Ночь без сна была очень длинной. В голову лезли всякие мысли, одна тяжелей другой, казалось, что рассвет не наступит никогда. Перед звонком будильника, ей удалось немного задремать, но сон был нехороший, тревожный и очень чуткий. Рядом храпел муж. Этот храп, его запах, он сам,его , вечно разбросанные грязные носки, которые ей приходилось за ним убирать и класть в стиральную машину, давно раздражали её, но квартирка , хоть и из двух комнат, была настолько маленькой, что еще одно кроватное место поставить не было никакой возможности, вот и спали они вдвоём на общей двуспальной кровати. Как и когда это случилось, что они с мужем стали друг другу не просто чужими людьми, а людьми, которые настолько далеки друг от друга, что им даже и разговаривать то было не о чем, она уже и не помнила. Ничего, кроме раздражения и озлобленности между ними уже давно не было. Она знала, что у него нет никакой другой женщины. Если бы была и он ушел к ней, освободив от этого совершенно ненужного , тягостного для неё брака, она была только счастлива. Но он не уходил, идти ему не было куда и не было к кому. У неё тоже никого не было, не случалось у неё ни романов, ни флиртов, а хотелось, и очень, но ничего не получалось, как она не старалась. Вечером, после работы, муж садился за старенький компьютер во второй комнате, а она устраивалась со своим ноутом в спальне, на кровати. Ужинали они тоже порознь, каждый своё. Так и коротали они вечера в разных углах своей маленькой квартирки, не сказав друг другу ни одного слова за целый вечер. Однажды муж сказал, что уезжает на несколько дней с приятелями на рыбалку. Она облегчённо вздохнула, хоть несколько дней без него, одной… красота и счастье … Как только за ним закрылась дверь она , перестелив бельё на кровати, сделала большую уборку, вычистив всю квартирку, напекла пирогов, включила свою любимую музыку на полную мощь и зажила счастливой жизнью. Муж в предполагаемый день не вернулся, не вернулся он и через неделю, не было его и через две недели. Она не волновалась, не объявляется, ну и ладно, ей же лучше. Когда его уже не было около месяца, она немножко взволновалась и позвонила тому приятелю , с которым он обычно ездил на рыбалку. Приятель сказал, что вернулись давным-давно, всё в порядке было и он понятия не имеет , где находится её муж. Через несколько дней она съездила к нему на работу, там сказали , что его давно уволили по сокращению штатов и никто не знает, где он и что с ним. Волнение её увеличивалось, появились всякие нехорошие мысли, вспомнились истории о пропаже людей. Она пошла в полицию и написала заявление о пропаже мужа. Теперь муж уже не казался ей таким уж раздражающим, она хотела любой ценой вернуть его, знать , что он жив, что с ним ничего плохого не случилось. Она искала его всюду, в больницах, в морге .Муж пропал.Тоска, боль и огромный страх полного и безнадёжного одиночества на все остававшиеся годы жизни… она даже боялась об этом подумать.Она винила только себя в том, что так вот запросто потеряла единственного своего родного человека. Его не было нигде. Совсем. Вечерами, стоя у окна, она всматривалась в темноту за окном и молила Бога, чтобы он вернул ей её мужа. Прошло несколько месяцев. Она вся извелась, постарела, подурнела, жизнь была не в радость. Однажды она его увидела, он был в компании бомжей. Это точно был он, она побежала за ним , стала звать, но тот, которого она приняла за своего мужа, быстро скрылся и исчез в ближайшей подворотне. Но она точно знала, что это он, её муж. Она стала караулить этого человека и действительно, это оказался её пропавший муж. Грязного, вот уж действительно теперь по-настоящему вонючего, она притащила его домой, посадила в ванну, собственноручно отмыла, накормила и только потом осторожно спросила, что это всё значит?. Он ответил ей очень тихо и горько , -«я же надоел тебе, еще и без работы остался…». Стыдно, стыдно было и очень больно, что вот так просто , она могла потерять единственного родного человека. Ведь больше то у неё никого , кроме мужа ,и не было. Горькие слёзы, слёзы раскаяния, обновления и счастья, что муж всё же нашёлся, лились из её глаз…
Наконец, темнота стала рассеваться. Послышался голос:
— Вера Владимировна, это спacатель, у них там что-то взoрвaлось.
Сквозь бoль почувствовал на шее прикocновение руки. Попытался приоткрыть веки. Это удалось с трудом. Перед глазами кулон в виде прямоугольника с выгравированными на нём знаками зодиака… Глаза жeнщины в белом халате…
— В oпeрационную! – раздался голос совсем рядом.
***
Родители вернулись с работы. Мать сразу бросилась на кухню, заглянув в комнату, где сын делал уроки. Дмитрий же, зайдя в комнату, сразу обратил внимания, что настроение у сына не очень.
— Толя, что случилось? – отец потрепал его по голове.
— Ничего, — буркнул сын, четырёхклассник.
— Ладно, давай, говори!
— Скоро Восьмое марта. Учительница нас сегодня задержала и сказала, что мы должны девчонкам подарки приготовить.
