М А Л Е Н Ь К А Я
Софья открыла глаза. Белый потолок, белые стены, белая оконная рама… Где она? Тупой болью отзывалась на каждое движение голова. Она попыталась приподняться, но не смогла, совсем не было сил. Очень хотелось пить. « Дайте попить!» — пыталась попросить погромче, но получился невнятный шёпот. Она опять впала в забытьё. Странной бесконечной лентой шли в её сознании видения. Какой-то одинокий сарай посреди луга… Большой гнедой конь со спутанными ногами… Мама, такая молодая, хохочет, запрокинув голову…Узкая речушка, над ней туман клубится, у берега утки плавают…
Сколько времени прошло, Софья не знала. Полуоткрыв глаза, увидела склонившееся над ней удивлённое лицо молоденькой медсестры, её почему-то испуганные глаза. Услышала её громкий крик « Василь Василич!» и проворный топот ножек. Василий Васильевич явился быстро, даже запыхался. Наклонился над Софьей:
— Вы меня видите? Закройте глаза, если видите.
Софья послушно закрыла глаза и потом опять открыла.
— София Алексеевна, вы можете что-нибудь сказать?
— Пить хочу…- чуть слышно произнесла Софья.
— Отлично! – почему-то обрадовался доктор и стал осматривать больную, мерить давление, стучать маленьким молоточком и даже колоть иголкой, всё это делая с улыбкой, не обращая внимания на недовольство Софьи неприятными манипуляцими. Потом сел на кровать и обратился к больной:
— София Алексеевна, вы помните, что с вами произошло? Понимаете, где находитесь?
— В больнице?- с трудом шёпотом произнесла Софья.
— А знаете, что вы у нас четыре месяца лежали в коме, не приходя в сознание? И то, что мы с вами разговариваем, не что иное, как самое настоящее чудо. Такое впервые в моей сорокалетней практике.
— Я пить хочу! – не слушая его, прошептала Софья.
— Да-с, впервые, — будто не слыша больную, доктор встал, сосредоточенно потёр лоб и вышел из палаты медленными шагами. Но вскоре вбежала медсестричка Сашенька, принесла воды, предупредила, что много пить нельзя, чуть — чуть, из трубочки. А заодно и рассказала по простоте душевной, что на неё, Софью Алексеевну, все уже рукой махнули, Три месяца на аппаратах держали, а потом отключили, только кислород оставили. Не надеялись, что выживет, а она жила, ну, конечно, поддерживающие капельницы ставили всё равно. Главврач распорядился её выписать, ждали, когда сын найдёт подходящее место.
— Сын… Ну, конечно, сын, — вспомнила Софья. – Лёшка…
И опять провалилась в сон.
Теперь сон её не был таким глубоким. Она слышала шаги, противный скрип двери, чувствовала прикосновения медсестёр, боль от уколов. Проснулась, когда в окне ещё не брезжил рассвет. Чувствовала себя бодрее, постаралась вспомнить хоть что-то. Как она здесь оказалась? Что с ней произошло? Мысли путались. Софья пыталась сосредоточиться.
Итак, что она помнила? Свою деревню, родной дом. Старенький, бревенчатый, но вполне крепкий. Старый клён у забора. Такой же старый сад, где осталось всего три яблони, остальные, посаженные ещё отцом, уже спилили, вместо них сын посадил смородину, чёрную и красную, а ближе к дому построил беседку. Невестка настояла, Верка. Мол, на даче бываем часто, а шашлыка на воздухе не поесть. Этот дом для неё всего лишь дача, чтобы воздухом дышать и шашлык жарить, сроду ни травинки с грядки не вырвала, ни цветочка в клумбу не посадила, лентяйка. Такие воспоминания взбодрили Софью. Она поняла, что всё помнит о себе. И родителей. И детство деревенское. И работу продавцом до выхода на пенсию. И всё-всё… Софья облегчённо вздохнула. Значит, память она не потеряла, слава тебе, Господи. Но как она в больницу-то угодила? Как ни старалась, но не могла вспомнить.
С утра её обследовали, анализы брали, возили на УЗИ, МРТ. Потом пришёл врач, тот же самый, Василий Васильевич. Поговорил с Софьей о том, о сём, вопросы позадавал. Рассказал , что её привезли с жуткой аварии. Её и ещё нескольких человек, стоящих на автобусной остановке, сбил пьяный шофёр грузовика, кого-то протаранил, а её сшиб машиной, и она упала, ударившись головой о камень. Закрытая черепно-мозговая травма, осложнённая ушибом мозга. Небольшая гематома. Оперативное вмешательство не требовалось, обычно при подобных травмах больные достаточно быстро приходят в сознание. Но что-то пошло не так, и, несмотря на интенсивную терапию, она, Софья, целых четыре месяца лежала без каких-либо улучшений, в коме. Все возможные схемы лечения испробовали. Он даже в столицу звонил, в НИИ травматологии, консультировался. Ничего нового не узнал, все только плечами пожимали, мол, бывают и подобные необъяснимые случаи. Поэтому они начали её к выписке готовить. Сын ищет подходящее место для неё.
-Это какое же место?- нахмурилась Софья.
— Специализированный пансионат, с лечением и уходом. В нашем районе таких нет, сын ваш нашёл по интернету, уехал смотреть в другую область. Но я ему ещё утром позвонил, думаю, что скоро вы встретитесь. Сегодняшнее обследование показало, что состояние вашего организма вполне приличное, возможно полное выздоровление. Все основные функции сохранены: и глотательная, и двигательная, и речевая, и когнитивные. Пару недель вас подержим, научитесь снова ходить, есть. Жить! И – домой! Так что настраивайтесь. Врач — реабилитолог покажет вам упражнения лечебной физкультуры, мышцы укреплять надо, суставы разрабатывать. Психолога подключим, его помощь тоже не будет лишней. « Заснули» вы в апреле, а уже август на дворе. Я очень, очень рад за вас. Поправляйтесь! — Василий Васильевич улыбнулся и вышел из палаты.

