У моей третьей жены, очень хорошие отношения с матерью ее бывшего мужа. Дама действительно на редкость классная, добродушная и хозяйственная.
А поскольку присутствуют дети (нажитые в совместном браке, а теперь и в совместных), то она приезжает и забирает на летний месяц-другой когорту этих сорви-голов (и своих внуков и несвоих)).
Лето, она приезжает. Мне надо ее встречать. Суббота. 9 утра. Лечу, как положено, точнее — как не положено.
И вдруг встречает меня огромной улыбкой, где-то на прямой, сотрудник доблестных органов. Широко и дружелюбно улыбаясь, в белой рубашке (праздник был какой-то, как потом оказалось).
Я по привычке, пытаюсь вступить с ним в коварно-денежные отношения. Он, не переставая улыбаться: — Документы, будьте добры….
— Не вопрос, но жутко, правда, жутко спешу…
— Понимаю. Документы пожалуйста. В это время подходит второй (как я их называю — человек с феном), но более угрюмый; берет мои тугаменты
— Ну, Игорь Альбертович, куда торопимся? Я на автомате выдаю фразу, которую я потом сам не смог повторить без запинки
Вот живет себе человек, живет, а потом бац, у него появляется дача. И это все. Начало конца. Хотя человек, об этом еще не знает, но он уже потерян для общества. Светского, так уж точно.
Это раньше с человеком можно было водить хороводы и предпринимать совместные мероприятия, а теперь нет. Куда там. Сначала человек искренне намеревается садить только цветы. Он покупает садовые ножницы и лейку, разживается семенами настурции.
От мыслей об огороде он отмахивается садовой лопаткой. Всем, кто пытается убедить его в обратном, он высокопарно замечает, где он, а где огород? И всплескивает руками. Он втыкает семена настурций, орудует грабельками и еще не понимает, что сел в трамвай, рельсы которого проложены в вечность.
Как жизнь человека неминуемо приводит его в старость, так и цветы неминуемо ведут к корнеплодам. Проще говоря, не за горами — морковь, редис и сельдерей. А там рукой подать до капусты и картошки, апофеоза дачной деятельности и символа превращения обычной особи в огородную.
Все человечество живет или по Григорианскому, или по Юлианскому календарю. Ну ладно, еще по календарю Китая или племени Майя, на худой конец.
Но у дачника свое измерение времени. У него 1 Мая не компания, выходной и природа, а время мульчировать и подкармливать. Шашлыки — для слабаков, он в это время с вредителями борется.
У него июль — не середина лета, отпуск и День города, а время созревания клубники.
Сентябрь — не начало учебного года, а время копать картошку.
Декабрь — не Новый год и веселье, а «скука, печаль, да и на дачу не поедешь». Поэтому именно зимой обычно дачник решает строиться.
Весной новообращенного дачника не дозовешься. Говоришь: «Поехали в ресторан, посидим, поболтаем». Он ни в какую. Рысачит на дачу кусты обрезать. Потом ему че-то там прищипывать надо и черенковать. Пересаживать.
Он все время занят. В театр ему уже сходить некогда, он почву рыхлит в свободное от работы время. Летом его не вытянешь на море. Ему, видите ли, надо поливать.
Даже если и выманишь, лежит он в шезлонге у моря и страдает, вздыхает и хмурит брови. Как там его огурцы без него поживают? Такие хорошие огурцы! Шлет им телеграммы, волнуется, звонит. Худеет и бледнеет. Зеленеет. Все овощи на юге ему не хороши, потому что не его, а вот его огурцы…
Осень — вообще опасное время года, продолжается страда. Дачник приходит на работу с синими кругами под глазами. Синими, как синенькие, которые впервые уродились на его грядке. В это время дачника лучше не трогать.
Он находится в исступленно-восторженном состоянии. Собирает урожай. Может и укусить. Удивительно, как меняют человека даже самые скромные земельные наделы.
Это раньше он гонялся за модными туфлями и косухами, страдал, если кто-то в офис придет в его прикиде, а теперь охотится за луковичными и корнеплодами, с истерикой в голосе рассказывает, что Пупыркины, слева, через забор, уже всем разжились.
Однажды с озабоченным лицом он отпрашивается пораньше с работы. Очень важное дело, видите ли. Должны привезти машину дерьма. В виде конского навоза.
Ты немного не понимаешь, как человек, который вчера горячо интересовался итальянским кино, сегодня так же горячо интересуется конским навозом, но стараешься принять эту изменившуюся реальность.
