Сегодня Лиза должна была на что-то решиться. Иван настаивал на переезде к нему. Вот уже несколько месяцев они встречались то по гостиницам, то у него дома. Иван был серьёзным мужчиной, работал в должности руководителя много лет. И много лет жил один, в разводе.
Почему он до сих пор не женился? Лиза предполагала, что женщин у него в предыдущие годы было немало. Но насытившись поверхностными связями, Иван, наконец, решил найти подходящую женщину: хорошую хозяйку и добрую подругу. Лиза по всем статьям подходила ему. Так он ей и объяснил свой выбор.
Пылких признаний в любви не было. Лиза оправдывала это их возрастом – обоим было чуть за пятьдесят.
Но Лиза фактически была ещё замужем. С мужем Сергеем они давно жили под одной крышей, словно чужие. Спившийся супруг не вызывал у Лизы ничего кроме отвращения, а порой и ненависти. Давно бы надо было от него уйти. Но их держал вместе дом, который они когда-то, в молодости вместе так долго и упорно строили.
Их гнездо, где каждый кирпичик, каждая вещь была куплена совместно, столько труда и любви вложено, был дорог… Но уже многие годы муж пил запоями, и Лиза устала удерживать его от стакана, обслуживать, содержать, так как Сергей давно уже постоянно не работал, перебиваясь случайными шабашками. Кому нужен человек, который и дня не может прожить без выпивки?
Редкие недели просветления Сергея не давали надежды на будущее. Все повторялось, изматывало силы, нервы, душу.
А с Иваном было уютно, тепло. Он руководил на работе, руководил и в их с Лизой отношениях: всё по полочкам, кратко, ясно и понятно. И по крайней мере, не пил. Так думала Лиза, когда Иван практически приказал ей ехать домой и собирать чемодан. «Много вещей не бери, если что надо будет – купим». И остался ждать её в гостинице.
Лиза вернулась домой. Муж знал о её любовнике. Но он надеялся, что Лиза не решиться уйти из дома. Слишком долго они прожили вместе. Не верил Сергей, что терпение супруги лопнет. К тому же у них дочь и внуки.
Но Лиза распахнула дверцы гардероба и начала складывать платья в чемодан, радуясь своей решительности. Сколько раз она мечтала об этом моменте, когда сможет вот так взять и уйти от мужа, и начать новую жизнь с чистого листа…
«Много вещей не бери…» — опять вспомнился наказ Ивана. Почему он так сказал? Как не бери? Есть ведь не только нужные вещи, а просто — дорогие сердцу.
Вот, например, бабушкина посуда в шкафу. Мамины альбомы фотографий, статуэтки в стенке, которые она помнит ещё с детства…
Дочь, разговаривая с ней вчера по телефону, предупреждала: «Отец как пил, так и будет пить, а если ты уйдёшь, то придут его собутыльники. Всё вынесут из дома, всё пропьют, голые стены оставят… Попомни меня. Вернёшься к разбитому корыту… А будет ли ещё тебе счастье в чужом доме – неизвестно. Надолго ли ты там?»
Лиза присела на кровать. Задумалась. Тут только она увидела, что муж смотрит на неё, стоя в проёме двери. По его лицу текли слёзы. Он отвернулся и подошёл к окну.
«Вот и сказать ему нечего. В такой момент…»
А муж, словно спохватившись, вдруг тихо, по-доброму сказал: «Лизок, я там чайник поставил, печенья вчера твоего любимого купил. Овсяного. Пошли чай пить». И пошёл на кухню.
Лиза удивлённо посмотрела ему вслед. Овсяное печенье? И словно увидела его со стороны. Старик. Сгорбленный уже в его годы, седой и жалкий…
То, что дочь была права, Лиза нисколько не сомневалась. «Да…Разорить гнездо недолго. Долго строить. Что делать? Но ведь муж лучше не станет, и что — моя жизнь, где она?» — Лиза отчаянно хваталась за обрывки своих мыслей, стараясь найти оправдание своему уходу.
На кухне зашумел чайник, слышно было, как муж расставлял чашки и блюдца, нарочито гремя посудой и нервно покашливая.
«А Иван ведь меня замуж не звал. Даже о разводе с мужем ни слова не было сказано. Значит, ему так удобно… Или несерьёзно он ко мне настроен…» — мысли о своей будущей жизни не давали Лизе покоя.
Она встала и пошла на кухню, там села на табурет и посмотрела на мужа. Тот вдруг упал перед Лизой на колени и, обхватив её ноги, заплакал, словно ребёнок. «Не уходи, пропаду я…» — только и смог выговорить он.
Лиза словно окаменела. Они так сидели некоторое время и молчали. Он ждал ответа, боясь отпустить её колени. А Лиза, будто связанная и обречённая на неволю птица, сама не знала что делать. Наконец, она положила ладонь на седую голову мужа. «Ну, где твой чай?»
Выпив чая, Лиза вышла на балкон. На улице стемнело и пошёл сильный ливень. Стена дождя словно отгородила Лизу от её желания вырваться из дома. Сильные потоки воды шумели, дождь барабанил по крыше, тротуару, а прохожие, застигнутые ливнем, спешили забежать в дома.
