Бедная Лизка
Олег Букач
Лизка так своему ребёночку радовалась. Сразу же, как только родила и ей его показали. Медсестра держала его под головку и под попочку лицом к ней. Было больно. А он синенький весь, в крови. Длинненький, как верёвочка. И орёт. И Лиза сразу поняла, что это – сын её. Таких пригожих младенцев она ещё не видела: пальчики такие, ножки, ручки. От боли, от умиления, от счастья Лиза расплакалась и потянула руки к нему. Но ей его не дали. Унесли куда-то. Зато голос его она слышала ещё долго. И как только он начинал плакать, там, в детской, она голос его слышала и просыпалась, даже если спала. А когда назавтра ей его кормить в первый раз принесли, и она прижала его к груди, а он зачмокал, то подумала, что сейчас сознание от счастья потеряет.
К вечеру пришла мама, села на стул возле кровати, сплела пальцы и, не глядя Лизке в глаза, начала нудить:
— Не нужен нам младенчик, дочк. Не нужен. Ты сама ещё девочка у меня, и шестнадцати нет. Вас двоих я не прокормлю. А здесь его с радостью оставят. Ему уже даже родителей, ну, тех, которые усыновить согласны, подобрали. Подпиши бумаги, откажись, Лизонька… Вот вырастешь, замуж выйдешь и рожай себе на здоровье. У детей тогда и мать и отец будут. А сейчас что? Кому он нужен, нагулянный?..
— Мне, мам, нужен. Я ему мать. И отец у него есть. Он, когда Валерочку увидит, сразу поймёт, что это его сын, и заберёт нас к себе.
— Да что ты, родная моя! Серёжка этот, проходимец, уже и думать о тебе забыл. Думаешь, он тебя первую с приплодом оставил? Я вот на него ещё подам! Подааам!.. –
мать куда-то вверх и в сторону погрозила пальцем.-
— За то, что несовершеннолетнюю…
Лизка мать оборвала:
— Не надо никуда подавать! Я сама, сама этого хотела. А Валерочку, когда увидишь, и ты поймёшь, что он наш, Дубровин, и отдавать его никому нельзя… Я, мам, как представлю, что и меня ты могла бы отдать, потому что ведь и меня без отца родила, то аж прям во рту горько. И что бы тогда было? Мы бы с тобой так друг друга бы и не узнали. И меня, наверное, не Лиза бы звали. И Дубровиной бы я никогда не была…
Мать сидела рядом, вздыхала и молча точила слезу, покачивая головой. Потом чмокнула Лизку в лоб и, так ничего и не сказав, ушла, тяжело ступая пухлыми ногами.
Лизка смотрела ей вслед и тоже плакала, потому что мать жалко было. И себя жалко. Но больше всех – Валерика, который не успел ещё родиться, а уже лишился семьи.
А потом врачи к ней приходили. И тоже уговаривали. Даже завотделением, худая, красивая женщина в очках, приходила и тоже просила (нет, эта – требовала!), чтобы Лиза не ломала ни себе, ни ребёнку жизнь. Потом даже (хоть это и запрещено категорически!) приходила та женщина с мужем, которая хотела стать матерью для Валерика. И они вдвоём говорили, что Лизка ещё молодая, и дети у неё ещё будут, а для них это последний шанс.
Одним словом, Лиза не хотела, не хотела, а потом как-то так получилось, что стала делать так, как просили её все вокруг, хоть по-прежнему и не хотела… Но бумаги все подписала.
И была ранняя весна, и юное солнце радостно набирало силу и ласково начинало греть людские макушки, а Лизка уходила из роддома одна. Посидела в своей палате, зачем-то, у окна, ещё раз проверила свою тумбочку: ничего не оставила ли. Потому вспомнила, что если оставишь, то ещё раз вернёшься. Подумала и в самую глубину тумбочки положила свою расчёску. Вздохнула и побрела к выходу.
В дверях столкнулась опять с той женщиной, ну, новой Валерочкиной мамой, Мариной. Та, раскрасневшаяся, похорошевшая, бежала, чтобы забрать себе Лизкино счастье. А когда её увидела, то опустила глаза, взяла её за руку, а потом наклонилась, руку ту поцеловала и едва слышно вымолвила:
— Спасибо…
А Лизка… Лизка с тех пор жила, как в воду нырнула: сквозь воду будто бы видела, сквозь воду слышала, никогда ни с кем о Валерочке не говорила, а когда, уже перед тем, как вечером лечь в постель, оставалась одна, то представляла, как он растёт, растёт… Вот уже и ползать начал… А потом ходить. И «мама» ей в первый раз сказал. И Лизка счастлива была в эти минуты. И даже не плакала.
А потом мать её по врачам водить стала. И Лизка на вопросы послушно отвечала и таблетки пила. Но каждый вечер с Валерочкой «встречалась» и разговаривала с сыночком своим ненаглядным, единственным…