А Софье было о чём подумать. Конечно, её покоробило, что сын ищет ей какой-то пансионат. Правильнее сказать – дом инвалидов. Но, с другой стороны, какой у него выход? Мать без сознания, не в квартиру же везти. Квартира у них маленькая, двушка, тем более веркина, от родителей ей досталась, а та уж точно такого не допустила бы. Она и здоровую её не сильно жаловала. Софья тяжело вздохнула.
За окном качало ветками какое-то дерево. Подойти поближе и посмотреть в окно она не могла, даже сесть без посторонней помощи пока не получалось. Но ничего, главное – жива. Надо радоваться, но радости в душе не было. Какое-то безразличие, будто она со стороны смотрит телесюжет. О ком-то постороннем. Слабость, головная боль, апатия… Софья закрыла глаза и задремала.
….- Мам, мамуль,- почувствовала осторожное прикосновение, – ты спишь?
— Лёшка, сынок! – радость тёплой волной накрыла её. – Приехал?
— Как только доктор позвонил, сразу помчался… Мам, как же я рад! Мы уже и надежду потеряли, а тут прямо чудо! … У тебя болит что-нибудь?
— Слабость сильная и голова побаливает, но это ерунда. Расскажи лучше, как у вас дела. Новости есть?… В деревню ездишь, как там мой дом?… Я ж в апреле в больницу угодила, с огородом не успела ещё разобраться… Вы картошку- то хоть посадили?… — Софье было тяжело говорить, после каждого вопроса она делала передышку.
Какая-то тень пробежала по лицу сына. Софья безошибочно могла определить его настроение.
— Мам, ну какая картошка? До неё ли было, когда ты между небом и землёй? И сейчас надо думать о том, как на ноги встать, а ты о картошке…
— Лёш, расскажи мне. Ведь что-то случилось? Я же вижу тебя насквозь. Что произошло?
— Мамуль, всё нормально, ничего нового. Война не началась. Солнце светит. Реки текут.
— Когда вы в деревне были? И где кот? По чужим дворам бегает голодный?
Опять нахмурился:
— Да соседка тётя Катя за ним присматривает. Я денег ей оставил на корм.
Вбежала медсестра с капельницей.
— Всё, время посещения на сегодня закончено, у нас вечерние процедуры.
Алексей поспешно поднялся.
— Мам, я завтра с утра прибегу. Что принести тебе? Кроме продуктов что-то надо?
— Пусть Верка купит одежонку какую-нибудь, сообразит небось. Да, и тапки. Надо же на ноги подниматься, — вздохнула Софья.
После ухода сына её не покидало ощущение тревоги. Что-то произошло, но что? Почему он не говорит? Почему нервничает, когда она упоминает о деревне? Пошла череда однообразных дней, заполненных процедурами, лечебной гимнастикой, массажем. Сначала Софья чувствовала сильную слабость, часто клонило в сон. Постепенно научилась не только самостоятельно садиться, но и подниматься, переступать. Сначала по стенке да с ходунками, задыхаясь от слабости. Потом всё увереннее. Дошагает до окна, отдыхает. Дерево большое разглядела, это ясень высокий ветками качает. Люди по делам спешат, машины туда-сюда снуют. Соскучилась она по этой простой жизни. Плохие мысли Софья старалась отгонять, беседы с психологом этому способствовали. Главное — окрепнуть, встать на ноги, тогда и будет решать свои проблемы. Алексей приходил каждый день. О деревне они больше не говорили: едва Софья начинала разговор, как сын неумело менял тему. «Потом разберусь», — решила она. Верка забегала пару раз, верещала, как всегда, ни о чём, чмокала в щёку и стучала каблучками к выходу.
Наконец врач объявил, что можно готовиться к выписке. Софья теперь уверенно ходила, немного поправилась, по крайней мере, могла уже без ужаса смотреть на себя в зеркало. Накануне выписки, когда она вещи собрала и радовалась, что совсем скоро будет дома, к вечеру явились нежданные визитёры. Сын с женой. Нежданные потому, что с утра Алексей уже приходил, они обо всём договорились относительно завтрашнего дня. У Софьи от плохого предчувствия сердце замерло, а потом застучало часто-часто. Гости молчали. Софья тоже.
— Ну, говори, дальше куда тянуть? – взглянула Верка на мужа.
Алексей молчал.
— Да говорите же! Что-то страшное случилось? Дом мой сгорел? Больше не знаю, что и думать!
— Продали мы дом, мам, — опустил голову сын.
— То есть как продали? Без меня?- оторопела Софья.- Я же живая была, а вы уже наследством распорядились?! Больно долго мать умирала, невтерпёж было, да, сынок?
Сын не поднимал головы. Верка вздохнула, бросив на него недовольный взгляд.
— Софья Алексеевна, какое наследство? Ведь официально дом Лёше принадлежит. Вы в тяжёлом состоянии были, врачи только руками разводили, никто не давал ни малейшего шанса. А тут такая машина хорошая подвернулась! Наша-то сами знаете какая развалюха, на свалку пора. Это я Лёшу уговорила. Я виновата, я! – Верка попыталась изобразить на лице раскаяние.
Только теперь Софья вспомнила, что дом она давно на сына оформила. Чтобы не было у него потом мороки со вступлением в наследство. Формальный вопрос, она и забыла об этом. А эта пройда, Верка, не забыла. Не дождавшись её смерти, уговорила дом продать. Чего время терять… Ну ладно, с неё какой спрос, жадная и корыстная. Но сын? Родной сын, единственный, как он мог так поступить? Дом, в котором родился и вырос, на машину променять, на железку?! Кого же она вырастила?
— Уходите отсюда, — просипела Софья.
Оба стояли не шевелясь.
— Уходите! – закричала она и заплакала.
Сын, опустив голову, быстро вышел. За ним и Верка выскочила.
Софья попыталась успокоиться и собраться с мыслями. Что же ей теперь делать? Она бомжиха? Без угла осталась на старости лет, некуда голову приклонить. С ними жить? Квартирка маленькая, раскладушку на кухне поставят? Или на коврике у двери, вместе с собачкой Фунтиком. А, может быть, в богадельню отвезут, ведь искал же сын какой-то пансионат. Нашёл, наверное.
Софья в эту ночь не сомкнула глаз.
Вся жизнь перед глазами прошла. Одна дочь она была у родителей. Восьмилетку закончила, потом техникум. Замуж вышла за одноклассника, Витьку. Особой любви у неё и не было, наверное, просто время пришло. Все подружки замуж выходили, и ей захотелось.

А Витька верный, надёжный, с пятого класса её любил. Характер спокойный, не пьяница, работящий. Сыграли свадьбу, в деревне стали жить. Механизаторы хорошо зарабатывали, а Витька всегда ещё и подрабатывал. Хорошо жили, хоть времена непростые были. Во всём Виктор помощником был, после работы и с ужином подсуетится, и стирку заведёт. А то и ромашек с утра на лугу нарвёт, на подушку положит. Хоть слов красивых о любви не умел говорить. Лёшка родился. Сладкий малыш, спокойный. Пяточки его розовые нежные целовала, души не чаяла…

Софья вздохнула. Рос – вылитый папа, и внешне, и характером. Тихий домосед, с машинками да книжками. Только на улицу выйдет играть с пацанами – домой жаловаться бежит, что обижают его. Не мог за себя постоять, а мальчишки дразнили его. « Иди поиграй на улицу, что дома торчишь? – скажет, бывало, недовольно мама Софьи, бабушка то есть, — как девчонка растёшь… Тютя какой-то»…

Вспомнила Софья про маму и улыбнулась. Бывает же такое. Софья беременная ходила, и мама стала поправляться. Живот округлялся. Пошла к врачу. УЗИ тогда не было. Врач сначала миому признал, а в следующий визит « миома» уже шевелилась.

И через месяц после дочери родила мама Маринку! В сорок семь годочков! Лёшка её бабушкой зовёт, а Маринка бьёт его, кричит: « Это не бабушка, это мама!» Характер у Маринки боевой был, не в пример лёшкиному.

Софья сестрёнку шуструю с двух лет по деревне разыскивала: «Не видели нашу маленькую?» Так и звала её потом « Маленькая». Маринка же, узнав, что имя « Софья» означает «мудрость», называла её « Мудрая».

Успели родители своего «поскрёбыша» вырастить, двадцать лет Марине было, когда сначала скоропостижно мама умерла, а вслед за ней через полгода и отец. Лёшка и Марина учились тогда в городе, Лёшка в университете, Маринка в колледже. По выходным вместе домой ездили.

Все заботы о Марине Софья на себя взяла. Навещала в общежитии, переживала, девчонка-то дерзкая, шустрая, а глупая ещё, молоденькая. Да разве укараулишь? Софья на выпускной вечер к Маленькой в колледж собирается, работу ей ищет по городским знакомым, а та заявляет, что у неё любовь и она замуж выходит.

И отговаривать бесполезно. Она с Костей уезжает в его родной город, в Сибирь. Здесь она, мол, всё равно не нужна никому, и пусть она, Мудрая, от неё отстанет. Она взрослая и уже диплом получает об образовании, дороги их расходятся. Привела на прощание жениха своего, познакомились. Ну добро б мужик, а то…Боже мой, хлюпик, мальчишка, соплёй перешибёшь…

Укатила Маленькая в Сибирь, писать обещала. Софья места себе не находила. В стране неразбериха, бандитов расплодилось море, а эта дурочка Маленькая за любовью в Сибирь поехала. Тоже мне, декабристка…

Месяца через три письмо пришло наконец, с адресом. Коротенькое, всё хорошо, снимаем комнату, Костя работает, я пока дома. Софья в ответ большое письмо написала, звала обратно, обещала помочь и с жильём, и с работой. Получила в ответ телеграмму. В ней одно слово: « Отстань». Обиделась и отстала. Пусть живёт, как хочет, что ж она приставать будет…

С тех пор не виделись они, изредка присылала Маленькая поздравительные открытки, где о своей жизни считала достаточным написать фразу « У меня всё хорошо».