Лиза написала СМС Ивану. «Не жди, не приеду. Остаюсь. Прощай». На его последовавшие звонки она не отвечала. Будь что будет. Поздно что-то менять. Как только она приняла это решение, на неё навалилась усталость и слабость. Она легла на диван и, уткнувшись в подушку, закрыла глаза. Через минуту, засыпая, почувствовала, как муж накрывает её пледом…
И Лиза сквозь сон подумала: «Проснусь, надо снять шторы и постирать. Скоро внуки приедут, дочке день рождения. Ничего, жизнь продолжается…»
Клавдия Васильевна вернулась домой. Она ходила в парикмахерскую, не смотря на свой почтенный возраст, ей недавно исполнилось 68 лет, она регулярно баловала себя визитами к своему мастеру. Клавдия Васильевна приводила в порядок голову, ногти, и эти нехитрые процедуры поднимали ей жизненный тонус и настроение.
— Клавочка, к тебе какая-то родственница приходила. Я сказал, что ты будешь дома позже. Она обещала ещё зайти, — сообщил ей муж Юрий.
— Какая ещё родственница? У меня родственников уже не осталось. Какая-нибудь седьмая вода на киселе… просить что-нибудь будет. Надо было сказать ей, что я уехала за тридевять земель, — недовольно ответила Клавдия.
— Ну как же так? Зачем врать-то? Мне кажется она из вашего рода, такая же высокая, статная, чем-то смахивает на тёщу, царствие ей небесное. Не думаю, что она с просьбой. Интеллигентная женщина, одета хорошо, — попытался успокоить Юрий жену.
Минут через сорок родственница позвонила в дверь. Клавдия сама впустила её. Действительно, похожа на покойную мать, очень хорошо одета: дорогое пальто, сапоги, перчатки, серёжки в ушах с крохотными бриллиантами. Уж в этом -то Клавдия разбиралась.
Клавдия пригласила женщину за уже накрытый стол.
— Давайте знакомиться, коль родственники. Я Клавдия, можно без отчества, вижу,что мы по возрасту с Вами близко. Это мой муж Юрий, а Вы по какой линии мне родня? — спросила хозяйка.
Женщина немного замялась, даже слегка покраснела, — Я Галина… Галина Владимировна. У нас, действительно, небольшая разница в возрасте. Мне 50 лет исполнилось 12 июня. Вам это дата ни о чём не говорит? —
Клавдия побледнела.
— Я вижу, Вы вспомнили. Да, я Ваша дочь. Вы только не волнуйтесь, мне от Вас ничего не надо. Просто захотела посмотреть на свою родную мать. Я всю жизнь прожила в неведении. Никогда не могла понять почему меня не любит мама. Кстати, её уже восемь лет, как нет. Почему меня любит только папа? Папы не стало совсем недавно, два месяца всего прошло. Он в последний момент мне и рассказал о Вас. Просил, чтобы вы его простили, если сможете,- волнуясь рассказывала Галина.
— Ничего не понимаю? У тебя есть дочь,- спросил ошарашенный этой новостью муж.
— Выходит, есть. Я тебе потом всё объясню, — ответила Клавдия.
— Значит ты дочь? Отлично! Посмотрела? Если ты думаешь, что я буду раскаиваться и просит прощения, то нет, не буду. Моей вины здесь нет,- ответила она Галине, — Надеюсь папочка тебе всё успел рассказать? Если ты думаешь, во мне пробудить материнские чувства, то тоже нет, ни на йоту! Извини. —
— Можно я к Вам ещё раз приеду? Я здесь в пригороде живу. У нас большой двухэтажный дом, приезжайте вы с мужем к нам. Вы привыкните к мысли, что я есть. Я Вам привезла фотографии внука, правнучки, может посмотрите? — робко спросила Галина.
— Нет. Не хочу. Не приезжай. Забудь обо мне. Прощай, — резко ответила Клавдия.
Юрий вызвал Галине такси и пошёл её проводить. Когда он вернулся Клавдия уже убрала со стола и спокойно смотрела телевизор.
— Ну и выдержка у тебя! Тебе бы армиями командовать, неужели у тебя совсем нет души? Я и раньше подозревал, что ты безжалостная и бездушная, но что до такой степени, не думал,- сказал ей муж.
— Мы с тобой познакомились, когда мне было 28 лет, правильно? Так вот, дорогой муж, душу из меня вынули и истоптали гораздо раньше.
Я деревенская девчонка всю жизнь мечтала вырваться в город, поэтому и училась лучше всех, и в институт поступила единственная из класса.
Мне было 17 лет, когда я познакомилась с Володей. Любила его безумно. Он был старше почти на 12 лет, но меня это не смущало. После моего нищего детства, в городе, где я училась, для меня всё было, как в сказке. Стипендии ни на что не хватало. Всё время хотела есть, поэтому я с восторгом принимала приглашения любимого сходить в кафе, или поесть мороженого.
Он мне ничего не обещал, но я не сомневалась, что раз у нас такая любовь, он обязательно возьмёт меня в жёны.
Когда однажды вечером он пригласил меня на дачу, я согласилась не раздумывая. Я была уверена, что теперь, когда всё случилось, я прочно привязала его к себе. Встречи на даче стали постоянными. Скоро стало понятно, что мы «надружили», и я стану матерью его ребёнка.
Об этом я сообщила Володе. Его радости не было предела. Понимая, что скоро моё положение станет явным, я сама спросила его, когда мы поженимся? Мне уже исполнилось 18 лет, можно заявление в ЗАГС подавать.