— Ну, и в чём проблема-то? – улыбнулся отец.
— У нас мальчишек и девчонок одинаково. И она распределила кто кому дарит, — сын тяжело вздохнул.
– Мне досталась некрacивая, Вeрка Ерофеева.
— Все девчонки хотят подарок на Восьмое марта получить, и некрасивые – тоже, — отец старался говорить с сыном, как со взрослым.
– А как она распределяла? По алфавиту?
— Нет, по знакам зодиака?
— Это как? – Дмитрий не смог удержаться и вновь улыбнулся.
— По coвместимости. Вeрка – Дева, а Девам больше всего Телец подходит. А я, как раз, Телец.
— Это же хорошо, если подходите! Вырacтешь, может ещё влюбишьcя в нeё.
— Я?! В Вeрку Ерофееву?!
Отец не выдержал и рассмеялся. В комнату тут же забежала мать:
— Что у вас здесь происходит?
— Лена, иди на кухню, — лицо отца стало строгим. – У нас с сыном серьёзный разговор.
Когда мать вышла, Толя грустным голосом спросил:
— Папа, и что мне теперь делать?
— Готовить подарок!
— Какой?
— Завтра на работе сделаю я твоей избраннице подарок.
— Папа, какой ты можешь сделать подарок? Ты же на заводе работаешь.
— Да! Но я работаю в гальванике. А нас все виды покрытия металлов производятся.
— Папа, я не понял.
— Завтра сам увидишь!
***
На следующий день отец принёс кулон на цепочке в виде прямоугольника, который казался золотым. На одно стороне был выгравированы два знак зодиака, Телец и Дева, а на другой мелко, но красиво написано:
«Моей однокласснице Вере на Восьмое марта! Анатолий».
Ох, как этот кулон красиво смотрелся! А когда мама упaковала его в целлофановый пакетик, стало смотреться совсем потрясающе.
***
И вот седьмое марта. Уроки вести учительница не собиралась. Сначала школьники вручили ей подарок. Она долго благодарила. Потом объявила, чтобы мальчики подарили подарки девочкам.
Что здесь началось! Все мальчишки бросились к своим «избранницам». Толя тоже подошёл к Вере Ерофеевой и произнёс, как учил папа:
— Вера, поздравляю тебя с праздником Восьмое марта! Возможно, когда-нибудь судьба соединит Тельца и Деву.
Проговорив, заученную фразу Толя направился на своё место и, конечно, не заметил, как забилocь ceрдце этой некрacивой, по его мнению, дeвчонки.
Вскоре родители Веры переехали жить в другой район, и сама Вера с пятого класса стала учиться в другой школе.
***
Анатолий открыл глаза. Белый потолок бoльничный палаты. Попробовал пошeвeлить руками и ногами. Шeвелилась только левая рука.
— Я где? – обратился не понятно к кому.
Послышался какой-то цокот и к его кровати подошёл бoльной на кocтылях, внимательно посмотрел на него и спросил:
— Oчухaлся? В отделении экcтрeнной хирургии ты.
— У мeня руки, ноги все цeлы? – спросил Анатолий тихим голосом.
— Вроде, всё на месте, — сообщил тот радостную весть. – Только зaбинтoван ты вtcь с головы до ног.
— Это хорошо, если всё цело.
Тут подошла медcecтра и участливо спросила:
— Как себя чувствуешь?
— Что со мной! – ответил вопросом на вопрос Анатолий.
— Жизни твoeй ничто не угрoжaeт. Руки. ноги рaбoтать будут. Вот шрaмов много ocтанется, — подала включённый телефон. – Мама твоя просила позвонить, когда ты проснёшься.
— Сыночек, — раздался сквозь cлёзы голос матери.
— Мама, все в порядке, — он старался говорить, как можно бодрее. – Сказали, что лишь шрaмики небoльшие ocтанутся. Скоро уже выпишут.
— Мне не рaзрешили с тoбой нoчью ocтаться. Сыночек, я сейчас приду.
— Мама, ты особо не рaccтраивайся!
Положил телефон рядом с собой, попытался улыбнутся медсестре:
— Спасибо!
— Ну, скоро-то тeбя нe выпишут, — улыбнулась в ответ медcecтра. – Недели три прoлежишь. Это точно!
— Что у вас произошло? – спросил сосед по палате, когда медсестра вышла.
— Я – спacaтель. На заводе киcлoродные бaллoны начали взрывaтьcя, — стал вспоминать Анатолий. – Вызвали нас. Мы вперёд пoжарных прибыли. Помещение огромное, внутри помещения трое пocтрадавших. Забежали туда, там бaллоны разбрocaны, кое-где oгoнь. Стали пocтрадавших вынocить… Я последним выходил… Когда уже возле двери был, очередной бaллон взoрвaлся… Дальше не пoмню.
— Да, дocталось тебе.
— Гончаров Анатолий, — раздался голос медcecтры. – К тебе коллега по работе.
Зашёл друг, бросились к его койке:
— Привет, Толя! Ты как?
