Рада Грановская: Люди с клиповым мышлением элитой не станут

 

Дети, выросшие в эпоху высоких технологий, по-другому смотрят на мир. Их восприятие — не последовательное и не текстовое. Они видят картинку в целом и воспринимают информацию по принципу клипа.

О том, как меняется мышление в эпоху высоких технологий, в интервью рассказала профессор, доктор психологических наук, старший научный сотрудник отдела организации научно-исследовательской работы ФГБУ «Всероссийский центр экстренной и радиационной медицины им. А.М. Никифорова МЧС России» Рада Грановская.

— Сегодня часто говорят о том, что современное поколение детей и молодежи очень сильно отличается от предыдущих. В чем, на ваш взгляд, заключается это отличие?

— Оно связано с тем, что молодые люди сегодня по-другому воспринимают новый материал: очень быстро и в другом объеме. Например, учителя и родители стонут и плачут, что дети и современная молодежь не читают книг. Это действительно так. Многие из них не видят надобности в книгах. Они вынуждены приспосабливаться к новому типу восприятия и темпу жизни. Считается, что за последний век скорость изменений вокруг человека увеличилась в 50 раз. Вполне естественно, что возникают и другие способы переработки информации. Тем более, что они поддерживаются с помощью телевизора, компьютера, интернета.

Дети, выросшие в эпоху высоких технологий, по-другому смотрят на мир. Их восприятие — не последовательное и не текстовое. Они видят картинку в целом и воспринимают информацию по принципу клипа. Для современной молодежи свойственно клиповое мышление. Люди же моего поколения, которые учились на книгах, с трудом представляют себе, как такое вообще возможно.

— Вы не могли бы привести какой-нибудь пример?

— Например, проводили такой эксперимент. Ребенок играет в компьютерную игру. Периодически ему дается инструкция на следующий шаг, где-то на три страницы текста. Рядом сидит взрослый, который, в принципе, быстро читает. Но он успевает прочитать только полстраницы, а ребенок уже обработал всю информацию и сделал следующий ход.

— И чем это объясняется?

— Когда у детей в ходе эксперимента спрашивали, как они так быстро читают, то они отвечали, что не читали весь материал. Они искали ключевые моменты, которые давали им знать, как поступить. Чтобы представить, как работает такой принцип, могу привести еще один пример. Представьте, что вам поручили в большом сундуке на чердаке найти старые галоши. Вы быстренько все выкидываете, добираетесь до галош и спускаетесь с ними. А тут какой-то дурак подходит к вам и просит перечислить все, что вы выкинули, да еще сказать, в каком порядке оно там лежало Но в вашу задачу это не входило.

Были еще эксперименты. Детям показывали картинку на определенное количество миллисекунд. И они описывали ее так: кто-то поднял что-то на кого-то. На картинке была лисица, которая стояла на задних лапах, а в передней держала сачок и замахивалась на бабочку. Вопрос в том, нужны ли были детям эти подробности, или для задачи, которую они решали, было достаточно, что «кто-то поднял что-то на кого-то». Сейчас темп поступления информации такой, что для многих задач детали не нужны. Нужен только общий рисунок.

На клиповое мышление во многом работает и школа. Детей заставляют читать книги. Но на самом деле школа построена так, что учебники не являются книгами. Ученики читают один кусочек, потом через неделю — другой, а в это время еще по кусочку из других десяти учебников. Таким образом, провозглашая чтение линейное, школа ориентируется на совсем другой принцип. Не нужно читать весь учебник подряд. Один урок, потом десять других, потом снова этот — и так далее. В итоге возникают противоречия между тем, что требует школа и что она реально предлагает.

— А о какой возрастной границе в данном случае идет речь?

— В первую очередь, такой тип мышления свойственен молодежи где-то до 20 лет. Поколение, представителям которого сейчас 20–35 лет, можно сказать, находится на стыке.

— Неужели всем современным детям и молодежи свойственно клиповое мышление?

— Большинству. Но, конечно, сохраняется определенное количество детей с последовательным типом мышления, которым нужен монотонный и последовательный объем информации, чтобы прийти к какому-то заключению.

— А от чего зависит, какой у ребенка будет развиваться тип мышления, последовательный или клиповый?