— А я разве обещал тебе жениться когда-то? – вопросом на вопрос ответил Володя. — Не обещал, и не женюсь. Тем более я уже женат… – тем же спокойным тоном, продолжал он. — Но, как же ребёнок? Как же я? – — А что ты? Ты молодая, здоровая. С тебя можно скульптуру девушки с веслом ваять. В институте своём академический отпуск возьмёшь. Пока ничего не заметно учись, а потом мы с женой заберём тебя к себе.
Никак не получается у нас родить ребёночка. Может, потому что жена старше намного. Когда родишь, ребёнка мы заберём. Как это всё будет оформлено не твоего ума дело. Я хоть и молодой, но не последний человек в горисполкоме. Жена завотделением в городской больнице. Так что за ребёночка можешь не переживать. После родов отлежишься и в институт. Мы тебе ещё и заплатим.
Тогда о суррогатном материнстве никто ни сном-ни духом не слышал. Я, наверное, была в то время единственной суррогатной матерью . А что мне было делать? В деревню ехать, семью опозорить?
До родов я жила у них в особняке. Жена Володина ко мне не заходила, может ревновала всё-таки. Дочку я родила дома, акушерку привезли, всё честь по чести. Грудью я её не кормила, девочку сразу унесли. Я её больше и не видела. Через неделю меня деликатно проводили. Володя денег дал.
Вернулась в институт. После института на завод. Комнату дали в семейном общежитии. Работала начала просто мастером, потом старшим мастером ОТК.
Друзей было много, а замуж никто не звал, пока ты не появился. Мне уже 28 лет было, вроде и не хотела замуж, а надо.
Дальше ты знаешь. Хорошо мы с тобой жизнь прожили, три машины поменяли, дом — полная чаша, дача ухоженная. Отдыхать каждый год ездили. Завод наш в 90-е выстоял, потому что приборы для тракторов только в одном цехе делают, а что в остальных никто не знает. Завод до сих пор колючей проволокой и сторожевыми вышками окружён.
На льготную пенсию вышли. Всё у нас есть. Детей нет, и не надо. Как погляжу какие детки пошли…- закончила свою исповедь Клавдия.
— Плохо мы с тобой прожили. Я тебя любил. Всю жизнь старался твоё сердце отогреть, так и не смог. Ладно, детей не было, но ты же ни котёнка, ни собачонку не пожалела ни разу. Сестра просила племяннице помочь, ты её даже на неделю пожить не пустила.
Сегодня дочь к тебе приехала и как ты её встретила? Дочь! Твоя кровь, а ты… Ей богу, были бы мы помоложе, я бы на развод подал, а теперь уж поздно. Холодно с тобой рядом, холодно, — возразил рассерженный Юрий.
Клавдия даже немного испугалась, никогда ещё муж с ней не разговаривал так резко.
Всю её спокойную жизнь нарушила эта дочь.
Юрий переселился на дачу. Все последние годы он живёт там. Там на даче у него три собаки, подобрал брошенных щенков. и непонятно сколько котов и кошек.
Дома появляется редко. Клавдия знает, что он ездит к её дочери Галине, со всеми там перезнакомился, в правнучке души не чает.
— Всегда малохольным был, малохольным и остался. Пусть живёт, как хочет,- думает Клавдия.
У неё так и не появилось желание познакомиться поближе с дочерью, внуком и правнучкой.
Она одна ездит к морю. Отдыхает, набирается сил и чувствует себя замечательно.
Мои первые детские воспоминания о том как уходила мама. Мне было четыре года, и она ушла к другому мужчине, но это, конечно, я узнал потом. А пока вокруг была постоянная война: родители ругались, кричали, а меня выставляли во двор. Я сидел на крыльце и ждал, когда отец, хлопнув дверью, выскочит из двери и дом затихнет. А потом мама сказала, что уходит. Я не придал её словам значения, ну мало ли может она за молоком в магазин или к соседям. Только фраза отца: «родного сына ради хахаля бросаешь!» удивила меня. Но я всё равно ничего не понимал.
Однажды я проснулся, и не увидел маму рядом с собой. Спрыгнул на пол и побежал к двери. Она уже держалась за ручку и обернулась на мой топот:
— Витюша, ты почему так рано вскочил? — растерянно сказала она.
— Мама! Ты в магазин? — я обхватил её ноги.
— Нет, милый, я ухожу, но я скоро за тобой вернусь.
Я обхватил её ноги крепче, услышал как на улице кто-то просигналил.
— Сынок, иди ко мне, — из кухни вышел отец и потянул меня за руку, — Видишь за мамой уже приехали. Иди ко мне.
Я принялся кричать, вцепился в мать что было сил, но взрослые пальцы разжали мои пальчики, сильные руки подхватили меня и последнее, что я помню — мама взяла чемодан и скрылась за дверью.
Дальнейшее вспоминается плохо, словно смотрю сквозь мутное стекло. Я плакал, звал маму, порывался бежать за ней, а отец крепко держал меня ручищами и, кажется, тоже плакал.
В дальнейшем фразу «родного сына на хахаля променяла» я слышал множество раз, она прочно вросла в меня. Став старше, задумался, каким должен быть этот «хахаль», что маме он стал дороже? У всех моих друзей мамы были рядом, только я один жил с отцом. Это казалось таким несправедливым, обидным. Папка у меня хороший, но он не мама. Я часто представлял, как она приходит к школе, просит у меня прощения, умоляет поехать с ней. А я отталкиваю её, хочу чтобы ей было так же больно, как и мне. Мама плачет, рыдает, встаёт на колени и я, милостиво прощаю её, отчего она плачет ещё сильнее.
