Уговорили Зоя Ивановна, вдова с десятилетним стажем, жила в небольшом промышленном городке в Сибири. У неё была уютная однокомнатная квартира. Они приобрели её ещё при жизни мужа, продали свою трёхкомнатную, оставшиеся деньги отдали сыну для улучшения жилищных условий и он перебрался из однушки в двухкомнатную. Уже семь лет она была неработающей пенсионеркой. Раньше Зоя Ивановна работала медсестрой в поликлинике, тридцать лет отсидела на приёме с неврологом. Неврологи менялись, а она нет. На работе её уважали и ценили. Зоя Ивановна ещё немного поработала бы, но наступили новые времена, повсеместная компьютеризация. Она дотянула до 60-ти лет и уволилась.
Единственный сын Игорь, которому шёл сороковой годочек жил с семьёй в этом же городе. Он сам и его жена Лена работали на ГРЭС, градообразующем предприятии города. Игорь инженером, жена табельщицей. Четырнадцатилетняя дочь Настя училась в школе. Однажды поздно вечером заявились сын с женой, их визит её удивил. Они редко приезжали к ней. На выходные уезжали к Лениной матери в деревню, она тоже жила одна, помогали по хозяйству, там же с родственниками жены и праздники отмечали.
-Мать, тут такое дело, — начал свою речь Игорь, — У нас соседи за стенкой разводятся и срочно меняют свою трёшку на двух и однокомнатную квартиры. Они год назад евроремонт забабахали, не квартира, а конфетка! А у нас тесно, Настя уже взрослая, мы с Леной в проходной комнате. Давай мы тебя заберём к себе, я уже договорился с соседями.- Зоя Ивановна стала отказываться. Дети настаивали. Невестка уверяла, что ей будет хорошо у них, они прекрасно поладят. Зоя Ивановна пообещала подумать. Думать ей не разрешили, дело горит.
— Если я не соглашусь, сын будет меня проклинать. По — другому им не расширить жилплощадь. Деньги у них в семье не задерживаются. Кредит за крутую машину выплачивают, Лена в ремонт материного дома вкладывает, воду подвела, слив, отопление. Скоро Настю надо будет учить, опять деньги нужны и немалые, — подумала Зоя Ивановна и согласилась на переезд. Сначала всё было хорошо. Все радовались новой квартире. Больше всех радовалась внучка, она любила бабушку. Бабушка готовила и стряпала.
— У нас прямо шведский стол,- говорил сын за ужином. Потом невестка заявила, что так питаться нельзя! Всё неполезное, калорийное, да и денег много на питание стало уходить. Лена предложила свекрови питаться отдельно и выделила ей полку в холодильнике. Зоя Ивановна готовила себе пока Лена на работе, чтобы лишний раз не мозолить ей глаза. Она понимала, что у невестки совершенно другой вкус, да, и не должно быть двух хозяек на одной кухне. Дальше больше, не так положила, не туда наступила, не почистила после себя ванну, долго занимала туалет. Зоя Ивановна любила читать вечерами, Лена возмущалась, электроэнергия опять подорожала, можно и днём почитать. Ела бабушка теперь в своей комнате, старалась лишний раз не выходить. Настя часто брала что-нибудь вкусненькое и уходила к ней пить чай. Она любила разговаривать с бабушкой, слушать её рассказы о жизни. Лену это бесило. Однажды, пришли к ней подружки посмотреть, как она устроилась на новом месте. Пили чай на кухне, засиделись, заболтались. Пришла Лена с работы и с недовольным видом попросила освободить кухню. Подружки быстро ушли. Зоя Ивановна сказала, — Что же ты перед людьми меня позоришь и сама позоришься? — Они крупно поссорились. Сын попросил мать быть добрее к Лене, она нервная, она работает, устаёт, а ты дома сидишь, должна понимать. Прошёл год. Зоя Ивановна ушла на съёмную квартиру. Половину пенсии отдаёт за убитую гостинку, зато живёт спокойно. Внучка Настя настаивает, чтобы родители взяли кредит и купили бабушке квартиру. Она грозится пойти в соцзащиту и рассказать там, как они плохо обошлись с бабушкой, а ещё написать в соцсетях, пусть им будет стыдно. Сын, вроде бы, начал изучать предложения банков по ипотечным кредитам. Вот такая история. Пожилым людям прежде чем менять место жительства стоит хорошенько подумать, учесть все положительные и отрицательные моменты перемен, а лучше всего ничего не менять, пока ноги носят и они могут сами себя обслужить.