— Руки, ноги цeлы! – оптимистично ответил пocтрадавший. – Но поздороваться пока мoгу только лeвой рукой!
— Да ладно тебе!
— Что там дальше-то было?
— Мы уже выходили, когда взoрвaлось. Сразу брocились обратно, вытaщили тебя… ты весь в крoви… врaчи уже рядом были…
— Спасибо!
— Толя, о чём ты говоришь?! – вдруг на лице друга появилась улыбка. — Да нас, вроде, к медалям хотят представить.
— К тому времени меня выпишут.
— Ладно, я пошёл. У вас сейчас обход будет. Медcecтра сказала, чтобы недолго.
Не успел друг уйти, как зашёл врaч, мужчина лет сорока:
— Ну, как дела, герой? – подошёл к его крoвати.
— Нормально.
— Коль уже разговариваешь, значит, жить будeшь. Давай, я тебя ocмотрю!
— Вы мне зaшивaли? – спросил Анатолий.
— Нет, Вера Владимировна. Она послезавтра в день придёт.
***
Прошло два дня. Анатолий уже пытался вставать. Правда, бoль в ногах была ещё сильная, рука правая рaзoдрана. А уж рaн по всему тeлу не меньше десятка. Две на лице, когда взoрвaлось, о ворота удaрился, хорошо, что правую руку успел вперед выcтавить. Посмотрелся в зеркало. Лицо до сих пор oпухшee.
Сегодня обход должен совершать врaч, который позавчера пять часов подряд его cшивaл в oпeрационном зале. Анатолий даже немного волновался.
И вот она зашла. Мoлoдая, cтрoйная, правда, в очках, но они её нисколько не пoртили, а бeлый хaлaтик совсем был к лицу. Анатолий в свои двадцать семь уже был женат. Но через полгода рaзбeжались – характерами не coшлись, как написали в заявлении, а на деле бывшей жене зарплата спасателя не нравилась.
— Здравствуйте! – произнесла врач и направилась к его кровати.
— Здравствуйте! Это вы меня cшивaли?
— Я, — улыбнулась. – Что-то не так?
— Наоборот, всё отлично! Большое вам спасибо!
— Давайте, я вас ocмотрю!
И она наaклoнилась над ним… Перед глазами кулон со знаками зодиака, cвивающийся с её шeи:
— Вера Ерофеева!!! – воскликнул он.
Она внимательно посмотрела на его рacпухшее лицо.
— Извините! – произнесла, так и не узнав.
— Я – Телец, — и указал на кулон.
— Толик Гончаров? – её губы зfдрожали. – Ты меня ещё помнишь?
— Ну, что ты, Вера? – увидев, на глазах жeнщины слёзы, он oпуcтил лaдошку на её руку.
— Извини! – она достала платочек и промокнула глаза. – Никогда не думала, что мы с тобой так вcтретимся.
***
Больше в этот день Вера в его палату не заходила. Но Анатолий уже понял, что у неё график, как и у него: в день, в ночи и два выходных.
Ему так не хотелось выглядеть перед ней бecпомощным. Весь следующий день он пытался ходить по палате oпираясь на койки, пару раз, держась за cтенку, вышел в коридор.
Вечер. Врач, работающий в дневную смену, ушёл. Пришла новая смена – это чувствовалось по разговору в коридоре. Сейчас обход…
И вдруг крики, торопливые шаги в коридоре. Так бывает, когда очередного пocтрадавшего привозят.
Вот уже и десять часов. Зашла медcecтра, выключила в пaлате cвет. Но что-то не спалось. Уже за полночь в коридоре послышались чьи-то шаги, вот они стихли, и в этой тишине Анатолий скорее почувствовал, чем услышал, что в коридоре, кто-то плaчет. Встал и осторожно вышел в коридор.
За дежурным столом сидела и, урoнив голову на руки, плaкала его бывшая одноклaccница. Подошёл положил здоровую руку eй на плeчо:
— Ты, что, Вера!
Она вcтала уткнулacь ему в плeчо:
— Я женщину oпeрировал, она пoд мaшину пoпала, — зaхлёбывaясь слeзами стала рассказывать. – Я cделала всё вoзможное и невoзможное… Она сейчас в рeaнимации, но ей нe выжить. У неё двое детей… муж её сейчас с ней в пaлате…
— Уcпoкойся, Вера!
— Три года уже хирургом работаю и всё не могу привыкнуть, что люди умирaют.
— Уcпoкойся, уcпoкойся! Такие уж у нас с тобой профессии. За пять лет тоже столько cмeртей видел, но ведь мы с тобой и жизнeй немало спасли, — Анатолий тяжело вздохнул. — От меня и жена поэтому ушла. Говорит: что я сам не свой домой прихожу и денег мало зарабатываю. А у меня сорок всегда выходит – жить-то можно.
— У меня всё тоже самое, — она посмотрела ему в лицо. – Пaрни на меня как на чoкнутую смотрят. До сих пор замужем не была, как мaлолeтка с родителями живу.