А тут и свои проблемы да печали, как снежный ком. Муж Виктор тяжело заболел, полтора года надежды и отчаяния. Не выкарабкался. Вот тут только поняла Софья, что значила его любовь молчаливая. Вспомнила выражение про « стену каменную». Упала, упала эта стена, где силы найти холодным ветрам противиться?

И ещё с сыном морока. Лёшка закончил университет, в аспирантуре учиться начал. Софья всегда гордилась своим сыном – отличником, но и ворчала, что девочки у него нет, вечно один, как сыч. И доворчалась.

Влюбился сын. В эту вот самую Верку. Сразу она Софье не глянулась: хохотушка, пустосмешка, ветер в голове. Не пара, ну не пара. Надеялась, что временное увлечение. А сын-то в отца пошёл, однолюбом отказался.

Понимаю, говорит, что до идеала ей далеко, но ничего с собой не могу поделать. Люблю. Повздыхала Софья, поворчала, а что сделаешь? Сын сам свою жизнь должен строить.

Смекнула, что невестка только на первый взгляд ветреная, а на самом деле очень даже себе на уме, хитренькая да корыстная. Лёшка аспирантуру закончил, кандидатскую защитил, в университете преподаёт. Стал к докторской диссертации подбираться, материалы готовить.

А Верку такой оборот не устроил, неееет. Что это за учёный, копейки в дом приносит? Не на это она рассчитывала. И сколько ждать, пока он труды научные напишет да профессором каким-нибудь станет? Стала ему по знакомым учеников искать для репетиторства, и чем дальше, тем больше. А научная работа времени требует, осталась докторская только в мечтах.

Опять не угодил – Верка мужа стала презрительно « кандидатишкой» дразнить. А сама, кроме средней школы и бухгалтерских курсов, и близко к учёбе не стояла…

Вспоминает Софья и вздыхает. Хоть бы ребёнка родили. Но нет.

« Ещё чего! Нищету плодить… Вот заработает Лёшенька денежек, тогда поговорим». И подбивает мужа бросить работу в университете, ищет « денежные» подработки. Для сына же, Софья это точно знает, наука – вся жизнь. Иногда приезжает к ней в деревню один, так все ночи над книгами, бумагами сидит, в компьютере что-то смотрит. Заглянет она через плечо – сплошные формулы какие-то, графики…

Гордость берёт за умного сына. Вот ещё бросил бы эту стерву, ведь ему 37, а ей 35, годы уходят, а деток нет. Любит Софья сына , но иногда в сердцах, как мама когда-то, « тютей» называет, за то, что из-под каблука жены привык на мир смотреть, не может ей «нет» сказать.

Вот и в окошке светлеть стало, а Софья так и не придумала, что ей делать. Вспомнила опять маму, её любимую фразу « Господь управит» и как-то успокоилась, заснула безмятежно.
Сын, слава Богу, один приехал. Села Софья в новую большую машину (« это на неё мой дом поменяли, тьфу»), спросила сына:
— Ну, поедем куда?
— Домой, — хмуро ответил он.
— Домой? Тогда в деревню! Там мой дом.
— Мам, тот дом уже не твой…
— Знаю, знаю, сынок. В деревню меня вези.
Поняла Софья, что в городе жить не сможет. Всю жизнь на воле, в своём домУ. Навестит соседку, Катерину, подружку с самого детства. Погостит, воздухом подышит, на кладбище сходит. А там видно будет, как ей дальше существовать.

Чем ближе к деревне подъезжали, тем сильнее сердце билось. Вот её любимый перелесок, в грибной год здесь подберёзовиков тьма. С пригорка речка Беляна вьётся голубой лентой, на солнце переливается, песчаным бережком к дороге поворачивается. Деревья ещё зеленые, вот и клён у знакомой до боли калитки яркой зеленью блестит. А рядом, у Катерины, берёзка у забора уже желтизной кое-где уже подёрнута.
Сын вручил Софье коробку с новым телефоном (« Там мой номер забит, звони, я ждать буду»), посмотрел, как она на соседское крыльцо поднялась, и уехал.
— О Господи! – обомлела подруга, увидев Софью.

– Сонька, ты, что ли? Не знаю ж ничего про тебя, Верка говорила, что ты совсем плохая… А ты ничё, похудела только. Что ж они, окаянные, дом-то продали?

За обедом рассказала Катерина, что в доме проданном никто всё лето не жил, замок повесили и уехали. Новый хозяин ( « тоооолстый такой мужик, Павлом представился») к ней приходил, просил посмотреть вещи, взять если что надо, а то он всё на мусорку отправит.

А она как чувствовала, что пригодится, кое-какую одежду её выбрала, туфли новые. Ну иконы, конечно. Шкатулку какую-то ( может быть, документы важные). Всё в коробках в кладовке у неё стоит. А фотографии Лёшка забрал сразу, она сама видела.

Пока сидели за столом, в раскрытом окне на подоконнике кот показался. Да это Барсик! Внимательно на Софью смотрел, а когда голос её услышал, спрыгнул с подоконника прямо на руки к ней. Песню запел, улёгся.
-Узнал! — улыбнулась Катерина.

— Я его кормлю, не обижаю, а он всё на твоём крыльце ждёт. Правду говорят, что собака к хозяину, а кошка к дому…
Прожила у подруги Софья неделю. На кладбище могилки обиходила, помогла Катерине картошку выкопать. Наговорились подруги всласть, душу отвели, и насмеялись, и наплакались.

А вот что дальше делать, Софья так и не придумала. Стала коробки разбирать, открыла шкатулку. Никаких документов там не оказалось, всякие дорогие сердцу мелочи. Рисунки детсадовские Лёшки, смешные цветочки в вазочке и кривая восьмёрка (на 8 марта подарок).

Смешной « портрет»: три человечка на тонких ножках, два высоких, а посередине маленький с тремя чёрточками-волосинками дыбом и с подписью, чтоб не ошиблись: ПАПА, МАМА, Я. И рядом домик, дым из трубы волной.

Улыбнулась Софья, сквозь слёзы. Еще в шкатулке письма старые, открытки. Стала она их доставать, а на пол открытка выпала. Яркая, новогодняя, с ёлочными шарами. И на обороте поздравление от Маленькой, с новым 2012 годом.

Это последняя весточка от сестрёнки. От родной сестры! Как могла Софья не видеться с ней столько лет? Иногда думала о ней, конечно, но отстранённо. Мол, если не пишет, не приезжает, значит, всё у неё хорошо и не нуждается она в старшей сестре, неинтересно с ней, они люди разных поколений. Уму непостижимо, что столько лет могла жить, не зная ничего о сестрёнке.

Решила Софья, что съездит она к Маленькой. Адрес на открытке есть, не город, деревня. Если там уже не живёт, то соседей спросить можно, куда уехала, в деревне люди проще, добрей, помочь готовы. Недаром открытка сразу на пол упала, это знак какой-то.

Напрасно Катерина отговаривала подругу от такого безумного поступка( « Куда? Зачем? Письмо напиши или телеграмму дай, узнай, там ли она»). Но Софья всё решила. Деньги у неё были, в коробке с телефоном лежали, по сумме как раз пенсия её за эти месяцы. Сын положил, ясное дело.

Следующим утром она отправилась на автобус, а после обеда в поезде сидела, любовалась из окна пейзажами уходящего лета. Через два дня уже шагала по длинному селу, отыскивая нужный адрес. Тропинка вилась по тихому переулку, дома были добротные, с высокими окошками, с пышными георгинами в палисадниках. Вот и номер «17».

Софья присела на лавочку возле калитки. Во дворе собака залаяла. Калитка открылась, и вышла женщина. Маленькая! Господи, как она на маму стала похожа! И глаза, и волосы…
— Вам кого? – спросила. Потом присмотрелась и заплакала, обнимать бросилась.

– Сонечка! Неужели ты?
Никогда Сонечкой не называла её Маленькая, всегда она была « Мудрая» или, когда злилась, « Софья». Обе плакали, сидя в обнимку на лавочке.
— Знаешь, ты мне два дня снилась. Такой, какой я тебя помнила. Будто на берегу нашей Беляны стоишь, кричишь что-то, а я не слышу. Хочу подойти к тебе, а ноги не идут… Вот и не верь в вещие сны. Ты сама ко мне пришла. Ну идём, идём в дом скорее. Радость-то какая!