— Это зависит во многом от темперамента. Флегматики, скорее, склонны к восприятию больших объемов информации. Это также зависит от среды, от задач, которые она предлагает, от того, в каком темпе они поступают. Неслучайно людей старого типа психологи называют людьми книги, а нового — людьми экрана.

— И что для них характерно?

— Очень большая скорость включения. Они обладают возможностью одновременно читать, посылать смс, звонить кому-то — в общем, делать многие вещи параллельно. И ситуация в мире такова, что таких людей требуется все больше. Потому что сегодня замедленная реакция при любой квалификации не есть качество положительное. Только некоторым специалистам и в исключительных ситуациях необходима работа с большим объемом информации.

Еще немецкий промышленник Крупп писал, что если бы перед ним стояла задача разорить конкурентов, он бы просто предоставил им самых высококвалифицированных специалистов. Потому что они не начинают работать, пока не получают и не обработают 100% информации. А к тому времени, когда они ее получают, решение, которое от них требуется, становится уже не актуальным.

Быстрая реакция, пусть и не достаточно точная, в большинстве случаев сейчас важнее. Все ускорилось. Изменилась система технического производства. Еще 50-60 лет назад машина состояла, скажем, из 500 деталей. И нужен был очень хороший, квалифицированный специалист, который нашел бы конкретную деталь и быстро заменил. Теперь технику преимущественно делают из блоков. Если есть поломка в каком-то блоке, его целиком вынимают, а потом быстро вставляют другой. Такой квалификации, как раньше, для этого уже не нужно. И эта идея быстроты сегодня проникает повсюду. Сейчас главный показатель — скорость.

— Получается, что сегодня люди учатся быстрее реагировать на поставленные перед ними задачи. А есть ли здесь обратная сторона медали?

— Происходит снижение квалификации. Люди с клиповым мышлением не могут проводить глубокий логический анализ и не могут решать достаточно сложные задачи.

И здесь я бы хотела обратить внимание на то, что сейчас происходит интересное расслоение. Очень небольшой процент состоятельных и профессионально продвинутых людей обучают своих детей преимущественно без компьютера, требуют, чтобы они занимались классической музыкой и подходящими видами спорта. То есть, по сути, дают им образование по старому принципу, который способствует формированию последовательного, а не клипового мышления. Яркий пример — основатель компании Apple Стив Джоббс всегда ограничивал количество современных устройств, которые дети используют дома.

— Но ведь очень многое зависит и от среды, в которой воспитываются дети. Могут ли родители как-то повлиять на то, чтобы при всей нынешней вовлеченности в мир современных устройств у ребенка развивалось не только клиповое мышление, но и традиционное, последовательное?

— Конечно, могут. Надо, в первую очередь, стараться расширить их круг общения. Именно живое общение дает нечто невосполнимое.

— В начале беседы вы упомянули о том, что книги читают все меньше. На ваш взгляд, означает ли это, что век массовой книги подходит к концу?

— К сожалению, во многом это так. В одной из американских статей я недавно прочитала совет для преподавателей вузов: «не рекомендуйте своим слушателям книги, а рекомендуйте главу из книги, а лучше параграф». Гораздо меньше шансов, что книгу возьмут в руки, если ее порекомендуют прочесть целиком. Продавцы в магазинах обращают внимание, что книги толще трехсот страниц редко покупают и даже рассматривают. И вопрос не в цене. Дело в том, что люди внутри себя перераспределили время на разные виды занятий. Они лучше посидят в социальных сетях, чем будут читать книжку. Это им интересней. Люди уходят в другие виды развлечений.

— Насколько я понимаю, клиповое мышление – это неизбежное следствие развития современного общества, и повернуть этот процесс вспять невозможно?

— Правильно, это направление цивилизации. Но, тем не менее, надо понимать, к чему это ведет. Те, кто пошел по линии клипового мышления, элитой уже никогда не станут. Идет расслоение общества, очень глубокое. Так что те, кто позволяет своим детям часами сидеть за компьютером, готовят для них не самое лучшее будущее.

