал. Они просто стали чужими людьми. Зато на свою Наташу он смотрел с нескрываемой любовью. Но я не буду его за это судить… Автор: Мария Скиба
— Так что, Валечек, ты должна морду «шлангом» не делать, меня выслушать спокойно, как все добрые женщины, зла не держать и отпустить!, — подытожил Васильич. И сам обрадовался — как сказал-то красиво!
Он стоял, выпятив пузатый живот, перебирая короткими ножками и залихватски уперев руки в бока. Сам себе он в эти минуты казался главным героем сериала, который обожала смотреть его супруга.
Вот она как жизнь повернулась! Что такая потрясающая девушка, как Мариночка, выбрала не ровесника-красавца, а его, обычного немолодого уже мужчину! Чувствовал Васильич себя королем. Единственное, что мешало сейчас полному и безоговорочному счастью, этот вот разговор с женой Валентиной. Он брезгливо смотрел на нее и думал о том, насколько же Мариночка лучше. Да и немудрено. Ей же 27 лет, а не 60, как его благоверной. А еще Мариночка худенькая, беленькая, у нее платья, от которых дух захватывает.
А эта что? Сидит в кресле, мясистая. Даже ходит с трудом (то, что это причина недуга, он почему-то не учитывал). Зубы эти золотые. Вставила когда-то и гордится до сих пор. Жуть. Очки с большими стеклами, отчего и глаза кажутся увеличенными, ну словно муха. Химия доисторическая на голове. У Мариночки-то вон, длинные волосы до пояса. А не эти драные колечки. И вообще. Ему все эти объяснения надоели. Хотелось назад, к Марине.
— И это… Валентина. Квартиру мы нашу продавать будем. Потому что владеем ей в равных долях. Хотя ты могла бы проявить благородство и отдать ее всю мне. Все-таки Мариночка ребенка ждет. Нимфа моя! Дите-то сюда, в «трешку» бы и принесли сразу. Мариночка уже сказала, что в твоей комнате можно детскую сделать, она на солнечную сторону выходит! А? Что скажешь? — тоскливо и с надрывом произнес Васильич, для верности стукнув кулаком по дивану, после чего почесал плешь на макушке.
И тут Валентина словно очнулась. До этого ей казалось, что все, что сейчас говорит муж — это какой-то плохой сон. И она сейчас проснется. Или розыгрыш. А ведь нет. Внутри все заклокотало и Валентина вскочила на ноги.
— Чего вы собираетесь делать в моей комнате? Ты, гриб-опенок! Да на себя посмотри, ах ты, козленок блудливый! Кому ты нужен вдруг стал на старости лет? Надо бы справки хоть навести! Какой ребенок? Ты же после 50 годов, к этому делу даже рвения не испытывал. Развели поди, придурка! — воскликнула она.
— Ты это… Баба глупая. Выражения-то выбирай. Это с тобой мне ничего не охота. А с Мариночкой другое дело. С ней я летаю! Не то что с тобой, кочка болотная! — гордо выпятил необъятное пузо Васильич.
— Чего? Летаешь? Да кукурузник Боингом никогда не станет! Ох, надо ж так спятить на старости лет! — покачала головой Валентина и вдруг залилась слезами.
Утешать ее в планы Васильича не входила. Он бойко отрапортовал, что все вещи уже внизу в машине, которую он тоже забирает. А по жилью встретятся в суде. И чтобы она, Валентина, препятствий не чинила. Пусть спасибо скажет, что он с ней столько лет прожил. После чего, громко хлопнув дверью, Васильич метнулся из квартиры, где прожил столько лет, на другую — съемную, где и ждала его Мариночка. С ней он случайно в магазине познакомился. У бедной девушки на яйца, на десяток денег не хватало. Выгребала мелочишку. Где ж это видано? Он добавил. Там, разговорились. Проводил ее. Телефонами обменялись. Он и не надеялся ни на что. Мариночка-то молодая да красивая. А вон как вышло. Она ему потом сказала, что сразу влюбилась к него. Такого мужественного и серьезного. Ну, он стал ей деньгами помогать вначале, а там и… закрутилось. Валентина же теперь казалась ему старым надоевшим башмаком, который хотелось побыстрее выбросить…
Ну а она только беспомощно смотрела из окна, глядя, как садится в автомобиль ее вторая половина. И не могла понять, как это? Когда на седьмом десятке жизнь вдруг переворачивается с ног на голову? Доковыляла до трюмо в прихожей. Оттуда на нее глядела грузная женщина. Не нимфа. Крупная капля скатилась по щеке. Валентина прошла на кухню, хотела чаю попить, да кружка, смешная, с утятами, ее любимая выскользнула из рук и разбилась. Собственно, как и ее жизнь.