Софья смотрела с улыбкой на свою сестрёнку. Совсем взрослая стала, из ершистой худышки превратилась в красивую женщину, спокойную и степенную. Рассказала, что с тем « женихом» Костиком она уже через несколько месяцев рассталась. Первые же жизненные трудности сломали его, сбежал из их съёмной конуры к родителям, под мамино крылышко.

А Маленькая из города сюда приехала, по объявлению, на животноводческий комплекс. С химико-технологическим образованием устроилась заведующей лабораторией. Здесь и Сашку повстречала. Поженились, Варя родилась, теперь она уже восьмиклассница. Дом этот Сашке от бабушки достался, старенький, но тёплый. В общем, счастлива Маленькая.
Когда Софья рассказала свою печальную историю, Маленькая только головой покачала:
— Даже не верится, что Лёшка такое сотворил. Ведь он всегда такой добрый был, тебя любил. Неужели ослеп от своей любви к жене?
— Не знаю, — пожала плечами Софья, вздохнув, — да и какая разница… Главное, что я осталась без крыши над головой. Как мышка, у которой гнездо разорили, а зима не за горами. Негде мне жить. У них не буду, лучше в богадельню уйду.
— В какую богадельню? – рассмеялась Маленькая.

– У нас останешься. Ведь ты моя сестра! Родная! Дом большой, муж у меня не вредный. А там видно будет. Мудрые люди говорят, что человек предполагает, а Бог располагает.
— А помнишь мамины любимые слова? – обняла сестру Софья.

– « Господь управит».
— Вот именно. Обязательно управит. Живи и ни о чём не думай. –
— Ох, маленькая, я в последнее время так ругаю себя.
— За что?
— За глупость свою. За то, что наказ мамин не исполнила. Ведь она просила тебя не бросать, помогать во всём. Ведь ты же маленькая…
— Да я сама вас бросила, сбежала. И общаться не хотела, дурочка малолетняя. Надоело быть вечно маленькой, которую все опекают, возомнила себя взрослой…
— Да ты действительно маленькая была, в дочки мне годилась. А я повела себя, как идиотка. Вот ты « Мудрой» меня звала, а я дурой оказалась. Обиделась на то, что помощь мою отвергаешь, общаться не хочешь.
— На твоём месте я бы тоже так поступила. Я ж как ёж была, невыносимая, иголки во все стороны. Это Сашка сумел иголки вытащить…
Сашка действительно оказался замечательным парнем. Спокойный, рассудительный, работящий. Он с радостью принял сестру своей жены, пожалел, что они раньше не познакомились.
— Мы собирались съездить, но всякий раз что-то мешало. То Варя болела, то в командировку посылали…

Племянница Варя была внешне копия отца, кудряшки кольцами, голубые глаза, а характер мамин, непоседа. Хорошо, уютно жилось здесь Софье. Она окрепла, поправилась. Многие заботы по хозяйству взяла на себя, и приготовит, и уберётся. Лёшка звонил, звал домой, но Софья заявила, что дома у неё больше нет, а у них она приживалкой быть не хочет.

Осень сразу явилась, заморозки начались серьёзные, и быстро снег выпал. Софья утром раненько выходила на зарядку – дорожки чистить, заодно и воздухом дышать. Любовалась чистотой снега, деревьями в серебряном инее, сверкающем на солнце.

Дни становились всё короче, близился новый год. Как ни хорошо здесь было Софье, а скучала она по сыну. Видела во сне свой дом, и сердце сладко замирало. Понимала, что не сможет здесь, в Сибири, навсегда остаться. Поэтому в самом дальнем уголочке души поселились тревога и печаль.

Этим утром Софья вышла на улицу ещё затемно. Всю ночь валил снег, ей не спалось. Чудилось, что в окошко кто-то стучит. Измучилась лежать и ворочаться. Снег лежал пушистой периной, лёгкой и невесомой. Такой лёгкий, что чистить одно удовольствие. Прочистила дорожку во дворе, вышла на улицу. Светало. По тротуару первый одинокий пешеход прокладывал в снегу тропинку.

« Торопится куда-то»,- подумала Софья и посторонилась, давая ему пройти.
— Мамуль, привет! – прозвучало над ухом.
— Ой, сынок! – от неожиданности Софья чуть в сугроб не свалилась, но сын успел её подхватить.
— Да откуда ты? Как адрес узнал? – сыпала она вопросами, обнимая Алексея, с наслаждением вдыхая его запах, только сейчас поняв, как же она соскучилась но нему.
— Ма, в век высоких технологий разве это проблема? – улыбался он.
В нём что-то поменялось. Взгляд другой. Уверенный. И ростом будто выше стал.
— Мам, а я ведь за тобой приехал. Поехали домой.
— Лёш, мы этот вопрос давно обсудили.
— Да ты не поняла. Домоооооой! Купил я снова твой дом. Машину продал. Пропади она пропадом! Удачно всё сложилось. Новый владелец за ту же цену дом отдал, не понравилось ему в нашей деревне. Так что новый год будем встречать у тебя…
У Софьи аж сердце зашлось.
— Как же Верка? – нахмурилась.
— А что Верка? Не мужик я, что ли? Поставил перед фактом. И сказал: « Не нравлюсь? Ищи другого. С крутой машиной, с трёхэтажным особняком. А я за мамой уехал». Какие-то весёлые, новые искорки появились в глазах сына, а в голосе уверенность, какой давно не слышала мать.
— Ну что, мамуль, в дом пойдём? Соберёшься, а завтра утром на поезд.
— Сынок, ведь ещё и вечерний поезд есть. Давай сегодня поедем, а?
Мать и сын дружно рассмеялись.
— Идём скорее, тётушку свою давно не видел? Да и она племянничка вряд ли узнает…
А на небо уже уверенно выкатывалось солнце. Оно было ярко-розовым, в золотом сияющем ободе. Заблестел снег, зачирикали воробышки, возвещая о новом дне. Пусть он будет счастливым.
Татьяна Тихомирова

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Жить будем втроем — ты, я и моя первая жена.
Решиться было тяжело. Страшновато даже. Дуся представляла, как родители сверху, с небес, будут смотреть на нее и осуждать. И радоваться, что не дожили до такого позора. С теткой проще — она Дусю всегда не особо любила и будет только рада избавиться. Так Дуся считала.

Тетка Марья была женщина суровая и серьезная. У нее помимо Дуси своих детей трое было. Растила без мужа. Сильная, крепкая. Сколько Дуся всегда себя помнила — тетка и дрова колола, и копала, и даже строила. Ни на что никогда не жаловалась. И всегда хлопотала. Волосы у тетки были как и у Дуси — длинные, золотистые, густые. Но она их всегда безжалостно в косы убирала и под платок прятала. Прихорашиваться не любила.

Однажды Дуся фотографию нашла. И удивилась вначале. Она не узнала тетку Марью! Неужели эта смешливая, тоненькая девушка с водопадом распущенных волосом, беззаботно глядящая в объектив, ее тетя? А рядом черноусый красавец, смотрит серьезно. Дядя Игнат.

Не понимала Дуся тогда, что потеря мужа-кормильца, а потом и родной сестры с супругом, подкосила тетку Марью. Не до улыбок и счастья стало. Надо было детей поднимать. Выживать. Любовь ушла. Однолюбкой была тетка Марья. Горе и слезы высушила. Не роптала, детей поднимала и просто жила.

Мужчин в деревне у них мало было. Молодых так вообще — раз, два и обчелся. И Дуся думала о том, что придется ей вечно с недовольной теткой жить. А сердце стучало, хотелось и любить, и мечтать, несмотря на тяжелое житье.

Если честно, нравился ей один — постарше ее, правда на 10 лет. Но до чего хорош! Глаза большие, темные, волосы как вороново крыло. Высокий, сильный. По нему не одна девчонка вздыхала. Только знали — табу. Петр тот женат был.

