Феномен племени хунза, который не могут объяснить ученые Долина реки Хунза находится на границе Индии и Пакистана, ее еще называют «оазисом молодости». Почему? Продолжительность жизни местных жителей — 110-120 лет.
Они почти никогда не болеют и выглядят молодо. Их долголетие до сих пор заводит в тупик исследователей. Мы подробнее расскажем о жизни горного народа.
Жители долины Хунза, в отличие от соседних народностей, внешне очень схожи с европейцами. Согласно легенде, карликовое горское государство было заложено воинами армии Александра Македонского во время его Индийского похода.
Хунзакутов забавляет тот факт, что кого-то еще называют горным народом. Ведь они обосновались возле знаменитого «места горной встречи» — точки, где сходятся три высочайшие системы мира: Гималаи, Гиндукуш и Каракорум.
Сегодня Хунза управляется пакистанским Министерством по делам Кашмира и Северных территорий. Одна из основных достопримечательностей Хунзы — ледник, который широкой холодной рекой спускается в долину.
У них собственный язык — бурушасхи (Burushaski, родство которого до сих пор не установлено ни с одним из языков мира, хотя все здесь знают и урду, а многие — английский),
Они исповедуют ислам, но не тот, к которому мы привыкли, а исмаилитский — один из самых мистических и таинственных в религии. Поэтому в Хунзе вы не услышите привычных призывов на молитву. Обращение к богу — личное дело и время каждого.
Хунзы купаются в ледяной воде даже при 15-градусном морозе, до ста лет играют в подвижные игры, 40-летние женщины у них выглядят как девушки, в 60 лет сохраняют стройность и изящество фигуры, а в 65 лет еще рожают детей.
Летом они питаются сырыми фруктами и овощами, зимой — высушенными на солнце абрикосами и пророщенными зернами, овечьей брынзой
Интересно еще кое-что: во время «голодной весны» ( период, когда фрукты еще не поспели; длится 2-4 месяца) они почти ничего не едят и лишь раз в день пьют напиток из сушеных абрикосов.
Такой пост возведен в культ и строго соблюдается. Шотландский врач МакКаррисон, первым описавший Счастливую долину, подчеркивал, что потребление белков там находится на низшем уровне нормы, если вообще это можно назвать нормой. Суточная калорийность хунзы составляет в среднем 1933 ккал и включает в себя 50 г белка, 36 г жира и 365 г углеводов.
В книге «Хунзы — народ, который не знает болезней» Р. Бирхер подчеркивает следующие очень существенные достоинства модели питания в этой стране:
— прежде всего оно вегетарианское; — большое количество сырых продуктов;
— в ежедневном рационе преобладают овощи и фрукты; — продукты естественные, без всякой химизации, и приготовленные с сохранением всех биологически ценных веществ;
— алкоголь и лакомства потребляют исключительно редко;
— очень умеренное потребление соли;
— продукты, выращенные только на родной почве;
— регулярные периоды голодания.
К этому надо добавить и другие факторы, благоприятствующие здоровому долголетию. Но способ питания имеет здесь, несомненно, очень существенное, решающее значение.
В 1984 году один из хунзакутов, которого звали Саид Абдул Мобуд, прибыл в лондонский аэропорт Хитроу. Он привел в недоумение работников эмиграционной службы, когда предъявил паспорт.
В соответствии с документом, хунзакут родился в 1823 году и ему исполнилось 160 лет. Сопровождавший Мобуда мулла отметил, что его подопечный считается святым в стране Хунза, славящейся своими долгожителями. У Мобуда отличное здоровье и здравый рассудок. Он прекрасно помнит события начиная с 1850 года.
О своем секрете долголетия местные жители говорят просто: будь вегетарианцем, трудись всегда и физически, постоянно двигайся и не меняй ритма жизни, тогда и проживешь лет до 120-150. Отличительные черты хунз как народа, обладающего «полноценным здоровьем»:
1) Высокая трудоспособность в широком смысле слова. У хунзов эта трудоспособность проявляется как во время работы, так и во время плясок и игр. Для них пройти 100–200 километров — все равно что для нас совершить короткую прогулку возле дома. Они необычайно легко взбираются на крутые горы, чтобы передать какое-то известие, и возвращаются домой свежие и веселые.