… Так вот и жила несколько лет. А замуж… Замуж так и не вышла. Да и кому она нужна, растолстевшая, поглупевшая уборщица из овощного магазина, которую раз в год, весной, на месяц кладут в психушку, чтобы подлечить.
Спасибо Георгию Ивановичу, заведующему, который всё понимает и с работы Лизку не гонит…

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Ненужные дети
В одной химической лаборатории при крупном предприятии в маленьком уральском городке работает такая Наташечка, рыжая как лисичка, лет сорока с хвостиком. Еще у Наташки есть младший брат Тоха, по кличке Бурят ¬ узкоглазый, плосколицый веселый парень, работает на заводе в токарном.

Кличка у Наташки в детстве была Пончик, но не по комплекции, а от фамилии. Фамилию ей мама дала свою, а лучше бы папину, может, тогда бы не дразнили. Наташа все спрашивала, как у папы фамилия, а мама ей все не хотела говорить, а может, и сама не помнила.

Тохиного папашу Наташка помнила смутно, был какой-то узкоглазый чернявый мужик в ее раннем детстве, играл на гитаре, Наташку с гиканьем катал на плечах, а верещавшего Тоху подкидывал высоко к потолку, и Наташка все боялась, что он расшибется. Мужик он был вроде незлой, и лучше бы мама его не выгоняла тогда, может, все бы по-другому сложилось у них в жизни.

После того, как выгнала Тохиного папу, мама стала часто пропадать, оставляя их с Тохой вдвоем дома. Просто в магазин, или в гости к подружке, или «по делам», иногда длившимся до самого утра. Наташка уже ходила в садик, Тоха – в тот же садик, но в ясельную группу, для самых маленьких.

В садике каждый день, задолго до того, как начинало темнеть, и всех деток по одному разбирали мамы, папы и бабушки, Наташка прилипала глазами к сетчатому забору и, сжав кулаки, начинала изо всех сил ждать маму.

Иногда мама показывалась в конце дорожки, и весь мир тогда освещался невиданным светом и расцвечивался яркими красками счастья, даже если было промозгло, пасмурно и шел дождь. Она очень, очень маму любила – даже несмотря на… не смотря ни на что любила. Впрочем, иногда мама не приходила, как бы сильно Наташа° не сжимала кулаки в ожидании ее прихода.

Много раз было, что оставались они с Антохой самыми последними в группах, каждый в своей, и пожилая воспитательница тогда сама, тяжело вздыхая и что-то бормоча сердито себе под нос, отводила их домой. Наташка издалека взглядом искала свои окна, отсчитывая третий этаж, угловая без балкона, загадывая, будут они светиться или нет, хотя и это еще на самом деле ничего не значило.

Иногда мама была дома даже с выключенным светом: спала. Иногда она была дома
не одна, а с компанией. А если нет – их сдавали соседке, с которой у них был общий коридорчик, и так бы продолжалось еще долго, не пропади однажды мама насовсем. Вечером они заснули как обычно, а с утра мамы уже не было. В садик они в тот день не пошли, входная дверь была закрыта на ключ снаружи, и они остались дома, и даже сперва немножко обрадовались приключению.
Тохе было почти 3 года, Наташке – пять.