Правда, его супругу Аксинью Дуся никогда не видела. Вообще. И даже завела разговор невзначай с теткой Марьей, мол, не выдумки ли это? Вдруг и нет на самом деле никакой жены?

Только тетка шутить была не намерена. И сурово сдвинув брови, пояснила:

— Хворая она. Аксинья-то эта. Попал Петя в беду однажды. Она его спасать кинулась, бедовая головушка. Подробностей тебе рассказывать не буду. Только ножки у нее повредились с тех пор. Не ходит. Благодарна она ему очень. Он ведь ее спас, когда женился. Там такая история темная была, с ее родными-то. Аксинья могла под общий замес угодить, если бы Петя не вмешался да не женился. Поговаривали, что у ее родни деньги водились. Отсюда и дом у них лучше всех да и так, не бедствуют. Хотя и не выпячивают свое добро. Скромно живут, — ответила тетка.

— А раз он ее просто спас, то может… Между ними нет никакой любви? Вдруг это просто долг? — вырвалось у Дуси.

Тетка еще раз на нее сурово глянула. И посоветовала все глупости из головы выбросить.

Дуся бы рада. Только сердцу не прикажешь. И оно бьется. И слова теряются, когда его видит.

Как-то шла, а там Петр. Сидит, голову обхватив. И вроде плачет. Подошла, руку на плечо положила. И откуда только смелость взялась? Обернулся, ее руку взял. И все! Пропала.

— Так бывает! Словно сила какая-то волшебная идет по крови! Сквозь него и меня. И сразу понимаешь — мой человек, родной, самой судьбой предназначенный, — рассказывала потом Дуся внучкам своим.

А в реальности стала ходить к Петру в гости. Тайком. Это было нельзя и неправильно. Только приходила она не только к нему. Но и к Аксинье.

От бессилия плакал тогда Петр. На работу не мог ездить, жену надолго одну оставлять. Вот Дуся и вызвалась помочь. Доброе дело сделать. А главное — хоть на шажочек быть к любимому мужчине поближе.

Даже тетка Марья и та не знала. Аксинья хорошая была. Петра постарше. Любила с Дусей поговорить. И однажды прямо в лоб спросила:

— Муж тебе мой нравится, да?

Другая бы отнекиваться стала или убежала.

А Дуся кивнула и принялась признаваться. Молоденькая совсем была. Наивная и добрая. Просила Аксинью ее простить. Правда, напоследок пообещала — больше не придет.

— Что ты! Как можно! Петя-то тоже тебя любит! Да не пугайся ты так! Я ж не слепая. Просто поженились мы с ним без любви. А потом этот случай с ногами. Он благородный очень, не бросает меня, хотя я уже не раз предлагала. И знаешь еще что, Дусенька. Раньше-то я от него с ума сходила. А теперь годы прошли, он мне как брат стал. Выветрилась любовь, ушла. Но человеку нельзя без любви. Засохнет. Так что любите друг друга. Только меня не бросайте, хорошо? У меня же, кроме Пети, никого нет, — разоткровенничалась Аксинья.

Сзади вздох раздался. Обернулась — Петр в дверях стоит.

— Не бойся, Дуся. Жить будем втроем — ты, я и моя первая жена Аксинья. Пусть осуждают! Мы ничего не нарушаем. Потом женюсь на тебе. Сил нет чувствам противиться, — ответил Петр, провожая ее.

Дальше грянул скандал. Потому, что наплевав на все правила приличия и пересуды, Дуся собрала вещи и переехала к Петру и Аксинье.

— Греховодники! Втроем живут! — шептали одни.

— Бесстыжая! При живой жене приперлась! — вторили другие.

Больше других Дуся тетки Марьи боялась. Она ей ничего не объяснила, знала, что остановит.

И когда тетка к ним пришла, спряталась. Но Петр впустил. Вышла Дуся несмело. Голову в плечи втянула. А тетка Марья подошла к ней, обняла и плачет:

— Уезжайте, дочка. Не дадут вам жизни здесь! Пакостить будут! А я перед родителями твоими ответ держу. Был бы мой ненаглядный Игнат жив, все бы вытерпела, на все бы пошла. Повстречала любовь и держись ее. Не осуждаю нисколько. Береги себя!

Дусе даже стыдно стало. С чего она решила, что тетка ее не любит? Любит, оказывается. Просто она тоже очень устала, как и многие русские женщины, от одиночества. И вынуждена стариться без любви.

Тетка Марья слово сдержала. От всех защищала Дусю, если пробовали говорить плохо.

А Дуся с Петром и Аксиньей переехали в другую область. В село большое. Там дом купили. Хозяйство завели. С Аксиньей Петр развелся, Дуся ему официальной женой стала. И хотя она была готова всем рассказать, кем Аксинья Петру приходится, та сказала — не надо. Не поймут.

Тогда стали говорить, что Аксинья — незамужняя старшая сестра Дуси. Двое ребятишек у них родилось с Петром. Они тетю Аксинью обожали.

И только когда ее не стало, открыла сыну и дочке Дуся правду. Что не сестра ей Аксинья была. А первая папина жена. Очень горевала по ней. Потому что подругами стали. Даже больше — действительно, как сестрами.

И когда родилась потом у Дуси и Петра первая внучка, сын, держа малышку на руках, проговорил:
— Аксиньей назовем! В память о нашей милой тетушке!
Автор Татьяна Пахоменко

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Девушка — нарцисс
Татьяна Пахоменко
Малыш был чудесным — большие глаза цвета крыжовника, длинные пушистые ресницы, белокурые кудряшки. Маленькие ручки тянулись, даря только добро и любовь. При взгляде на него могло растаять любое, даже самое жестокое сердце.

Но только не Вероники.
— Как же ты мне надоел. Как было бы хорошо, если бы тебя не было! Ты мешаешь мне! Ничего, я избавлюсь от тебя. И от противной старухи! И тогда ничего не сможет помешать моему счастью с твоим отцом! Вы исчезнете, я лично об этом позабочусь!» — думала она про себя.
— Ты смотри, что опять нарисовал твой сын! Он меня ненавидит! Ты глянь, какое пугало он изобразил на рисунке! — она вошла в кабинет Глеба, где он просматривал бумаги.

Мужчина посмотрел на рисунок и улыбнулся:

— Дорогая! Но Тимоша же малыш совсем! Ему всего три годика! Он нарисовал тебя, меня, все мы держимся за руки, солнышко светит, облака. Краски яркие! Он семью изобразил! Или ты хочешь, чтобы он написал тебя во всей красе? Ну, это к художникам!

— К каким художникам? Тут кикимора нарисована! Кудри какие! Рожа кривая! — девушка сузила красивые миндалевидные темные глаза.

На самом деле рисунок был хорош. Особенно для трехлетки. И маленький мальчик, сын ее мужа, действительно изобразил там семью. Смешно требовать от крошки профессионального портрета. Просто она уже не знала, к чему привязаться.

— Дорогая, может, вы в парк сходите? Мне надо дела кое-какие закончить. Таисию Тимофеевну с собой возьмите! — муж вопросительно посмотрел на жену.

— Ага, сейчас. Эту выжившую из ума старуху? Он же ненормальная! Крестится вечно. В платке ходит, в сарафане этом жутком. Ты издеваешься? Брать с собой мать твоей покойной жены? Это же извращение! И вообще, Глеб.

Бабку отселить можно. У тебя деньги есть, купи ты ей квартиру. Хотя… Нет, комнату лучше. Зачем бабке квартира? Надоела она мне! — Вероника надула пухлые губки и откинула назад длинные густые волосы.

— Так. Чтобы я этого больше не слышал! Да она мне как мать! Прекрасно знаешь, что я детдомовский! Мать жены — это все родственники, что у меня есть! Она же сына моего с пеленок вынянчила, когда Маши не стало. Я потом в аварию попал, со мной возилась, дом в порядке держала. Я ей как себе доверяю! — вскочил с кресла мужчина.

— Ты меня не любишь! Я сейчас твоя жена! А Маши давно нет! Нет ее, понимаешь! — оттолкнул мужа, Вероника пулей вылетела из кабинета.