Беседовала Татьяна Хрулева

Поговорим, мама…
Олег Букач

— … нет, сынок, ничего не случилось. Всё хорошо. Но ты, однако, приезжай после работы, поговорим хоть, а то я тебя уже десять дней не видела: всё звонки да звонки. Я котлет нажарю, с картошкой, как ты любишь, и компот из яблок сварю…
Мама понимает, что это – убийственные аргументы, против которых не устоит её Юрик, а потому, улыбаясь, кладёт трубку и ждать начинает.
А чтобы ожидание не было столь утомительно долгим, засуетилась, решивши, что вначале в доме прибрать надо.
И мыла, и пылесосила, и протирала, и поменяла, и свежим застелила.
Часа через два закончила. Присела на краешек дивана в комнате, зорко оглядывая поле битвы за чистоту и уют, но тут же опять вскочила, почти молодо, если бы не колени, и ринулась на кухню. Там фарш уже оттаял в раковине, а картошка и яблоки, помытые, обсохли на полотенчике с утёнком, которым Юрик ещё в детстве рожицу по утрам вытирал.
Ещё часа через два котлеты, картошка, жареная, с луком, и компот — были. Сил только не было. Но это ведь не страшно: мамы наши быстро их набираются, когда нас ждут.

И за окном сегодня чудесно. Весна просыпаться начала, та самая, ранняя, когда уже сухо и светло, но деревья пока ещё затаились, натужились и ждут одного ещё тёплого дня, когда можно будет пальнуть в воздух разом из всех своих стволов-почек, чтобы окончательно прикончить зиму и начать следующий круг жизни.

К приходу сына всё накрыла, приготовила и у стола присела, подперев щёку ладошкой. Потом встала, в ванную зашла, причесалась перед зеркалом и опять к столу вернулась. Тут и Юрик в двери позвонил.
Если бы вы видели мамино лицо в этот момент!

Такими лица только у ждущих женщин бывают, когда они ждут своего ребёнка, чтобы с ним в первый раз встретиться, когда вся в поту ещё она, со слипшимися волосами и ресницами, тоже слипшимися, ибо трудно и долго сын шёл на первую встречу со своей мамой. Измучил её. А сам проорался и уснул тут же, даже не взглянув на ту, что жизнь ему минуту назад подарила.

А мама смотрит на него фиалковыми глазами – так только счастье смотреть может – и тянется, тянется душой к самому небу, чтобы возблагодарить его за то, что послало ей счастье сына видеть.

И, думаете, с годами мамы наши привыкают к этому счастью? Не радуются всякий раз, когда с нами встречаются? Ещё как радуются! Нисколько не меньше, чем при первой встрече. Вот таким стало мамино лицо, когда Юрик в двери позвонил.

А он и не заметил этого, когда вошёл, мыл руки и ел за столом то самое, что с детства помнит, как самую вкусную еду, хоть Людка, жена любимая и единственная, мать его собственного сына, тоже вкусно готовит. Но ма-ми-но!.. Ну, вы же знаете: мамино – самое-самое…

Наш брат устроен довольно примитивно. Если мы голодны, то ни о чём, кроме еды, думать не можем и видеть – тоже. Когда же «глад телесный утолим», начинаем быть способными что-то замечать.

Вот и Юрик у мамы такой же. Когда компот яблочный (мамин!) пил, заметил, наконец, что уж очень ровно сегодня она спину держит и ждёт, когда дитя её драгоценное наполнит желудок.

Так же мамы наши смотрят, когда младенец грудь сосёт. А потом так хочется им, чтобы он, наевшись, в глаза глянул и хоть несколько мгновений этак-то «поговорил» с нею.

Да куда там! Сын, ещё не закончив сосать, погружается в объятия сна. И прощает его мама за такое к себе невнимание, даже больше ещё любить начинала.

Но теперь-то Юрик вырос. И хотя прилечь после еды ему хотелось, тревогу мамину всё же почувствовал: жизненный опыт, как-никак. Опять на маму глянул, долго теперь уже. И спросил только:
— Что, мам?..
Она не сразу заговорила в ответ, словно бы слова подыскивала, чтобы не испугать сына.
Посуду со стола убрала в раковину, затем села на своё место и потом только начала:
— Ты, сынок, тётю Наташу помнишь? Ну, тебе было лет пять, когда она к нам приезжала погостить на несколько дней. Ещё медведя тебе плюшевого большого привезла, с которым ты потом несколько лет спал, не расставаясь…
По глазам сыновьим внимательным поняла, что вспомнил, потому и продолжила:
— Она сегодня письмо прислала…
И опять замолчала. Когда снова на Юру посмотрела, то столкнулась с его вопросительным взглядом.
— Пишет, что рак у неё, уже запущенный, в последней стадии…

Сын опять молчит и ждёт продолжения, понимает, важно всё, что сейчас происходит, для мамы.
— … и она хочет на тебя в последний раз посмотреть… перед смертью…

Видели когда-нибудь, как глаза человеческие слезами наполняются? Видели, наверняка. Вот так же точно может в них, подобно слезам, набегать и удивление. Смотрит сын, удивляется и опять молчит.