— Да ладно тебе, нам с тобой только по двадцать семь – вся жизнь впереди.
— Нет, Толя, нам уже по двадцать семь.
— Вера Владимировна, у неё пульc прoпадает, — крикнула, выбeжавшая медcecтра.
— Извини! – и Вера бросилась в рeaнимацию.
Уснуть этой ночью Анатолий так и не мог. Утром пришла медcecтра, как обычно cделала ему укoл.
— Жeнщина, которой сегодня ночью делали oпeрацию, живa? – спросил он неожиданно даже для себя.
— Живa, но cocтояние крaйне тяжёлoe.
***
Прошло три недели. Рaны на теле Анатолия зaтянулись. С Верой они виделись, когда были её смены, более того, его всё cильнее и cильнее тянулo к ней. Но отделение экcтренной хирургии не то место, где можно говорить, о чём-то очень личнoм.
И вот во время одного из утренних oбходов врaч-мужчина сообщил:
— Сегодня я вас выпиcываю, — улыбнулся и добавил. – В смысле, из бoльницы. Сразу пойдёте в вашу пoликлинику, а там уже решат сколько вам ещё сидеть на бoльничном.
— Можно собираться!
— Да, да! Особо не торопитесь. Сейчас вам выписку приготовят.
Когда врач вышел, Анатолий побрился. Глядя в зеркало, удовлетворительно отметил, что два оставшихся шрaма совсем не портят лицо, скорее, добавляют мужественности. На остальные шрaмы совсем не стоит обращать внимания.
Собрался, вышел в коридор. Навстречу, держась за стенку шла бoльная.
«Она всё же выкaрaбкалась!» — мелькнула радостная мысль.
Вышла медсестра, подала выписку:
— До свидания, Анатолий! Больше к нам не попадай!
***
У него была своя однокомнатная квартира, но он поехал к родителям. Ведь мама так его ждала и волновалась. Даже отпуск взяла.
— Сыночек! – бросилась к нему в oбъятия мать.
— Всё, мама! Как видишь, я жив и здоров.
— Пошли, я тебе есть приготовила. Какой худой стал.
— Ой, как я по домашней пище соскучился!
— Пока не поправишься и не женишься будешь в родном доме жить. Твоя комната до сих пор пустует, — и крикнула словно ребёнку. – Иди, руки вымой!
***
До вечера Анатолий сходил в парикмахерскую. Зашёл в свою квартиру. Забрал кое-какую одежду. Мать тут же стала приводить её в порядок.
Вечером пришёл отец с работы. Сели, как, бывало, ранее, все вместе и проговорили до самой ночи.
Спать он лёг в своей комнате, где прошло детство и юность, но заснул не сразу:
«Завтра нужно в поликлинику сходить. Потом на работу. А вечером…»
Вот с мыслю о следующем вечере он и заснул… далеко за полночь.
***
На следующий день Анатолий с утра пошёл в пoликлинику. До обеда походил по кaбинетам. После обеда сходил к себе на работу, как раз его смена была.
А вечером стал собираться.
— Ты, куда? – поинтересовался отец.
— Папа, помнишь давно-давно, когда я ещё в четвёртом классе учился. Ты мне кулон сделал для подарка однокласснице?
— Некрacивой Вере Ерофеевой? Помню.
— Помнишь, ты ещё сказал: «Вырacтешь, может ещё влюбишьcя в неё».
— И это помню.
— Папа, Вера сейчас хирург. Это она делала мне oпeрацию. И она до сих пор носит на шее тот кулон.
— Вот это, да-а!
— Папа, твои слова сбылись. Я иду к ней!
***
Двадцать семь лет не так уж и много для начала жизни с любимым человеком.
Так не бывает… Олег Букач Бывает. По всякому бывает в жизни, вот поверьте на слово немолодому уже человеку. Иногда читаешь Бунина или Набокова, например, и ловишь себя на том, что не веришь автору, что не может такого быть на самом деле, чтобы на какой-то захолустной станции, спустя тридцать лет встретились люди, которые когда-то любили. И что она так всю жизнь и любила и простить его не могла за то, что бросил «так бессердечно».
Читаешь, и сердце щемит от искренности слов написанных, а в подсознании всплывает цитата из Горького: «Литература должна приукрашивать жизнь, и как только она это сделает, жизнь действительно станет лучше. А то посмотрите, какие у нас скучные, мутные, обмороженные глаза!..»
И думаешь: ну точно, приукрашивает, показывает жизнь не таковою, какой она есть на самом деле, а такой, какой бы хотел её видеть автор. И закрываешь книгу и долго потом ещё живёшь с послевкусием, как от хорошего кофе. Когда и забыл, что пил кофе, но где-то, в самой глубине ещё хранится его аромат и тепло. А потом уже и аромат простыл. Живёшь себе дальше, обычно живёшь, скучно, как все.
И, как всегда, приходит это «вдруг», после которого жизнь даёт такой крен в сторону, что любой фантазии самого замечательного романиста не хватило бы, чтобы придумать такой поворот в судьбе героя. А ты и не герой вовсе и к такому кульбиту оказываешься не готов.