По пути ей попался Тимоша. Малыш протягивал ей маленькую игрушечную обезьянку и улыбался.

— На! Не плакай! — он попробовал обнять девушку.

— Уйди с дороги, выродок проклятый! Сколько еще мне терпеть тебя? — толкнув ребенка, Вероника унеслась дальше.

Не видя, как из-за двери вышла бабушка мальчика и прижала плачущего ребенка к себе.

— Что здесь происходит? Почему он плачет? — Глеб вышел из кабинета.

Старушка подняла на него глаза. Помолчала минутку.

— Ударился, когда шел. Махонький, бегает быстро, — ответила она.

Отец поднял сына на руки и тот, уткнувшись в его плечо, замолчал.

А бабушка стояла. Ей хотелось многое сказать. Что новая жена обижает ребенка. Не любит его совсем. Малыш к ней тянется, мама ему нужна, а она его отталкивает. И злость постоянно такая стоит в глазах.

Только не могла она забыть, как с ума сходил зять, когда ее дочери не стало. Как пил беспробудно, забросив все дела. Любил сильно Машу. Как поехал в гололед на большой скорости, словно жить не думал больше и чудом остался жив. И первое время на малыша смотреть не хотел, считая его виновным. Только в чем?

Врачи запретили Маше рожать. Предупредили, что не сможет выжить. А она решилась. Потому что хотела дать жизнь маленькому человечку.

В чем крошка виноват? В том, что мать любила его больше жизни? И радовалась искренне старушка, когда Глеб увлекся Вероникой. Думала, мать внуку будет. И зятю полегче, не один. Только ошиблась. Злая она была. И мешали ей она и мальчик… Сильно мешали.

— Пойдем, Тимоша. Бабушка тебе сказку расскажет! — она потянула ребенка за собой.

А потом был пикник. На природе. Таисия Тимофеевна плохо себя чувствовала. Не хотела ехать. Но увидев взгляд Вероники, которым она одарила ее внука, стала одеваться.
— Вы бы дома побыли! Зачем ездить-то? Полежите, отдохните! — Вероника подошла к ней, приторно обняла, обдав запахом дорогих духов.

Но глаза по-прежнему оставались холодными.

— Ничего. Я на воздухе побуду. На вас, молодых, погляжу! — старушка решительно пошла к машине.

— Ведьма старая! — только пробурчала вслед Вероника.

Компания подобралась большая. Жарили шашлыки, купались, дети играли в мяч. И в какой-то момент Таисия Тимофеевна потеряла внука из вида. Его отец тем временем беседовал с седовласым мужчиной.

— Девочка! А ты мальчика не видела? Беленький такой! — она метнулась к шустрой девчонке с бантиками, которая катала в коляске куклу.

— Он с тетей пошел. Они в мяч играли, — ответила девочка.

— С какой тетей? — бабушка схватилась за дерево, чувствуя, что внутри все сжимается.

— Да не тетя это! Это мама его! — присоединился к разговору мальчик постарше.

— Куда? Куда они пошли? — спросила старушка.

— Вона туда! — хором ответили дети.

Там было озеро. И возле него стояли Вероника и Тимоша. Пнув мячик ногой к воде, девушка сказала:

— Иди! Доставай! Иди, а то папа рассердится! Ну же, не бойся, я тут! — и подтолкнула малыша к кромке воды.

Тот беззаботно брызгая, пошел.

— Стой! Стой! Не ходи, Тимоша! — выбежала из-за деревьев Таисия Тимофеевна.

— Что вы орете? Мы просто играем! — ощетинилась Вероника.

Но бабушка уже вбежала в воду, вытаскивая оттуда ребенка. Тот показывал рукой на мячик, который уплывал все дальше.

— Вода же. Он же маленький. Не умеет плавать! — пожилая женщина прижала внука к себе.

— Но я же здесь! Что вы все ходите по пятам! — Вероника, метнув в ее сторону злобный взгляд, скрылась.

Вечером старушка пошла к своей старой приятельнице, Лиане.

— Боюсь я за ребенка. Вижу, ненавидит его. Не могу ни на минуту оставить! — плакала Таисия Тимофеевна.

— Может, преувеличиваешь? — вздохнула приятельница.
— Если бы… Ты не думай, я ведь не ревную нисколько. Что она появилась. Наоборот, радовалась, что за ребенком присмотр будет. Куда мне старухе? Я же и Машу поздно родила. Мне 75 лет. Думала, мальчонка под присмотром будет. Пусть бы не как мать, но все равно можно ж по-доброму относиться.

Тимоша-то тянулся все к ней. А теперь боится ее. Убегает. Дети, как и животные, тонко чувствую людей, их не обманешь. Во дворе у нас ходит, да и по дому тоже, сенбернар, Вилли. Так она и его терпеть не может, то бросит в него чем, то пнет.

Тоже Глебу говорила, убери собаку, но он уперся. Вилли-то щеночком Маша купила, он дом охраняет, хоть и сигнализация есть. А сам добряк. Но когда идет Вероника эта, лаять, бросаться стал. Как бы она и правда не уговорила собаку куда деть.

И смешно, когда Глеба нет, а мне надо по делам куда-то, я ребенка могу только рядом с собакой оставить! Просто запускаю Вилли в дом и он сидит возле мальчика. Я знаю, что когда пес там, Вероника к ребенку не сунется. Ее это раздражает без меры, но сделать ничего не может — сенбернар по дому может ходить спокойно.

А Тимоша как песика любит! Тогда уснул чуть ли не на нем, обняв. Так вот, Лиана. На качели тот день ходили. Она его качает со всей силы, ребенок аж завизжал. А если у него ручки разожмутся?

Тогда гости пришли, она тарелку специально задела и перевернула на него. Мол, неумеха, уходи из-за стола. Одни тычки да упреки. При Глебе, права, пытается в добрую маму поиграть. Но я ее насквозь вижу, — проговорила Таисия Тимофеевна.

— Так поговори с зятем! Что он, не видит? Неужели он такое отношение к единственному сыну допустит? — всплеснула руками Лиана.

— Не могу я! Она скажет, что я вру! Выкрутится. И Глеба жаль, он от потери Маши и так еще не отошел, зачем скандалы в доме! Может, дрогнет сердце-то ее? Только все сидит да в зеркало на себя смотрит. Или наденет что и опять у зеркала крутится. Не любит она никого, кроме себя, — вздохнула пожилая женщина.

— Девушка-нарцисс, — резюмировала Лиана.

А дальше Глеб отправился в командировку. И жизнь бабушки и внука превратилась в ад. Вероника звала подруг и друзей, те включали музыку, веселились все дни и ночи напролет. Однажды она вошла в комнату, где спал мальчик и стала вытаскивать его из кроватки.
— Вероника! Ты что делаешь? Ребенок спит! — соскочила с дивана Таисия Тимофеевна, которая в последнее время ночевала в комнате внука.

— Гостям его хочу показать! Пусть нам стишок расскажет! Что, нельзя? — икнула Вероника, которая еле держалась на ногах от выпитого.

— Три часа ночи! Выйди из комнаты! Оставь малыша в покое! — бабушка встала, загородив ребенка собой.

— Как же ты мне надоела, дура старая! Ну ничего, найду на тебя управу! — и Вероника ушла.

— Спи, Тимошенька. Спи, милый, — бабушка принялась укачивать проснувшегося мальчика.

— А папа… Папа где? — малыш теребил бабушку за руку.

— Он скоро приедет, солнышко. Папа скоро приедет к нам!

Из поездки Глеб привез Веронике кольцо. Та покрасовалась в нем три дня, а потом в доме поднялся крик — украшение пропало!

— Не хотела тебе говорить, дорогой. Но твоя… твоя теща, бывшая, его все в руках вертела да говорила, что оно… что много денег стоит. И на него много что купить можно. Глеб, ты меня слышишь? — Вероника прижалась к мужу.

— Зачем Таисии Тимофеевне твое кольцо? Бред какой. Она простая пожилая женщина. У нее все есть. Она ни в чем не нуждается. Прекрати. Ты просто его куда-то положила и забыла! — отмахнулся мужчина от жены.