Встала тогда мама из-за стола, к раковине отвернулась и посуду мыть начала. Молчат оба. Но первым не выдерживает он:
— Почему же меня, мама? Мы ведь с нею и не знакомы, в сущности, – встреча в детстве и медведь не считаются.

Мама домывать не стала, а сразу воду выключила, да кран, видно, плохо завернула: капли с равным промежутком падали в грязную ещё тарелку, тикали, как часы.
— Ты даже не знаешь, Юрочка, как ты ошибаешься. Даже не догадываешься. Знакомы вы с нею и первый почти год твоей жизни вместе жили.

Она – мама твоя… ну, та, которая тебя родила. Только невезучая Наташа была какая-то. Отец твой, муж её «гражданский», как теперь говорят, ушёл, даже твоего рождения не дождавшись.

Она помыкалась с тобою по съёмным квартирам, а потом на север завербовалась. Но туда с детьми, тем более маленькими, не брали. Вот как-то вечером она ко мне с тобою на руках и приехала.

Прямо на пороге всё и вывалила подчистую. Сказала, что если я не соглашусь, то сдаст она тебя в детский дом, в котором сама выросла, что видеть она тебя не может, потому что ты на отца своего сильно похож.

Да и вообще детей, своих собственных, она заводить не собирается, потому как пожить хочет да на мир посмотреть.
Неделю с нами была. Все документы мы сделали. Спасибо Анне Петровне, заведующей тем самым детским домом, где Наташа росла, она помогла по закону оформить.
Всё. И уехала. А мы с тобою остались… жить-поживать да добра наживать…

Мама невесело улыбается и всё на Юрика своего смотрит. Когда он будто спросить её о чём-то хотел, выставила вперёд ладонью руку, словно губы ему закрывая, и продолжила:
— … сначала нас, правда, трое было. Ещё Серёжа, муж мой… Мы с ним тогда только первый год вместе жили. Он молчал сначала, а потом сказал, чтобы я выбирала: или он или ты… Ну, я и выбрала. А он и не сопротивлялся.

Просто собрался и ушёл. Так вот и родилась наша с тобой семья…
Глаза у Юрика уже не вопросами, а живыми слезами полны:
— Как же так, мама? И ты никогда больше замуж…
А вода из крана всё капает и капает, стучит и стучит, отсчитывает и отсчитывает время.
И снова мама сына перебивает:
— … некогда всё было. Сначала ты болел часто. Потом в школу пошёл, и я всё боялась, что если появится в нашей с тобою семье кто-то посторонний, то вдруг обидит тебя, а ты слабенький такой и учился сначала плохо.

Потом же, когда выправился, большой уже был, я тебя однажды спросила, помнишь, про Николая Иваныча. Как ты к нему относишься. А ты сказал, что от него бензином всё время воняет и волосы у него из носа растут.

Вот и испугалась я, что не примешь ты моего мужа, не дашь ему отцом для тебя стать… Так вот всё и получилось…
Сидят мать и сын, молчат оба. Слушают, как время капает и как жизнь уходит.
Потом встаёт Юрик из-за стола, к окну подходит, закуривает возле открытой форточки. Темнеть уже начитает: весна ведь, дни ещё не очень длинные.

Но почки на деревьях всё же видны, затаившиеся. Только теперь они, кажется, таятся и листьями стать не торопятся, ожидая, что дальше-то будет.
А мама сзади к сыну подходит, прижимается щекой к его спине и шепчет:
— Поезжай, Юрочка, к Наташе. Утешь перед смертью душу её неприкаянную, а то ведь ей там, по ту сторону жизни, в е ч н о одной быть да мучиться…

Инет

Жуткий сюрприз выяснился по чистой случайности. У моей младшей четырёхлетней сестры, Люськи, вылезла пупочная грыжа. Врачи сказали – не затягивать. Чем раньше прооперируют, тем лучше. Люська без папы наотрез отказывалась ехать в больницу. Дождались его из рейса, и папа проводил её до самой операционной.