К вечеру их приключение несколько прокисло. Сначала выпили старое молоко, даже испорченное, Наташка его с сахаром развела, получилось почти как простокваша, только жидкая. Потом съели хлеб, засохшую горькую сметану и сушки. Потом съели весь сахар, запивая водой прямо из-под крана, было ужасно вкусно и жалко, когда сахар тоже кончился. Потом пытались сварить кашу из сушеного гороха, но ничего у них не получилось, хорошо хоть дом не спалили. А больше никаких продуктов дома не было.

Наташка всё стучала во входную дверь каждые несколько часов, и в замочную скважину кричала: «Эээээээй», а Тоха висел на подоконнике и скулил – «Мааама, ну мааамоцька, ну ты гдееее…»

А потом устал и уже не висел, а лежал на кровати и плакал, и Наташка сначала его утешала и вытирала сопли грязным платком на правах старшей, а потом тоже плакала вместе с ним. Так они и заснули, обнявшись, в слезах.

На следующий день они с самого утра проснулись от голода, и полдня махали в окно прохожим, Наташка даже вставала на подоконник и стучала ладонями по стеклу, осторожно, чтобы не разбить, а то мама будет ругаться, когда вернется.

Но люди их просто не замечали, только один раз какая-то девочка снизу помахала в ответ. Открыть окно, чтобы позвать людей с улицы, они не смогли ¬– шпингалеты были намертво закрашены краской – а разбить стекло не догадались. Или побоялись.

На шестой день их заточения, когда они оба спали как бы в забытьи, наконец пришла… не мамочка, а воспитательница с участковым, и хлипкую дверь выломали, потому что они не смогли ее открыть (а Тоха — даже встать с кровати), и отвезли их, вялых и зареванных, сначала в больницу, а потом в приемник-распределитель.

Антоха в больнице лежал долго, несколько недель, а Наташка ничего, здоровье крепкое оказалось, небольшая голодовка нипочем. Соседка по общему коридорчику, по гнусному совпадению, на которые так щедра бывает жизнь, тогда как раз уехала отдыхать в санаторий. Наташка до сих пор не понимает, как это никто из других соседей не услышал их криков, ее стука в дверь и в окна. Наверное, она была еще маленькая и стучала совсем тихо.

А мама в тот раз просто уехала на поезде в далекие степи за своей новой сумасшедшей любовью, и ее за эту любовь по суду лишили родительских прав, но узнала она об этом только спустя несколько лет, когда дети давно уже жили с прабабушкой.

Прабабушка приехала из соседнего городка и забрала их из распределителя с помощью взятки невиданных размеров: прабабушка была старенькая, и детей ей отдавать не хотели из-за преклонного возраста. Тогда она продала свой добротный деревянный дом, хорошо, что подсказали ей добрые люди – как дать, кому и сколько.

Прабабушка была добрая и усталая, и много плакала. Скучала в квартире по своему дому, наверное. Она сначала рассказывала детям сказку про маму-принцессу, которую волшебница взяла к себе в гости, чтобы научить колдовать, а потом уже ничего не рассказывала, только вздыхала на все расспросы и вытирала слезы коричневой ладонью.

Тогда они с братом решили, что мама умерла, и для обоих было шоком, когда однажды, спустя несколько лет после исчезновения, она все-таки приехала из своей стажировки у волшебницы – страшная, лохматая, без двух передних зубов и почему-то в мужском пальто и галошах.

Дверь открыл Тоха и не узнал ее, испуганно позвал бабушку, а эта страшная женщина кричала «сыночек, сыночек» и рвалась в квартиру. Бабушка не впустила ее, и они долго очень громко говорили о чем-то в подъезде, и бабушка потом кричала: «Пошла отседова, шалава, я щас милицию вызову!».