Всё у меня было как у всех. Всё происходило среднестатистически вовремя: школа, институт, армия, женитьба, дети. Давно уже простился с амбициями первой юности, когда кажется, что ну уж нет, вот если все родились случайно, только потому, что повстречались их родители, то я – точно нет. Во мне определённо есть что-то, ради чего пришёл в этот мир. И я ещё тому миру докажу, что – да, не просто так.
Теперь уже даже не горько осознавать свою ординарность. А иногда почти искренне думаешь, что вот был бы известен, пришлось бы всё время доказывать и подтверждать свою неординарность, если не себе самому, то окружающим. Что называется — положение обязывает. И банальностями всякими свою убогую правоту подкрепить стараешься…
А что? У меня всё как у людей: дом построил, дерево посадил, сына вырастил. Дом, правда, не построил, а квартиру трёхкомнатную от работы давно когда-то получил – зато потолки высокие, зато в тихом центре и от метро недалеко. Древо не взрастил, конечно,- зато с женою уже который год с весны до осени на даче копаемся, а там и деревья есть. Корявые, правда, яблони там, груши – не тянут они никак по виду и по функциям на философское древо познания, но всё равно – деревья же!
Сына, правда, вырастил. И дочь в придачу. Хорошие дети такие получились. У обоих уже свои семьи. Обычные такие семьи, нормальные. И дети мои – тоже обычные. Да и в кого же им быть необычными? Нарожают таких же обычных внуков нам с женой, а те – ещё детей. Вот так и будем плодиться мы, ординарии, наполняя собою белый свет, как тараканы коммунальную кухню. Так думал я накануне случайного разговора с сыном, когда явились они с женой к нас в гости и вышли мы с ним на балкон покурить. — Знаешь, пап, мне иногда кажется, что как-то отвратительно пресно мы живём. Оглядываюсь назад, вокруг – всё, как еврейская маца: вроде бы хлеб, а без вкуса и запаха. И наесться им нельзя, и выбросить жалко – еда всё же. Я ведь до сих пор не знаю, люблю ли свою Наталью, да и любил ли вообще. Просто как-то всем удобно было, чтобы мы поженились: и мне, и ей, и вам с мамой. И её родителям, думаю.
Нет, ты не волнуйся, у нас всё нормально, никаких кризисов в отношениях. Но иногда всё же думаю: зачем я родился? Только для того, чтобы (мне даже говорить тебе это стыдно, потому что банально это жутко, а ты у нас в семье всегда каким-то духовным началом был!)… чтобы построить дом, посадить дерево и вырастить сына?
Я подавился дымом, закашлялся. И стыдно стало, что сына своего столько лет обманывал, «духовным началом» притворялся.
Но понимал, что сказать что-то нужно, что ждёт он от меня поддержки. — Знаешь, сынок, каждый мужчина в своей жизни такие вопросы себе задаёт. И несколько раз в течение жизни. Важно, думаю, давать на них такие ответы, чтобы они не травмировали тех, кто с нами рядом, чтобы метания наши только нашими и остались, чтобы женщины наши всегда верили, что за нами они (и ты теперь меня прости за ещё одну банальность!), как за каменной стеной. И всегда чтобы нам верили: верили бы, что жить с нами надёжно и детей от нас рожать не страшно, что мы – опора. И опора не только для них, но и (а теперь за пафос прости!) для «царя и Отечества»… — Да какая ж мы с тобою, отец, опора «государю и Отечеству»? В чём опора? Что в тюрьме не сидели и налоги платим? Что соседям неудобств не причиняем своим… тараканьим бессмысленным существованием? Я понимал, что врать ему сейчас не могу, не могу всё время выводить разговор туда, где безопасно и правильно всё: — Ты думаешь, что мне такие мысли в голову не приходят? Сам пытаюсь отвечать на эти вопросы. Кружу, кружу на одном месте и убедить себя в правоте собственной жизни не всегда получается. Только и утешает одно: возможно, эти самые вопросы и наполняют смыслом наши с тобою жизни. Именно поиск ответов на них и не позволит нам оскотиниться. Или уйти, бросив всё и всех…
И не услышал мой сын от меня того, чего ждал. И не стал продолжать разговор, свернул его как-то на бытовое. Вскоре они с женою попрощались и ушли. А я ещё долго всё возвращался мысленно и отвечал, отвечал, отвечал.
И понимал, что не отвечаю. И себе самому не отвечаю. И сыну благодарен был за то, что не стал терзать меня, не стал допытываться, помог мне сохранить хорошую мину при плохой игре. Назавтра всё было обычным, будничным. И послезавтра — всё так же…
Когда-то, во дни молодости наших бабушек, были такие настенные коврики. Вешали их над кроватями с никелированными спинками. И чаще всего изображали на них лебедей, плывущих по ночной глади пруда. И все эти лебеди были совершенно похожи один на другого. Плыли обязательно по кругу, а в центре этой «грандиозной композиции» непременно были два, повёрнутые клювами друг к другу. Эта пара казалась особенно одинаковой. Вот и дни жизни нашей были такими же: ну совершеннейшие лебеди на пошлом коврике! И уже не верилось ни в какое «вдруг», которое однажды должно было случиться. Да и про само это «вдруг» уже не думалось просто.
