Катится небо, дыша и блистая… Вот он — дар Божий, бери не бери! Вот она — воля, босая, простая, холод и золото звонкой зари! Тень моя резкая — тень исполина. Сочные стебли хрустят под ступней. В воздухе звон. Розовеет равнина. Каждый цветок — словно месяц дневной. Вот она — воля, босая, простая! Пух облаков на рассветной кайме… И, как во тьме лебединая стая, ясные думы восходят в уме. Боже! Воистину мир Твой чудесен! Молча, собрав полевую росу, сердце мое, сердце, полное песен, не расплескав, до Тебя донесу…
ИОСИФ БРОДСКИЙ *** Генерал! Наши карты — дерьмо. Я пас. Север вовсе не здесь, но в Полярном Круге. И Экватор шире, чем ваш лампас. Потому что фронт, генерал, на Юге. На таком расстояньи любой приказ превращается рацией в буги-вуги. Генерал! Ералаш перерос в бардак. Бездорожье не даст подвести резервы и сменить белье: простыня — наждак; это, знаете, действует мне на нервы. Никогда до сих пор, полагаю, так не был загажен алтарь Минервы. Генерал! Мы так долго сидим в грязи, что король червей загодя ликует, и кукушка безмолвствует. Упаси, впрочем, нас услыхать, как она кукует. Я считаю, надо сказать мерси, что противник не атакует. Наши пушки уткнулись стволами вниз, ядра размякли. Одни горнисты, трубы свои извлекая из чехлов, как заядлые онанисты, драют их сутками так, что вдруг те исторгают звук. Офицеры бродят, презрев устав, в галифе и кителях разной масти. Рядовые в кустах на сухих местах предаются друг с другом постыдной страсти, и краснеет, спуская пунцовый стяг, наш сержант-холостяк. Генерал! Я сражался всегда, везде, как бы ни были шансы малы и шатки. Я не нуждался в другой звезде, кроме той, что у вас на шапке. Но теперь я как в сказке о том гвозде: вбитом в стену, лишенном шляпки. Генерал! К сожалению, жизнь — одна. Чтоб не искать доказательств вящих, нам придется испить до дна чашу свою в этих скромных чащах: жизнь, вероятно, не так длинна, чтоб откладывать худшее в долгий ящик. Генерал! Только душам нужны тела. Души ж, известно, чужды злорадства, и сюда нас, думаю, завела не стратегия даже, но жажда братства: лучше в чужие встревать дела, коли в своих нам не разобраться. Генерал! И теперь у меня — мандраж. Не пойму, отчего: от стыда ль, от страха ль? От нехватки дам? Или просто — блажь? Не помогает ни врач, ни знахарь. Оттого, наверно, что повар ваш не разбирает, где соль, где сахар. Генерал! Я боюсь, мы зашли в тупик. Это — месть пространства косой сажени. Наши пики ржавеют. Наличье пик — это еще не залог мишени. И не двинется тень наша дальше нас даже в закатный час…
Весенний лес мне чудится… Постой, прислушайся… На свой язык певучий переведу я тысячу созвучий, что плещут там средь зелени святой.
И ты поймёшь, и слух прозрачный твой всё различит : и солнца смех летучий, и в небе вздох блестящей лёгкой тучи, и песню пчёл над шепчущей травой.
И ты войдёшь тропинкою пятнистой туда, в мой лес, и яркий и тенистый, где сердце есть у каждого листка. Туда, где нет ни жалоб, ни желаний, где азбуке душистой ветерка учился я у ландыша и лани.