Потом мама кричала и билась в дверь, но бабушка ее так и не впустила, и вызвала милицию. Весь вечер бабушка потом пила на кухне капли и плакала, шепча себе под нос: «Сука, вот ведь сука… Господи прости…».

Тоха с Наташкой затаились в своей комнате, всё ждали, что мама вот-вот влетит в форточку на помеле – волшебница, у которой она обучалась, явно была ведьмой, судя по маминой новой внешности. Так и уснули, не дождавшись.

На следующий день, в пятницу, бабушка их в школу не пустила, они сидели дома и радовались незаконному выходному. И в субботу с воскресеньем они тоже никуда не ходили, даже гулять, и в магазин за продуктами бабушка ходила сама, хотя это давно была Тохина обязанность.

В понедельник прабабушка пошла их провожать до школы, чего отродясь не было, даже когда они были первоклассниками, и они догадались: охраняет от злой волшебницы. Но никто на них так и не напал, хоть они и ожидали этого еще пару недель. Потом забыли и стали жить как прежде, как будто никто никогда и не кричал сипло в приоткрытую дверь на цепочке «сыночек, сыночек».

Наташка после восьмого класса пошла в профтехучилище, быстренько получила там профессию лаборанта-рентгенолога, а Тоха спустя пару лет пошел туда же учиться на токаря. Парень был смышленый, ему бы в институт, да какое там: бабушка уже была совсем плоха, жили они бедно, нужно было работать, не до институтов.

Когда они уже оба работали, прабабушка умерла на 89 году жизни, и начать разыскивать мать, чтобы ее известить, им и в голову не пришло. Похоронили сами, с деньгами и столовой для поминок помогло предприятие, стали жить дальше.

Тоха живет в общежитии при заводе, и семьей обзаводиться не торопиться до сих пор. Натаха вышла замуж – в первый раз неудачно, второй – вроде ничего, и муж долго удивлялся парочке ее бзиков: во-первых, она никогда, никогда не оставляла дома детей одних.

Пока они были маленькие, везде таскала их с собой, ну буквально даже идя на пять минут за хлебом в магазин – одевала и вытаскивала с собой обоих. И даже когда они оба уже учились в начальной школе – тоже не оставляла, пристраивала их то в продленку, то к соседке, то к подружкиной дочке под пригляд.

Они оба ворчали и всячески пытались вырваться на свободу, отвоевать свое мужское право на самостоятельность, но при каждой такой их попытке она сразу бледнела, веснушки резко выступали на ее узком лице, и пацаны отступались. К соседке – значит к соседке.

А по вечерам, ожидая возвращения пацанов из секций и мужа с работы, она всегда включала свет во всех комнатах и в кухне. А еще у нее дома всегда был абсолютно несуразный запас еды, какие-то несчитанные пачки сухарей на антресолях, мешки с крупами, которые вечно жрали насекомые и потом летали по всему дому, толстые и довольные, и банки с вареньями стояли рядами под кроватью и засахаривались год от года. И замок у нее дома всегда можно было открыть изнутри, без помощи ключа…

Автор : Юлия Куфман

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Отец
Как-то буднично все произошло. Без слёз, уговоров и нервов. Отец присел передо мной, четырехлетним, на карточки, обнял неловко и смазано поцеловал в щеку.
– Прощай, сын…
Подхватил свой лёгкий коричневый чемодан из кожзама, ещё раз внимательно посмотрел на маму, и ушёл.
Только после того, как закрылась дверь, она опустилась на кухонную табуретку и спрятала лицо в ладонях.
– Вот и всё…
Выдохнула.
Меня потянуло к окну – посмотреть с высоты третьего этажа на отца: может, то, что сейчас происходит, понарошку? Вдруг он стоит у подъезда, смотрит вверх, и улыбается?

Нет, быстрым шагом отец удалялся в сторону остановки. Понурые плечи в белой рубашке от мелкого сентябрьского дождя промокли и выглядел он от этого ещё больше потерянным.
Никчемным.