Женщина думала о разном в эти горькие минуты. Например, о том, что когда тебе 20 лет и ты вдруг остаешься одна, можно поплакать, а потом снова влюбиться, ты ж молодая да красивая! Все впереди! И в 30 лет так можно, и в 40 лет. Даже в 50 любовь и счастье находят. Потому что не поздно. А ей-то как быть? В таком-то возрасте?
Не ждала этакого удара от судьбы. Думала, все как у людей. Трехкомнатная квартира, упорядоченная жизнь. И вот поди же, словно ураганом в одну минуту все снесло…
За жилье решила бороться до последнего. Они же все вместе наживали! Она в торговле работала, дома все было. И продукты, и вещи.
Шла намедни мимо детской площадки. А там малыши. Как рой разноцветных бабочек. Сердце защемило. Не дал Бог детишек. Села на лавку. А там две мамочки разговаривают.
— Живу в трех углах. У ребенка ни комнатки своей, ничего нет. Как вот ему, маленькому объяснить, что с денежкой туго? Охота же всего! Игрушки, вкусняшки. Тут уж не до жилья. Так и будем мыкаться, — одна другой говорит.
И ребятенок подошел. С ямочками на щечках, голубоглазый. Ей, Валентине, листик разноцветный сует, улыбается. Она тоже сквозь слезы улыбнулась и пошла домой. И в эту самую минуту решила — не будет она ничего «отжимать» у бывшего, как советуют. Почему? Да ради вот такого ребенка.
С Васильичем встретились и ему Валентина сказала, что пусть они «трешку» на двушку со своей Мариночкой меняют, а доплату ей. Тот, не ожидая подобного, только и смог выдохнуть, что она «святая женщина». Даже обзываться не стал.
Доплату получила. Можно было бы комнату на нее купить, но Валентина не стала. У нее в поселке, что в 30 минут езды от города, дом был. От тетки достался. Так себе домишко, конечно. И силы нужны, чтобы ремонт делать. Но она решила туда перебраться. А еще корову купить. Потому что решила — надо во-первых, за кем-то ухаживать. А во-вторых, на что-то жить. Все-таки была в ней жилка торговая! Молоко можно продавать, масло, еще что-то. Все без дела сидеть не будет, чтоб с ума не сходить от одиночества.
Сказано -сделано. Тяжело, правда, было все. Ноги-то больные. Стала думать, что помощник нужны. Но ему же платить надо. А с чего? Доплаты, что Васильич дал, как раз на коров, корм да кое-что еще хватило.
Однажды Валентина домой ковыляла. И тут видит — возле магазина мужик сидит. Грязный, неопрятный такой. А вот глаза понравились. Прозрачно-синие, они словно жили отдельно от лица. И выражение лица такое, наивное, что ли. На хлеб попросил. Соседка сразу прошептала, что на бутылку. Но Валя денег дала. Мало ли как и у кого жизнь повернется… Она тому пример сама. А мужик ей и говорит:
— Хозяйка, если подсобить чего надо — зови. Мы это… может и вскопать, и посадить помочь, — и нос курткой вытер.
Валентина задумалась. Таже соседка ее тут же в сторону отвела и шепчет снова:
— Не пускай! Маргиналы! Страшные такие! Тебя ограбят, или еще похуже чего! Не связывайся! Они на обочине жизни болтаются, туда им и дорога. Пусть хоть сгниют! Мимо иди!
Мужик это все слышал, конечно. Усмехнулся. А Валентина громко ответила:
— Что помочь — хорошо. Пусть помогают. Взять с меня нечего. Я старая больная женщина. Сделают что — да и пусть. Меня родной человек уничтожил. После этого ничего не страшно.
И позвала незнакомца с собой. Дорогой молчали. Дома Валентина ему супа налила, она только куриный с лапшой сварила. И пирожков разных положила. С капустой, с рисой да яйцом и луком, с брусникой. Потом поглядела — а он ревет сидит. И выдал:
— Спасибочки вам. Я такой суп у мамки ел. Она также варила. И стряпала. Иваном меня зовут.