На следующий день он сам не свой. Возмущается, кипятится и идет пятнами. Санта Мария! Его надули. Вместо конского, ему привезли машину коровьего навоза. А каждый знает, что это не то же самое. Это самое настоящее дерьмо!
— Дерьмо, дерьмо. — соглашаешься ты и капаешь ему в чашку валерьянку. Дачник все время заманивает тебя к себе. В дачную секту. Говорит всегда одно и то же: «Приезжай, отдохнешь, там такой воздух!»
И рано или поздно ты сдаешься. Покупаешь резиновые сапоги и едешь. Дачник счастлив. Он водит тебя по участку, как экскурсовод по Лувру. Вот тут у него чабрец, там мята, а вот абрикос, но он в этом году не уродил.
Ты начинаешь проникаться этим и сам не замечаешь, как цокаешь языком. Да-да, эти заморозки, действительно. За что такая напасть?
Чай на даче заваривают исключительно из каких-то веток. Обычные чаи там считаются за западло.
Фу, — говорит дачник. — я сейчас тебе такой чай заварю, закачаешься. Бежит куда—то в кусты. Слышен только хруст веток. Через минуту он возвращается с пучком неизвестных тебе трав. Весь этот гербарий он запиндюривает в чайник с энтузиазмом зависимого человека и потирает довольно руки.
— Ну, как? — спрашивает он сияя, когда ты делаешь первый глоток. И, видя его счастливое лицо, ты понимаешь, что ни за что на свете не сможешь ему сказать, что эта гремучая смесь напоминает тебе настойку от кашля, которой тебя выпаивали в детстве после гриппа, улыбаешься и говоришь: — Мда!
Дачник проникается доверием и последующие два часа, положив голову тебе на плечо, выкладывает, как психотерапевту, всю правду.
Казалось бы, вчера ты видел его на работе вполне счастливым, а сегодня узнаешь всю страшную подноготную, все, что он месяцами носил в душЕ, переживая в одиночку.
Ужасов, которые ему довелось пережить, хватило бы на несколько триллеров. Ты узнаешь, как тля пожрала все листья, как замерз зимой персик, как жуки пожрали всю картошку (что, у него, что, есть уже и картошка?!).
Расстаетесь вы за полночь, когда на ветке начинает петь соловей. Прощаетесь будучи уже почти родней.
Тебе, несмотря на все отговорки и аргументы из разряда, что «не довезу я стюдень», вручают пучок вялого укропа и кулек кривобоких, червивых яблок, и ты принимаешь их с благодарностью, они для тебя теперь не витамины, а символ завета и тайного братства.
Потом ты идешь по проселочной дороге, среди стрекота сверчков и полевых трав, под покровом звездного неба, к остановке, помахиваешь кульком с жухлыми яблочками, вдыхаешь пряный воздух и думаешь: «А что, не так уж и плохо иметь уголок природы в каменных джунглях. Можно там хотя бы цветочки посадить…»
Хорошее воспитание не в том, что ты не прольёшь соуса на скатерть, а в том, что не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой…» Так Чехов сказал. В восьмом томе собрания сочинений. Удивительно мудрое замечание, между прочим.
Я когда прочитал, так даже поразился: как мне это самому в голову не приходило? Считаем себя интеллигентными людьми, а не дай бог кто-нибудь прольёт за столом соус — так уж сразу шум, крики…
А Чехов с этим борется. Он прямо говорит: хорошее воспитание не в том, чтоб, значит, самому не гадить, а совсем наоборот. Я когда это прочитал, то сразу решил, что буду жить по Чехову.
А тут как раз и случай подвернулся — день рождения жены. Пришли гости — родственники, сослуживцы. Сидим едим, интеллигентные разговоры ведём — про погоду, про дублёнку, про Евтушенко, про то, про сё… Хорошо сидим, мирно, соуса никто не проливает.
Но тут один из гостей, некто Куликов, за бутылкой потянулся и фужер с пивом на скатерть и опрокинул. Смутился, стал быстро пятно салфеткой вытирать. Я сижу — ноль внимания.
Просто абсолютно не реагирую. То есть сижу с таким видом, будто он ничего не проливал. Будто и не было этого. Но тут я замечаю, что никто не замечает, что я не замечаю, как он скатерть залил.
Мне как-то обидно стало. И я говорю: — Хорошее воспитание, — говорю, — не в том, что ты не прольёшь соуса на скатерть, а в том, что не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой…
Гость Куликов покраснел и говорит: — Я никакого соуса не проливал! Я говорю: — При чём здесь соус? Дело не в соусе…
Просто приятно, что здесь собрались хорошо воспитанные люди. Вот вы пиво пролили, а никто даже глазом не моргнул. И это очень радостно, тем более что скатерть новая, недавно куплена.