У дороги вдруг остановился и я подумал, что вот здесь и заканчивается эта глупая игра. Открыл окно и собрался было помахать рукой, мол, возвращайся, папочка! Но скользнул по подоконнику и …
Последнее, что я помню из того дня – мамин крик, проникающий до самых косточек…

Слово «развод» я услышал гораздо позже. А его смысл понял примерно лет в четырнадцать. Да, ведь надо обязательно сказать, что тогда я не упал из окна – мама кричала по другой причине.
Чтобы я не останавливал отца.
Потом она кричала, чтобы я не плакал от тоски по нему. Затем – чтобы даже не вспоминал…
Не вспоминал о том, что у меня вообще есть отец…
Самое страшное во всем этом – она смогла внушить мне, что так оно и есть. Ведь это он ушёл, оставил нас, бросил. Поэтому – подлец…

Зачем мне это было нужно знать? У меня нет ответа на вопрос. Не подумайте, моя мама – замечательная. Возможно, что в её мыслях я просто стал инструментом нелюбви. Или – мести за расставание.
В общем, достаточно быстро отец просто исчез из моей памяти. На целых двенадцать лет.
Я мало чем отличался от других подростков – курить попробовал лет в четырнадцать. Алкоголь – немного позже.

Но я не был шалопаем в полном смысле этого слова – неплохо учился и даже считался активистом в школе. Планировал поступать в юридический. Но компания и двор своё дело делали. А ещё озлобленность из-за частых до формулировок в родительских междусобойчиках в школе типа «безотцовщина» – чего с него взять?
Отсюда и черствость. И цинизм.

К 16 годам я часто не ночевал дома. Приходилось бывать и в подвалах, и на заброшенных стройках. Но матери звонил всегда, предупреждал, чтобы не волновалась.
И в этот раз позвонил.

Стрелки на больших вокзальных часах показывали десять минут одиннадцатого вечера. Не ночи – она для меня начиналась гораздо позже.
– Привет, мам. Не жди меня сегодня…
– С тобой, сын, кое-кто поговорить хочет…
И тут меня буквально парализовало в таксофонной будке. Голос я узнал сразу. Отец.
– Привет, родной мой…– говорит.

Цунами в душе возникло за доли секунды. Хотя, может быть, моя злость маскировала совсем другие чувства…
– Родной??? Какой я тебе родной?! У меня 16 лет отца не было! Почему он сейчас появиться должен? Пошёл вон из нашей квартиры, тварь!..

Ничего не дал ему сказать, ответить. Повесив трубку, тяжело дыша, стараясь проглотить огромный комок в горле, я медленно открыл дверь кабинки и побежал!
Побежал домой. Может, успею…

Железнодорожный вокзал располагался в получасе ходьбы от дома и бегом это расстояние можно было преодолеть минут за пятнадцать.
На ступеньках подземного перехода споткнулся, упал на глазах редких вечерних прохожих, которые смотрели на меня как-то с вопросом что ли. Да плевать на всех!
– Чего уставились? – заорал на все мощь.

А слезы-то уже лились по щекам, проделывая извилистые тропинки от глаз к подбородку. Попытался размазать их грязными от падения ладонями… Стало ещё заметнее, что плачу. Как девчонка…
Поднялся, вздохнул, сделал три шага и снова припустил в сторону дома.
Успеть бы.
…Метров за сто увидел красные фонари отъезжающей волжанки такси. А на заднем сиденье – все тот же понурый силуэт в белой рубашке…
Но по-прежнему бегом взлетел на этаж, ведь, может, обознался. Перед дверью в коридоре прислонившаяся к стене плачущая мать.
– Зачем ты так с ним? – вздохнула.
– Это я-то зачем? Я? – слов больше не было – их забрала моя бесконечная, как тогда казалось, боль. Лучше бы я упал с того подоконника!..

