Забирала сегодня Саню из школы. Пока ждала, невольно слушала разговор — мама какой-то девочки общалась с учительницей.
Девочка при этом медленно одевалась неподалёку. Учительница девочкой была недовольна. Отвлекается, математику не любит, ручки теряет, всё время прыгает, сколько можно прыгать, это ведь школа, не детский сад. Мама слушала учительницу и испепеляюще смотрела на дочь.
— Слышишь? Арина, ты слышишь? Подойди к нам! Арина в это время уныло натягивала на себя сиреневый комбинезон. Потом она долго боролась с шапкой, сменкой, лямками портфеля, и наконец нехотя подошла ближе.
— Ты поняла о чём мы говорили? Ты плохо себя ведёшь. Мне придётся рассказать всё папе. Девочка молча изучала свои сапоги. Они тоже были сиреневыми, как и комбинезон.
— Папа может прийти в школу, я сама ему всё расскажу, — заметила учительница.
— Прекрасно! Арина, ты слышишь? Завтра папа придёт в школу! — победно закончила мама. Арина продолжала изучать сапоги. Она стояла напротив матери и учительницы — одна.
Они — вдвоём, с другой стороны. Напротив. Белые против красных. Или наоборот. И вот что я думаю.
Конечно же я не психолог. В этой конкретной ситуации я вообще никто. Я не знаю ни маму, ни девочку, ни учительницу. Ни тем паче девочкиного папу, которого собрались завтра пригнать в школу.
Но я знаю одно. В тот момент, когда ты объединяешься с кем-то против своего ребёнка. Пусть даже на минутку, пусть по мелочи, пусть по праведному поводу. В этот момент ты его — ребёнка — теряешь.
Нельзя играть на противоположной стороне. Никогда. Даже если ребёнок тысячу раз не прав. Если вы на одной стороне — то это ваша общая проблема. И вы вместе будете её решать.
Иначе он остаётся один. Всё, что нужно в этот момент — встать на сторону ребёнка. Даже просто физически. Сделать шаг и перенести своё возмущённое тело на другую сторону. Встать рядом. Не напротив — а рядом.
Всё! Мы — вместе. Да, Хьюстон, у нас проблемы. Мы теряем ручки и не любим математику. И прыгаем. Хьюстон, ты Хьюстон или скаковая лошадь, ну сколько можно прыгать? Но мы — вместе. И мы — в сиреневом.
Не всё в детях зависит от воспитания. Каждый раз, когда зрелые (только по дате в паспорте) мужчины, сидя в моём кабинете, возводят в культ свои детские проблемы, и идут на всё, чтобы хоть кто-то решил эти проблемы вместо них, я думаю про своего тринадцатилетнего пациента Мишу…
Миша — мужчина. Без всяких натяжек и украшений. Такой мужчина, за спиной которого может укрыться даже взрослая женщина. Это не предположения.
За его спиной — мама — запойный алкоголик со стажем, давно уволенная отовсюду, жалкая и безвольная женщина.
И ещё — Танюшка, четырёхлетняя сестрёнка. Папа сбёг из домашнего ада, не пожелав ни отстоять когда-то любимую женщину, ни защитить детей от неё же.
Отстреливается крошечными алиментами, и считает свой долг выполненным… Ну, почему так?..
Мальчик подошёл ко мне во время моей волонтёрской работы в школе, когда я сказала, что каждый может на ушко рассказать мне о самом страшном…
Самым страшным для Миши оказался вопрос: как вести себя с мамой во время её тяжёлых состояний, и — ВНИМАНИЕ! — как помочь ей, чтобы она не страдала, не переживала и не плакала так сильно…
Как помочь себе, пацан не спросил… Мы стали дружить. Иногда, в самые сложные дни, я забираю к себе Танюшку, молчаливую, скромную девочку, которая до дрожи любит свою несчастную мать…
Как и чем справляются эти двое? Только одним — тем, что Миша, как я уже писала, Мужчина… Получив крошечные алименты, и подработав вечерним разносом рекламной лабуды в почтовые ящики, он тщательно планирует бюджет.