Разговорились. Иван недавно из тюрьмы вышел. С работой не получилось, как узнают, где был — отворот поворот. А семья отказалась от него. Жена замуж вышла. Сын еще маленький был. Теперь папа там другой, благополучный, с кристально чистой биографией. И супруга сказала, чтобы не совался, будущее ребенку не портил. Зачем ему такой отец, за которого стыдно. Стал попивать. Так и на улице оказался.
— А вам не противно меня домой было звать? И не опасаетесь? — вдруг спросил он.
— Все по Богом ходим. Раньше-то бы может, по-другому глянула. Да только жизнь меня, Ваня, по полной на лопатки положила. Раз что плохое на уме — Бог тебе судья. Избавишь от страданий, — усмехнулась Валентина. Он вдруг покраснел.
— Нет, что вы. Я это так… Не привык просто, чтобы люди так вот… добро от вас.
Валентина ему одежды дала. Нашла на чердаке. От теткиного мужа еще осталось. И предложила в баньку сходить. И не узнала потом! Молодой, лет 30 с небольшим оказался.
— Ночуй уж, чего там. Не на улицу же идти. Комнат две. Да веранда еще, — махнула рукой.
С утра выглянула во двор — он дрова колет. Воды натаскал. Потом пошел сарай покосившийся ремонтировать. Вечером подошел и спросил, нельзя ли двум его друзьям прийти. Тоже бы помогли. А то они возле теплосети живут.
— Да пусть приходят, чего там. Где один, там и трое, — ответила Валентина и сама себе удивилась.
— Просто Савелий там есть. Он деревенский. С коровой бы вам очень помог! Можно две завести! Или еще больше! А Никита вечно что-то придумывает, кличка у него Кулибин. Нормальные мужики. У Савелия жена с дочкой разбились. Он пить после этого стал. Не просыхал, скатился. И квартиры лишился. Подсуетились люди шустрые. А у человека горе. Видел снимок его. Красивый мужик, с семьей, машина там, все дела. Сейчас еле ходит. Руку еще поморозил зимой. Никита тоже вон, до дна дошел. С сыном гулял. Да не уследил, дети ж шустрые. Ребенок побежал за мячом, а там дорога, машина неслась. Жена все ему говорила, что это он его… Жить с грузом тяжело. Сломался. Тоже горе в бутылке стал топить. Такие вот мы… Теть Валь…, — рассказал Иван.
Валентина только слезы платочком утирала. Умом-то понимала, что может, на жалость давят. Или обманывают. Вон сейчас сколько всего пишут да показывают! А с другой, ей было очень плохо от предательства ее Васильича. Поэтому решила — или пан, или пропал.
Привел Иван друзей. Невольно улыбнулась Валентина. Один в красной куртке, откуда синтепон клочками лезет, как тесто из кастрюли, на голове: детская шапка с завязками. Другой в пиджаке, но в спортивных штанах и галошах. Лица пропитые.
— Здравствуйте, хозяйка, — только и сказали в унисон.
Забегая вперед — не все у них гладко было. Пару раз срывался Никита. Иван с ним жестко беседу провел: или пьешь дальше, но уходишь, или завязываешь, но остаешься.
— Мужики! Ну шанс ведь нам выпал! Сколько можно скитаться-то везде! Хорошая эта женщина Валентина, не осталось уже таких. Тут и пожить можно, и ей помочь. Нас же больше за отбросов общества никто считать не будет! Можно коз еще потом завести, кур, да что там, страусов тех же, — напутствовал Иван.
Савелий горячо поддакивал. Он как к Валентине попал, три дня на веранде спал под двумя одеялами. Товарищи уж решили, что он… того. Но видно, наскитался человек. Устал. А вымылся, поел, да в чистую постель попал — и поплыл.
Посельчане Валентину осуждали. За то, что пустила мужиков незнакомых в дом. Все ждали, когда же они там дел натворят. Чтобы потом выступить с речью: «Мы же тебя предупреждали!». А мужики коров пасли. Дом ремонтировали.
Да что там. Через полгода было вокруг все не узнать! И появилась живность еще. Доход пошел. Вначале Валентина сама в город ездила. Но тяжело стало. Иван возил на продажу молоко, сметану да творог. Потом машину подержанную купили, по дешевке. И понеслось! Тут уж и Валентина стала мотаться.
