В Японии очень бережное отношение к детям. Однако, во многих школах запрещено приводить детей родителям. Поэтому, за некоторое время до начала первого класса, родителям выдаётся специальный маршрут от дома до школы, который они обязательно должны выучить с ребёнком. Так он не потеряется.
На дорогах в школу стоят волонтёры, которые следят, чтобы дети безопасно проходили пешеходные переходы. Также, детей учат поднимать руку вверх при переходе дороги, чтобы их было лучше видно.
По утрам, в промежутке примерно с 8 до 10 часов, дороги возле школ ограничивают для автомобилей. По ним можно передвигаться только пешеходам, висят специальные знаки, предупреждающие об этом.
Даже на дороге разметку делают, на которой написаны часы, когда нельзя там находиться.
Дедушка Алесь и бабушка Яна жили в соседнем с моей бабушкой дворе. Свои дети жили у них где-то очень уж далеко, и поэтому внуков своих старички видели только на двух фотокарточках (одна цветная с Чёрного моря 9х12, другая чёрно-белая с новогоднего утренника 10х15).
Бабушка моя, видимо, жалела их по этому поводу и частенько засылала к ним со всякими пустячными поручениями.
— На вот, занеси ей капусты моей, а то она сто лет живёт, а капусту солить не научится никак, а завтра придут к ним кабана бить, так хоть закусить чем людским будет. И это… посиди там с ней минут пять хоть. Ничего, подождут вахлаки (так она называла моих дружбанов) твои, никуда с деревни не денутся!
Я сломя голову мчался в соседний двор, врывался в избу, вечно пахнущую ароматным самосадом деда Алеся и кричал с порога: — Бабушка Яна! Я Вам капусту принёс! Потом подумав, что эка невидаль на деревне: капуста — добавлял, для солидности поручения: — Вкусную! — Ну дык, ясное дело, — смеялась бабушка Яна, — у твоей-то бабки, небось, и навоз в хлеву вкуснее моего!
Бабушка Яна усаживала меня на коричневую табуретку у окна на кухне, ставила на стол какое-нибудь угощение и расспрашивала про моё житьё-бытьё и всякие жизненные проблемы.
Дед Алесь летом редко бывал в избе днём, обычно мастерил что-то во дворе или просто сидел на лавочке в ожидании какой-нибудь компании. В этот раз он мастерил какой-то чудной ветряк.
Сегодня угощением была черника с сахаром и молоком. Поставив передо мной на стол миску с плавающими пузатенькими черниченьками (как мины, подумал я), оставляющими за собой фиолетовые следы в постепенно теряющем белизну молоке, она на секунду выглянула в окошко на деда, который прыгал вокруг своей конструкции и громко на неё матерился, промокнула уголком платка выступившую слезинку и прошептал ласковым голосом: «Вот дурень старый».
А ещё она часто просила меня словить ей петуха, или курицу, или гуся, потому как надо забить, а словить-то она не сможет, старенькая уже.
Дед Алесь никогда никого не убивал. Он даже комаров просто сгонял с себя. А когда к ним приходили колоть свинью или резать бычка, он вообще уходил за деревню на выгон и сидел там под стайкой плакучих ив до тех пор, пока всё не закончат и не уберут кровь со двора.
Я любил сиживать там с ним.Он много и красиво матерился и рассказывал мне много всяких хитростей: как сделать свистульку из листика, какую часть явора можно есть, как правильно сушить мох. — А вот эта трава,- говорил он,- больно для мужской силы полезна, — и хитро подмигивал. Я смотрел на его худющие плечи и иссохшие бицепсы и сомневался: — А что ж Вы её не наедитесь? Вон худой какой. Дед долго, до слёз смеялся и махал рукой: — Ну тебя, семь лет, а дурак-дураком!
Однажды я спросил у бабушки Яны, почему дед такой странный (он на мой вопрос только отмахнулся: «Я живые организмы не убиваю»), она только и сказала, что ну его, малахольного, а на моё искреннее удивление, а почему же она живёт с ним, а не найдёт себе нормального деда, объясняла: — Так люблю ведь его, он знаешь у меня какой, ни разу к другим бабам не бегал! Всю жизнь рядышком, ты не смотри, что дурак с виду, он у меня особенный, вот и мучаюсь с ним.