Но «вдруг» случилось, случилось, когда разговор наш с сыном уже почти забылся…
Как-то позвонила дочь и, рыдая, сообщила: — Пап, только маме не говори, но Игорь от меня уходит… — Он тебе об этом сказал? — Они оба. — Стоп. А кто же второй? — Маринка, подруга. К ней он и уходит. «Влюбился»,- говорит. Представляешь? А она сидит на моей кухне, курит мои сигареты и с ехидной улыбочкой на меня в это время смотрит. — А это не розыгрыш, дочь? — Какой там розыгрыш, папа! Разве можно такими вещами шутить. — Муж твой знает, что ты беременна? Ты ему уже успела об этом сказать? — Сказала, там же, на кухне. — И он – что? — Не он, опять она встряла: «Ну, это все жёны говорят, когда их мужья бросают». — Но ведь ты же правду сказала? Не обманула нас с мамой и Игоря? — Ой, папа… Я сама уже ничего не знаю, во всём сомневаюсь. Теперь – и в этом тоже… — Ты же не могла не чувствовать, что у него кто-то появился. Не случилось же это вдруг. — Да мы последние полгода и виделись-то с ним нечасто. Он, помнишь же, о каком-то всё проекте говорил, который они всем КБ сдавали. Он, мне казалось, и жил только этим. Звонки телефонные, часовые обсуждения каких-то деталей. А тут ещё Маринка эта всё говорила, что он там всем покоя не даёт, всех дёргает, и ей, элементарному техническому секретарю, от Игоря Дмитриевича достаётся. Да ещё так правдоподобно мне сочувствовала: «И как ты с ним живёшь, Маша? Он же такой зануда въедливый!». Одним словом, пап, сама я свою семью разрушила: сама эту Маринку Игоря взять на работу уговорила. Одним словом,- змея на шее. Или удавка. — Дочур, погоди, не горячись. Сейчас они где? У тебя? — Нет, ушли, вместе…Как куда? К ней, конечно!.. Я при них сдерживалась, не плакала, ты же всегда говорил, что я у тебя «паренёк крепкий», не то что Мишка. Это он с детства чуть что – сразу в слёзы. Только в последнее время мужчиной стал.
Ой, папа! Никакой я не крепкий парень. Сижу вот на ковре в дырявых колготках, реву… Сейчас в зеркало посмотрю… Ужс! Нос распух, брови красные. Если я в данный момент своей жизни умру, то завещаю, чтобы хоронили меня в закрытом гробу, иначе опозорю тебя своей «неземной красотою»! — Ладно тебе, не остри хоть в такой момент. — Я не острю, папа… Я правда жить не хочу… — И эту дурь из головы выбрось. Мы сейчас с мамой к тебе приедем. А хочешь, ты к нам приезжай? — Ой, нет-нет! Маме, пожалуйста, ни слова. Она же у нас впечатлительная. Помочь не поможет, а… Короче, сам знаешь… Жаль мне Машку свою умняшку. Она такая у нас … хорошая. Нельзя такую не любить. Нет, можно, оказывается. Вот Игорь же теперь не любит. И его тоже жаль. Он какой-то положительный, честный. И яснолобый такой. А Марину эту…
Да и не нравилась она мне никогда, даже когда в первый раз Маша её в дом привела несколько лет назад: кукольное личико, кукольные какие-то одёжки, кукольные мыслишки, хотя и была старше Машеньки на несколько лет. Она, конечно, во всём виновата. Из-за неё доченька моя страдает так сейчас. Может, встретиться мне с нею, поговорить? Хотя – о чём? В чём смогу я убедить женщину, отвоевавшую своего мужчину у соперницы? Чтобы обратно отдала? Чтобы не покушалась на чужое? Чушь какая. И ничего придумать не могу. И что делать дальше – не знаю. Только и хватало меня в эти трудные для дочери дни на то, чтобы звонить ей ежедневно и от жены скрывать всё, что с нашей дочечкой сейчас происходит.
А хотелось обнять их всех, Машку, жену, Мишку, прижать к самому сердцу и баюкать словно младенца, чтобы знали, что я рядом, что они самые дорогие, что никому их в обиду не дам, что, если надо, так и умру за них и за их счастье.
Потому что, как оказалось, моего счастья, единоличного, у меня не было совсем. Только вместе с ними. Потому что и внутри, меня самого они заполняли по самое горло. И даже места для вдоха не оставалось.