Чем старше я становлюсь, тем меньше люблю сложные рецепты чего бы то ни было…
Простая одежда, простая еда, простые слова о самом главном… Своими именами названные вещи… Предельно честные отношения… Отдых на стыке с ленью… Дружба по стуку сердца…
И — короткие рецепты острой радости, в которой красные туфли, например, могут сотворить куда больше в плане достижения счастья, чем грандиозные долгоиграющие планы того же направления… Живите просто! Живите проще день ото дня, потому что жить сложно — сложно..
— Ой, я бы так не смогла. Человек что овощ делается. Дернуться можно с лежачими больными! Сдавать их надо в специальные места! И не смотри на меня так! Чего миндальничать-то? Вон, животных усыпляют. И ничего. А мы все такие гуманные. Еще в какой-то стране стариков на гору уносят, далеко и там оставляют.
А еще… — хотела продолжить дальше Антонина, но Любаша ее перебила словами:
— Тонь, ты бы хоть постеснялась такое говорить! Мама же это наша! Какая гора? Совсем с ума сошла! — Ну, во первых, мама не наша, а ваша. Она мужа моего мать. Что согласись, существенная разница. Во-вторых, будь даже моя, я бы тоже избавилась, когда бы она такая стала.
Люба, ну ладно, ухаживать за малышами. Они ж сладкие такие! А когда взрослый становится беспомощный? Извини меня, вонючий такой! И надежды нет!
Да, я еще спросить хотела. Жилье-то матери теперь куда? Ну, в смысле, раз ты ее к себе-то забрала? Квартира стоит, пустует. Я думаю, надо ее продать. Пока цены не опустились. У нас же Ваське вон учиться надо, Петька жениться хочет. Вообще, по сути, нам жилье нужнее. Ты дочку поздно родила, когда она у тебя еще вырастет? Вот по человечьи-то отказалась бы ты в пользу брата и… — Антонина не договорила.
— Любушка! Любочка, где ты, доченька? — донеслось из комнаты.
— Ты иди, Тоня. Мама проснулась, — Люба стала подталкивать родственницу к двери.
Голова гудела, мама себя неважно чувствовала и она не спала уже три дня. Но все-таки подумалось: «А вдруг слышала разговор? Нехорошо-то как!».
Вошла в комнату. Надо окно распахнуть. Запах тяжелый, удушливый. Но маме все холодно, мерзнет. Она ее в шаль закутывает.
На звук шагов обернулась. Приподнялась на постели. Волосы чуть поправила. Люба посмотрела на ее руки. Натруженные, большие, как ласты, а кисть тонкая. И венки бегут узорчатые. Перебирает что-то ручками. Глаза беспомощно смотрят в одну точку.
Не видит мама. Вроде говорят, что на одном глазу может какой-то процент зрения вернуться, но Люба уже не верит. Подошла, привычно поменяла белье, постель. Покормила. Мама свернулась клубочком и заснула.
А Люба — к врачу побежала. Спросить, посоветоваться. Голова была ватная, хотелось сбежать от проблем.
Долго жаловалась. Что улучшений нет, что тяжело. Врач, импозантный, с бородкой быстро заполнял бумаги, очередь перед кабинетом. Поднял на Любу уставшие глаза.
— Наверное, работы это… Много. У вас, — вдруг перестала лепетать та.
— Хватает. А докторов — не хватает. Если бы барышня, я мог бы разливать по флаконам одно средство и раздавать его всем, то очередей бы стало меньше и больных тоже, — чуть улыбнулся он.
— Какое средство? Его можно достать? — откликнулась с надеждой Люба.
— Молодость. Что ж вы сразу загрустили? Так оно. Вот вы устали, жалуетесь. Все понятно. А ваша мама жаловалась? Вы болели в детстве? Она вставала к вам ночью? — сняв очки, произнес доктор.
Любаша вздохнула. Память услужливо подсовывала веер картинок. Вот она, восьмилетняя, лежит с простудой. Мама берет ее на руки и носит. Тяжело ей. Но носит. И чай приносит с лимоном, и бруснику где-то достала. Почти полночь была, когда ей морса захотелось. Мама и ушла. В ночь. Вернулась с ягодами. Где взяла? Неизвестно. Под утро температура спала. Любаша уснула, а мама ушла на работу. И сколько она себя помнила, всегда работала в 2−3 местах. Чтобы у нее все самое лучшее было.
Однажды, в декабре, они перед магазином стояли. Там платье было. Серебристое такое, мерцающее. И мама так на него смотрела… Восхищенно. А потом развернулась, погладила Любашу по щеке и пошли они дальше, пальтишко ей покупать, ботики. Себе мама не купила ничего.