Я ещё больше удивлялся, с мудростью семилетнего мудреца, спрашивая: — А как можно бегать к другим бабам, раз женат? Нельзя же? — Ну дай-то Бог тебе, — крестила на это она меня и напутствовала, — ты одно запомни, внучек, бабы -то они все одинаковые и разрез у всех вдоль, ни у одной поперёк нету, захочешь жёнке своей изменить, али нужда прижмёть вдруг, так ты гуся подави лучше — то же самое удовольствие, а Бог чай простит, а измену никогда.
Какой разрез? Какого гуся? Чего его давить? Какое от этого удовольствие? — сыпал я вопросами, но ответ был один: — Подрастёшь- поймёшь.
Только потом, уже много позже, когда было мне лет 14 и хоронили деда Алеся,я узнал, почему он никого не убивает.
Бабушка рассказала мне, что в войну жили они на хуторе на краю леса, и однажды заехал к ним патруль немецкий на мотоцикле: офицер и два солдата. Нажравшись самогона, они вытолкали Алеся из дома и пытались изнасиловать Яну.
Дед вернулся в дом с топором и зарубил офицера. Потом бежал несколько километров за удирающими от него на мотоцикле немцами, забывшими от страха о своём оружии, размахивая этим самым топором. потом он вернулся, успокоил жену, дочиста выскоблил пол от крови… и поджёг хутор.
До самого конца войны они прятались по лесам и болотам. После войны Алеся посадили за что-то, а Яна горбатилась в колхозе одна, тянула на себе их маленького сына и ждала.
— Завидуют им все всю жизнь, — говорила моя бабушка, — бедные они всегда были и горемычные, а всю жизнь вместе, друг за дружку держатся, что твои два голубка. Завидуют им. Все завидуют.
А в то лето, помню, бабушка Яна заболела. Мы пришли проведать её, а дед Алесь, грубиян и матершинник, стоял на коленях у кровати и целовал её старые морщинистые руки. — Софья! — почти взмолилась моей бабушке Яна.
— Прогони ты этого дурня старого, а то у меня сил нет, не даст гад и похворать спокойно!
Меня выгнали за компанию, потому как «нечего тут разговоры бабские слухать», и мы сидели с дедом у нагретой стены их дома. Дед дрожащими пальцами крутил очередную самокрутку и плакал. Я первый раз тогда увидел, как плачет взрослый мужчина. — Вот, корова старая, — бубнил дед, — никогда меня не слухает, вот выздоровеет — дам ей по первое число!
С тех пор, когда меня спрашивают, что такое любовь, я не знаю, что ответить, но я знаю, что такое любовь.
Скажу крамольное для тех, кто одержимо щедр в любви…без запроса о ней…
Кому отдать куда важнее, чем принять…отдать во что бы то ни стало, даже в отбивающиеся руки… Кому годами кажется, что всего можно добиться, если хорошо постараться… Крамола — вот она…
НЕ ВСЕМ НАШИ ВЁДРА ЛЮБВИ НАДОБНЫ… Пусть она и отборная…и высочайшего качества…из самого сердца вынутая… Иным совсем не надобны…и они честны в своём отказе… Иным из наших вёдер лишь чайной ложечкой по краю зачерпнуть слегка…на крохотный бутербродик намазать, от которого такая сытость, что никаких добавок ещё долго не требуется… Иным с нашим ведром «только сфоткаться», как инстаграмовым показушникам с букетищем в сто роз…потешить тщеславие…»гляньте, как нас любят»…а в ответ ни былочки… У иных своё ведро не меньше…да не про нашу честь… У иных аппетит зверский…всё ведро уплетут, и ещё попросят…и ещё…пока не вычерпают до дна, и не отправятся дальше…к тем, у кого ведро не почато пока… И есть кто-то, кто ищет именно нас, с нашим неприкаянным ведром…чтобы обменять его на своё… Обязательно есть…
Я всё это к тому, друзья мои, что не надо рвать себя на полоски отчаяния, пытаясь всучить свою любовь тем, кто не пришёл обменяться с нами своею… Не надо закармливать тех, кто к нам на обед не напрашивался… Не надо прикармливать тех, кому не важно, где насытиться…лишь бы самим никого не кормить… Не надо проливать ведро любви над теми, кто просто не потянет такого водопада…им нужны другие… с кем они напёрсточек на напёрсточек в строгом подсчёте обменяют… Вернее, что значит не надо, если сразу всего не распознаешь?… Если разрывает… Если есть такая потребность…
Тут уж как получится, но стоит всё же набраться храбрости как можно скорее увидеть правду… Правду в которой всё так, как есть, а не так, как нам хочется и мечтается… И даже если никто так и не приходит для обмена, то лучше вырастить из этого ведра целый сад любви, в котором многие отогреются, включая нас самих, чем быть щедрыми там, где она никому не нужна, или нужна в одни ворота… Ведро любви — прекрасно…когда взаимно…и когда из тех рук, из которых его не страшно принять… И ни разу не подарок, если с ним за тобой гонятся… УМНОЙ всем любви, а не БЕЗУМНОЙ…
Виктор Михайлович стоял у плиты, пытаясь справиться с замызганным чайником и кружкой. Руки предательски дрожали. Но ему всё же удалось налить воды, не расплескав её на пол. Сегодня он не будет столько пить. Точно не будет.