Исправно платит за квартиру, закупается продуктами, выяснив, где какие акции. Недавно похвастался, что урвал на распродаже для Танюшки отличных колготок…
Дома — чисто. Когда я прихожу с гостинцами, по-мужски журит меня за то, что потратилась на баловство всякое…
Деловито усаживает на отмытой кухоньке и наливает большую кружку чаю…
Потом мы долго беседуем на самые разные темы: от чисто житейских (где Мишка, говорю без всякой иронии, даст мне ту ещё фору!) до книжных новинок — тут я его подсадила, выискивая для парня хоть какую-то отдушину…
Иногда выходит из комнаты мать, бесцветным и виноватым взглядом смотрит на меня, и с надеждой — на сына. По Мишкиным синякам я догадываюсь, что во время запоя ему здорово досталось…
Но если я уличу в этом мать, он никогда больше не примет моей помощи… Теперь — главное.
Мать для Миши — святое. Это та Богородица, на которую он приносит свои детские молитвы. Он ни разу не упрекнул её, зато кидался с кулаками на соседей, которые бросили ей вслед презрительное: «Пьянчужка!»…
Он бьётся за неё, как олень за важенку, и его главный страх один — тот, что мама не проснётся однажды…
А теперь ответьте мне те, кто утверждает, что всё в детях зависит от воспитания! Почему я, раз за разом, слышу от деток — залюбленных, задаренных, окружённых огромным вниманием и любовью — слова ненависти, обращённые к своим родителям? Чего такого вы им недодаёте, что они вас так цинично используют и презирают???..
И что такого даёт Мишке и Танюшке опустившаяся женщина, что они ни разу не пустили на порог чопорных дам из соцзащиты, и готовы противостоять всему миру, защищая эту женщину?
К слову, за мою жизнь накопилось невероятное количество примеров, когда именно дети неблагополучных родителей, которые никак их не воспитывали, или вообще бросали, оказывались самыми любящими и преданными по отношению к ним…
А почти весь мой «детский контингент» в клинике — это дети из полных и благополучных семей… и каждый второй из этих детей признаётся мне в том, что к родителям ничего не испытывает, и считает их неизбежным злом в своей жизни…
Я написала о Мишке, потому что с утра в моём кабинете лил слёзы сорокалетний дядя, который спрашивал меня, как отпинаться от жены, умоляющей его взять подработку… а он зверски устаёт, работая охранником сутки через трое…
Так мимолётны годы, пока он нуждается в нас. Пока можно на ручки взять, а потом — за ручку. А потом — за руку… И он уже руку выдергивает — он большой! Или аккуратно высвобождает — он уже очень большой, взрослый.
И он уходит своей дорогой в свою судьбу, этот взрослый бывший ребёнок. Остаётся растерянность: как, уже? Как это вышло? Где мой маленький мальчик, маленькая девочка, которые так хотели на ручки, боялись засыпать, если меня нет рядом, звали постоянно: мама! Теперь не зовут; прекрасно обходятся без нас. И засыпают с кем-то другим, с другим бывшим ребёнком…
Дети недолго остаются детьми. И вот это короткое детство занято воспитанием, обучением, чем угодно, только не объятиями и поцелуями. Не совместными играми — когда играть-то, уроки не сделаны или поделка для садика, некогда, я страшно устала, утром на работу…
И надо приучить к самостоятельности. Все только об этом и говорят! Это — самое важное, чтобы был самостоятельным! Скорее бы вырос! А потом раз! — и перед вами взрослый человек. Просто моложе вас.
А ребёнка нет больше — детство очень короткое. И как вы будете жалеть о каждом пропущенном объятии, о каждом крике и замечании, о каждом отказе поиграть, потому что некогда! Когда-нибудь потом. А потом уже не надо. Ребёнка нет — есть взрослый.
А некоторые дети не успевают стать взрослыми — так тоже бывает. И больше всего жалеют не о том, что мало выучили английских глаголов, формул, мало занятий в секции провели, мало приучали к самостоятельности, мало на экскурсии отправляли с классом — больше всего жалеют о том, что мало были вместе.
Мало вместе лежали на диване, обнявшись. Гуляли на ручках. Или за руку шли — и уже нет руки в нашей руке. Это так быстро проходит; это время, пока мы так нужны детям. Детство очень короткое. И жизнь тоже…
Они выделялись в толпе. Держались стайкой, с любопытством озирались вокруг, изучали схему метро. На них наталкивались вечно спешащие пассажиры. В ответ на недовольные замечания, еще теснее становились друг к другу.