Товар свой она и в магазины сдавала, и на рынок возила. Производство сыра потом наладила. От клиентов отбоя не было. Цены Валентина не задирала. Все продавала только свежее.
— Нельзя людей обманывать. Они увидят, что все хорошее да с душой, еще придут! А плохая молва мне не нужна! — была уверена она.
Жильцов ее троих за сыновей принимали. Не узнать их вскоре стало. Лица опухшие преобразились, зубы вставили. Все как на подбор — здоровые, плечистые, русоволосые, светлоглазые. И всегда, когда кто что спрашивал, показывали на Валентину и говорили:
— Вот у нас тетя Валя! Она за главную!
С тетей Валей один Иван остался жить. Савелий и Никита себе потом дома справили — первый купил за недорого пустующий домишко, второй построил небольшой, с помощью друзей.
Дела у них в гору пошли. К молоку, мясу, творогу, сыру прибавлялись овощи и ягоды летом. Каждый хотел свое приобрести.
Иван к сыну как-то ездил. Деньги жене увез. Несколько раз был. Что там произошло — неизвестно. Только как-то вышла Валентина на крыльцо, а к дому женщина подходит. И подросток с ней. Мальчик Ивана увидел и закричал:
— Папка! Мы к тебе! Папа!
Долго тогда во дворе сидели, чаевничали. И Катя эта сказала, что с мужем недавно развелась, а Иван… Жаль, что не дала ему шанса, не простила. Добрый он, не то что тот, за которого поспешила выскочить, он и руку на нее поднимать стал, хотя таким приличным казался. Думала, Иван-то скатился, опустился совсем. Но чужая женщина его подобрала. В люди теперь выбился. Ну а она что? Раз хочет с ребенком видеться, пусть. Да и помогает Ваня-то им сильно.
Не сказать, что все шоколадно у Валентины было. Ноги-то беспокоили. Да и в душе жило какое-то чувство, как червячок. Точило. А внешне все хорошо — достаток появился, дело любимое.
И вот в город поехали. С Иваном. Несколько лет уже прошло с той поры, как все в ее жизни поменялось. Мимо дома своего бывшего проехала. Остановилась. Все чужое, занавески на окнах. С бывшими соседками остановились. Они о ее делах в курсе были. Поэтому вслед и понеслось:
— В 60 лет оставил Васильич золотозубую Валю. А она завела коров, приютила троих бездомных и процветает!
Пообедать в кафе решили. И тут смотрит Валентина: за столиком ее Васильич сидит! С новой женой, той самой Мариночкой и мальчиком. Ребенок отворачивался и капризничал. Белокурая молодая женщина с цепким взглядом строила глазки молодому мужчине за соседним столиком. А Васильич потирал лысину и вздыхал. Весь он словно усох и сморщился. Взгляд потухший, движения суетливые. А раньше гоголем ходил! Встал, пошаркал ногами, видно, в туалет.
Валентина прислушалась. Телефон Марина достала, кто-то звонил.
— Привет! Да, отдыхаем. Слушай, вечером может выберемся куда? Подожди, я сейчас, тут народу много, — и Марина пошла в сторону крыльца.
Валентина, повинуясь порыву — за ней.
— Да там уши греют все. Надоел он мне как, Оля, ты не представляешь! Старый пентюх. Гляжу на него — аж выворачивает. Да куда мне было деваться-то? К матери в общагу? Назад? Сама знаешь, Димка меня в положении бросил. А тут этот подвернулся. Ну и ладно, грех было не воспользоваться-то. К тому же Лешку он сильно любит. Пенсию получает, да работает. Квартира опять же. Ласты склеит — так я переживать совсем не буду. Благо, мужиков вокруг полно. Ну так что, пойдем? Может, встретим там кого! — хохотала Марина на крыльце.
Валентина вернулась в зал. Там сидел и вздыхал, с тоской глядя на ребенка, некогда ее Васильич…
И Валентина почувствовала, что прошлое ее отпустило. Исчез тот червячок, что грыз изнутри. Можно было жить дальше.
— Ну что Ваня, поехали домой. Как там наши Зорька да Бабочка? Лучик да Хвостик? Ириска с Мармеладкой? Комбикорм еще должны привезти. И знаешь, а ведь и правда. Что не делается — к лучшему в этом лучшем из миров! — улыбнулась Валентина.