— Нет! Ты никогда мне не веришь! Все защищаешь ее! Не ты ли сам сказал, что слепо доверять нельзя? Она меня терпеть не может. Изводит. Покоя не дает! — и Вероника с рыданиями бросилась на диван.

Таисия Тимофеевна вязала в своей комнате, когда туда вошли ее зять и Вероника.

— Мы… Тут такое дело. Вон, Вероника никак успокоиться не может. Кольцо у нее пропало. Я знаю, это ерунда полная. Но ради ее успокоения. Скажите вы ей, что не брали! — Глеб старался не смотреть Таисии Тимофеевне в глаза.

— Я? Да что ты, Глебушка! Куда оно мне? Зачем? Не видела я никакого кольца! — губы у Таисии Тимофеевны задрожали.

— Все. Уходим отсюда, — он взял Веронику за руку, чтобы увести, но она ужом выскользнула и бросилась к кровати старушки.
Сбросила постель на пол. На матрасе засияло кольцо.

— Вооот! Вот! Любуйся! Она воровка! А ты мне не верил! — Вероника отвернулась к окну.

— Что? Что же это? Я не брала! Глебушка, сынок, не брала я, Христом Богом клянусь! — Таисия Тимофеевна упала на колени.

Глеб стоял и молчал. С одной стороны билась в рыданиях мать его первой жены. С другой — теперешняя супруга. Он схватился за голову.

— Папа! Папа! — вбежавший Тимоша обхватил отца за ноги.

— Сынок! Иди, поиграй! — Глеб отстранил ребенка.

— Это тетя сделала. Сюда! — малыш вдруг показал рукой в сторону Вероники.

— Она и ребенка против меня настраивает! Золотого моего! Любимого! — Вероника попробовала схватить Тимошу на руки, но тот спрятался за отца.

— Я с вами с ума скоро сойду! — зазвонил телефон и Глеб пошел прочь из комнаты.

— Что? Ты это так оставишь? А мое кольцо? — Вероника побежала за ним.

Ночью она искала утешения у мужа и требовала отослать подальше Таисию Тимофеевну.

— Родная моя. Ну давай спокойней. Завтра мне еще встреча предстоит, а потом вернусь и разберемся! Не плачь больше, — Глеб прижал к себе жену.

Горько плакала у кроватки ребенка Таисия Тимофеевна. Наутро Глеб улетел. И тогда Вероника, решив, что муж опять пожалеет бабушку, решила взять ситуацию в свои руки.

— Вот. Бери деньги и убирайся отсюда! Вон из нашего дома! Поняла, карга старая? Хватит, терпела я тебя! Это распоряжение моего мужа! Он сам постеснялся, меня попросил.

Уходи! — Вероника принялась выкидывать вещи пожилой женщины из шкафа.

— Так и сказал? — упавшим голосом прошептала Таисия Тимофеевна.

— Да! Так! — ухмыльнулась Вероника.

— Не брала я кольца твоего, — старушка подняла на нее глаза.

— Скажи спасибо, что не заявили. Все, выметайся! — орала Вероника.

Таисия Тимофеевна собралась. В висках колотило. Было трудно дышать. Она не могла поверить, что Глеб мог так поступить, да только ночная кукушка дневную перекукует…

И тут как молнией ударило. В дверях появился Тимоша, который с ужасом смотрел, как бабушка собирается.

— А ребенок? Я не оставлю его здесь, пока отца нет! Не отдам! — Таисия Тимофеевна схватила малыша на руки.

Вероника попробовала его было отобрать и у нее это почти получилось, но прибежал Вилли и зарычал.

— С ним вместе убирайся! Пошли вон! — взвизгнула она.

— А не стыдно? Сына-то родного выгонять из дома, — покачала головой пожилая женщина.

— Неизвестно еще, родной или нет. Я с Глебом поговорю. Может, Машка твоя его вообще нагуляла! Что вылупилась, жаба старая? — хохотнула Вероника.

— Побойся Бога! Да Тимоша вылитый отец! Карточки достаточно посмотреть! — заплакала старушка.

— Что мне твои карточки? Анализ ДНК сделаем. И поверь, он будет не в вашу пользу! А теперь убирайтесь!

Бабушка с ребенком оказались за воротами. С ними же ушел Вилли. Побоялась Таисия Тимофеевна, что с собакой Вероника что сделает. Куда идти, она не знала.

И тут отворилась дверь. Вышел Митя, охранник и по совместительству водитель Глеба. До этого Таисия Тимофеевна считала, что он полностью на стороне Вероники.

— Она в гостиной. Я сейчас машину выгоню. И отвезу вас. Не бойтесь, я вас к матери своей отвезу, она на поселке живет, тут недалеко. Шефу не могу дозвониться. Недоступен он. Они в горы хотели ехать.

Вы простите, что не вмешался. Остановить это все надо. И Зина, которая готовит да убирает, тоже ревмя ревет. Вероника совсем обнаглела. Я поговорю с Глебом Витальевичем. Мы все слышали, — Митя погладил Таисию Тимофеевну по плечу.

Вскоре он отвез старушку, ребенка и собаку.

— Где ты был? — в коротком халатике к нему вышла Вероника.

— Отдыхать ездил. Поплавать, — молодой человек попробовал ее обойти.

— А хочешь, вместе в бассейне поплаваем? — Вероника призывно улыбнулась.

— Конечно. Чуть позже. Мне сейчас ненадолго уехатьнадо, — он посмотрел ей в глаза.

— Не задерживайся! — и Вероника ушла в спальню.

Ей было хорошо. В доме стояла тишина и она надеялась, что теперь-то ей точно никто не помешает. Надо только найти кого-то, кто придет и скажет, что отец мальчишки. За деньги. Тогда Глеб будет вынужден сделать ДНК. А уж она позаботится, чтобы данные не совпали. И Вероника с любовью вгляделась в свое отражение.

Митя смог дозвониться до своего шефа. Тот рвал и метал, тут же вылетел домой. Однако позвонил жене и предупредил, что будет не раньше, чем через неделю. Тотчас же в гости Вероника пригласила подругу.

Та пришла, бродила по красивому дому и завистливо вздыхала.

— Вот ты устроилась! Шикарно просто! Слушай, а где спиногрыз? Неужто твой его с собой взял? — спросила подружка Веронику.

— Да выгнала я его. Вместе с бабкой, — Вероника грациозно раскинулась в кресле с бокалом в руке.

— Как это? Ты что, совсем? Тебя же Глеб уроет!

— Я все продумала. Он приедет — скажу, что бабка сбежала. И что умом тронулась, ребенка с собой забрала, мол, нечего ему с чужими людьми жить. Типа совесть замучила, призналась, что внук не от него. Мужик один есть на при мете, он за деньги на все способен. Он к нам постучится, поорет, типа, где моя кровинушка, мой сынок.

Я все так обставлю, что Глеб засомневается. Как в истории с кольцом. Я же его старой дуре сама подкинула. Да мальчишка видел. Сдал меня, маленький гаденыш. Но Глеб, правда, особо выяснять не стал, торопился.

ДНК… Я позабочусь. Ну не нужен мне тут чужой ребенок! Я и своих-то не хочу. У Глеба деньги есть, стану для себя жить. Я его знаешь, сколько окручивала? Все старалась рядом попадаться. Справки навела. Утешила вдовца. Это не трудно было. Мужики же они как пешки. А я королева! Я хотела бы совсем от мальчишки избавиться, да бабка все мешала! — протянула лениво Вероника.

— Ты что? Нельзя же так! — вскрикнула подруга.

— Знаешь, за свое счастье биться нынче надо! Мужики с деньгами на дороге не валяются. Сейчас стоящих-то совсем нет. А я хочу жить красиво! Путешествовать, тратить деньги на себя, покупать все, что душе угодно. Не работать, я что, дура? Тащиться куда-то ни свет, ни заря, пахать там за гроши, так вся жизнь пройдет. Дом хотела,
как этот. И все у меня получилось! Ну, есть небольшая помеха. Старуха и ребенок. А, я еще про проклятую собаку забыла. Мерзкий такой. Вилли. Если б бабка оставила, собственноручно бы пришибла. Все бродил тут. Ладно, я порядок навела. А теперь… — начала было Вероника.

