Ненужные дети
В одной химической лаборатории при крупном предприятии в маленьком уральском городке работает такая Наташечка, рыжая как лисичка, лет сорока с хвостиком. Еще у Наташки есть младший брат Тоха, по кличке Бурят ¬ узкоглазый, плосколицый веселый парень, работает на заводе в токарном.
Кличка у Наташки в детстве была Пончик, но не по комплекции, а от фамилии. Фамилию ей мама дала свою, а лучше бы папину, может, тогда бы не дразнили. Наташа все спрашивала, как у папы фамилия, а мама ей все не хотела говорить, а может, и сама не помнила.
Тохиного папашу Наташка помнила смутно, был какой-то узкоглазый чернявый мужик в ее раннем детстве, играл на гитаре, Наташку с гиканьем катал на плечах, а верещавшего Тоху подкидывал высоко к потолку, и Наташка все боялась, что он расшибется. Мужик он был вроде незлой, и лучше бы мама его не выгоняла тогда, может, все бы по-другому сложилось у них в жизни.
После того, как выгнала Тохиного папу, мама стала часто пропадать, оставляя их с Тохой вдвоем дома. Просто в магазин, или в гости к подружке, или «по делам», иногда длившимся до самого утра. Наташка уже ходила в садик, Тоха – в тот же садик, но в ясельную группу, для самых маленьких.
В садике каждый день, задолго до того, как начинало темнеть, и всех деток по одному разбирали мамы, папы и бабушки, Наташка прилипала глазами к сетчатому забору и, сжав кулаки, начинала изо всех сил ждать маму.
Иногда мама показывалась в конце дорожки, и весь мир тогда освещался невиданным светом и расцвечивался яркими красками счастья, даже если было промозгло, пасмурно и шел дождь. Она очень, очень маму любила – даже несмотря на… не смотря ни на что любила. Впрочем, иногда мама не приходила, как бы сильно Наташа° не сжимала кулаки в ожидании ее прихода.
Много раз было, что оставались они с Антохой самыми последними в группах, каждый в своей, и пожилая воспитательница тогда сама, тяжело вздыхая и что-то бормоча сердито себе под нос, отводила их домой. Наташка издалека взглядом искала свои окна, отсчитывая третий этаж, угловая без балкона, загадывая, будут они светиться или нет, хотя и это еще на самом деле ничего не значило.
Иногда мама была дома даже с выключенным светом: спала. Иногда она была дома
не одна, а с компанией. А если нет – их сдавали соседке, с которой у них был общий коридорчик, и так бы продолжалось еще долго, не пропади однажды мама насовсем. Вечером они заснули как обычно, а с утра мамы уже не было. В садик они в тот день не пошли, входная дверь была закрыта на ключ снаружи, и они остались дома, и даже сперва немножко обрадовались приключению.
Тохе было почти 3 года, Наташке – пять.
К вечеру их приключение несколько прокисло. Сначала выпили старое молоко, даже испорченное, Наташка его с сахаром развела, получилось почти как простокваша, только жидкая. Потом съели хлеб, засохшую горькую сметану и сушки. Потом съели весь сахар, запивая водой прямо из-под крана, было ужасно вкусно и жалко, когда сахар тоже кончился. Потом пытались сварить кашу из сушеного гороха, но ничего у них не получилось, хорошо хоть дом не спалили. А больше никаких продуктов дома не было.
Наташка всё стучала во входную дверь каждые несколько часов, и в замочную скважину кричала: «Эээээээй», а Тоха висел на подоконнике и скулил – «Мааама, ну мааамоцька, ну ты гдееее…»
А потом устал и уже не висел, а лежал на кровати и плакал, и Наташка сначала его утешала и вытирала сопли грязным платком на правах старшей, а потом тоже плакала вместе с ним. Так они и заснули, обнявшись, в слезах.
На следующий день они с самого утра проснулись от голода, и полдня махали в окно прохожим, Наташка даже вставала на подоконник и стучала ладонями по стеклу, осторожно, чтобы не разбить, а то мама будет ругаться, когда вернется.
Но люди их просто не замечали, только один раз какая-то девочка снизу помахала в ответ. Открыть окно, чтобы позвать людей с улицы, они не смогли ¬– шпингалеты были намертво закрашены краской – а разбить стекло не догадались. Или побоялись.
На шестой день их заточения, когда они оба спали как бы в забытьи, наконец пришла… не мамочка, а воспитательница с участковым, и хлипкую дверь выломали, потому что они не смогли ее открыть (а Тоха — даже встать с кровати), и отвезли их, вялых и зареванных, сначала в больницу, а потом в приемник-распределитель.