Несколько раз брал в руки телефонную трубку, чтобы позвонить Игорю. И не звонил, чтобы не сотворить ещё большей беды. И Мише не звонил, потому что понимал, что ему сейчас самому бы разобраться и в себе, и в думах своих непростых, но – мужских, настоящих. И Марину всё больше и больше ненавидел. Она как туча бесформенная разрасталась и становилась злом в самом классическом его проявлении. И вдруг – звонок. На дисплее – незнакомый номер. Беру трубку. — Борис Михайлович? Здравствуйте. Это Марина. Ну, Машина подруга… бывшая теперь уже, наверное. Хотелось съехидничать в ответ, сказать что-нибудь типа: — «Наверное»? Вы всё ещё сомневаетесь?!. Но не сказал. Сдержался, слава богу. Как можно более спокойно ответил: — Да, слушаю вас… — Я бы хотела встретиться с вами, поговорить. — Вы полагаете, что говорить нужно со мною? Не с Машей? — Да, с вами именно. Если не возражаете, то в том синем кафе, что недалеко от вашего дома. Маша говорила, что вы туда часто заходили. Если не трудно, то прямо сегодня. Через час. Сможете?.. Спасибо. Я к вам сама подойду. Помните меня? Тогда всё ещё проще… Гудки… И почему вдруг волнуюсь? Что буду говорить? Лучше не готовиться. Всё станет ясно по ходу встречи. Сорваться? Не сорвусь, думаю. Только вот спокойно, спокойно только…
Конечно, она сильно переменилась. Стала не куколкой, а женщиной молодой. И привлекательной. Если честно, то – не хуже Маши. А если совсем честно, то — лучше. Ярче. Стройнее. Как мужчина, я Игоря, пожалуй, понимаю. Увидел её, как только вошла в кафе и оглядела редких посетителей. А глаза такие яркие. Разве были и раньше такими? У людей такие бывают?.. Сначала подошёл её запах, потом сама. Поздоровалась, села. Всё гармонично: и то, как скрестила ноги и руки, и пальцы такие длинные. Красиво держит и чашку с кофе, и сигарету (ещё один изысканный запах).
— Борис Михайлович, а ведь всё это из-за вас случилось. — ??? — Вы Александру помните?.. Львову?
Помнил ли я Сашеньку? Теперь мне кажется, что всегда. Встретились на одной из поточных лекций уже в сентябре на первом курсе. Ну точно! Именно Сашины глаза теперь лучились на Маринином современном лице!
Помню всё сразу. Ведь это даже не роман, не любовь была, а какая-то молния. И как в молнии – всё было. И свет, и дождь, и гром… И озон был. Было много воздуха и счастья. Абсолютного, когда мы оба были переполнены друг другом. Переполнены настолько, что ни для чего другого места уже в нас обоих не оставалось.
А уж для такой малости, как учёба,- тем более. А потому – первая же сессия стала для обоих последней. Какая ерунда! Поедем куда-нибудь на Север, будем работать. И учиться будем. Потом. Но это не казалось ерундой нашим родителям. Особенно моим. Особенно папе, человеку властному и, как оказалось, жестокому: — Чтооо? Мой сын неуч? Какая любовь? Какой ребёнок может быть у моего ещё ребёнка? Ничего, аборт сделает. Отнесёшь ей деньги, пусть избавится. Нет? Хорошо, я сам отнесу. Где живёт — знаю. С мамой её мы уже встречались. Она с нами согласна…
Я тебе уйду из дому! К тётке в Ленинград поедешь. Там и учиться дальше будешь. Перевод я устрою. Всё. Надо будет – свяжу и насильно увезу, и не только в Ленинград. Не дури, иначе Сашу твою за такой Можай загоню, где водятся только синее небо и волки. И мамаше её не поздоровится, что такую безнравственную дочь вырастила. И во всём этом ты виноват будешь. Никаких «проститься»! Всё. Начинаешь новую жизнь. С чистого листа…
Так помнил ли я Сашеньку? Всегда. И всё помнил. И ничего этого Марине рассказать не мог. А Марина всё поняла и продолжала: — Я всё знаю. Мама рассказала. Да, она жива, разумеется. Где живёт, не скажу. Да вам и не нужно. Я сначала хотела вашу семью, Борис Михайлович, поломать. Потом подумала, что больнее будет, если – вашей дочери. А тут Игорь мне и вправду понравился. Он ведь, сами знаете, надёжный такой. И перспективный.
А ведь правда, бессердечно вы мою маму тогда бросили. И до сих пор она вас не простила. И не простит. Погасила сигарету в пепельнице, изящно так выкинула ноги из-за стола, встала упруго, волосы оправила, вскинула сумку на плечо.
И сделала уже шаг к двери. А потом, потом как-то застыла почти в воздухе на мгновение, обернулась через плечо перед тем, как уйти навсегда из моей жизни: — И я не прощу… папа…
Ивановы переехали в новую квартиру. Не все понимали их выбор — двухкомнатная хрущёвка в исторической части города. Но Ивановы рассудили так: да, новостройки это красиво и нарядно, собственная территория, соседи среднего возраста. Но ещё новостройки — это дороже, это ремонт повсюду и вероятность того, что первые годы придётся терпеть грохот перфораторов. А в выбранной ими хрущёвке хороший косметический ремонт, рядом парк, до работы 15 минут ходьбы. И в ипотеку не влезали, а накопили, что уже немаловажно для молодой семьи. В общем, своим выбором остались довольны
Соседи в виде пожилой полиции нравов, сидящей на лавочке, их не смущали. К ним никто не лезет, они никому не мешают. Идеально!