— Папочка, ты меня будешь тут ждать? – рыдала сестрица.

— Куда я денусь, милая? Конечно буду ждать. Почему ты плачешь, ты же такая храбрая у меня?

— А где я платю? Я плосто вздыхаю!

И её увезли. Несложная плановая операция. Но родителей попросили сдать кровь в банк крови – это было обязательным условием.

— А у неё ж только с одним из нас совпадает, по идее. – спросил папа. – Может, вы пробы сначала возьмете? Чтобы мы вам лишнюю не сдавали.

— Кровь лишней не бывает! – твёрдо сказал врач.

Мама с папой сдали кровь. Мама была бледна, казалось, вот-вот и грохнется в обморок. Потом всё не могла усидеть на месте. Бегала в процедурную, разговаривала с медсестрой. Потом уж и Люсю вывезли из операционной, батя пошёл встречать, как обещал. Сидел с ней весь выходной. Мама вроде подуспокоилась, проведала дочку и повезла меня домой, хоть я и отказывался.

— Я тоже могу с ней сидеть. – упрямо настаивал я.

Мне тогда уже исполнилось одиннадцать лет. Люсю, свою маленькую светловолосую сестру, я любил больше всех на свете. Наверное, даже больше мамы и папы. А как её было не любить? Ангел. Светловолосый ангел во плоти.

Представьте себе маленький районный центр с районной же больницей. Да, новой, полностью оборудованной – даже банк крови имелся, чтоб ему. Но ПГТ он и есть ПГТ. Прошло ровно три дня – Люся уже была дома, папа собирался в рейс. Пошёл купить курева в дорогу. А пришёл… похожий на грозовую тучу.

— Папочка… — завопила Люська из детской (у неё ещё был постельный режим) – Ты принёс мне мои любимые зефилки.

Отец оставил пакет из магазина в коридоре. Велел мне быстро идти в детскую. Взял мать за локоть и завел в кухню.

— Коля… Коля… ты чего?

А в кухне был разговор, о котором я узнал только спустя годы – тогда мы с Люськой не понимали ничего. Она была ещё мала, а я слушался отца. В детскую так в детскую. Люся захныкала и стала требовать папочку и зефир, я предложил почитать ей. Слава Богу, она согласилась.

В кухне Коля, вращая бешенными глазами, подошёл к Зине так близко, что она вжалась в стену. Больше некуда было отступать.

— Это правда? Что Люська не моя?

— Да как… да что… Коленька, в своем ли ты уме? Что же ты говоришь такое?

— А я тебе скажу, что говорю. У меня кровь вторая положительная, у тебя – первая положительная. А у неё – он мотнул головой в сторону двери – третья отрицательная. Если что-то напутали, так ведь можно и пересдать.

Зина решительно отодвинула мужа, прошла к столу, села. Уронила голову на руки и простонала:

— Сволочи. Ну просила же! Чего им всем надо? Завидуют, Коленька, на нашу жизнь. Всё у нас есть. И детки вон какие хорошенькие.

— Просила значит… ну, ясно.

Он вышел из кухни, на которой осталась плакать Зина. Всего-то раз и оступилась… от скуки… с командировочным инженером. Муж всё в рейсах, да в рейсах. Это в кино муж-дальнобойщик – красиво и романтично. А в жизни – холодно и тоскливо. Зина решила, что надо что-то делать! Ведь он-то поди в рейсах своих тоже не был примерным мужем. Постольку дней катается. Она вскочила и побежала за Колей, но его уже и след простыл. На столе одиноко лежала коробка с зефиром.

После рейса отец серьёзно со мной поговорил. Просил уйти с ним.

— Пап, а как я… а Люська? Мама? А ты не можешь остаться?

На меня будто положили бетонную скалу. Скалы состоят из горных пород – я смотрел видео. И скала на моих плечах тоже была неоднородной. Там был страх потерять отца. Страх перед выбором. Получается, кого-то я всё равно терял. Посчитав нехитрое уравнение в уме, я решил остаться. Люся + мама были больше по количеству, чем один папа. Хотя, по значению могла перевесить и одна сестра.