Но властный голос заставил ее замолчать:

— А теперь ты уберешься отсюда! И чтобы никогда я тебя больше не видел! Ты поняла? Вещи можешь с собой забрать, чтоб духу твоего тут не было!

Девушки, вздрогнув, обернулись. В дверном проеме стоял Глеб с побелевшим от ярости лицом.

— Дорогой… Ты же это… Через неделю. Это не то, что ты думаешь, я тебе сейчас все объясню, — Вероника пробовала подойти к мужу.

— Не надо мне ничего объяснять! Я все сам слышал. Да как ты могла? Я же все для тебя был готов сделать! Это же беззащитный малыш и пожилая женщина! Мы же тебя в дом пустили…

Митя, убери ее отсюда, — быстрым шагом Глеб вышел, не оборачиваясь на крики жены.

Таисия Тимофеевна, Тимоша и Вилли гуляли на васильковом поле.

— Папа! Папа идет! — малыш побежал к отцу.

Сенбернар, опередив ребенка, чуть не сшиб с ног хозяина, принялся прыгать и лизать его лицо.

Он обнял их всех. Не спуская ребенка с рук, спросил:

— Почему вы мне ничего не сказали?

— Да что ты, сынок. Думала, наладится все. Вот оно как вышло. Прости меня, — Таисия Тимофеевна опустила глаза.

— Поехали домой. Сам виноват. Я искал в ней вторую Машу. Ничего, все теперь у нас будет хорошо! Даже еще лучше! — проговорил Глеб.

И они пошли навстречу новой жизни. Высокий красивый мужчина с ребенком на руках, бабушка и большой лохматый
Вилли. Они были рядом. Зло ушло. Впереди была дорога добра…

Инет

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

«ЗАКОН БУМЕРАНГА»

Помню, попросила меня одна мама освятить ей квартиру. Прихожу, как договорились. Пока раздевался, смотрю, а из одной из комнат выглядывают две девчачьи мордашки, лет семи-восьми. Мы тут же познакомились, и во время, пока я совершал освящение, они неотступно следовали за мной, все им было интересно.

Когда стали молиться с поминанием всех членов семьи. Я спросил: «А как зовут вашу маму»? И они мне наперебой стали рассказывать, что их маму зовут Ангелина, «Это от слова «ангел», наша мама – ангел. Она добрый ангел»!
— Почему они у тебя такие разные? — спросил я у нее, уходя.

— От разных отцов?
— Нет, — ответила она, — ту, что побольше, я взяла из роддома. Думали с мужем, что детей уже не будет, взяли, а на следующий год появилась своя. Потом мужа не стало, и вот одна их воспитываю…
— А чувства у тебя к ним разнятся? Ты кого–то любишь больше?
— Люблю обеих одинаково. Они у меня славные. Все хочу отца им нормального найти, да, вот, мужички пугаются. Если бы один ребенок был, то, наверное, уже нашла бы кого-нибудь. А так — все одна…

После освящения жилища Ангелина стала, хоть и редко, но все-таки заходить в церковь. Девочки пару раз причащались. Казалось, что все у них благополучно. Поэтому когда Ангелина пришла и неожиданно заявила, что решила избавиться от неродного ребенка, её слова прозвучали для меня словно гром среди ясного неба.
— Как же так?! — спросил я. — Ведь ты же любишь девочку! Если тебе материально трудно, то мы поможем, только ты не сдавай ребенка. Она у тебя уже в школу во всю ходит, и ведь не догадывается, что ты ей неродная. Сама подумай, как ей будет там, в детдоме, тяжело!
Женщина спокойно посмотрела мне в глаза и ответила:
— Я её ненавижу! Она виновата в том, что у меня не складывается личная жизнь. С каждым днем мне приходится все труднее себя сдерживать, чтобы не начать её бить!
Потом подходит ко мне, складывает ручки лодочкой, и просит благословить её отдать дитя в детдом!
— Я не могу благословить на предательство, мать…
Прошло ещё какое-то время, и женщина пришла в церковь вместе с обеими девочками. Оказывается, на завтра уже была договоренность, что приемную дочку она отвезет в детский дом…
Смотрю на дитя, — та ещё ничего не знает, о чем-то шушукается с сестренкой, и обе заговорщицки смеются. Периодически, то одна, то другая подходят к маме и трутся носиками о её куртку и руки…
Я подошел к девочке, и та, запрокинув головку, посмотрела на меня. Её детские глазки были такими задорными и счастливыми. Я положил руку ей на лоб и стал большим пальцем гладить её по носику снизу вверх. Моя кошка застывает, когда я ей так делаю. Дитя подыгрывает мне и щурится, изображая котенка. Веселый маленький доверчивый котенок, ты ещё ничего не подозреваешь…
Завтра тебя отвезут в большой чужой тебе дом, где не будет мамы, не будет сестры. Ты останешься одна… У большинства детей, которые с завтрашнего дня станут для тебя новой семьей, есть мамы. Правда, они в массе своей потеряли человеческий облик, лишились права быть мамами, но они есть, и иногда приезжают в детдом, потому что продолжают по-своему любить…
Поначалу ты будешь простаивать у входной калитки на территорию твоего нового дома, потом будешь часами смотреть в окно на дорогу, ведущую к нему. Ты будешь ждать маму, ведь она пообещает обязательно вернуться…
Но она уже никогда к тебе не придет. Со временем тебе расскажут, что она вовсе и не твоя мама, что настоящая твоя мама отказалась от тебя ещё в роддоме, а эта взяла, но потом тоже отказалась…
И ты поймешь, что ты никому не нужна, тебя никто не любит… И задор, что у тебя сейчас в глазах — со временем погаснет, и в них навсегда поселится тоска…
Но все это наступит завтра, а сегодня у тебя ещё целый день детства.
Как же теперь тебе жить, ребенок? Ребенок, которого дважды предали те, кто по определению своему, должны были бы любить тебя больше всех на свете! Сможешь ли ты теперь кому-нибудь поверить?
В это время мать сосредоточенно ставит свечу, крестится. О чем ты, думаю, молишься? О том, чтобы дитя потом простило тебя, или уже выпрашиваешь нового мужчину?
— Ты окончательно все решила? Ты продумала последствия?
— Да, — отвечает она внешне спокойно, но в её голосе слышится раздражение…
Наверно она уже представляет, как завтра побыстрее покончит с этим неприятным делом. Наверняка поцелует девочку на прощание и пообещает скоро вернуться за ней. Но не вернется никогда. Все верно: с глаз долой, из сердца – вон… Наверно предвкушаешь, как счастливо вы теперь заживете с дочкой, может и долгожданный мужчина постучит в твою дверь.
Только ведь это для тебя эта девочка чужая, а для твоей дочери — она родная. Та, что останется с тобой, будет смотреть в твои любящие глаза и целующие губы. Но она будет помнить, что ты точно так же целовала и её сестру, прежде чем та исчезла. Сперва она станет бояться тебя, а потом начнет ненавидеть. Время придет, и она обязательно разыщет сестру, и им будет, о чем поговорить. Ты вырастишь мстителя…
Наша жизнь состоит из множества поступков, злых и добрых. Сделал ради Него добро, и Он мимо тебя не пройдет. А совершил зло, даже если об этом никто и не знает, зло — злом же к тебе же и вернется…
Это — духовный «закон бумеранга»…
Завтра ты, женщина, запустишь бумеранг в свое будущее. И он обязательно вернется к тебе по своему неумолимому закону, и даже если ты сменишь имя, поменяешь страну проживания, он везде тебя найдет.
С другой стороны, ты блаженна, мать! Потому что тебе, ни в этой жизни, ни в вечности, — не придется, в отличие от других, мучиться нашим извечным вопросом: «За что? Господи»!
В храм Ангелина больше не заходит…
о. Александр Дьяченко

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.