Потом я просто мечтал, чтобы она приехала и обняла меня, ведь она обещала вернуться! Мне не нужны её раскаяния, нужны только объятия.
Но она не приехала никогда.
Ни в 7, когда я пошёл в школу, ни в 11, когда я перешёл в 5-ый, ни в 15, когда я получил аттестат. Ни одного раза я её больше не видел. Когда мне исполнилось 16, сообщили, что её убил «хахаль».
К тому моменту я думал, что забыл её, но нет, моя обида и боль накрыли меня новой ударной волной. Как же так вышло? Неужели она никогда не попросит у меня прощения? Не пожалеет о том, что не видела, как я рос. Не обнимет меня и не скажет: «сына, ты стал выше меня !» и не взъерошит, смеясь, мои волосы (я наблюдал эту сцену в доме друга, и постоянно прокручивал в голове, представляя себя на месте друга).
Я замкнулся в себе, не хотелось ни с кем общаться. Втайне ненавидел себя, думал, что если бы я был нормальным ребёнком, то мама не променяла бы меня на «хахаля».
Начал встречаться с девушкой, она проводила меня в армию, но не встретила. Написала письмо, что я слишком робок, она устала ждать от меня активных действий. Написала, что я похож на рыбу: куда течение, туда и я.
Я был в бешенстве. Если бы у меня был автомат, то перестрелял бы всех на пути. Но я пошёл в качалку и начал колотить грушу. Колян, мой друг, всё понял и увёл на улицу, пока я не разбил себе руки.
— Витёк, ты слишком добрый, понимаешь? Баба она же силу любит, — он показал кулак, — У них же инстинкт: кто сильнее с тем и пойдут, понимаешь? Сильный, значит, и от саблезубого тигра защитит и мамонта в пещеру принесёт. Вот такие они, понимаешь? А ты добрый, соглашаешься со всем, обидеть боишься. Не ты, а она должна перед тобой на цыпочках ходить. Понимаешь?
Я кивал. Да, Колян прав. Отец мой тоже добрый, мягкотелый, вот мама и ушла от нас. А он до сих пор так и не женился, говорит, не хотел, чтобы меня мачеха воспитывала. А думаю, просто нет желающих. Он же такой…тряпка, в общем. Я понял, что хочу жить как Колян учил, и не хочу прогибаться под женщин.
Какое-то время всё шло хорошо, я вернулся из армии, устроился на работу, стал встречаться с девчонками и понял, что мямли их не интересуют. Говорил мало, бросал первым, ни перед кем не раскрывался. Так продолжалось, пока не встретил Любашу. Мы работали в одной конторе, и я всё чаще ловил себя на мысли, что ищу с ней встречи. Может, потому, что она ни на кого внимания не обращала и жила своей жизнью. Я знал, что у неё есть ребёнок — об этом судачили в посёлке несколько лет назад. Но тогда я не был с ней знаком, а сейчас глядя на её печальные глаза, мне хотелось зажечь в них огонь.
Я начал ухаживать за Любой, она как испуганный зверёк шарахалась от меня. Но я осторожно приручал её, и сам влюблялся сильнее и сильнее.
Я никогда не спрашивал кто отец Лёши и почему она не с ним, мне действительно было всё равно, это же было до меня. Наконец я уговорил её выйти за меня замуж и счастливее меня никого не было.
Всё действительно было здорово: Люба мягкая, скромная, стеснительная, именно такие девушки мне всегда нравились.
Кстати, мой отец тоже женился, привёл в дом женщину с двумя детьми, поэтому мы с Любой решили жить у её бабушки. Жили хорошо, родилась дочка Василисушка, Лёшка меня папой звал.
Беда была только в том, что зарабатывал я немного — в посёлке на хорошую работу очередь стоит. Но Люба не придиралась, хотя, наверное, мечтала о бо́льшем. Поэтому в один день она решила выйти на работу. У меня перед глазами сразу возникла картина, как на неё смотрят другие мужики, как она с ними разговаривает. И откуда-то вынырнула фраза: «променяла тебя на хахаля». Я испугался, что потеряю её, хотя поводов она никогда не давала.
Я убедил самого себя, а потом и её, что место женщины у домашнего очага. Она приняла моё мнение, хотя я видел, что расстроена.
Потом она захотела учиться на заочном, но я боялся, что не потяну финансово, ведь это оплата дороги, какие-то другие расходы. Я решил, что как стану зарабатывать больше, так обязательно сам предложу ей учиться.
Только я обманывал сам себя, не этого я хотел! Я хотел удержать её возле себя, боялся, что в её жизни появится «хахаль».
Дома стало хуже, мы стали более отчуждённые, Люба часто была без настроения. Я списывал всё на нехватку денег, старался как можно больше делать дел по дому, купил домашний скот. Чтобы лучше обеспечивать семью (дети-то уже большие, расходов много) оформил кредитку, потом ещё несколько. Так, жонглируя ими, пытался доказать, что я на что-то способен. Но ничего не помогало.