Отец часто встречался со мной. Про Люську он как будто забыл. Я ничего не понимал, но знал: мог бы батя мне объяснить, что происходит – объяснил бы. Сестра поначалу тосковала и плакала, на неё было больно смотреть. Но потом стала спрашивать об отце всё меньше и меньше. Она замыкалась в себе и проводила все время со своими игрушками. Я не понимал дословно, за что на Люсину голову выпала эта кара, но догадаться мог. Что же касается мамы…

Мама спятила. Она начала тащить в дом с помойки всякий хлам. Сначала безобидный и, вроде как, полезный в хозяйстве. А после уже и всё подряд. На нас ей стало абсолютно наплевать. Мать сидела над своими помоечными богатствами. Что-то шептала, перебирала. Как молодая и красивая женщина могла за полтора года превратиться в это – я не понимал. Но отцу ничего не говорил. Обо мне, иногда и о Люське, заботилась соседка. С едой я худо-бедно разбирался на алименты от отца. А вот с запахом, который пропитал всю нашу квартиру… в школе надо мной все ржали, но я старался не вступать в открытые конфликты.

-Тётя Маша, научите меня гладить? – постучался я к соседке.

— Глебушка, да тебе бы постирать бы для начала… — морщила нос Мария.

— Бесполезно. Я стирал. Но мне завтра к отцу, и надо как-то выглядеть…

— Так он что… — ахнула соседка. – Ничего про Зину не знает?

— Я не буду ему ничего говорить. Он ушёл, а значит это не его дело!

Она пропустила меня в свою квартиру, потом подумала и велела:

— Люську тоже веди. Я вас приведу в порядок. И вообще, принесите ко мне вещи. Будете переодеваться у меня. Чем могу…

Так и поступили. Теперь я хоть не вонял на всю школу, как бомж. Но заботливая тётя Маша решила этим не ограничиться. Она пошла к отцу и пристыдила его. Папа встретил меня после школы.

— Ты почему молчал?

— А что? Ты бы вернулся?

— Нет. Но ты можешь жить со мной.

— А Люська?

Отец молчал. Я отрицательно помотал головой и пошёл в сторону дома.

— Погоди ты! Люська может жить у бабушки.

— У бабушки новый муж. Ей не до нас.

— Понятно, в кого… — начал отец и осекся.

Папа всё же сделал попытку поговорить с бывшей тёщей.

— Коля, да ты спятил? Зачем мне маленькие дети, у меня, можно сказать, вторая молодость.

— Но Люся ваша внучка!

— Жаль.

— Что?! – опешил отец.

— Жаль, что материнство очевидно, а отцовство – нет. Вот был бы у меня сын, а у него дети – так поди знай, мои внуки, или нет. Взятки гладки. – откровенно насмехалась бабушка. – А тут и впрямь моя. Да только у меня своя жизнь.

— Да. Как я мог жениться на Зинке? Нужно же было просто повнимательнее посмотреть на вас.

Однажды утром я проснулся и не обнаружил матери дома. Вся её помойка была на месте – не захламила Зина только нашу с Люськой комнату – а её самой не было. Я открыл форточку, морозный воздух немного разбавил смрад. Накормил Люську, что-то поклевал сам. Отвёл сестру к соседке:

— Матери нет, а мне бы в школу.

— Как нет? – опешила Маша. – Мороз-то какой. Где же она?

Моя беспутная спятившая мать закончила свои дни на дальней свалке. Как и почему она замерзла вместо того, чтобы идти домой – никто не знал. Маша сказала, что теперь за нами придёт специальная служба и там уже будут решать. И служба пришла. Женщина посмотрела на нашу квартиру и повернулась к Маше:

— А… мы не могли бы у вас всё оформить?

— Пожалуйста, проходите. – пожала плечами соседка.

— Так, стоп! Никто никуда не проходит. – услышал я голос отца, который поднимался по лестнице. – Прошу прощения. Только с рейса. Это мои дети.

— И квартира ваша? – хмыкнула женщина из опеки.

Папа не стал даже заглядывать внутрь. Просто сказал мне:

— Собирайся давай. Поедем домой. Тут после разберемся.

— А Люська? – замирая от ужаса, спросил я.

— Само собой. Люся, ты тоже собирайся.

Сестра отлепилась от стены, которую подпирала, и неуверенными шагами подошла к отцу.

— Папочка?