Уже потом, через несколько дней, мама рассказала мне, что все эти годы она с отцом созванивалась и переписывалась, мои фотографии ему посылала. Хвалилась – какой большой, самостоятельный и умный сын у него вырос. Добрый и понимающий. А я вон какой оказался, «пошел вон, тварь»…
Я, выходит, виноват во всем…

Плохо с виной жить. Но еще пятнадцать лет прошло с этим ощущением.
В армии отслужил, женился, дочь родилась. Как-то она у меня спросила – где мой папа, её дедушка? А что скажешь?
Ничего.

Но пути господни – странная штука. Туда приводят, о чем подумаешь. По работе оказался в том городе, где отец живет. Адрес его у меня с той, несостоявшейся встречи после разговора с матерью, всегда при себе в блокнотике был. Не знаю зачем – надеялся, наверное, что пригодится.

С самарского вокзала, с первых шагов по перрону, карман с блокнотом горел буквально. Ладонь обжигал, в которой сжимал его. Решение принял – увижу отца в этот раз. Обязательно!

Три дня командировки одним махом пролетели – уезжать завтра рано утром. Но слово себе дал – исполнять надо. Собрался, ботинки начистил, даже галстук нацепил. Может, чтобы понравиться?

Такси привезло к обычной «хрущевке». Во дворе – детвора, старушки на лавочке. В этом смысле все наши города друг на друга похожи, не отличишь. Постоял на углу – может, так увижу? Нет вроде бы лица знакомого. Родного. Еще одну сигарету закурил. Чего жду – непонятно. Трушу, значит.

Решился, зашагал бодро ко второму подъезду – по номеру квартиры посчитать успел, мимо бабушек прошел, поздоровался. Но на их вопрос в спину «вы к кому?» сил ответить не нашел. На второй этаж поднялся – вот она, дверь дерматином обитая. Уф, воздуху в легкие набрал, в звонок позвонил. А у самого ноги назад отошли, будто бежать собрались. Стоять! – кричу себе. За дверью, слышу, шаги… Замок щелкнул.

Открыла приятная на вид женщина с сединой в прическе.
– Вам кого? – спрашивает.
Пока я слово подбирал – то ли отцом назвать, то ли по имени отчеству – в её глазах узнавание возникло. Рукой за сердце взялась.
– Господи… Игорек…
И слезы брызнули.
– Он тебя ведь каждый день ждет. Сейчас хотя бы в окно смотреть перестал… Да что же ты, заходи, – и дверь шире распахнула. – Сейчас он с прогулки вернется – вокруг дома гуляет. Вот радости будет!
Сотни хороводов в голове эмоции закружили – и радость, что живой, и счастье, что ждал-таки. Не смотря ни на что.
– Нет, – отвечаю, – я его во дворе подожду лучше.

Развернулся и через две ступеньки из подъезда вбежал. Пристроился на низком заборчике детской площадки напротив, жду, в лица всматриваюсь.
…По плечам узнал – тем самым, понурым, будто груз на себе несет. Или вину за что-то. И по слезам тоже.
Отец остановился метрах в десяти, на дерево рукой облокотился. Смотрит прямо в глаза, только подбородок дрожит. И я не выдержал.
– Папа…
И тут рванул ко мне, словно пацана маленького заграбастал, прижал. А сам в голос плачет.
– Сынок. Сына. Сколько же я ждал тебя. Как надеялся, что простишь…
– А я думал, что прощения просить я должен, – выжал из себя сквозь слезы.

И мир дворовый притих вдруг. Круги счастья, как по воде, до всех докатились. И даже умудренные жизнью бабушки, смотрю, платочки подоставали, носом хлюпают.
Отец отстранился, улыбнулся и все годы прожитые растаяли, талой водой из сердца смылись. И надо-то всего было – приехать. Просто как.
Под руку в подъезд зашли, в квартиру поднялись.

Всю ночь на кухне просидели. Про жизнь свою рассказывали. Тетя Валя, жена отцова, стол накрыла, суетилась до полночи. Потом оставила мужиков – мол, вам есть о чем поговорить – спать ушла.
А мы молчали больше – насмотреться друг на друга не могли.