— Третья неделя, дядя Витя. Пора б остановиться. – Укоризненно посмотрела продавщица небольшого магазинчика, куда Виктор Михайлович заходил обычно за продуктами. Но вот уже, действительно, третью неделю покупал водку.
— Маленькую сегодня возьму. Тяжко. – Оправдывался Виктор Михайлович, держась за грудь.
Продавщица покачала головой, но чекушку пробила.
После нескольких рюмок горькой Виктору Михайловичу показалось, что в голове перестало шуметь, а руки стали послушнее. Но кошки, что скреблись на душе, никуда не исчезли. Ему было чуть больше семидесяти.
Последние несколько лет он жил замкнуто и одиноко. Когда-то в молодости Виктор Михайлович был весельчаком и балагуром. С работой ему повезло, деньги водились даже во времена всеобщей нестабильности.
Поэтому он кутил и как ему казалось жил на полную катушку. Жениться не торопился, заводя бесконечное количество поверхностных романов. Всё думал, что успеется потом. Сейчас Виктор Михайлович оглядывался на прожитые годы и, казалось, что жизнь прошла зря.
Семью так и не создал, настоящими друзьями не обзавёлся, здоровье подкосилось, на работе по выходу на пенсию желание остаться не поддержали. Вот и сидел Виктор Михайлович в своей неуютной и даже запущенной квартире, вспоминая и сожалея.
А периодами начинал пить, чтоб заглушить эту свою тоску. Когда же выходил из запоя, ходил в парк. Сидел на скамейке, наблюдал за мамочками с детьми, влюблёнными парочками, да и просто прохожими, спешащими по своим делам. Всюду кипела жизнь. Жизнь же самого Виктора Михайловича состояла из череды медленных, серых и одинаковых дней.
Начал накрапывать дождик. Виктор Михайлович поднялся со своей скамейки и побрёл в сторону дома. Пока добрался, дождь разошёлся, и Виктор Михайлович изрядно промок. Недовольно бурча и ругая себя за то, что не догадался взять зонт, он поднимался по подъезду.
— Здравствуйте. – Услышал он робкий девичий голос. Виктор Михайлович, погружённый в своё недовольство, не заметил, что на лестнице чуть выше дверей его квартиры сидела девушка. При его приближении девушка нервно вскочила и, перебирая пальцами на руках, поздоровалась. Рядом стоял небольшой чемодан.
— Здравствуйте. – Ответил удивлённо Виктор Михайлович.
— Вы Некрасов Виктор Михайлович? – Спросила девушка.
— Да, это я. А вы кто?
— А я Оля, ваша внучка. – Девушка неуверенно улыбнулась.
Спустя час, из сбивчивого рассказа Оли, Виктор Михайлович понял, что к чему. Он вспомнил Олину бабушку, Татьяну. Красивая была девушка. Робкая, чистая, наивная. Младше его самого лет на десять.
Такому опытному ухажёру, не составило труда окрутить влюблённую девушку. Но получив своё, Виктор Михайлович бросил её. Ничего не сказав, просто уехал в отпуск на месяц. А вернувшись, даже не вспомнил. Как оказалось, Татьяна родила девочку.