Антоха в больнице лежал долго, несколько недель, а Наташка ничего, здоровье крепкое оказалось, небольшая голодовка нипочем. Соседка по общему коридорчику, по гнусному совпадению, на которые так щедра бывает жизнь, тогда как раз уехала отдыхать в санаторий. Наташка до сих пор не понимает, как это никто из других соседей не услышал их криков, ее стука в дверь и в окна. Наверное, она была еще маленькая и стучала совсем тихо.
А мама в тот раз просто уехала на поезде в далекие степи за своей новой сумасшедшей любовью, и ее за эту любовь по суду лишили родительских прав, но узнала она об этом только спустя несколько лет, когда дети давно уже жили с прабабушкой.
Прабабушка приехала из соседнего городка и забрала их из распределителя с помощью взятки невиданных размеров: прабабушка была старенькая, и детей ей отдавать не хотели из-за преклонного возраста. Тогда она продала свой добротный деревянный дом, хорошо, что подсказали ей добрые люди – как дать, кому и сколько.
Прабабушка была добрая и усталая, и много плакала. Скучала в квартире по своему дому, наверное. Она сначала рассказывала детям сказку про маму-принцессу, которую волшебница взяла к себе в гости, чтобы научить колдовать, а потом уже ничего не рассказывала, только вздыхала на все расспросы и вытирала слезы коричневой ладонью.
Тогда они с братом решили, что мама умерла, и для обоих было шоком, когда однажды, спустя несколько лет после исчезновения, она все-таки приехала из своей стажировки у волшебницы – страшная, лохматая, без двух передних зубов и почему-то в мужском пальто и галошах.
Дверь открыл Тоха и не узнал ее, испуганно позвал бабушку, а эта страшная женщина кричала «сыночек, сыночек» и рвалась в квартиру. Бабушка не впустила ее, и они долго очень громко говорили о чем-то в подъезде, и бабушка потом кричала: «Пошла отседова, шалава, я щас милицию вызову!».
Потом мама кричала и билась в дверь, но бабушка ее так и не впустила, и вызвала милицию. Весь вечер бабушка потом пила на кухне капли и плакала, шепча себе под нос: «Сука, вот ведь сука… Господи прости…».
Тоха с Наташкой затаились в своей комнате, всё ждали, что мама вот-вот влетит в форточку на помеле – волшебница, у которой она обучалась, явно была ведьмой, судя по маминой новой внешности. Так и уснули, не дождавшись.
На следующий день, в пятницу, бабушка их в школу не пустила, они сидели дома и радовались незаконному выходному. И в субботу с воскресеньем они тоже никуда не ходили, даже гулять, и в магазин за продуктами бабушка ходила сама, хотя это давно была Тохина обязанность.
В понедельник прабабушка пошла их провожать до школы, чего отродясь не было, даже когда они были первоклассниками, и они догадались: охраняет от злой волшебницы. Но никто на них так и не напал, хоть они и ожидали этого еще пару недель. Потом забыли и стали жить как прежде, как будто никто никогда и не кричал сипло в приоткрытую дверь на цепочке «сыночек, сыночек».
Наташка после восьмого класса пошла в профтехучилище, быстренько получила там профессию лаборанта-рентгенолога, а Тоха спустя пару лет пошел туда же учиться на токаря. Парень был смышленый, ему бы в институт, да какое там: бабушка уже была совсем плоха, жили они бедно, нужно было работать, не до институтов.
Когда они уже оба работали, прабабушка умерла на 89 году жизни, и начать разыскивать мать, чтобы ее известить, им и в голову не пришло. Похоронили сами, с деньгами и столовой для поминок помогло предприятие, стали жить дальше.
Тоха живет в общежитии при заводе, и семьей обзаводиться не торопиться до сих пор. Натаха вышла замуж – в первый раз неудачно, второй – вроде ничего, и муж долго удивлялся парочке ее бзиков: во-первых, она никогда, никогда не оставляла дома детей одних.
Пока они были маленькие, везде таскала их с собой, ну буквально даже идя на пять минут за хлебом в магазин – одевала и вытаскивала с собой обоих. И даже когда они оба уже учились в начальной школе – тоже не оставляла, пристраивала их то в продленку, то к соседке, то к подружкиной дочке под пригляд.
Они оба ворчали и всячески пытались вырваться на свободу, отвоевать свое мужское право на самостоятельность, но при каждой такой их попытке она сразу бледнела, веснушки резко выступали на ее узком лице, и пацаны отступались. К соседке – значит к соседке.
А по вечерам, ожидая возвращения пацанов из секций и мужа с работы, она всегда включала свет во всех комнатах и в кухне. А еще у нее дома всегда был абсолютно несуразный запас еды, какие-то несчитанные пачки сухарей на антресолях, мешки с крупами, которые вечно жрали насекомые и потом летали по всему дому, толстые и довольные, и банки с вареньями стояли рядами под кроватью и засахаривались год от года. И замок у нее дома всегда можно было открыть изнутри, без помощи ключа…
Автор : Юлия Куфман