Но время, как на зло, пролетело быстро. А у меня поезд рано. И еще в гостиницу успеть за вещами.
На пороге обнялись. Опять со слезами.
– Теперь, – говорю, – приезжать часто буду. И внучку твою привезу.

С эти ощущением счастья и уехал. С надеждой и любовью в сердце. Ведь родного человека, который, казалось, потерян, снова для себя нашел…

Как обещал, в следующий свой приезд к отцу дочку взял, с дедом познакомить. Правда, забегая вперед, скажу, что знакомство это скомканным получилось.
У могилы…

Отец через неделю после моего отъезда умер. Сердце не выдержало. Тетя Валя рассказала потом, что у него болезнь неизлечимая была, на чем держался – неизвестно. На ожидании, может.
…Дочка сорванные на лужайке перед входом на кладбище ромашки ему положила.
– Привет, деда, – улыбается. – Я тебя таким и представляла – глаза как у папы.
И погладила фотографию на памятнике…

Любовь, она ведь навсегда, вечная, независимо от расстояния между людьми, глупых и придуманных обстоятельств. Она и в прощении тоже. Ради детей. Ради себя…

Автор: Галилеев Игорь

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Кеша или Ванькино счастливое детство.

Едва заметив появление во дворе восьмилетнего Ваньки, пёс по кличке Фара схватил замусоленную мостолыгу и со всех лап припустил к лазу под ограждавшим участок забором, поднырнул под досками, оставив на них клок серой шерсти, пересёк тропинку ведущую от свинарника к водокачке и дальше, без остановки, рванул по заросшей крапивой целине в направлении речки Талая.

Дремавший на заборе кот Дрон, потревоженный сбежавшим Фарой, лениво приоткрыл правый глаз, заметил спрыгнувшего с крыльца мальчишку и не дожидаясь куда тот решит направится, предпочёл удалиться. Просочился между штакетин, спрыгнул в траву и пару раз обернувшись, засеменил к свинарнику.

Ваньке было не до них. Оглядевшись по сторонам, не смотрят ли дед с бабкой и ни кого не заметив, он поднял с земли ивовый прут, срубил головы парочки одуванчиков и, насвистывая что-то себе под нос, направился на другой конец участка, искать петуха Кешу. В это время тот обычно ковырялся возле амбара в поисках червей.

Заметив петуха, деловито разгуливающего между амбаром и остатками навозной кучи, Ваня остановился и извлек из кармана брюк кусок чёрного хлеба, завёрнутый в полиэтиленовый пакет. Аккуратно развернул его и, сунув нос в пакет, осторожно понюхал. От хлеба смачно пахло дедовским портвейном, початая бутылка которого стоит без присмотра на кухне, в тумбочке возле холодильника. Довольный результатом, он отщипнул кусочек влажного мякиша и бросил Кеше.

-Цыпа, цыпа, цыпа… Ешь петушок… Ку-ушай Ке-ешечка… -Ласково нашёптывал Ваня.

Скормив ему весь пропитанный вином хлеб, Ванька вытер руки о штанины, присел на лавочку и принялся ждать, внимательно и с интересом наблюдая за петухом. По началу вроде бы ни чего не происходило. Кеша продолжил искать червей, только вот передвигался он при этом как-то странно, боком. За тем его движения замедлились, а лапы стали заплетаться, так, что пару раз он едва не упал. Споткнувшись в очередной раз, Кеша остановился, пошатываясь, поводил клювом туда-сюда, раскинул крылья, вытянул шею и что есть силы, закукарекал. Но, вылетавшие из его горла звуки мало походили на обычное пение деревенского петуха. Разве что он запел на иностранном…

-Ку-хе-хе-у! Хе-ххе-кхх!

Ванька от смеха, чуть с лавки не свалился.

Кеша тем временем обратил внимание на пару голубей, которые громко хлопая крыльями приземлились в метре от него и принялись, что-то клевать, совершенно игнорируя его присутствие. Петух лёгким зигзагом направился к ним.