2) Жизнерадостность. Хунзы постоянно смеются, они всегда в хорошем расположении духа, даже если голодны и страдают от холода.
3) Исключительная стойкость. «У хунзов нервы крепкие, как канаты, и тонкие и нежные, как струна, — писал МакКарисон. — Они никогда не сердятся и не жалуются, не нервничают и не выказывают нетерпения, не ссорятся между собой и с полным душевным спокойствием переносят физическую боль, неприятности, шум и т.п.».
Не так давно, мне довелось быть в гостях в семье, где не было мамы… Младшая девочка болела ангиной. Она лежала, скрутившись калачиком на диване, с высокой температурой, и плакала.
Её папа, взволнованный и растерянный, сказал, что она не спала всю ночь, он дал ей кучу лекарств, а теперь он не знает, что вообще с ней делать.
— Почему ты не спишь и плачешь?, — спросила я её, погладив по растрёпанным волосам, уже влажным от пота, потому что температура, наконец-то, начала снижаться.
— Понимаешь, Наташа…. Я очень хочу к кому-нибудь прижаться. Крепко-крепко! Мне кажется, что я тогда засну. Какое ёмкое определение для шестилетнего ребёнка!
Я примостилась рядом с этой малышкой, крепко её обняла и боялась пошевелиться, забыв про напряжение в своих ногах, свисающих с маленького детского диванчика. Девочка моментально заснула…
Сначала она всхлипывала во сне, а потом тихонечко сопела. А через час малышка уже не была горячей и даже улыбалась во сне. Английский, немецкий, французский, спортивные секции, танцевальные кружки, репетитор по математике, игрушки, книжки, гаджеты, поездки на море, опять английский, а может лучше… дополнительно польский?
Детям нужно точно знать, что всегда есть к кому прижаться, уткнуться, прислониться, прильнуть….. И обязательно — «крепко-крепко».
Дети должны быть уверены, что всегда рядом будет тот, кто обнимет их с любовью… И тогда день защиты детей превратится в день любви к детям. Своим или чужим. Без разницы…..
Умиляюсь, когда вижу как по магазину передвигается паровозик: впереди всегда бабулечка с тележкой, за ней вторым составом дедушка. Главный вагончик решительный и молчаливый чешет вдоль полок, выбирая продукты.
Первый с другой стороны буксируется за главным, послушно делает остановки и непрерывно бубнит: — Зачем ты это взяла гречку? Три дня назад ели, не могу я ее больше есть. Зачем ты этот мед берешь? Это плохой мед про него передача была, вся семья померла из-за этого меда. Я всегда знал, что ты хочешь от меня избавиться.
Куда нам три пачки печенья? Они стухнут, тараканы заведутся и будут на твоем котике кататься. Котик тебе в тапки ссыт, а ты его в морду целуешь, потом пьешь из моей кружки. Нам надо анализы на глисты сдать, мы на этой неделе еще не сдавали.
Бабулечка привычно воспринимает это все как белый шум и не реагирует. Неожиданно на горизонте возникает скидка на мармелад, бабулечка делает крутой поворот и исчезает между рядов.
Дедулечка еще пару минут по инерции движется в прежнем направлении, наконец замечает что чего-то не хватает: — Катя! Ты где? Катя, ты прекрасно знаешь, что меня нельзя оставлять одного, у меня кардиостимулятор и харизма. На меня уже смотрят чужие бабы. Молодой человек, вы здесь охранник? Я сюда один пришёл или с кем-то?
— Вы были с женщиной. Давайте ее по громкой связи позовём.
— Это бесполезно. Она глухая.
— Здесь я. Сам ты глухой. — раздается сбоку.
— Да я знаю, что ты там! Порадоваться не дашь минуточку. Паровозик воссоединяется и уезжает в сторону кассы…
Соня шла домой и плакала. Да что там – плакала! Рыдала просто!!. Хорошо, что темно уже на улице было и встречных людей немного, а то бы наверняка кто-нибудь из них решил, что у неё все умерли: именно так безутешно она выглядела.
На самом же деле шла она из школы. После родительского собрания, потому что Соня – родительница. Старший сын её, Лёвка, учится во втором классе одной из элитных гимназий их большого города.