Я злился, во мне всё кипело, часто вспоминал слова армейского друга — все бабы одинаковые, им нужен хозяин в доме, а не тряпка на заборе. В один день я совершил ужасное — ударил её. В тот день на работе произошло повышение по службе, но только повысили не меня, а коллегу, который проработал меньше моего. Я злился на него, на себя, на весь несправедливый мир. Пришёл домой на обед, а тут Люба говорит, что её позвали продавцом работать, мол, там диплом не нужен. В общем, я сорвался. Обвинил её в том, что она хочет сбежать из дома, не ценит всего, что я делаю для семьи, пока она сидит дома. Люба попыталась спорить, и я влепил ей пощёчину. Потом выскочил во двор, сел в сарае на бревно и долго приходил в себя. Я сволочь, я гад. Я такой ужасный человек, что для меня и слов ещё не придумали.
Хотел купить ей конфет, ну или ещё что-то, чтобы извиниться, загладить вину. Но не почему-то не купил, что-то меня остановило. Вспомнился Колька и его слова, что женщины любят сильных. Боясь, шёл домой, думал, что Люба выгонит меня, и, конечно, будет права. Но встретился с её испуганным взглядом и понял, что Колька был прав — женщины любят сильных. Дурак, я не понимал, что страх не равно любовь. Думал, раз она молчит, раз стерпела такое, значит, любит.
С тех пор я не узнавал сам себя, в меня словно монстр вселился. Стал срывать на ней злость, упиваясь властью. Оскорблял, пользовался её беззащитностью. Это было сродни помутнению рассудка. Но каждый раз, занося над ней руку, я вспоминал…мать.
Так продолжалось несколько лет, пока однажды я не выпил лишнего и такая тоска на меня накатила. Я вдруг понял, какая я скотина, что натворил с Любой, загубил и её жизнь и свою. Что делают слабаки (а я и есть слабак, теперь я это признаю)? Слабаки лезут в петлю. Это я и сделал в сарае. Но неожиданно пришёл отец за инструментом, который я у него одалживал, не знаю, как он успел так быстро среагировать, но из петли он меня вытащил. Пришлось поговорить с ним, излить душу.
Вот тогда он мне признался, что мама меня не бросала. У них с отцом был уговор — она найдёт работу и заберёт меня. Но отец решил иначе. Несколько лет она пыталась со мной встретиться, только он мешал. Говорил, что хотел так отомстить ей, да ещё и боялся — она заберёт меня к себе и тогда он останется один. Он подал на неё в суд, заплатил кому-то много денег и её лишили родительских прав. У неё ни дома своего ни постоянной работы не было, ничего ребёнку она не могла дать.
Но даже спустя несколько лет она не теряла надежды увидеться со мной. Не знаю как отцу удалось прятать меня в посёлке, но я помнил эти неожиданные сборы в гости, или уход в лес, помню, как учителя не отпускали меня домой, хотя все остальные ребята уходили. Вот так спустя целую жизнь я узнал, что никто не «бросал меня ради хахаля».
Я пытался восстановить отношения с Любой, даже извинился один раз. Но что это по сравнению со сломанной жизнью? Я мерзавец и я это признаю.
Однажды мы завтракали, я хотел попросить у неё чаю, но не смог. Изо рта вываливались какие-то звуки, и у меня не получалось собрать их в слова. Лицо будто окаменело, руки болтались как плети. Меня настигла кара.
Пришло время собирать «урожай». Я рыдал от бессилия и своего унизительного положения. Теперь я точно не мужик, а тряпка на заборе. И Люба будет тысячу раз права, если бросит меня такого. Но она не бросила, она покорно тащила свою поклажу. Мне хотелось стоять перед ней на коленях и вымаливать прощение. Но я знал, что это будет выглядеть жалко и убого. Разве вымолить прощение за то, что я испил до дна её молодость, красоту, жизнерадостность? Выпил и не захлебнулся.
Жизнь моя неустанно катится к закату. Я сейчас много думаю. И оборачиваясь, на почти 50 прожитых лет, понимаю, что счастлив был только первые годы брака. А потом сам своими руками всё разрушил, раскрошил и пустил по ветру.
Я знаю, что моя Люба меня не бросит. Но и полюбить она меня не сможет. Тот кто предал один раз, не заслуживает доверия. А ещё думаю насколько здесь много моей вины? Всю жизнь я жил с мыслью, что недостоин любви, я плохой, ведь «меня бросили ради хахаля». Пытался доказать что-то, стать крутым самцом. А надо было просто поговорить, открыться.
Время спешит и мне хочется, чтобы мы с Любой обрели покой вместе, хочется нянчить внуков, засаживать огород и собирать урожай. Мне очень многое хочется ей сказать и когда её нет дома, я пою песни — тренируюсь. Хочу только одного — чтобы Бог дал нам ещё один шанс.
— А знаешь, я вообще не хочу напрягаться! Хочу, чтобы муж зарабатывал, а я найду дело по душе и как мама выражается, себе на булавки буду зарабатывать.
— Слушала подкаст одного психолога — очень крутая тётка, я тебе ссылку потом кину. Так вот она говорит: всё, что я зарабатываю — моё, всё, что зарабатывает муж — наше. Я считаю, так и должно быть в нормальной семье.
— Ага, у женщин и так хлопот невпроворот, а если ещё на работе себя гробить, то вообще жизни не увидишь…
****
Я сидела на лавочке, ждала Витю из больницы и случайно услышала разговор двух девушек лет 15 и грустно улыбалась их словам. Такие ещё наивные и милые рассуждения, полные радужных красок планы.