Был еще торт. Красивый, бело-розовый. Маленький, правда. Во времена дефицита такой торт был равносилен сказке. И Любаша его почти весь сама съела. Маме немножко крема досталось сверху. Глянула на маму виновато, та ее к себе прижала, мол, ничего дочка, прорвемся, еще тортик тебе потом куплю.
— Дети вырастают. И забывают, сколько сил и здоровья давали им родители. Вы же были маленькой и беспомощной? Ну, а теперь ваша мама стала такой.
И что ж вы ее… Что хотите сделать, а? Понимаю, устали. Но давайте на минуту задумайтесь, милая барышня. Вот вдруг не станет вашей мамы. Время у вас появится свободное. Не надо будет ночью вставать, ухаживать. Вы будете довольны и счастливы тогда? — с металлическими нотками в голосе проговорил доктор.
— Ничего… Ничего, я… Просто. Вот, значит, что вы советовали, то и делать будем. Вы извините, что я так, я потом приду! — Любаша вылетела из кабинета.
Щеки ее пылали. Что она делает? Как это — не станет мамы? Нет, так не пойдет. Она же… Не сможет без нее. Пусть сама давно взрослая, дочка растет.
Только мама. Это все! Сколько раз Любаша рыдала, уткнувшись в ее коленки. И когда что-то случалось, стиснув зубы терпела, а в голове свербила одна мысль: «Ничего, это все скоро закончится. И я смогу пойти домой, к маме. Она утешит, пожалеет. Подскажет, как лучше. Зазвонил телефон. Яшка, брат.
— Чего тебе? Тонька была уже. Квартиру вам? Да все забирайте, надоели уже, крохоборы. Мама-то так тебя любит! Все беспокоится. Про Яшеньку спрашивает. А ты? Тогда валялся три месяца, кто за тобой ходил? Чего молчишь? Мама! Она нас с тобой одна тянула, — и Любаша в сердцах бросила трубку.
По лужам шла, а не замечала. Слезы по лицу размазывала. Вышла к магазину. Зашла. Смотрит — а там платье. Похожее на то. Любаша ринулась к манекену.
— Оно осталось только этого размера. Вам побольше надо, не налезет, — прошептала девушка-продавец.
— Да знаю я! Снимайте, заверните. Не мне это. Маме. Она у меня стройняшка. На меня вижу, что не налезет, — вытерла нос Любаша.
Девушка глазами только хлопала. Платье… Оно такое было. Нарядное. И что? Сейчас она, Любаша придет домой. И нарядит мамочку. По дороге торт купила. Такой же, как из детства. Было-розовый. Мама не увидит его. И пусть. Она расскажет, какой торт красивый.
Через три ступеньки бежала. Дверь открыла. Слышит, дочка поет. Любаша в комнату. А Танечка сидит возле бабушки, гладит ее по голове и поет песенку. А та улыбается.
— Любонька пришла. Ты иди, дочка. Поспи. Устаешь ты, родная моя, золотая. Совсем я тебя измучила, — мама протянула руку, головой завертела, пытаясь понять, где стоит Любаша.
Комок в горле стоял. Дышать было невозможно. Всем даются испытания. Только вот не все их достойно проходят. И она, Любаша чуть не струсила.
— Мама! — подошла, уткнулась в руки матери.
Вот оно. Ощущение. Живы родители — мы дети. Нет их — сироты. Сколько бы лет не было. 10, 20, 30, 40, 50, 60 — неважно. Любому нужна мама.
— Мам. Я ж тебе платьице купила. Как-то, в витрине тогда. Серебристое. И торт. Сейчас мы оденемся, да чай пить. Ох, и красавица ты у меня станешь! — Любаша стала распускать мамины волосы.
А та теребила платье и робко так улыбалась. Маму одели. Любаша ей волосы уложила. Танечка сбегала за духами, губки бабушке покрасила. И чайник поставила.
Вспоминали все, чай пили. И Любаша думала, какая же мамочка красивая! Лицо безмятежное, доброе. Нет почти сейчас таких лиц. Уходят они вместе с тем поколением. Как бы плохо и больно ей не было — ни единой жалобы, ни стона. Тут стук в дверь. Открыли. Братец Яша на пороге. Цветы в руках держит. И ананас.
— Так это. Мама однажды поесть хотела его. А денег не было тогда. Вот я… хочешь, каждый день ананасы носить буду?
Ты прости, Люба. И на Тоньку внимания не обращай. Вот вредная баба! Ну ее. Пусть мать живет долго. Не нужны мне никакие метры. Получше будет — к себе от тебя переедет. Также будем на пироги ходить! — ответил Яша.
В комнату вошел. И все восхищался платьем маминым. А та смеялась, смущаясь. Словно и не болела.