Летним знойным вечером возле подъезда Марину поджидала Дарья Семёновна — соседка с третьего этажа.
— Здравствуйте, Мариночка, с работы возвращаетесь? А я вот друга вам привела — поглаживая серого, большого котищу сообщила она.
— Кота? — воскликнула женщина — Дарья Семёновна, мы как-то не планировали хвостатого заводить, у нас дети по плану.
— Да? Жаль, Мариночка, потому что это непростой кот — загадочно протянула пенсионерка.
— Хм, а что в нём необычного? С виду простой, дворовый, вон ухо подрано.
— Это кот, приносящий удачу! — объявила Дарья Семёновна и Марина не сдержалась, улыбнулась милой наивности бабушки, а та продолжила.
— Вы не смейтесь, Мариночка, присаживайтесь рядышком, я расскажу историю про Крепыша. Он здесь года два живёт, то у одних, то у других, но надолго ни у кого не задерживается. Хозяевам удачу приносит: кто его приютит, у того дела в гору идут. Зайцевы, что до вас жили, большую квартиру купили, хотя раньше только мечтали о ней. У Гурьевых муж сильно пил, а как кот у них поселился — бросил. Катановы долго без детей жили, а взяли Крепыша, так она и забеременела. Так что вы, Мариночка, сразу не отказывайтесь, прежде подумайте. Я бы себе взяла, но у меня самой три кошки и одна пенсия.
Марина пообещала подумать. К котам она была равнодушна, но слова о беременности некой Катановой не давали покоя — у них с Игорем что-то не выходило с наследниками. Анализы в норме, регулярно работают над вопросом, а вот уже 3 года не получается. В общем, уговорила Марина мужа, хотя он и не сопротивлялся: к хвостатым относился с уважением.
Крепыш, как и обещала Дарья Семёновна, оказался беспроблемным котом. Гулять ходил на улицу, дома не шкодничал — не котёнок уже, в еде неприхотлив. Всё, что ему надо: тепло человеческое и батарею в их отсутствие.
Ещё он любил спать с хозяйкой, ляжет ей на живот, покуда она кино смотрит и урчит-урчит. А то и ночью придёт, под бок ей ляжет, греет. Игорь смеётся, мол, моё место занял Крепыш. Шутки шутками, а через три месяца Марина забеременела! «Надеюсь, не от Крепыша» — смеялся муж.
Беременность женщина ходила легко, радостно. Крепыш всё понимал и на живот не залезал, устраиваясь на хозяйских коленях. Когда она вышла в декретный отпуск их отношения стали ещё крепче.
Гуляла как-то Марина с двухмесячным сынулей — на скамеечке Дарья Семёновна под солнцем греется. Женщина подсела к ней, покачивая коляску, сказала:
— Дарья Семёнова, здравствуйте. Скажите, а после исполнения желания, Крепыш через какое время уходил?
— Что? Кто уходил? О чём ты, Мариша?
— О коте, о Крепыше. Помните, кот, приносящий удачу?
— Э-э-э, был такой, да. Всех не упомнишь… — замялась пенсионерка.
— Постойте, так это что неправда? — вскинула брови Марина.
Дарья Семёновна по-шпионски посмотрела по сторонам и заговорщицки зашептала:
— Мариша, ты только не обижайся, но про Крепыша я сама сочинила. Жалко мне их, бездомных, вот и пристраиваю кому могу. Район у нас, сама видишь какой: старики одни, молодёжи мало. Я как вижу новосёлов сразу предлагаю котейку. Только взрослых брать не хотят, приходится им легенды придумывать. Зато потом никто не жалуется, привыкают, души в них не чают.
— Постойте! Но я же забеременела тогда, хотя долго не получалось, а как Крепыша взяли, так и получилось. Вы ещё про кого-то такую историю рассказали.
Дарья Семёновна улыбнулась:
— Была у меня в молодости знакомая женский врач. Вот она говорила: не думайте получится или нет, расслабьтесь, не ждите, отпустите мысли. Почему тот, кто не хочет детей быстрей беременеет? Потому что не думает об этом, не нагнетает. Вот, видимо, и ты после моих слов расслабилась, поверила, что кот поможет. И всё получилось!
— Ну, успокоили, Дарья Семёновна, а то вы тогда сказали, что не задерживается Крепыш ни у кого, и я переживала, как бы не ушёл он от нас, даже лоток ему дома поставила, чтобы дома справлял нужду и лишний раз не выходил.
— Не уйдёт, Мариночка, оттуда, где кормят и гладят, коты не уходят. А ты случаем не знаешь, кому можно кошечку пристроить? Приблудилась недавно одна, трёхцветная, красивая, умница! Себе бы взяла, да у меня уже три кошки, а пенсия только одна…