Не Гарвард, конечно, но учителя тамошние вполне могли бы быть гарвардской профессурой. Соня с профессорско-преподавательским составом Гарварда была не знакома, но почему-то ей казалось, как только она переступала порог Лёвкиной гимназии, что те, неведомые гарвардские, выглядят именно так: надменные и неприступные, несут они светоч истины, высоко подняв головы и презирая всю суетность того мира, что вокруг и вне…
Собраний этих Соня боится уже второй год. Поступил Лёвка туда легко. Даже особой подготовки не понадобилось. На собеседовании он показал себя с самой лучшей стороны. Разумно и правильно отвечал на все вопросы, которые ему задавали. Быстро считал в уме. Был неробок и не растерян.
Но уже во втором полугодии первого класса учительница стала говорить, что сын Сонин чрезмерно возбудим и «момент внимания у него мизерный».
А потому, пожалуй, стоит подумать о том, чтобы перевести его в класс коррекции. Соня тогда решила, что ребёнок у неё дебильный. Ну, или с какими-то там патологиями, если из тридцати двух учеников класса только он один становится предметом длительных обсуждений на каждом из таких вот родительских собраний.
Соне даже начало казаться, что другие родители, сидевшие в этот момент вокруг, смотрят на неё с сочувствием и осуждением одновременно. И стыдно было – нестерпимо. И жаль… себя. А не Лёвку.
На него Соня просто ужасно злилась. И уже не один раз ловила себя на том, что, когда кричала на сына, хотелось его ударить. Да так, чтобы заплакал, запросил прощения и пощады. А он стоял перед нею с опущенной головой, и уши его оттопыренные были красными на просвет. Стоял и молчал.
А когда Соня уже почти визжала, требуя, чтобы он хоть что-то ответил, поднимал на неё глаза, в которых было такое сострадание, что Соне опять становилось стыдно, оттого, что она сейчас глупее своего маленького сына.
— Мамочка, дорогая моя! Не надо… Не кричи… Я больше не буду тебя расстраивать. Я стараться буду. И Серёжку Измайлова больше бить не буду на перемене, пусть он хоть что даже про тебя и папу говорит…
И снова опускал голову. И опять молчал, как Соня ни пыталась узнать, что же такого Серёжка Измайлов говорил про неё и их папу, что Лёвка бил его две перемены подряд, о чём Соня узнала от учительницы, положившей конец «этому изуверскому избиению».
А сейчас вот шла Соня домой, и слёзы постепенно высыхали по мере того, как она утверждалась в решении, что вот сегодня – точно – Лёвку она выпорет, за то, что… А за всё!..
За то унижение, которое она переживает из-за него на каждом собрании, за то, что бессильной и ничего не понимающей чувствует себя. А она ведь совсем даже не старая ещё. И умная, образованная: университет за плечами и два языка свободно, без словаря.
Поднялась к себе на четвёртый этаж. И с каждой ступенькой принятое решение всё крепло и крепло. Долго от волнения не могла попасть ключом в замочную скважину. Наконец открыла.
А в прихожей Алиса стоит, младшая. Ей только в будущем году в ту же гимназию, где Лёвка так неудачно пытается учиться и жить. Но дочь сразу всё поняла. Подошла к матери прямо в прихожей, обняла её за ноги, уткнулась в подол её лицо…
Ах, да! Подола же нет: Соня в брюках на собрание ходила: не успела после работы переодеться. Уткнулась дочь в мамины ноги и бубнит: — Мамочка, моя хорошая! Не ругай Лёву, не надо. Ему ведь тоже нелегко. Он старается, но пока ещё не может. Но я сама с ним поговорю… потом… завтра.
А сейчас он на кухне тебе бутерброды намазывает. Маслом и вареньем. Он очень боится, что ты опять расстроилась. Думаю, уходить ему из этой гимназии нужно, чтобы семью сохранить…
Соня села на корточки перед дочерью. Глянула в глаза её, огромные и такие взрослые сейчас, и – как заревёт. Да сильно так, с новой силой, как, казалось, ещё никогда в своей жизни не плакала, потому что стыдно так ей ещё ни разу не было.
А Алиса рядом, на корточках, сидит, матери слезы со щёк ладошками вытирает и сама плачет. Тут и «намазывальщик» осторожненько так из-за угла выглянул, посмотрел на своих плачущих женщин, подумал, вздохнул по-гамлетовски. Подошёл. Тоже на корточки присел. Обнял. Сразу обеих. И тоже – заплакал…