Девочка выросла, вышла замуж, родила дочь. Когда Оле было восемь, родители погибли в аварии. Оля осталась с бабушкой. Месяц назад не стало и бабушки. Видимо предчувствуя, бабушка рассказала Ольге правду о Викторе Михайловиче. Что он жив и здоров, а не умер молодым, не увидев даже рождение дочки. Именно такую историю бабушка рассказывала до этого.
Брошенная Виктором Татьяна, в своё время переехала в соседний город. Где её никто не знал, и такая история вполне сходила за правду. По крайней мере, на неё не показывали пальцем и не осуждали, что родила без мужа. Было трудно одной, но Татьяна со всем справилась. Только вот Виктора забыть не смогла. Личную жизнь не устроила.
— Бабушка не знала, живёте ли вы ещё в этой квартире. Я наугад приехала. – Закончила рассказ Оля, оглядываясь на бардак и запущенность.
– Вам бы прибрать тут. Ой! – Оля испугалась, что сказала это вслух. И смущённо посмотрела на Виктора Михайловича.
— Да, да. – Рассеянно ответил Виктор Михайлович. Всё, что он только что узнал, не укладывалось в голове. Пригласив Ольгу домой, он так растерялся, что даже не предложил ей чай. И сам сидел в мокрой одежде, не зная, что говорить. – Как же ты всё сама?
— С похоронами соседи помогли. У нас были сбережения. Мне восемнадцать три месяца назад исполнилось. Хочу в педагогический теперь поступать. Тут у вас. Там квартиру сдавать буду, здесь, в общежитии устроюсь. Пока выкручусь, ну а потом работать начну.
Виктора Михайловича удивила такая рассудительность. И он снова вспомнил Татьяну. Да, да. Ольга была очень похожа на бабушку и внешне и характером.
— Я злилась сперва на вас, а потом подумала… — Оля не договорила.
– Есть у вас семья?
— Нет семьи. Не было. А теперь, вроде как есть. – Задумчиво ответил Виктор Михайлович.
– Ты Оленька с дороги отдохни. – Виктор Михайлович, вдруг засуетился. Я тебе сейчас в спальне расстелю чистое. А я пока в магазин сбегаю. Угостить тебя и то нечем.
— Спасибо. – Оля снова смущённо улыбнулась.
Виктор Михайлович, помешивал рассольник. Вообще он был не мастером готовить, но в этот раз очень старался.
— Вот, бутерброды. Суп. – Сказал он вошедшей на кухню Оле.
– Отдохнула?
— Да, всё хорошо. Спасибо, ещё раз. – Отозвалась Оля.
– Я надолго вас не побеспокою, не переживайте.
— Что ты, что ты? – Заволновался Виктор Михайлович.
– Куда же ты пойдёшь?
— Сниму пока что-нибудь. А там экзамены скоро, если зачислят, то в общежитие переберусь.
— Не к чему это. Останешься у меня. Квартира большая. – Развёл руками Виктор Михайлович.
— Давайте только для начала приберёмся. – Рассмеялась Оля.
***
— Дедуль, сессию сдала на одни пятёрки! – Выкрикнула Ольга, забежав в квартиру.
— А я не сомневался. Тортик вот купил. – Виктор Михайлович вышел из кухни.
За последние полгода, которые Оля жила у него он преобразился и даже помолодел. Оля оказалась хохотушкой и выдумщицей. При этом оставаясь целеустремлённой и собранной.
Они быстро подружились. Вечерами играли в лото или шахматы. А в выходные Оля вытаскивала деда на прогулки по лесу.
Виктор Михайлович был счастлив. По утрам, заваривая свежий чай, пока Оля ещё спала, он и сам не верил, что такое счастье выпало на его долю. Но потом раздавался сигнал Олиного будильника. И Виктор Михайлович убеждался, что всё это не сон.
— Бутерброды с сыром или колбасой? – Спрашивал он громко, чтоб Оля услышала его.
— Ещё пять минуточек. – Слышал он неизменный сонный ответ.
— Значит и с тем, и с другим. – Говорил он уже сам себе и накрывал стол к завтраку.