Другие дни у Любашы потекли. Она представила, сильно так, до крика, что было бы, не стань мамы. И теперь боролась за каждый ее день на земле, отчаянно, изо всех сил.
— Все боялась, что приду — а мамочки нет. Стала она как ребенок — я ее купала, заплетала. И шептала: «Только живи! Пусть в любом виде. Лишь бы рядом! — говорила она все родным.
Любаша прогнала из дома ощущение безысходности и горя. Старалась чаще улыбаться. Рассказывала маме смешные истории.
Говорила, что совсем скоро она встанет на ноги. И превращала каждый день в маленький праздник. То шаров с Танечкой надуют да развесят, то караоке поют. Мама очень песни любит! И у самой голос прекрасный, сильный! Им подпевать стала.
— Любочка. Что-то желтенькое на тебе, да? — спросила однажды мама.
Любаша выронила тряпку из рук. На ней было желтое платье в мелкий цветочек.
— Ты видеть немного стала, Господи, счастье-то какое! Мамочка! — кинулась к ней.
Понемногу, по стенке вначале, мама начала ходить. И не было большей радости для Любашы. Конечно, она ее не отпустила в квартиру-то свою. Пусть вместе. Рядом. Мало ли что.
— Будет жить три девочки. Я, ты и Танечка. Столько же всего успеть надо! Ты ж меня стряпать хотела научить, формы для хлеба так и лежат. А у меня всегда пироги подгорают. Готовлю отлично, а с выпечкой прям неувязка какая-то. Яша обещал прийти, — целовала маму Любаша.
Брат пришел. Он у них здоровый, под два метра. И сильный. Мама его шутя «медвежонком» звала. На руках маму во двор вынес. На скамейку посадил, сам рядом устроился. Залюбовалась Любаша, что мамочка у них такая аккуратненькая. В пальто новом, в шапочке красивой. Как куколка.
И впервые успокоение пришло. Один шажок, другой. Все поправимо, достижимо. Только живи, мамочка. Только бы слышать твой голос. Каждый день. Потому что в тебе — сила. Так цветок не сможет без воды и солнца. Скукожится, пропадет. А в матерях — и вода, и солнце, и свет.
И что пожелать вот тут можно? Пусть всегда бьются сердца матерей. Побольше им заботы и сюрпризов от детей. Букетики цветочков в ненастный день, платьице, которое пусть уже и надеть-то некуда. Но любая женщина ему рада. И в любом возрасте. Флакончик духов.
И самые главные слова, которые надо говорить при жизни: — Я люблю тебя, мамочка. Только будь всегда, мамочка! Ты самое лучшее, что есть в моей жизни!
«Скажи, о чем ты думаешь, и я скажу, кто ты есть»: 5 мудрых цитат Николая Рериха
Дурные мысли опаснее болезней…
Мудрое напоминание: что посеешь — то и пожнешь…
«Человек — часть Космоса!» — говорил художник и философ Николай Рерих. Он уверял, что каждый человек своими мыслями и действиями непосредственно влияет на окружающий мир.
Он увлекался мистицизмом, занимался научной деятельностью, ходил в экспедиции и писал книги.
Мудрые мысли Рериха о жизни и счастье могут быть полезны и вам…
Ты — то, о чем ты думаешь.
Рерих был уверен, что наши мысли формируют действительность. Иначе говоря, если ты постоянно чего-то боишься, твой страх рано или поздно материализуется. А если думаешь преимущественно о хорошем, то жизнь становится счастливой и гармоничной.
Обижаться на других — себе вредить!
Обида разъедает душу человека, как ржавчина, считал Рерих. Обиженные люди зацикливается на одной мысли и не могут думать отвлеченно.
Вот почему обида на других вредит в первую очередь обиженному уловку, а не обидчику.
Дурные мысли опаснее болезней. Рерих был уверен, что наш мир — результат наших мыслей. Вот почему главной задачей каждого человека является отслеживание негативных мыслей и избавление от них. К негативным мыслям можно отнести все, что вызывает зависть, гнев, неприязнь, ненависть, ревность, страх, стыд… Именно эти мысли и эмоции разрушают человеческий организм. Их Рерих называл бациллами.
Любовь и красота примиряет всех.
Рерих уверял, что в каждом человеке есть доброта, любовь и чувство прекрасного. Вот почему все разногласия и споры угасают перед образом чего-то великого и душевного: музыки, картины или скульптуры…
Все, что ты говоришь и делаешь, возвращается к тебе.
Чем больше гадостей думает и делает человек, тем чаще с ним случаются неприятности и ужаснее становится его жизнь. Тот же, кто отправляет в мир позитивные добрые чувства и мысли, в ответ получают все самое лучшее.