Рядом с ними, как две наседки, хлопотали женщины – молодая и пожилая. Нетрудно было догадаться, что эта группа детей приехала из провинции посмотреть Москву.
— Вы нам не подскажете, как до Малого театра доехать? – обратилась ко мне пожилая женщина. Я объяснила, а потом спросила, откуда они приехали – меня привлёк их говор.
— Из Ставропольского края, с-под Минвод.
— О! Не близко! И как вам Москва?
— Здорово! – почти хором ответили ребята. Почувствовав, что я не спешу, они обрадовались возможности расспросить местного человека, где находится то и это и как лучше туда проехать. Я, по учительской привычке, наблюдала детей.
Девчонки и мальчишки – подростки, всего человек десять, одеты просто, ведут себя скромно, с достоинством. Мордашки у всех симпатичные и какие-то одухотворённые. — Славные у вас детки, — отметила я.
— Детдомовские, — вздохнув, пояснила пожилая женщина У меня ёкнуло сердце. На ловца и зверь бежит. Я как раз в то время занималась проблемами детей-сирот.
— Вот вам моя визитка. Здесь адрес и телефон нашего офиса. Если возникнут проблемы, обращайтесь, а будет время – заходите в гости. Все обрадовались.
— У нас есть проблема. Во Дворце съездов идёт грандиозное детское шоу. Вот бы нам туда попасть! Глаза детей засветились надеждой.
Пожилая дама оказалась словоохотливой и рассказала о том, что она, бывшая актриса, на общественных началах создала театральную студию для детей-сирот и уже много лет занимается с ними.
Вот эти дети – самые талантливые – победители конкурса, награждены поездкой в Москву. Они очень хотят увидеть настоящий театр и послушать «живую» классическую музыку.
Мне не составило большого труда договориться с администрацией Дворца съездов и консерватории о бесплатном посещении концертов сиротами из провинции.
Перед отъездом подвижница-актриса позвонила мне и выразила благодарность за «то удовольствие и счастье, которое испытали они все, приобщившись к высокому искусству».
Я порадовалась за них. Прошло полгода. Этот эпизод канул среди тысячи других больших и малых дел. Однажды на пороге нашего офиса появилась женщина, по виду явно приезжая. Она спросила:
— А кто тут будет Любовь Петровна?
— Слушаю Вас, — отозвалась я.
— Это велено передать Вам, — она протягивала мне пакет.
— Кем велено? Что передать?
— Дети попросили. Как узнали, что я в Москву по своим делам еду, так и сказали: передайте от нас гостинец. Я не знаю, что тут.
Толком ещё ничего не понимая, я достала из пакета свёрток, на котором детским аккуратным почерком было написано: «Любовь Петровне – лично».
Женщина очень торопилась и, извинившись, ушла. Я развернула свёрток. В нём оказались две бутылки минеральной воды и килограмм кукурузных палочек, уже изрядно помятых.
Глядя на этот гостинец, вспомнила сирот в метро, любителей театра. Это, конечно, они! Милые вы мои! Сколько же времени вы копили деньги, чтобы купить это лакомство?!
Дети – чисты душой и дарят только то, что, по их мнению, лучшее. Сами – не съели, решили меня порадовать, отблагодарить…
Сама не ожидая этого, — расплакалась над детским гостинцем. Еле успокоившись, поставила подарок на подоконник.
Всякий раз, когда взгляд нечаянно падал на кукурузные палочки, на глаза снова и снова наворачивались слёзы.
И вспомнился мне другой детский подарок, который потряс меня так же сильно. Я тогда первый год работала в школе. Один мальчик из бедной семьи преподнес мне к 8-му Марта… триста граммов пряников.
Он протягивал их мне на ладошках, как драгоценность:
— Поздравляю Вас… Мне стало жалко ребенка – он сам их вволю никогда не ел.
— Спасибо, детка! Лучше покушай сам!
— Так Вы не возьмёте? – в глазах ребёнка заблестели слёзы. Я поняла: нельзя не взять!
— Спасибо, Серёжа! Вот какой сладкий подарок ты мне приготовил! Мальчик, довольно улыбаясь, смотрел на одноклассников. Тогда – я не плакала, но есть эти пряники не могла.
Целая жизнь прошла, много мне чего дарили, всего не упомнишь, а вот эти триста граммов пряников и кукурузные палочки я никогда не забуду…