Гость Куликов почему-то ещё больше смутился, что-то стал бормотать и вдруг уронил тарелку на пол. Тарелка — вдребезги! Гость Куликов стал красный как рак. Все молчат.
А я стараюсь не замечать этого нового конфуза, хотя про тарелку у Чехова ничего не сказано. Я говорю: — Не смущайтесь, пожалуйста! Какие пустяки! Никто ничего не видел. Бог с ней, с тарелкой! Она из сервиза! Антикварная. Саксонский фарфор!
Гость Куликов почему-то весь затрясся, бросился осколки подбирать — да от волнения скатерть зацепил. На пол посыпались бутылки, рюмки…
Я губу закусил, но всем видом стараюсь показать, что ничего этого не замечаю.
Я даже, наоборот, насвистывать что-то весёлое стал, чтобы показать всем, как мне это всё безразлично.
И тут, представляете, жена Куликова вскакивает и кричит мне: — Что вы третируете моего мужа?
Я ей вежливо отвечаю: — Никто вашего мужа не третирует! Наоборот, стараемся не замечать его хамства.
Вот вы, например, своей вилкой в общий салат лезли, а я этого даже не заметил.
Тут она чего-то заплакала, а все гости стали почему-то возмущаться. Какой-то родственник жены вскочил, кричит: — Уйдём отсюда! Над нами здесь издеваются!
Я говорю: — Да кто же над вами издевается? Пришли, понимаешь, пол замызгали, пепел в тарелки сыплете, пьёте неумеренно…
Я стараюсь не обращать внимания, а вы ещё что-то вякаете!
Тут гости вскочили, бросились в переднюю за пальто. Я им крикнул вдогонку: — Ну и ладно! Валите отсюда! Попутного ветра! Это, конечно, я уже грубо крикнул. Не надо бы этого!
Мне бы им чего-нибудь из Чехова вдогонку послать, что-нибудь про соус или в этом роде, но как-то цитаты не подобрал. Слава богу, бутылкой не запустил, сдержался…)
Откровенно говоря, я не собирался быть юмористом. Хотел стать врачом. Окончил мед. институт, четыре года работал на «Скорой помощи».
И вот тогда, изучая медицинскую литературу, обратил внимание на то, что многие врачи указывают на смех как на лекарство удивительной силы.
В справедливости этого убедился на собственной практике. Был такой случай: меня вызвали к одной старушке, которая случайно вывихнула себе нижнюю челюсть.
Зевнула сладко, челюсть отвисла. Бывает.
Одним словом, её дело — вывихнуть, моё — вставить.
Приезжаю к ней домой, вижу: вся комната забита родственниками, соседями, сочувствующими. Посредине сидит моя бабушка, рот у неё открыт, в глазах — печаль.
Я, естественно, волнуюсь. Вправление вывиха — операция сложная. A тут ещё на меня глядят десятки глаз.
Но виду не подаю, что волнуюсь, а наоборот, очень так солидно и спокойно говорю: «Не волнуйтесь, бабушка, сейчас мы вас мигом вылечим».
После этого сажаю бабушку к столу, пододвигаю себе стул…
Вот тут происходит нечто непредвиденное. Я сажусь мимо стула и со всей силой шлепаюсь на пол.
По пути инстинктивно хватаюсь за скатерть, со стола на меня падают графин с водой и ваза с цветами.
Наступила зловещая тишина.
Лежу на полу, облитый водой, засыпанный цветами. И с ужасом понимаю, что моему врачебному авторитету пришёл конец.
И тут в тишине слышу какой-то странный звук: хи-хи-хи!
Поднимаю глаза и вижу — это смеётся моя старушка. Челюсть у неё сама вправилась и теперь лишь чуть подрагивает от смеха.
Тогда встаю, отряхиваюсь и небрежно говорю собравшимся: «Ну вот и всё!» A потом во врачебном журнале, в графе «проведённое лечение», я записал только одно слово — «рассмешил».
Григо́рий Изра́илевич Го́рин — русский писатель-сатирик и драматург, сценарист, телеведущий. Автор ряда литературно-публицистических статей. Заслуженный деятель искусств Российской Федерации, лауреат Государственной премии Российской Федерации. Википедия Родился: 12 марта 1940 г., Москва, СССР Умер: 15 июня 2000 г. (60 лет), Москва, Россия