Вспомнила себя в их возрасте и оборачиваясь на прошедшую жизнь, понимаю, что это было самое беззаботное время. Прекрасное время, когда мир ярче, ароматнее, вкуснее. Живы были родители и от всего исходила какая-то гармония.
Я задумалась: а когда же всё пошло не так? Одна за другой всплыли картинки из жизни, будто диафильм посмотрела.
Мне 17. В голове май, за окном июнь. Я влюблена. Ослеплена. Ошарашена взрослым мощным чувством.
Ему 34. Иссиня-чёрные виски чуть подёрнуты сединой. Мне представляется, как кто-то тонкой кистью серебрит его волосы. «Один, второй, третий. Всё, — говорит кто-то, — ему хватит». С каждым мазком в него входит вековая мудрость, знания. Он столько всего знает! Я готова слушать часами, сидя в нашем укромном месте у реки под ветвями ивы, спрятавшей нас от чужих глаз.
Наши встречи сами как пятна-кляксы на фоне однотонной размеренной жизни. Встречи-праздники. Встречи-полёты. Я ждала их сильнее, чем земледельцы ждут дождя в засушливое лето. Я мечтала, я представляла, как снова и снова буду водить пальцем по линиям на его ладонях, разглядывать пышные ресницы, целовать мягкие губы. Мне так хотелось, чтобы лето длилось бесконечно, а ива никогда не сбросила свои длинные листья. Как же я была глупа и счастлива.
— Скоро у нас будет малыш! Я беременна! — запыхавшись я впорхнула в наше местечко. Он изменился в лице, опустились, распахнутые навстречу мне, руки.
— Ты не рад? — не такой реакции я ждала.
— Рад, конечно, рад. Сядь сюда, малышка, — он усадил меня на сложенную куртку, пригладил усы, — Малышка, ты не можешь родить ребёнка.
Он вытащил из кармана обручальное кольцо и надел на свой безымянный палец.
— Я несвободен, Любаша, извини я хотел тебе сегодня это сказать. Я не могу уйти от жены.
— Ты её любишь?
— Нет, конечно, нет! Я люблю тебя, только тебя. Но…
— Тогда уйди от неё, если она неглупая, она поймёт, что мы жить друг без друга не можем.
— Неглупая, — протянул он, — Поэтому и не могу уйти. Моя карьера зависит от тестя, уйди я от неё, всё пропало.
Наверное, он пожалел, что сказал последнюю фразу, но я её сразу и не поняла. До меня смысл дошёл только через несколько лет, когда я читала «Поющие в терновнике». Отец Ральф сказал Мэгги: «Я продал тебя, моя Мэгги, продал за тринадцать миллионов серебряников» . Вот тогда до меня и дошло…
В тот день он поспешно собрался, пробормотав про работу и пообещав приехать на следующей неделе. В душу вселилась тревога, еле дождалась заветного дня. Шла и боялась, что его нет на нашем месте. Но он приехал. Торопливо всучил бумажку с адресом и деньги:
— Любаша, завтра же поезжай в город, вот по этому адресу найдёшь врача. Я с ним обо всём договорился, сделает в лучшем виде, без последствий. Вечером уже будешь дома. Денег должно хватить и на билеты, и на мороженое. С врачом я уже рассчитался. Но ты же понимаешь, никто не должен ничего знать. Ты понимаешь?
Я кивнула. Но понимала ли? Мне было пять лет, когда я разбила любимую бабушкину вазу. Синюю с золотистой каёмкой. Помню, я тогда стояла и с ужасом смотрела на тысячи осколков. Таким же расколотым на части было сейчас моё сердце. Не помню, как дошла до дома, а, может, меня довели? Помню только, что к вечеру у меня поднялась температура, меня трясло. Мама хотела дать таблетку, а я ответила, что пить не буду, я беременна. И буду рожать.
Слёзы. Боль. Крики. Обвинения. Чёрный мрак будней. Я не замечала, как менялись дни, не ощущала вкуса еды, не спала. Единственным человеком, который меня поддержал была бабушка. С мамой мы потом помирились, хотя я знаю, что втайне она осуждала меня всю оставшуюся жизнь. А вот с отцом наладить отношения так и не удалось. Я и понимаю его — единственная дочь опозорила семью. И спрашиваю себя: неужели окажись моя дочь в таком положении, я прокляла бы её? Конечно, нет.
Но не я ему судья. Он имеет право на свои чувства.
Едва мне исполнилось 18 родился Лёша. Красивый, черноволосый, одной улыбкой покоряющий сердца. Я переехала к бабушке, и жизнь как-то текла. То ли мимо меня, то ли рядом. Но никого кроме Лёши, я не видела.
В полтора года отдала его в ясли и устроилась на работу. Вот там за мной и начал ухаживать Витя. Я долго не открывала сердца, но он был мягок и настойчив. Конечно, он знал, что у меня есть сын, да ещё и без отца, но говорил, что любит так сильно, что его любви хватит и на меня и на Лёшу и на наших будущих детей.