Добравшись до ближайшего голубя, который не заметил подошедшего со спины петуха, Кеша взмахнул крыльями и подпрыгнул, намереваясь нанести удар шпорами в бок противника, но промазал и, плюхнувшись на голову ни чего ожидавшей птицы, свалился перед ней на землю. Испуганный голубь захлопал крыльями и улетел за амбар. Воодушевлённый своей победой, Кеша, встряхнулся, нахохлился и направился ко второму голубю, переставшему кормиться и во все глаза пялившемуся на него.

Ваня, открыв рот, затаив дыхание, наблюдал за развитием событий.

Голубь повернулся к подходившему Кеше боком и поднял вверх оба крыла, словно приготовился улететь. Но не улетел. Едва петух приблизился к нему в плотную, не дожидаясь начала атаки, голубь сам нанёс Кеше пяток увесистых ударов крылом по голове. Ударов могло быть и больше, но после пятого, Кеша благополучно клюнул «носом», погрузившись в нокаут, а за тем и вовсе уснул.

Ванька перепугался, что с петухом что-то случилось, вскочил со скамейки, прогнал голубя и принялся трясти Кешу, стараясь вернуть его к жизни. Всё зря. Голова петуха безвольно болталась, сам он не подавал признаков жизни. Делать нечего… Ванька положил Кешу на скамейку и в задумчивости направился к дому, решать, что делать дальше. Забрался в шалаш, построенный неделю назад в саду, под большой яблоней, и погрузился в размышления.

Минут через пять во дворе раздался истошный вопль бабушки Веры. -Игнат! Игнат, Кешка сдох! Игнат!

-Ась! Тута я,.. в доме.

-Петух, говорю, сдох. Вот, полюбуйся. Отравили, что ль?..

Ванька осторожно выглянул наружу, раздвинув солому, и принялся наблюдать, стараясь не шуметь, что бы, ненароком, не выдать своего присутствия.

На крыльце появился дед Игнат. Взглянул на болтавшегося в руке жены петуха, развёл руки.

-Ну, сдох. Значит, время его пришло.-Философски заключил дед Игнат.

-Какое время? Ему всего-то полтора года!-Возмутилась бабушка Вера.-Что делать-то, теперь?
-А. что тут делать? Выброси или вон оставь за забором. Коли не сожрёт ни кто, так закапаю.

-Выброси!.. Жалко. Я его хотя бы ощиплю на перину.

-Какая перина?-Засмеялся дед Игнат.-Таких пол сотни надо на одну подушку, а у нас всего десяток! И не копили её и ни когда.

-Да, знаю я… Галке отнесу, она пером занимается. У неё же про петуха узнаю… Один хрен покупать теперь надо.

Ванька облегчённо вздохнул, его причастность к этому делу ни кто не озвучил и во всяком случае, пока, он вне подозрений. Ваня вернул солому на место и прибывая в прекрасном расположении духа, принялся мастерить лук и стрелы для намеченной на ближайшее время рыбалки «по-индейски». Увлёкшись работой, Ваня не сразу обратил внимание на новый переполох, поднявшийся у дома.

-Господи… Да как же это?..-Голосила бабушка Вера.-Игна-ат!

За тем раздался задорный смех деда Игната.

Ванька отложил лук в сторону, выбрался из шалаша и побежал посмотреть, в чём там дело.

На крыльце, задыхаясь от смеха, залитый слезами, корчился дед Игнат. Неподалёку, на лавочке с пакетом куриных перьев в руках, неодобрительно качая головой, сидела бабушка Вера, а в паре метров от неё, то и дело опуская клюв в собачью миску с водой, стоял ощипанный, совершенно лысый, словно птенец переросток, Кеша. Живой и здоровый, но слегка пострадавший за непреднамеренную пьянку.

P.S. А Вам, есть что вспомнить?

Автор: Олег Козунов.

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.