— Что, милая?

— Это правда ты?

Отец подхватил сестру на руки и прижал к себе, тяжко вздохнув.

— Это я. И я тут. Всё хорошо.

— Не уходи больше, папочка! – завыла Люся.

Я обмер. Сейчас сдаст всех с потрохами, и строгая женщина нас заберет, несмотря на наличие живого официального отца. Но тётка потеряла к нам интерес и о чём-то сплетничала с Машей. А батя держал Люську на руках и по лицу его текли слёзы. Он так старался обидеться в том числе на сестру, так долго пытался держаться подальше, но любовь к ней победила всё остальное. Любовь к нам, к его детям.

— Не уйду. Я никуда больше от вас не уйду. – плача, выговорил он.

Автор под ником Мистика в моей крови

Люблю бывать в гостях у родителей.

— Мама, а папа где?

— С утра полез мне за сапогами на антресоль и пропал…

То есть у них в квартире немного восьмидесятые, заповедник, хотя телевизор по диагонали в два раза длиннее моего.

На обед фирменные мамины котлеты. Те, которые помимо котлет, пахнут ещё и детством. За годы они стали только вкуснее. Мой Артём называет их «коклеты», от чего кажется, что он с ними кокетничает. Порой, и правда, кокетничает, ковыряя котлеты вилкой, а я свои пять уже проглотил и воровато тянусь к его.

— Сынок, прекрати! — ругается мама, — кто здесь ребёнок, спрашивается.

Я же дома у родителей, хороший вопрос.

У Артема с дедом деловые отношения. Артём использует деда в качестве автосервиса. Однажды заставил меня притащить к ним сломанный велосипед. Я, конечно, тоже пытался его починить, но сделал только хуже: после моего вмешательства сходство с велосипедом было полностью утрачено. Дед залез в свой заветный шкаф, на двери которого на резинках висит три тысячи отверток, а на полках в банках из-под советского порошкового кофе томятся шурупы. Через две минуты велосипед был в порядке, плюс приобрёл функцию микроволновки. В своё время отец мог собрать из воздуха кассетный магнитофон.

Артём показывает бабушке мультики.

— Сейчас будет страшно, — предупреждает он старушку.

И старушка натурально прикрывает глаза рукой. Старушке натурально страшно. А мой знай откусывает у бисквитных медвежат «барни» головы и ухмыляется.

Мы с отцом смотрим футбол. Он болеет за «Динамо» с шестидесятых. Я делаю вид, что тоже болею за «Динамо». Хотя за те годы, что я болел за «Динамо», я болел за «Челси», «ПСЖ», «Реал», «Баварию» и даже за «Ноттингем Форрест». Перед поездкой к родителям я изучаю состав своей любимой команды.

— А Темка за кого болеет? — интересуется отец.

— Ой, пап, не спрашивай.

— Темка, а ты за кого болеешь? — спрашивает он.

— Я за чёрненьких.

— Как это? Здесь только синенькие и красненькие…

— Он болеет за судью, пап. Говорю же — не спрашивай.

Иногда одновременно с нами к родителям наведывается мой младший брат. Мы все люди местами интеллигентные, и в такой конфигурации из нас должно получаться «Аббатство Даунтон», но почему-то не получается. А получается «Семейка Аддамс».

Мой брат с Артёмом начинают конкурировать, как сверстники, несмотря на то что у брата у самого ребёнок. Камнем преткновения обычно становится «Лего» по мотивам «Друзей», принадлежащее брату.

— Я собирал его две недели, Артём, даже не думай дышать рядом с ним.

Через шесть минут.

— Мама, он украл у меня Чендлера!

— Де-ду-ш-ка!!! — раздаётся крик в другой комнате.

Это значит, Артём получил убежище за дедушкиной спиной. Политика.

Я облокачиваюсь на подоконник, выглядываю в окно. Во дворе мало что изменилось, даже черепашка-«лазилка» та же, только перекрашена. При развитом воображении легко вернуться назад. Вот только котлеты у мамы все чаще подгорают, и отец все реже находит в банках нужный шуруп. И я делаю единственное, что в моей власти — ценю. Каждое мгновение с ними, и не стесняюсь объятий, и вглядываюсь в глаза, и запоминаю мелочи — всем этим мне дальше жить, когда придёт время.

© Олег Батлук