Я сдалась в плен его сладких слов. Да и устала от одиночества: подружки разъехались, а те, кто остался в посёлке были заняты делами по возрасту, и пелёнки их мало интересовали. На себе-то я уже поставила крест — посёлок не город, здесь за спиной, не смущаясь, шепчутся. Многие считают, коли родила без мужа, так и гордости у меня нет, с любым пойду. Вот и доказывай каждому, что без любви никто мне не нужен.
Любила ли я Витю? Не так, как Лёшиного отца, без девичьих грёз и мечтаний, но любила. Ровно, без кипящих внутри эмоций, любила. Уважала. Родила дочку Василису.
И вроде бы всё спокойно в жизни. Лёшу Витя не обижал, тот его папой звал, хотя когда стал постарше, я ему всё рассказала, опасаясь, что без моего ведома «добрые» люди доложат. Как Василиса пошла в садик, а отдали мы её почти в 4 — болела часто, я собралась на работу выходить. Витя отговаривал. Мол, платят копейки, образование у меня — школьный аттестат. Чего спрашивается там время тратить, коли дома работы всегда хватает? И огород без присмотра не оставить, и на кухне все привыкли к разносолам, и скотинку завести можно.
Нехотя согласилась. Устала я от домашних дел, не хватало мне общения с коллегами, коллектива. А сказать это не могла. Однажды попробовала, так муж обвинил, что я из дома сбежать хочу, что мне коллеги семьи дороже. Не нашла нужных слов донести до него свои чувства. Ведь рассуждал-то он здраво, логически. Так и осталась на хозяйстве.
Думала поступить учиться на заочное, так опять идея неугодной оказалась. Мол, на сессии ездить надо, а кто Василису из садика забирать будет? Кто уроки с Лёшей учить? Кто обед варить станет, коли я над курсовыми корпеть начну?
Сердцем понимала, что нельзя так. Эта дорога никуда не заведёт, жизнь-то длинная. Но так боязно было что-то менять, отстаивать своё по праву, заявлять о себе громко. Вот я и затыкала голос души работой: дома-то её всегда невпроворот.
Наверное, тогда я и умерла второй раз.
Вязкая, как кисель, текла жизнь. А, может, и не текла вовсе, а стояла, только часы неустанно отсчитывали секунды. Но с них какой спрос? Работа у них такая… Всё в жизни зависит от самого человека и от его выбора. Ни на кого не свалишь вину, никому не выручишь впопыхах ответственность — у всех своего багажа хватает.
Я выбрала терпеть и кто тому виной, если не я?
Когда Витя впервые поднял на меня руку, я захлебнулась… удивлением. Да, не возмущением, не злобой, а именно удивлением. Почему он не сделал этого раньше? Ведь я никчёмная, бесполезная нахлебница. От меня проку не больше, чем от дырявого корыта. Именно это я слышала весь последний год. Я старалась как могла, пыталась угодить. Но оказалось, это так не работает, чем больше я делаю, тем меньше это ценится.
Сейчас я понимаю, что та пощёчина была самой разрушительной. Потом он бил гораздо сильнее, но именно первый удар выдал индульгенцию и сообщил: «С ней так можно». Если раньше я боялась говорить о своих желаниях, отстаивать права, то сейчас просто боялась мужа. Я не знала в каком настроении он вернётся домой и пыталась предугадать по походке, выглядывая в окно. Боялась недосолить еду, неидеально выгладить рубашку, не знала, что послужит спусковым механизмом в следующий раз.
Наверное, единственное за что могу сказать спасибо Вите — он никогда не бил меня при детях. Он приходил домой в обед — они были в школе, он уходил, а я заливала раны. А к возвращению семейства ужин был готов, я улыбалась. Хотя, может, и зря не бил… Думаю, если бы он хоть раз ударил меня при Лёше (а ведь сын был уже не маленьким мальчиком, а юношей), то мне пришлось бы что-то делать. А так я привычно пустила всё на самотёк, думая, что всё утрясётся само собой. И, конечно, старалась стать лучшей, считая, что я сама виновата, я никчёмная.
Мы продолжали жить в доме моей бабушки (её я уже похоронила), юридически дом был моим, но я чувствовала себя лишней, недостойной. Если смотреть со стороны, то единственным правильным решением было бы — развестись, выгнать Витю. Но за столько лет он внушил мне: всё, что построено, нажито, достигнуто — не моя заслуга. Я лишь нахлебница, да ещё и с нагулянным ребёнком.
Мне 35. Ни профессии, ни работы, ни близкого друга. К маме идти — стыдно. Да и чем она могла бы мне помочь? Разве что добрым словом, но я давно уже не ждала их в свой адрес. Как так вышло? Где та 17-летняя девчонка, мечтающая о счастье. Где ты, Любаша?
Время текло, дети росли, жизнь не менялась. Когда мне исполнилось 40, а Вите 43 наш дом внезапно опустел. Лёша, отслужил в армии, устроился на работу в городе, поступил на заочный. Василиса, окончив колледж в посёлке, тоже уехала искать счастья в город. Конечно, они приезжали, но редко, у молодых своих дел невпроворот.
Вот тогда между мной и Витей произошло какое-то сближение. Видно разом возникшая тишина оглушила и его тоже. Мал-помалу мы начали разговаривать, он перестал поднимать на меня руку, хотя страх так просто не убрать из сердца. Я старательно просеивала все произносимые слова, опасаясь взрыва.
Соседка предложила отучиться на швею от биржи труда, я согласилась. Когда сказала об этом мужу, ждала обвинений, упрёков, а он просто кивнул. Биржа труда помимо учёбы, выплачивала стипендию. И, кажется, это были мои первые деньги с момента декретных. Я держала их в руках и не знала на что потратить. А главное, можно ли? Имею ли я право?
Решила пока копить. Когда приехали дети, попросила их купить швейную машинку. Они никогда не сказали, сколько добавили, но машинку купили дорогую. Потратив больше, чем я дала. Я разревелась. Я же недостойна таких подарков! Соседка принесла ткань — у неё с советских времён рулоны лежали — я продолжала учиться шить, хотя преподаватель говорила, что у меня отлично получается. Мне казалось она просто хочет меня утешить.
С соседкой нашили гору прихваток, фартуков, халатов и предложили их на рынке. Начала понемногу общаться с людьми. Я была похожа на человека, который всю жизнь ходил с опущенной головой, и вот теперь я осторожно, по миллиметру поднимала голову и смотрела на мир. А он оказался не таким ужасным. Он больше был равнодушным. Никому кроме меня не было дела до моих переживаний. Времена поменялись и родить без мужа не порицалось (хотя, конечно, и не одобрялось), да и вообще все были заняты своими проблемами, и никому не интересно, что творится у другого в душе.
Не успела я насладиться этим новым чувством, как последовал очередной удар — инсульт у Вити. Семейный бюджет держался на нём, мои заработки были ещё копеечными. И вот сейчас мне предстояло не только ухаживать за беспомощным мужем, но и как-то решать финансовый вопрос.
Настроение Вити менялось ежесекундно. Вот он бессвязно кричит, прогоняя меня. Вот плачет, как дитя, уткнувшись носом в мои колени. Вот яростно берётся за эспандер. А вот сидит, уперевшись взглядом в одну точку. Он отчаянно хотел курить, но я не разрешала, а отнять он не мог, отчего злился ещё больше.
Я мечусь между ним, огородом и скотом. Через два месяца ещё один удар — Витя набрал кредитных карт, и теперь банки требуют выплат. Совместно с детьми принимаем решение продать всю живность, потому что ни сил, ни времени у меня на неё нет, а выдёргивать детей из активного строительства своей жизни я не имею права. Они и так помогают как могут. За полгода мы совместно выплатили долги.
Получать инвалидность Витя отказывался, это унижает его достоинство. А мне и в голову не приходило возразить ему, что гораздо унизительнее вот так бросить всё на меня, включая кредитки, о которых я не знала. Я думала, что раз он столько лет он содержал меня, то пришло моё время…
Мне 45. Я устала во всех возможных проявлениях усталости. Говорят, женщина — это сосуд, наполненный энергией. Так вот я выпитая женщина. Выпитая до капельки, до донышка.
Но, с другой стороны, я взяла жизнь в свои руки. Устроилась на работу в колледж, где училась Василиса — вечерами мою полы. Днём ухаживаю за Витей и беру небольшие заказы: кому брюки подогнуть, кому юбку укоротить, вместе с соседкой продолжаем шить мелкие вещи, правда, уже не так быстро, да и продавать стало сложнее — посёлок небольшой, многие предпочитают отовариваться в городе.
Витя за два года смирился со своей болезнью, разговаривать ему всё ещё тяжело, но это больше из-за отсутствия практики. Руки медленно, но верно возвращаются к былой сноровке. У рук, в отличие от речи, тренировки больше — пока я работаю, Витя вынужден обходиться сам. Вчера он предложил завести уток или гусей, говорит сам будет ухаживать, а ближе к Новому году заколем и продадим. Мысль мне понравилась, да и мне будет легче, если он чем-то занят.
Вот так и живём — тянем лямку. Говорят, после 40 жизнь только начинается. Наверное, так и вышло, но больно уж старт тяжёлый. И голова постоянно болит — Витины побои не прошли бесследно. И начинать жизнь с борьбы за выживание трудно. Но выбора нет, на месте стоять и в тенёчке отсидеться не получится.
Сижу на скамейке возле больницы, жду его — он наконец-то решил оформить инвалидность и получать хоть какие-то льготы. Так что нам предстоит пройти и этот путь, знаю, занятие хлопотное. Невольно слушаю молоденьких девочек, рассуждающих о сладкой жизни. И хочется мне им сказать, что только они хозяйки своей жизни. Нельзя безвольно плыть по течению и обвинять его, что не туда несёт.
Встань, возьми и сделай. Даже если страшно и трудно. Сколько лет я потеряла! А ведь могло бы быть всё иначе, будь я немного настойчивей.
Но иногда я спрашиваю себя: за что я расплачиваюсь? За то, что любила без памяти? За то, что не побоялась родить, едва став совершеннолетней? За то, что привела в этот мир замечательных детей и дала им лучший старт — свою заботу и любовь? За то, что хотела стать хорошей женой?
Где, в каком месте я ошиблась?
Но что мне даст ответ на вопрос? Соломки уже не подстелешь, а жить нужно сейчас. Знаю только одно — человек сам отвечает за свою жизнь. Если выбираешь зарабатывать «себе на булавки» и ждать, что остальное принесёт муж, то можешь горько разочароваться и обнаружить себя однажды без денег, работы, друзей, зато с долгами.
Наверное, надо быть благодарной судьбе уже за то, что дети у меня замечательные, и лет-то мне всего 45 — считай ягодка.
